Текст книги "Интимная жизнь моей тетушки"

– Эй, эй! – Я почти что кричала. – Где ты этого набралась? Нирваны для психики?

По лицу Вирджинии пробежала довольная улыбка.

– Прочитала в книге. Ты же не можешь все знать. – Она перехватила инициативу. – В отличие от меня в детстве ты ничего для себя не ждала, а потому ничто не раздражает тебя. Ты можешь говорить с герцогом, и ты можешь говорить с…

– Лесбиянкой?

Она соблаговолила улыбнуться.

– Ты не видишь этого, потому что это твоя жизнь. Ты можешь позволить себе смеяться над этим, потому что это у тебя есть. Но я бы посмотрела, как бы ты повела себя, доведись тебе столкнуться с тем же, что и мне. Стоять на вечеринке рядом с человеком, который спрашивает Брюса: «И как вы зарабатываете на жизнь?»

– Но это же очень нетактичный вопрос…

– Опять ты за свое, ведешь себя, как герцогиня… А потом, когда Брюс говорит, что он – сантехник, мне приходится наблюдать, как их глаза стекленеют, или они начинают говорить о протечках, или о чем-то похожем, а я должна все это выслушивать.

– Вирджиния, ты же не можешь рассчитывать, что я восприму твои слова всерьез. Брюс – художник среди…

– Он – гребаный сантехник, Дилли. Так что прекрати изображать то, чем он занимается, искусством…

Работа «гребаного сантехника» также притягивала взгляды всех наших гостей. И мы не сомневались, что показываем им достойное внимания. Но я сжала губы. Потому что не хотела мешать сестре выговориться. Мне не нравилось то, что я слышала. Но по крайней мере она наконец-то заговорила.

Вирджиния отхлебнула вина.

– О, для тебя нет ничего реального, потому что тебе не пришлось переживать такого унижения. Ничего не ждать от будущего – это легко. Трудно, когда ожидания у тебя есть, но потом их отнимают, и тебе ничего не достается. Даже когда мы были маленькими и дома не было никакой жизни, ты была слишком маленькая, чтобы это понимать… Тогда как я лишилась прекрасного, дорогого мне. Матери, которая любила меня, дома с хорошей мебелью и красивой одеждой. Уютных, вечеров у горящего камина. А потом этот мужчина пришел домой, мать забеременела и попыталась покончить с собой, в доме исчезла еда, и остались только его крики. Бабушке, которая меня обожала, пришлось уехать и жить где-то еще. Раньше меня никогда не били, не наказывали, но он меня бил за то, что посмотрела на него, за то, что разлила пиво, наливая в стакан, за то, что дышала. Тебя он не трогал. Говорил, что ты – действительно его дочь. «По крайней мере, в том, что она моя, сомнений у меня нет», – как-то сказал он.

Потом, когда он наконец ушел совсем, оставив нас в холоде и темноте, ты не переставала плакать. Ты постоянно была – в кровати, у нее на коленях, сосала ее грудь… она не хотела тебя, но ей приходилось приглядывать за тобой, то есть она не могла приглядывать за мной. И тетушки, и кузины злорадствовали, потому что раньше я была маленькой принцессой, а теперь превратилась в нищенку. Не следовало мне выходить замуж за Брюса. Когда я увидела, кого отхватила ты, мне стало дурно…

Она замолчала, осушила стакан.

Мне с огромным трудом удалось сдержаться и не сказать: «Не останавливайся на полпути, Вирджиния, выкладывай все, раз уж начала…»

Но я, слава Богу, не раскрыла рта. Просто сидела, ждала, и счастье, которое испытывала чуть раньше, медленно, но верно покидало меня. Неужто я вызывала такую ненависть? Вирджиния всю жизнь ждала, чтобы выплеснуть все это на меня, и я же ее и спровоцировала. Я-то считала себя сильной. Непобедимой. А сейчас чувствовала, что меня размазали по стене.

Я вновь наполнила ее стакан. Она этого даже не заметила.

