Текст книги "За стеклом [Коламбия-роуд]"

36

– Я должен тебе кое-что объяснить, – заявил Слим, войдя в спальню. Даже если он собирался сказать, что пройдет по горячим углям, только чтобы быть со мной, то умолк, едва его органы чувств догнали язык, потому что в спальне больше не вспыхивал фальшивый неон. Ее освещала лишь усыхающая полоска света из коридора, окончательно пропавшая, когда дверь защелкнулась. Какое-то время темнота казалась абсолютной, но затем стал заметен просеянный сквозь жалюзи лунный свет, уподобивший нашу постель шкуре зебры. Такой и увидел меня Слим, когда его глаза привыкли к темноте: лежащей с подоткнутым под самый подбородок покрывалом.

– Ты уже выключила ноутбук, – заметил он. – И что бы я без тебя делал?

– Наверняка выжил бы как-нибудь, – сказала я.

Слим принялся расстегивать свою гавайскую рубаху.

– Тебе что, холодно?

Холодно ли мне? Да при виде омовения, которое Слим провернул у кухонной мойки, мое сердце обратилось в ледышку, а чувства угрожали застыть хладным камнем, ведь я лицезрела, как заодно он подтерся чайным полотенцем. Это бытовое злодеяние настолько меня потрясло, что я даже не заметила, как Слим покинул кухню, и тупо глядела на опустевший экран, пока звук шагов на лестнице не вынудил меня спешно замести следы. Застань меня Слим за шпионажем, не знаю, кто из нас первым сгорел бы со стыда – он или я. Ничего не оставалось, кроме как захлопнуть крышку ноутбука, поскорее забраться под одеяло и злиться на саму себя. Я пришла домой, чтобы бросить парням спасательный круг, уберечь их от взбесившихся камер и от себя самих, но теперь уже не видела выхода ни для кого из нас. Тотальная слежка не позволяла предвидеть развитие событий. Слим уже вылезал из камуфляжных брюк, и мне ужасно хотелось остановить его, но я не могла. К тому времени как я решила, что делать с незримой публикой, он уже прижимался ко мне под одеялом. Исходящий от него характерный запах лимона также не способствовал проветриванию моих мозгов.

Слим уложил руку мне на бедро и тут же в изумлении оторвал голову от подушки.

– Циско, тебя явно знобит! – Он заглянул под покрывало и затем снова поднял глаза – так, словно узрел там нечто ужасное. – Или это новая мода?

Я юркнула в постель в одежде и теперь оказалась загнана в угол. Так дальше продолжаться не могло, но вместо того чтобы играть на публику, я постаралась выжать как можно больше из создавшегося положения. Набросив покрывало на наши головы, я придвинулась к Слиму и нащупала его ухо.

– За нами наблюдают, – прошептала я.

– Знаю, – выдохнул он в ответ, словно осознав причину моих ухищрений. Я чувствовала, как он приподнимает одеяло, одной рукой делая пещерку, чтобы я могла видеть все до изножья кровати.

– На экранах видны только наши ноги, – сказал Слим, и я вспомнила, что он еще блуждает впотьмах. – Если не снимать носки, то мы всегда в полном облачении, даже если одеяло соскользнет.

– Ты что, улегся в носках?

Как будто в этом все дело. Да и вообще, странно слышать подобный упрек от дамы, забравшейся под одеяло в платье, которое она носила весь день. Так или иначе, но если Слим надеялся на удачу, пытаясь смягчить меня, то он вновь потерпел поражение.

– Это все проклятые любители обсасывать со всех сторон пальцы ног, – сказал он, явно недоумевая, отчего я так настаиваю на том, чтобы говорить шепотом. – Не поверишь, но некоторые из них просто забрасывают меня электронными письмами. Дают полезные советы, как избавиться от грибка. А также сообщают основные правила ухода за ногтями. Будто мужику стоит об этом беспокоиться.

– Это не шуточки, – выдавила я еле слышно. – Мне нужно рассказать тебе кое о чем.