– Вот так, моя маленькая сестра. Что-то закаменело в моем сердце. Мне было лет шесть, когда я подумала: «Господи, теперь мне придется приглядывать за моей матерью… и этим младенцем, который никому не нужен, которого никто не хочет. Я никогда не буду счастлива». В шесть лет, Дилли, я так подумала, и, знаешь, действительно не была. Это все твоя вина. Чего тебе приспичило родиться? Ради чего ты родилась? Ты это знаешь? Именно потому ты такая… такая… – она поискала слово, – бесчувственная. А ты такая. Ничто тебя не трогает. Ты непробиваемая. Никакая обида тебя не берет.

Я буквально ощутила боль Вирджинии. Потрясенная, смогла лишь скрыть собственный страх и сосредоточиться на конкретных фактах. Я понятия не имела, каково чувствовать себя нежеланным ребенком… потому что, чтобы чувствовать себя нежеланным, надо знать, а каково это – быть желанным.

Она ждала, дыша, словно дракон, через нос, глаза вновь превратились в камни, сверкающие, как отполированное стекло.

– Я так не думаю, – осторожно начала я. – Я просто… ну… жила с этим… я просто жила. Вставала утром, набирала полную грудь воздуха, и день проходил, как ему и полагалось пройти… я даже не просила чего-то лучшего, плыла к вечеру, принимала как тумаки, так и радости. Я помню, как взяла то, что смогла найти, то, что мы могли позволить себе, на праздник урожая в школу. Три картофелины и два апельсина. Пакет разорвался, и мистер и миссис Корбетт и их девочки, они жили в доме номер девять, долго смеялись. Я не ждала ни лучшего, ни худшего. Просто подняла их с пола, положила на стол и вернулась к своему месту… прошла мимо их шепота, словно он не имел ко мне никакого отношения.

– Тебе не хотелось отомстить?

– Такая мысль даже не пришла мне в голову. Они обладали тем, что принадлежало им, я обладала тем, что принадлежало мне, и полагала, что так оно и должно быть. Это могли быть выращенные в собственном огороде дыни, корзины с фруктами, любовь, одежда. Когда у меня не было туфель, я не ходила в школу до дня получки мамы, когда она мне их покупала. Меня все устраивало…

– Тебе удалось пройти через те годы без особых потерь, – пробурчала она. – До того момента, как ты встретила Френсиса и стала золотой принцессой.

– Я плохо их помню.

– Потому-то и прошла через них. Тебя они не тронули. Ты же непробиваемая. А я вот помню каждое мгновение. Фонари под глазами матери, руки в синяках, выбитый зуб, слезы и, что еще хуже, молчание, «скорая помощь», вечер, когда собственный отец сбросил тебя с лестницы, день, когда пришли судебные приставы и забрали все… все, кроме тебя. Они оставили только кровать, в которой ты, только что родившаяся, лежала с моей матерью, и мою кровать у противоположной стены. Ты ревела, и тебя утешали, давая тебе грудь, тогда как меня бросили одну, в терновник, в подземелье. Я росла, мечтая стать золотой принцессой. И мой отец, богатый и прославленный король, уехал за моря-океаны, и моя мать была королевой в ее маленьком дворце, и у нас были красивые одежды, и мы ходили с высоко поднятой головой, и у меня была удивительная крестная-фея, которая приглядывала за мной и обожала меня, и мне предстояло выйти замуж за принца…

– Джинни, – прервала я ее, – ты совсем рехнулась?

Но мои слова не остановили сестру. Слушали и другие посетители ресторана, сидевшие за соседними столиками.

– И тут появился ребенок… тощий, несчастный, орущий, нежеланный… и он, этот ребенок… обрушил крышу дворца на головы всех… Все добрые феи, собравшиеся около этого несчастного дитяти, сразу же поняли, что она несет с собой зло, что ничего хорошего ждать от нее не приходится, но тринадцатая фея, та, которую никто не приглашал, что-то прошептала над ее кроваткой и сказала, пусть этого никто не слышал, что придет день, когда ей улыбнется удача, у нее будут деньги, полноценная жизнь, хороший муж, занимающий высокое положение, любовь и прекрасная семья, которые компенсируют все страдания, выпавшие на долю этой маленькой бедной девочки. И все это, сказала тринадцатая фея, останется с ней на всю жизнь. Вы можете думать, что у вас есть все, но со временем она покажет вам, что у вас нет ничего. Богатства будут у нее и в кармане, и в сердце, и она никогда их не потеряет.

Джинни рассмеялась, подняла стакан, улыбнулась отнюдь не весело.

– И разумеется, ты никогда этого не сделаешь, маленькая сестра, не так ли? Ты, возможно, обаятельная и щедрая, как все говорят, но ты не дура. Это опора, на который ты стоишь. Моя – Брюс. Я выбрала его, потому что он хороший, спокойный, надежный человек, который, я думала, будет и добрым.

– Он у тебя добрый. Очень добрый.

– С достойной профессией, сантехник, которая никогда не выйдет из моды…

– Но ты его любила? – спросила я.

– Я любила, что он любил меня. Чувствовала себя в безопасности… Знала, что он никогда не перевернет мой мир с ног на голову и не разобьет мне сердце… и не свернет шею. Но я не жила, Дилли. Я не жила.

Те гребцы, та ива, решение, что это надо сделать.

– Я тоже.

Но Вирджиния меня не слышала.

– О, ты. Ты получила все. Сорвала банк. Все, о чем я знать не знала и внезапно захотела. И тебе даже не пришлось ждать. Тебе еще нет и двадцати, как вдруг появляется Френсис, и вот оно, бракосочетание десятилетия, золотая карета и все…

– Да перестань, Джинни… это уже чересчур…

– Да перестань, Дилли… тебе едва исполнилось девятнадцать, а трон жизни уже преподнесли тебе на тарелочке.

– И я ухватилась за него, как ухватилась и ты, возможно, по тем же причинам.

Она скептически посмотрела на меня.

– Ты всегда была снисходительной маленькой сучкой.

«В зависимости от обстоятельств», – с неожиданной теплотой подумала я. Порадовавшись, что рядом много ушей, а она не употребила более крепкое словцо.

– Спасибо тебе.

– Не стоит. И потом у тебя есть страховка на все случаи жизни. Кто это сказал насчет центра, который может не выстоять?

– Йейтс, – ответила я. – Ирландский поэт.

– Я чертовски хорошо знаю, кто такой Йейтс. Просто не помнила, кто это сказал. Напомню тебе, что я ходила в начальную школу, а ты – нет.

– А я напомню тебе, что я об этом не знала, поэтому меня это не волновало. В отличие от тебя.

– Туше, – ответила она. – Да и в любом случае у мистера и миссис Идеал все всегда в полном порядке, не так ли? Тогда как здесь, в темном углу, населенном тремя уродливыми сестрами и особо злобными королевами…

Мне следовало подумать, прежде чем открывать рот. Следовало, но услышанное так зачаровало меня, так увлекло той драмой, что стояла за этими словами… нет, не словами, правдой, которая наконец-то, после всех этих лет умолчаний и намеков, выплыла наружу, что я забыла про осторожность и уронила-таки тухлое яйцо.

– Джинни, – голос мой звучал ну очень вкрадчиво, – а ты не думала о том, чтобы обратиться к психоаналитику?

Думаю, из этого, момента в памяти у меня останутся главным образом глаза официантки, которые просто вывалились из орбит, прямо-таки как у лягушки, пока она наблюдала, как моя сестра резко отодвинула стул, поднялась и тут же получила выговор от мужчины, который сидел за другим столиком, за ее спиной. Ее стул врезался в его, от неожиданности он перевернул тарелку, и ее содержимое, что-то зеленое, потекло по столу к его спутнице, миленькой молодой женщине, теперь удивленной миленькой молодой женщине, которая определенно не пришла в восторг, увидев, как суп из зеленого горошка, пусть и свежего, капает на ее изящные колени.

Я побежала следом за сестрой, которая у самой двери остановилась, повернулась, наставила на меня палец, заговорила, и голос ее сочился таким ядом, что я отступила на шаг, чтобы слюна не убила меня.

– Не беги за мной и никогда, слышишь, никогда больше не пытайся мне позвонить. Ты… да сама мысль о том, что ты, которая заварила всю кашу, считаешь, что я психически ненормальная, что мне нужна врачебная помощь… ну, это показывает… это показывает… что у тебя самой поехала крыша…

И она ушла.