Слим приподнялся на локте. Я решила, что он устраивается, чтобы лучше меня слышать, но вместо этого парень зашептал сам:

– Утро вечера мудренее. Взойдет солнышко, и вещи перестанут казаться такими мрачными. – На какой-то миг я поддалась. Под одеялом было практически ничего не видно, а присутствие Слима словно оборачивало меня защитным коконом, спасая от любопытных глаз.

– Знаешь, – снова заговорил он, теперь уже чуть слышно, – неважно, что на тебе надето, когда ты просыпаешься утром, все равно это самый лучший твой наряд. Иногда я встаю пораньше просто для того, чтобы взглянуть на тебя. Твои ресницы расходятся, ты открываешь глаза, и в комнату возвращаются свет и краски.

Я сцепила руки у него на шее, притянула как можно ближе и сразу выпалила самое главное:

– Ты меня любишь? – спросила я, и мне вдруг стало наплевать, слышит ли нас кто-нибудь еще. Мне о многом предстояло ему рассказать, но перво-наперво я хотела убедиться в самом главном. Мне это было необходимо. – Потому что я люблю тебя, Слим, но ты для меня по-прежнему одна сплошная загадка.

Дреды Слима скрыли наш поцелуй от всего окружающего мира. Глубокий, тщательный поцелуй, на который я с готовностью отвечала, пока Слим не прервал его. На губах его растворились три слова, которые я не совсем расслышала, поскольку как раз в этот момент он вывернулся из моих объятий. Я подняла голову от подушки, услышала, как Слим бормочет под покрывалом нечто похожее на мантру, и удивилась: куда это он собрался? И затем подскочила в ужасе, почувствовав, как его ладони забираются под мою юбку, нащупывая трусики.

– Да что случилось? – спросил Слим, стоя на коленях над опустевшей простыней. Тряхнув плечами, он избавился от наброшенного на спину одеяла. – Я что-то не то сделал?

– Мы можем поговорить об этом снаружи? – Я вжалась в изголовье кровати; дальше была только стена.

Кажется, Слим утратил дар речи и к тому же немного растерялся. Он подтянул колено к груди, уже слегка обеспокоенный своей наготой.

– С тобой все в порядке?

– Нет, – фыркнула я, озадачив его еще больше. – Я чувствую себя шоколадным яйцом.

– Вот оно что. – Слим изобразил гримасу, но при этом слегка расслабился. – Ты разозлилась на меня за то, что я сожрал последнее?

– Я не это имела в виду! – Рывком соскочив на пол, я чуть не увлекла его за собой. Гнев потащил меня через комнату, вокруг постели, но унижение быстро его нагоняло. И дело было не только в любимой теории Слима, основанной на практике. Больше всего меня уязвляло то, что он верил, будто способен все исправить, если хорошенько постарается. Ладно. По крайней мере, я одета. В подобный момент нет времени на одевание.

– Если дело только в шоколаде, – заговорил Слим, – я выскочу на улицу и раздобуду его, прямо сейчас. Даже если придется топать в центр.

– Раньше надо было думать!

Я рванула дверь на себя. Свет озарил кровать, заставив Слима инстинктивно прикрыться: одной рукой он защитил глаза, другой – гениталии.

– Теперь уже слишком поздно, и это касается множества вещей.

Человек, после мытья посуды сунувший свой детородный орган в лохань с мыльной водой и хваставший перед моим братом вещами, которых не было и в помине, казался теперь таким беззащитным. Почти беспомощным. Голый от лодыжек и выше, он был безоружен перед пристальными взглядами посетителей сайта.

– Поздравляю, – сказала я, думая о наших зрителях. – Мы с Павловым пережили самый большой конфуз в своей жизни на озере в Италии. А ты только что выставил себя в глупом свете, прямо здесь, в собственном доме!

– Циско, но мы в «мертвой зоне»… Куда же ты?

– Прочь, – бросила я, прежде чем хлопнуть дверью. – В оффлайн.