А в моей голове зазвучал голос Френсиса, наставника и учителя: «Дилис, как ты могла?»

И тут же заговорил Мэттью: «Расскажи ей… Она будет довольна».

Я вернулась к другой, более насущной проблеме: извинилась перед всеми. Дала официантке более чем щедрые чаевые, пообещала миленькой женщине, что оплачу химчистку ее платья, и заплатила за их ленч. Проделала все это, не моргнув и глазом. Вышла в прекрасный сентябрьский день, решив хотя бы эти вопросы, и вдруг осознала, что ей это понравится: вела себя как замухрышка-подросток, о чем и толковала моя сестра. Я это увидела. Будто мгновенно прозрела. Она, которая не имела ничего, теперь имела все. Здесь, на тротуаре, залитая теплыми послеполуденными солнечными лучами, глядя на старый торговый город с многочисленными магазинчиками, банками, кредитными учреждениями, я была богиней на вершине горы. Меня окружал мой мир. Где любая коробка с шоколадными конфетами находилась на расстоянии вытянутой руки. Мир, дарящий мне беззаботность, максимум удовольствий, потворство моим желаниям, счастье… Я уступила искушению, слилась с этим миром, и ангелы меня не спасли. В этом мире я могла войти в банк, заказать дорожные чеки практически на любую сумму, чтобы поехать, куда пожелает моя душа. А после визита в банк, благо в Кингстоне были приличные магазины, купить себе новые наряды для грядущей поездки, вернуться домой, позвонить в салон красоты, договориться о времени, когда парикмахер примет меня, сделать восковую эпиляцию ног, может, почистить кожу лица. Я могла поехать в любое место на моем элегантном новом автомобиле. А в конце дня меня всегда ждал уютный, прекрасно обставленный дом в дорогом районе Лондона. И в доме – хороший, добрый, любящий муж, отец двух моих счастливых, любящих сыновей, у которых уже были свои, тоже любящие меня семьи. Мы никому не были нужны. Тут Вирджиния сказала чистую правду. Мне ведь страшно повезло в жизни. Судьба даровала мне свое благословение. И дети мои уже росли на твердом, прочном основании. А теперь я намеревалась выбить у них из-под ног почву, оборвать их корни ради мужчины по имени Мэттью, которого я любила больше, чем кого-либо, больше, чем своих детей.

– Черт! – бросила я паре лебедей, которые проплывали под мостиком. Но они спокойно и величественно проплыли мимо, далекие от людских эмоций. И в их мире жизнь могла быть только в паре.

Я пошла к реке, чтобы сесть на скамеечку и подумать, задаться вопросом, а где теперь тринадцатая фея и что она обо всем этом думает. С учетом бочки с порохом, которую я уже собралась подложить под ее более чем щедрый подарок, не примет ли решения никогда больше никому ничего не дарить? «Неблагодарный маленький хамелеон, – возможно, думала она. – Глупый, неблагодарный маленький хамелеон. Я дала ей все счастье, возможное в этом мире, и вот как она им распоряжается».

Машинально, не думая, я достала мобильник, чтобы посмотреть, нет ли сообщений. Одно пришло, от Мэттью: «Не забудь купить хороший, прочный рюкзак». При виде его имени у меня защемило сердце. Сообщение я стерла, а потом набрала номер.

Френсис печально стоял у камина, его затылок отражался в зеркале. Впервые я заметила с нежностью, что волосы у него заметно поредели. Только что взорвав бомбу, я сочла неуместным прямо сейчас на это указывать. Может, и зря. Наверное, он бы выдал любопытную реакцию, когда я, сказав: «Я еду в Индию, Френсис, но еду не с тобой…» – тут же добавила: «Между прочим, дорогой, у тебя сильно поредели волосы».

За его реакцией был идеальный зеркальный мир, в котором все выглядело прочным и реальным, однако являлось хрупкой иллюзией. Разбей зеркало, и мир этот исчез бы без следа. Именно за зеркалом и обитали добрые феи. И только одна, тринадцатая, жила на этой стороне, моей стороне.

На лице Френсиса отражался скорее страх, чем злость, что мне показалось несколько странным. Что читалось на лице, которое смотрело на него, моем лице, даже я понять не смогла.

– Так ты едешь одна? – спросил он.

– Нет.

Глава 19
ЛЮБОВЬ В ТЕПЛОМ КЛИМАТЕ

Водитель остановил маленький, кремового цвета, автомобиль как можно ближе к шлагбауму и тут же начал отмахиваться от лиц, наклонившихся к открытому окну. Они смотрели на нас, возбужденно переговаривались, мы сидели на заднем сиденье, молодые, старые, среднего возраста, только мужчины – некоторые – совсем юные. Многие лица покрывала пыль, потому что дождей давно не было, а ехали мы по проселочной дороге. Пыль попала и мне в горло, так что я закашлялась. Зрители смотрели, одобрительно кивая. Кашлять и откашливаться – не самое приятное занятие в этой огромной и прекрасной стране. Они кивали и кивали, белозубые, улыбающиеся во весь рот, с веселыми глазами, давая понять, что стесняться тут нечего, мол, кашляй на здоровье. Я осушила маленькую бутылку с водой и остановила-таки кашель. Они продолжали улыбаться. Одежда на них в основном была старая, вылинявшая, западная. Один указал на надпись на футболке: «LEWIS».

– Привет, привет, – махали они нам руками. – Англичане, англичане…

Я помахала рукой в ответ, внезапно почувствовав себя принцессой Дианой. Реакция не заставила себя ждать. Улыбки стали еще шире, взмахи рук энергичнее, напор на автомобиль сильнее. Теперь уже несколько маленьких девочек сумели пробраться к окну, дешевые платьица из выцветшей хлопковой ткани сползали с плеч, в ушах блестело золото. Их матери и сестры держались позади, закутанные в сари, улыбающиеся и застенчивые. Подошли новые мужчины, жестикулирующие, смеющиеся, к нам потянулись руки, чтобы пожать наши. Мы находились непонятно, где, из Бхаратпура выехали, до Джайпура еще не доехали, и стояла жуткая жара. Я вновь закашлялась, а бутылка с водой уже опустела.

– Приходите в мой дом, – предложил один.

– И в мой, – предложил другой.

– Вы сможете утолить жажду. Хорошее пиво, хорошая кока-кола.

Высокий старик с длинной белой бородой проложил путь сквозь толпу. Люди подавались назад, освобождая ему дорогу. Он сложил руки перед грудью, потом протянул к нам, словно просил милостыню, и трижды склонил голову.

– Возвращайтесь, англичане, – сказал он. – Возвращайтесь и спасите нас от этой ужасной коррупции.

Все закивали. Улыбки стали еще шире, – хотя казалось, что больше некуда.

– Англия. Здорово! – рассмеялся один.

– Лорды, – оттолкнул его другой. – Очень хороший крикет.

– «Манчестер юнайтед»! – воскликнул третий, кивая и улыбаясь.

– Возвращайтесь, англичане, – повторил старик и ретировался сквозь толпу.

– Просто бальзам на сердце, – прокомментировала моя сестра. – До чего приятно осознавать, что есть места, где нас готовы принять с распростертыми объятиями. – И, как королева, помахала рукой.

Ревя, мимо пролетел поезд, шлагбаум открылся. Она повернулась и вновь помахала рукой, уже в заднее стекло, когда наш автомобиль въехал на переезд. За нашими спинами улыбки потухли. И руки более не взлетали в воздух.

– Остановитесь, – попросила я нашего водителя. Он съехал на обочину. Толпа рванула к нам, вновь оживившаяся.

– Мистер Сингх, – спросила я, – можем мы зайти в гости к кому-нибудь из них?

Мистер Сингх посмотрел на часы. В Карули нас ждали к обеду с махараджей в его дворце-отеле. Мистеру Сингху не хотелось говорить «нет», поэтому, как это принято у индусов, он предпочитал говорить «да», при этом отрицательно качая головой. За несколько дней мы научились правильно истолковывать его ответы и реагировать соответственно, но на этот раз я решила добиться своего.

– Сколько нам ехать до Карули? – спросила я.