37

Мисти Вентура повела бы себя иначе: столкнувшись с парнем, который пытался бы подступиться к ней, как к шоколадному яйцу, эта девица ответила бы ударом ноги в высоком прыжке или просто свернула бы подонку шею. Сомневаюсь, чтобы она сбежала по лестнице, как я; вместо этого Мисти выскочила бы в окно, сделав обратное сальто, или же выбралась бы на крышу – скорее всего, с перекинутым через плечо Павловым в придачу. Впрочем, Мисти была героиней в жанре экшен, она обладала длинными конечностями и не существовала за пределами экрана. В отличие от нее, у меня была жизнь, выходившая за отпущенные виртуальной красотке границы. У меня имелись чувства, с которыми приходилось бороться, совершая порой ошибки, но у меня были также и друзья, – и этим мы с нею различались. Мисти Вентура зализывала раны, отыскивая разбросанные вокруг аптечки; я же поплелась к нитке гирлянды, обрамлявшей прилавок в конце нашей улицы, к единственному еще работавшему в столь поздний час лотку с невообразимым количеством бутонов. В «Денежном залпе» не найти такого вот флориста и дилера в одном лице, человека-гору, который ради меня с готовностью плюнул на ночной бизнес, помог привести в порядок мысли и чувства, а также выделил комнату в своей квартирке, сказав лишь, что я могу оставаться в ней ровно столько, сколько захочу. Мисти не могла похвастать подобными пустяками – теми волшебными мгновениями, что помогают вращаться мирозданию нашей реальности. Каждому необходим друг вроде Добряка.

Не припомню, как мне удалось уснуть, но, должно быть, спала я довольно крепко, потому что, открыв глаза на следующее утро, долго и недоуменно озиралась вокруг. Едва я успела навести резкость на незнакомую обстановку, как на кончик моего носа уселась бабочка. Она балансировала там, и крылья павлиньей расцветки, похоже, захлопали – в точности, как и мои ресницы. Стоило мне ахнуть, и она упорхнула. Оторвав голову от подушки, я обнаружила, что вся комната заполонена бабочками: они лепились к столбикам кровати и распахнутым занавескам, перелетали с места на место в протянувшейся через всю комнату полосе солнца, словно здесь был какой-то лужок, а вовсе не верхний этаж многоквартирного дома. Сквозь открытое окно было слышно, как практикуется в гаммах некая оперная дива, обитательница квартиры в противоположном углу квадратного двора. Еще я почуяла запах черной патоки и задумалась: что же, интересно, стряпает там Вилли?

– Какие люди! – приветствовал он меня, хоть и стоял, повернувшись спиной. Я затянула поясок на шелковом кимоно, которое нашла в гардеробе Добряка среди множества жилетов-пуховиков. – Будешь яичницу? – спросил он. – Я могу приготовить глазунью, а могу вообще ничего не готовить.

– Спасибо, – сказала я, – меня вполне устраивает второй вариант.

Добряк стоял посреди кухни. Вместо рубашки на нем красовался передник, полосатый, как зубная паста. Замешивая тесто в большой фарфоровой миске (при этом его мясистые плечи поочередно вздувались и опадали), Вилли заявил мне, что глазунья – лучшее утешение, какое только можно придумать. Но я сказала, что перекушу где-нибудь по дороге на работу. Не потому, что хотела избежать необходимости присесть и обсудить свои невзгоды, а из-за странностей, которые я только теперь начала замечать и которые вовсе не ограничивались отведенной мне спальней.

– Зачем тебе столько бабочек? – спросила я, медленно поворачиваясь, чтобы как следует разглядеть всю обстановку: сплошь покрытые трепещущими крылышками бамбуковую мебель, вязаные коврики и туземные барабаны. – Ты их что, коллекционируешь?

Два окна лоджии открывали вид на городские крыши, на стене небольшой рисунок гуашью в позолоченной рамочке – эскиз натюрморта с опрокинутой набок вазой. Я сперва даже решила, что Добряк дурачится, когда услышала в ответ:

– «Пестрых дам»?

– Кого?