Он смутился.

– Два часа. Может, три.

– Значит, четыре, – перевела Вирджиния. Индийское время шагало в ногу с индийскими милями. Мы уже ехали два часа.

– Пойдем. – Я повернулась к сестре. – Почему нет? Это же интересно.

– Хорошо, – согласилась сестра.

Мистер Сингх пожал плечами, но спорить не стал. Нас вновь окружала толпа.

– Да, да, добро пожаловать! – кричали в окно. – Зайдите в мой дом, это очень хороший дом.

Мистер Сингх вздохнул. Вирджиния нервно рассмеялась.

– Хорошо. В конце концов, нас так тепло встретили.

Наш хозяин, молодой мужчина лет, наверное, двадцати пяти, маленький, босоногий, в западной рубашке и запыленных синих шароварах, очень радовался, что мы выбрали именно его, и постоянно поворачивался и улыбался, ведя нас по утоптанным пыльным тропинкам. Воздух был не столь уж и сладким, но ничем и не воняло, домишки у дороги, похоже, строили из подручных материалов. Во многом они напоминали сарайчики, которые старики ставят на садовых участках для хранения инструмента. Мы прибыли к одноэтажному сооружению, возведенному главным образом из бетона, а также дерева и ржавого железа, с выцветшей оранжевой занавеской на двери.

Вирджиния посмотрела на меня, я – на нее, она изобразила легкую гримаску, и тут же занавеска откинулась. Мужчина что-то крикнул в темноту, на местном наречии, но я разобрала слова «англичане» и «хлеб» (я знала это слово на хинди – роути). Из дома вышла очень молодая, очень красивая, очень застенчивая женщина с младенцем на руках и вторым ребенком, от силы двухлетним, прижимающимся к ней. Опустив глаза, она проскользнула мимо нас и направилась по тропинке, таща за собой упирающегося малыша.

– Скоро, скоро, – сказал наш хозяин. – Заходите, заходите. – Он закинул занавеску на гвоздь, и мы, наклонив головы, вошли.

Свет поступал через маленькое окно в дальней стене, в ослепительно яркой полосе плясало множество пылинок, тогда как остальная часть комнаты пряталась во мраке. Но внутри царила прохлада, пахло сырой Землей и парафином. Наш хозяин усадил нас на стул и на табуретку у маленького квадратного столика. Табуретку, понятное дело, сработали в местных краях, а вот стул, хозяин им явно гордился, с прямой деревянной спинкой и обитым плюшем сиденьем, могли привезти из столовой какого-нибудь пансиона в Брайтоне. Вирджиния села на стул, я устроилась на табуретке. Мы сидели, положив руки на колени, и ждали, а наш хозяин все улыбался и улыбался, кивая от удовольствия. Комната в домике была одна, дверь – тоже. Люди подходили к двери, но он их прогонял. Сложил руки перед грудью, склонил голову, приветствуя нас в своем доме.

Мы ответили тем же.

– Я – Сунил, – представился он.

– Я – Вирджиния, – ответила моя сестра, явно вошедшая в роль королевы. – А это моя сестра Дилис.

– Ага, – кивнул он. – У меня тоже есть сестра. Сестра – это хорошо.

Последовала короткая пауза.

– Это точно, – ввернула я.

– Это точно, – согласилась Вирджиния, хотя не так уж и давно, в вегетарианском ресторане, утверждала обратное.

Мы втроем кивнули.

Потребовалось долгое путешествие, дольшее полета в Дели и наших странствий по дорогам, чтобы я пришла к выводу, что такое возможно. В любой момент Вирджиния могла взяться за старое и взорваться. Или я могла стать такой же, как прежде, и спровоцировать ее. Я несла ответственность за то, что могло произойти в этой поездке – между мной и ею, между ней и Индией, потому что практически заставила ее поехать. Эксперимент, сказала я себе. Целесообразность, сказала я ей.

– Пожалуйста, – попросила я ее, – все спланировано и оплачено, а теперь Френсис не может едать. Жалко выбрасывать на ветер столько денег.

Сестру это проняло, как я, собственно, и ожидала. Я училась медленно приспосабливаться к ее крайней чувствительности.

Конечно же, помог и Френсис.

– Ради Бога, пожалуйста, поезжай с ней, Джинни. – Голос его звучал очень убедительно. – Ты окажешь нам всем огромную услугу. Иначе ей придется ехать одной, и ты лучше многих понимаешь, что это может означать.

– И что же? – заинтригованная, спросила я, но он лишь коротко глянул на меня, предлагая не задавать лишних вопросов.

Ей нравилось ощущение недоговоренности, таинственности. У сумасшедшей маленькой сестры вдруг начались какие-то завихрения. И Брюс решился подать голос, сказал, что она всегда будет сожалеть, если не согласится… Вот она и согласилась. Полагаю, от такой морковки не смогла отказаться даже она, пусть и трясла ею перед ее носом я. Индия – в роскоши и забесплатно. Даже лишившаяся дворца золотая принцесса имела свою цену.

И пока, за исключением некоторых сложностей, скажем, спать иной раз приходилось на одной, пусть и двуспальной кровати, мы неплохо ладили. Сестра – это, возможно, и хорошо, но у некоторых из них чертовски большие локти.

Сунил ждал, озабоченно переводя взгляд с нас на дверь и обратно. Мы понимали, что глазеть по сторонам невежливо, но, по мере того как наши глаза привыкали к темноте, увидели маленький деревянный ящик, который служил колыбелью, и маты на полу, на которых спали взрослые и старший ребенок. Несколько мисок и кувшинов стояли на скамье у стены, рядом с металлическим котлом, из которого эмалированной кружкой он зачерпнул себе воды. Когда пил, поднял палец, как бы говоря: «Скоро ваша очередь». Так и вышло. Несколько минут спустя его жена вернулась с двумя банками кока-колы и, невероятно, несколькими ломтиками белого хлеба, завернутыми в вощеную бумагу.

– Особый роути, – сказал наш хозяин.

Жена застенчиво отошла в дальний угол, взяв с собой и детей. Он открыл банки, прежде чем передать их нам, потом развернул вощеную бумагу, и мы взяли по ломтику хлеба. А потом кивали, пили и жевали.

– Очень особый хлеб. – Голос нашего хозяина переполняло удовольствие. – Из Англии.

Мистер Сингх нервно заглянул в дверь и посмотрел на часы. Тоже получил ломтик хлеба.

– И как поживает королева? – спросил наш хозяин.

– Очень хорошо, – ответила Вирджиния.

– Прекрасная леди. – Он красноречиво взмахнул руками. Потом печально вздохнул. – И принцесса Диана, – добавил он, поникнув головой.

– О да, – согласилась с ним я. Мы все помолчали, отдавая должное ушедшей от нас принцессе.

– У вас есть мужья?

Мы ответили, что да.

– У них хорошая работа?

Мы это подтвердили.

– А вы, Сунил? Какая у вас работа? – спросила Вирджиния.

– О, я очень, очень счастливый. Я делаю… – Он встал, прошел в другой угол комнаты, вернулся с недошитой сандалией. – Сандалии, – закончила я за него предложение.

Взяла у него сандалию, осмотрела, как того требовала вежливость. Увидела, как его взгляд упал на мои ноги, потом вернулся к сандалии. Вирджиния прятала свои под юбкой. Мы все вновь посмотрели на мои ноги, и даже двухлетний ребенок рассмеялся. Мать немедленно шикнула на него, но ее глаза весело блестели. И хотя она в основном ходила босиком, ее стопы были куда меньше и изящнее моих. Я знала, что именно она приносила на голове полный котел с водой. Сколько раз в день? Два? Три? Четыре?

– Крестьянские ноги, – сказала я.

Сунил смутился и то ли кивнул, то ли покачал головой. Повисла неловкая пауза. Дети еще глубже зарылись в сари матери, но их большие глазенки не отрывались от нас.

– У вас очень красивый дом, – сказала я.

Вирджиния кивнула.

– И вы очень добры.

– Спасибо вам, спасибо. – Сунил в какой уж раз поклонился. Его жена просияла среди складок сари, дети радостно рассмеялись.

Их гостеприимство растрогало нас до слез.