– «Пестрые дамы», или репейницы. Так их еще называют, – проворчал он, обходя меня стороной, обе ручищи в муке. – В каждой профессии есть доля риска. Принял вчера партию златоцвета, забыл закрыть на ночь окно, и вот извольте радоваться!

Вилли открыл шкафчик под раковиной и шагнул в сторону, чтобы продемонстрировать мне охапку изогнутых багряных бутонов и выпустить оттуда еще пару красивых трепещущих бабочек.

– Я бы давно отправил цветы на прилавок, но не хочу связываться с этими проклятыми тараканами, что порхают вокруг. Я бы чувствовал себя деревенским дурачком в массовке у Диснея.

– Было бы очень мило, – возразила я. – Бабочки такие красивые.

– Циско, – предостерегающе пророкотал он, чтобы я не забывала, с кем имею дело. – Златоцвет останется здесь, пока улицы не накроет ночная мгла.

Я решила сменить тему, не желая испытывать терпение человека, отнесшегося ко мне с таким участием. Вилли уже отвернулся к миске с тестом.

– Это обычный пирог? – спросила я. Добряк, похоже, был занят выпечкой одного из тех пирогов, что, нарезав квадратами, продают на народных гуляниях.

– Естественно. – Вилли взвесил на ладони порцию теста. – А на что, по-твоему, это похоже?

– Пахнет замечательно. Мужчины, умеющие печь, – самые лучшие на свете.

– Да ну? – вновь повернулся ко мне Добряк. – Ты так думаешь?

Пришлось улыбнуться. Не умеющий скрывать своих чувств, Вилли казался настолько прозрачным, что я почти видела за его спиной уставленную цветами этажерку.

– Чудесно, когда готовишь для кого-то, – сказала я. – По-моему, самые вкусные на свете пироги люди пекут для любимых.

Называть имя Роуз не потребовалось; Вилли и без того внезапно утратил способность смотреть мне в глаза.

– Если хочешь, могу занести его в больницу, – предложила я. – В последнее время я все чаще там бываю.

– Нет нужды, – обтерев о передник руки, он выудил пачку сигарет из кармана у пояса. – Роуз вымелась оттуда вчера вечером.

– Сбежала?

– Ладно тебе, ее выписали. Сняли гипс, и Роуз тут же заявила, что может ходить самостоятельно. Потом, правда, послушалась моего совета и села в такси.

– Она кажется такой независимой, – сказала я, – но ты, наверное, все равно доставил ее домой в целости и сохранности.

– Всегда так и делаю, – успокоил меня Вилли, – надо бы, пожалуй, заглянуть к ней попозже. Может, ей требуется какая-нибудь помощь.

– Покормить ее пирогом, например, или удовлетворить аппетиты иного рода.

Добряк, кажется, смутился, да и сама я немного сконфузилась от собственного выпада. Хотя я сама запуталась в своих отношениях со Слимом, я твердо решила вынудить Вилли обсудить наконец его собственные проблемы. Вытащив сигарету, он заткнул ее за ухо и, к моему облегчению, усмехнулся.

– Роуз беспокоится за тебя, Циско. Мы оба беспокоимся.

– Значит, она ввела тебя в курс событий?

– Картинка на экране ноутбука была вполне красноречивой, – покачал головой Добряк. – Я примчался, чтобы отвезти Роуз домой, и нашел ее приклеенной к веб-сайту вашего хозяина.

– Кого же ты увидел?

– А какая разница? Рыбка в банке и есть рыбка в банке, с какой стороны ни гляди.

– Все меняется, когда попадаешь внутрь, к другим таким же рыбкам, – вздохнула я. При мысли о двух рыбках, остающихся пока в аквариуме, я снова пришла в волнение. Минуту спустя я поняла, что неприлично таращусь на Добряка, но тот, кажется, не принял это на свой счет. Лишь воспользовался затянувшейся паузой в разговоре, чтобы закатать рукава чуть повыше. Словно работа, ждавшая его впереди, обещала быть грязной.

– Хочешь, расскажу, что я увидел? – спросил он.