– Мэм! – позвал мистер Сингх. С другой стороны дверного проема показал на часы. Мы встали и поклонились.

– Пора ехать. Большое вам спасибо.

Вирджиния сложила руки перед грудью и вновь поклонилась. Наши хозяева ответили тем же. Я открыла сумочку. Вирджиния коротко глянула на меня, потом отвернулась, пощекотала младенца под подбородком, отчего тот довольно загукал. «Как это на нее похоже, – подумала я. – Решение оставила мне». Я пожала плечами, не зная, сколько же дать им денег. Учитывая стоимость кока-колы и хлеба и их очевидную бедность, я понимала, что необходимо проявить щедрость. Дала понять Вирджинии, что платить буду я. Она вновь посмотрела на меня и отрицательно мотнула головой. Я снова пожала плечами и указала на пустые банки и вощеную бумагу. Посмотрела на мистера Сингха, но на его лице читалось лишь нетерпение: ему хотелось как можно быстрее уехать. Мужчина, его жена и дети – все смотрели на нас. Я достала из сумочки две индийские банкноты большого номинала, в обменном пункте каждая стоила примерно по пять фунтов, и протянула Сунилу.

Мгновенно его улыбка застыла, он отступил на шаг, словно я предложила ему выпить яду. Когда я показала, что он должен взять деньги, он отступил еще дальше. Я услышала, как ахнул за моей спиной мистер Сингх. Передо мной жена Сунила тоже отступила в тень. И тут Вирджиния подскочила ко мне, выхватила из руки банкноты, затараторила о том, что деньги эти – для детей, что это обычай ее страны, дарить деньги детям, если приходишь в гости.

– Это английский обычай, Сунил, – твердо, безапелляционно повторила она.

На лице мужчины по-прежнему отражалась тревога, но тут мистер Сингх пришел нам на помощь, закивал, как бы говоря, что есть, есть такой обычай, а Вирджиния шагнула к детям и сунула по банкноте в руку каждого. Двухлетняя девочка в удивлении уставилась на бумажку, младенец, естественно, тут же потащил свою в рот. Вирджиния выхватила ее из цепких пальчиков и спрятала среди складок сари матери. Все засмеялись, за исключением младенца, который отреагировал предсказуемо: заревел во весь голос. Напряжение спало. Деньги были подарком детям, и только. Лицо, гордость, честь – Вирджиния спасла все. Когда мы попрощались, она одарила меня взглядом, которого я не замечала у нее с тех самых пор, как Белоснежка ожила перед Злой Королевой.

– Извини, – промямлила я.

– Ты и твои подачки!.. – прошипела она и вытолкала меня через дверной проем.

Мы направились к автомобилю, оборачиваясь и улыбаясь.

– Ты приглашала кого-то на ленч, а потом брала с них деньги?

Я вспомнила, как Френсис в шутку предлагал именно так с ней и поступить. Только теперь шутка эта не показалась мне забавной, и я не рассмеялась. Меня передернуло. Я также подумала, в какой уже раз, что, будь со мной моя подруга Кэрол, а не сестра, путешествие это было бы куда как приятнее. Но я отправилась в него не рада удовольствия. Я поехала, чтобы искупить свои грехи. И научиться любить сестру. И в надежде, что придет день, когда она научится любить меня.

Я также думала, садясь в автомобиль: «Она права, очень уж я толстокожая, не понимаю чувств других людей».

– Извините, – повторила я, когда мистер Сингх завел двигатель.

Наш водитель то ли покачал головой, то ли кивнул.

– Не волнуйтесь, – сказал он. В том смысле, что мне было о чем волноваться.

Когда мы ехали по пыльной дороге в Карули, я вспомнила, как стояла перед зеркалом и говорила Френсису, что решила поехать в Индию со своей сестрой, потому что надеялась: если она увидит другую сторону жизни, то, возможно, не будет так мне завидовать. Поймет, сколь многое у нее есть.

Я также вспомнила его реакцию.

– А как насчет тебя? – спросил он.

– Я уже ее видела, – ответила я.

И он как-то странно на меня посмотрел.

– Ой ли? – Но страх более не читался на его лице.