– Давай, – я присела за стол. – Хуже от этого мне все равно уже не сделается.

– Циско, я увидел троих человек, живущих в одном доме.

– Значит, ты выбрал не ту камеру, – заметила я. – После вчерашнего я больше не смотрю телешоу с участием мужчин.

– Ничего из ряда вон выходящего.

Я поведала Добряку про Слима и его выходку у кухонной мойки. И глазом не моргнув, Вилли пожал плечами:

– По крайней мере, твой парень ценит чистоту.

– Я говорю про его член, а не про мытье посуды!

– Вот-вот, другие мужики на его месте не стали бы споласкивать ни то ни другое.

– Ты не шокирован?

– Твой бойфренд не имел понятия, что на него кто-то смотрит. Все мы ведем себя иначе, когда думаем, что совершенно одни.

– Неужели? – кисло переспросила я.

– Поверь мне, – сказал Добряк и дал мне время это обдумать. – Все до единого.

Я попыталась выдержать его взгляд, но Вилли уже добился своего. Думая только о мальчишках, я все это время как-то упускала из виду, что могли видеть люди, наблюдавшие за мной. Те вещи, которые я делала, будучи предоставлена самой себе.

– Посмотри на меня, – сказала я. – Ты вогнал меня в краску.

– Посмотри-ка лучше на меня! – Добряк протянул ко мне руки, ладонями вниз. Пошевелил пальцами, и десять перламутровых ногтей заблистали на солнце. – Я еще помню, как ты трудилась над этими красавчиками. Стыд-то какой.

– Вилли, да я просто привела твои ногти в порядок. Ерунда. – По всей вероятности, больше народу видело меня нагишом, чем заметило его ноготки. – Одному богу известно, чем я могла заниматься в кадре, – сказала я, – но это наверняка покруче, чем выставить себя человеком, умеющим ценить маленькие удовольствия вроде чистых ногтей.

– Ты умеешь хранить тайны? – спросил Вилли, стряхивая с себя образ цветочника в переднике, и я обмерла, когда он раскрыл мне самую интимную тайну из всех, что я слышала в своей жизни. Это признание все расставило по местам и во многом объяснило его неохоту продвинуть свои отношения с Роуз. – Скажи-ка теперь, что это не помеха, – вдруг закончил он, словно передавая мне право сделать очередной ход.

– Но ведь для этого есть таблетки! – сказала я. – Инъекции всякие. Полный набор всевозможных методик. Импотенция – процветающая индустрия, если так можно выразиться.

– Порой лекарства бессильны, – постучал себя в грудь кулаком Добряк Уильям. – Надо, чтобы это шло прямо отсюда, или пусть не идет вообще.

– Чепуха.

– Это чисто мужская тема. – Тут на ухо Вилли села бабочка, но он, кажется, не возражал. – Мне просто казалось, что тебе полегчает, если ты узнаешь про мои интимные проблемы, но я и не рассчитывал, что ты сумеешь меня понять.

– И ты считаешь, что Роуз не захочет из-за этого иметь с тобой дело? – Я откинулась на спинку своего стула. – Ну и ну! Только мужчине могут прийти в голову подобные мысли. Господи, Вилли, да поделись же с ней. Ты сдвинешь дело с мертвой точки.

– Я могу двигать этой штукой, куда хочу, но только не вверх, – твердо сказал он. – И только это имеет значение.

– Сперва Слим, а теперь и ты туда же. – Мой голос чуть окреп. – Как говорит мой брат, все ваши проблемы сводятся к члену.

Добряк Уильям потянулся к коробку спичек на столешнице.

– Павлов мочится сидя, – сказал он и метнул на меня взгляд, чтобы проследить за реакцией. – Даже подстилает газету на сиденье. В собственном-то доме.

– Да ну? – опешила я, тогда как Добряк кивнул с самым серьезным видом. – Правда?

– Судя по тому, как твой братец, Циско, устраивает там гнездышко, у него самого большие проблемы с членом.

– О, – протянула я, делая уступку в споре, только чтобы сообразить, о чем идет речь. – Боже ты мой, значит, Картье поставил веб-камеры в туалете?

– А также в ванной, но линза была совсем запотевшей, когда Роуз показывала мне картинку.

– Вот черт. Этого и следовало ожидать!

– Я ничего не видел, – Вилли выдвинул из-за стола еще один стул и осторожно уселся напротив, смахнув прежде двух бабочек с сиденья. – Но я убедил Роуз, что тебе тоже стоит взглянуть. В общем, вчера мы это обсудили. У меня даже нос облез, пока я загорал в больничном саду.

– Я тебя видела, – подтвердила я.

– Конечно, видела, – обезоруживающе ответил Добряк, снимая крышку с маленького серебряного ларчика. Я смотрела, как Вилли отрывает пять листочков от мотка сигаретной бумаги, гадая, не ждет ли он гостей. Может быть, именно это соображение заставило меня возобновить разговор. – Фрэнк Картье дал слово, что об этих двух помещениях речь не идет вообще. И, поверишь ли, при этом он смотрел прямо мне в глаза?

– Еще бы, – кивнул Добряк, проведя языком по липкой полоске на бумажке. – Для Фрэнка ваше неведение – настоящий подарок, как раз оно и делает вас троих ценным приобретением. Ему-то известно, что сетевые маньяки заплатят по полной программе лишь в том случае, если вы не подозреваете о наблюдении. Причем каждый надеется не пропустить самую кассовую сцену.

– Они что, фанаты компьютерных игр? – спросила я. – Только не говори, будто Мисти – наш основной аттракцион.

Добряк Уильям, казалось, был озадачен. Он вынул сигарету из-за уха, ногтем распорол ее вдоль и высыпал табак на уже готовый бумажный желобок. Все это он проделывал, одновременно объясняя, что имел в виду под «кассовой сценой».

– В каждом хорошем фильме, – растолковывал Вилли, – есть некий момент, который привлекает людей в кинотеатр, верно? Ключевая сцена или кадр, посмотреть на которые являются зрители. Тот эпизод, о котором потом все говорят.

– Например, сцена на платформе в «Короткой встрече»? [19]19
  Классическая британская мелодрама (1945, реж. Дэвид Лин), Имеется в виду ключевая сцена на вокзале, ставшая едва ли не хрестоматийной, в которой героине попадает в глаз соринка, а доктор вынимает ее.


[Закрыть]

– Это дамская лента, мелодрама. Вспомни еще что-нибудь.

– Хорошо. Что, например?

– Видела когда-нибудь «День независимости»?

– Вот уж точно не женское кино, Вилли. Оно же про пришельцев, которые разносят лазерами Белый Дом. Фильм для детей и подростков.

– Но ты ведь выложила денежки, чтобы увидеть его?

– По-моему, я брала видеокассету напрокат, – осторожно сказала я.

– И ты помнишь тот момент, когда Белый Дом взлетел на воздух?

– Конечно. Об этой сцене нам все уши прожужжали.

– Вот тебе и кассовая сцена. – Добряк Уильям достал из ларчика приличный комок гашиша. – А как насчет «Титаника»? – спросил он затем.

– Признаться, его я так и не посмотрела, но, кажется, могу подробно изложить тот эпизод, когда потонул корабль. Столько народу мне его пересказывало.

– Отлично, вот тебе еще один пример. – Отодвинув стул, Вилли потянулся за зажигалкой на разделочном столике. Для этого ему пришлось чуть-чуть отъехать от стола, а затем еще немного, чтобы освободить место для ног. Подмигнув мне, он расселся, скрестив увесистые икры. – Шарон Стоун в «Основном инстинкте», – сказал он, – вот уж точно кассовая сцена, правда?

– Я поняла, куда ты клонишь, – сказала я и мысленно вернулась к нашей ситуации. Сколько же раз я устраивалась на диване поудобнее, будучи в юбке? – Но почему люди просто не смотрят порно ради подобных кадров?

– В упомянутом тобой жанре тоже имеются свои кассовые сцены, – сказал Вилли и, похоже, выключился из беседы, чтобы забить косяк. Допытываться, что именно он имеет в виду, я не стала. Стоило мне задуматься, о каких сценах речь, и я тут же обмякла, а щеки запылали, как гашиш в пламени спички.

– По крайней мере, в похабных лентах действие гарантировано, – сказала я, мечтая уйти от этой темы.

– Ну конечно, – согласился Добряк. – Но весь прикол не в ней самой, а в ее вероятности. Люди заходят на сайт и уже не могут оторваться от экрана: все может начаться в любую минуту. – Он уложил косяк на ладонь и второй ладонью свернул его, словно маленький букет. Никогда в жизни еще не видела, чтобы кто-то скручивал косяк подобным образом. – Люди ошиваются на вашем сайте, потому что там нет ни сценария, ни цензуры, а в результате Картье дерет с них бабки. У него поминутный тариф, если верить Роуз.

– Не спросив у нас разрешения, – вознегодовала я, – не поставив в известность!

– Что и делает вас уникальным товаром. – Добряк Уильям чиркнул зажигалкой, сделал единственную затяжку и сипло заговорил: – Возьми шоу про пауков в коробочке, которое шло недавно по «ящику». Можно запихать сколько хочешь экстравертов в один дом и потом манипулировать этой смесью, подогревая зрительский интерес, увеличивая вероятность скандалов и секса, но основная мысль проста: эти люди знают, что за ними наблюдают. Каждое их движение, каждое сказанное ими слово – работа на публику. Тогда как на вашем сайте, Циско, они видят все – в том числе и то, как ты сама, твой бойфренд и брат-зануда переходите из одной зоны в другую. Выходя из кадра, ваша троица перестает быть настороже, и вот тогда-то начинается настоящее шоу. Такие вот дела.

– Бесцеремонное вторжение в частную жизнь, – вот как это называется, – пробормотала я, заключив, что косяк предназначен исключительно для него самого. Затем я выставила на стол локти и прижала ладони к вискам. – Я чувствую себя обманутой, Добряк. Я просто в ярости.

– Частная жизнь каждого из нас бесценна, – с ноткой сожаления сказал Вилли. – Похоже, в последнее время люди совсем выпустили это из виду.

– И что же мне теперь делать?

– Возвращайся в свою банку, к прочим рыбкам, – был ответ. Глаза Добряка розовели по мере уменьшения окурка. – Только никого не суди по поступкам, не предназначенным для чужих глаз. Своего бойфренда в частности.

Мне вспомнилась фраза, однажды произнесенная Слимом, и я повторила ее:

– Какими были бы отношения любящих без маленьких секретов, а?

– Вот именно.

– Значит, я должна просто забыть о том, что видела? Стереть запись, так сказать?

– Да нет же! – просипел он. – Шоу должно продолжаться.

– Вилли, перестал бы ты столько курить. Ты уже теряешь мысль.

– Пища духовная, – сказал он, рассматривая зажатый в пальцах бычок. – И топливо для нового сюжета из вашей повседневной жизни.

– Какого еще сюжета?

– Который я для вас придумываю, – резковато выпалил Вилли, словно я отвлекала его разговорами обо всякой ерунде. – Я думаю о том, как уравнять доходы, – продолжал он. – А еще – о рейтингах.

– О каких рейтингах?

Осмотрев остатки косячка, Добряк Уильям основательно понизил бабочкам видимость, прежде чем пояснить:

– Я имею в виду ваши законные проценты с интереса публики.

– Какие еще проценты? – изумилась я. – Ублюдки, которые подключаются к camplicity.com, платят Картье. Именно он загребает все деньги, а вовсе не мы.

– Так предложи им еще какое-нибудь зрелище. – Здоровяк на противоположном конце стола лукаво уставился на меня, задрав подбородок, будто выступал в шоу «Альфред Хичкок представляет». – Дай им что-то такое, что можешь посулить только ты, Циско. Уникальное в своем роде представление. Нечто, чего они не захотят пропустить.