Текст книги "Нашествие арабуру"

Бугэй вздохнул с облегчением. Теперь-то он почти спасен. Теперь-то он покажет, кто самый умный и дальновидный. Теперь ему не страшен даже черный Мурасамэ, дни которого сочтены, ибо нет ничего кощунственней, чем осквернять святыни, пусть даже это сделал пес, принадлежащий императору.

Конечно, Бугэй знал, что Акинобу и Натабура день и ночь читают сутры, конечно, он знал, что они не пьют и не едят, конечно, он был даже в курсе того, что Акинобу нагло разгуливает по тюрьме, как у себя дома. Но он знал еще кое-что: император арабуру только с виду такой грозный и беспощадный, а на самом деле боится даже самых безобидных духов Нихон, потому что у него на родине не водились ни духи, ни демоны. Бугэй давно хотел сыграть на этом и теперь решился. Но дело надо было обтяпать весьма тонко, ибо император Кан-Чи, с пренебрежением относящийся к хонки и не разбирающийся в деталях дзэн-буддизма, ничего не знал ни о сутрах, ни о шастрах, с помощью которых можно было менять свойства мира, поэтому он не мог осознать опасности, исходящей не только конкретно от учителя Акинобу и Натабура, но и в общем, от Истинносущего. Его мир был куда беднее, а его Боги, все вместе взятые, не так всемогущи, как одна-единственная Богиня Солнца Аматэрасу.

Но даже Бугэй не представлял себе, насколько далеко зашли Акинобу и Натабура, ибо Бугэй был всего-навсего обыкновенным поваром, в душе им и остался, не имея возможности приподняться до просветленных.

– Показывай, титлак! – велел первый великий министр Дадзёкан.

– Да, показывай! – беспечно велел император Кан-Чи.

– Показывай! – потребовал Якатла и от восторга запустил ногти в раны на плечах раба Тла.

От неожиданности Тла невольно дернулся, как лошадь, отгоняющая слепней. Мстительный Якатла вонзил ногти глубже – Тла даже не повел плечами.

– Молодец! – похвалил его жрец.

Горячее солнце поднялось из-за тюремной стены, и сразу стало жарко, словно открыли огромную печь. Бугэй захотелось раздеться, но он побоялся даже скинуть камисимо, чтобы остаться в одном кимоно.

– Вот они! – низко кланяясь, подошел он к клетке, в которой находились Акинобу и Натабура.

– Эти?! – нахмурился император Кан-Чи и приблизился, сохраняя на лице надменно-брезгливое выражение. – А почему это?.. – удивился он, переходя на дискант. – Почему?.. Почему они летают?!

В его понимании летать мог Бог арабуру – Кетцалькоатль[134]134
  Кетцалькоатль – Пернатый Змей, Птица-змея ацтеков.


[Закрыть]. Но чтобы летали простые смертные, император Кан-Чи такого слыхом не слыхивал.

– Они… они… не такие, как все! – нашелся Бугэй, – они, они очень и очень опасны, таратиси кими… – забубнил он, как перед жрецом.

– Они демоны?!

– Хуже!

– Кто же?!

– Они такие! Такие! М-м-м… И очень-очень опасны!

Нюхая пахучую индийскую палочку, император Кан-Чи брезгливо спросил:

– Даже для меня? – ему почему-то захотелось отступить на шаг от клетки, но он сдержался. – А почему они худые и чахлые? Такие нам не подходят. Поэтому они у тебя и летают, что чахлые. А? – задал он каверзный вопрос.

Глупая страна, подумал он. Глупые люди, живущие в ней.

Бугэй быстро соображал и выпалил:

– Они… они… колдуны!

Учитель Акинобу и Натабура невольно прислушались, хотя давно отреклись от того, что происходит снаружи клетки. Действительно, после всех перипетий их одежда превратилась в лохмотья, плохо скрывая худые, жилистые тела, и выглядели они, наверное, как самые последние нищие. Но колдунами их еще никто не называл.

Дикий народ, снова подумал император, у нас летает еще всемогущий белокурый Бог Тескатлипока, который сошел из восточной Обители Богов и который велел завоевать эту страну, а здесь летают даже рабы. Нет, их нужно казнить как можно быстрее.

– Что ты там говорил о какой-то казни? А? – он взглянул на Бугэй так, что у того сердце упало в пятки и тихо дергалось там, как лягушка на нитке.

– Не смею произнести в вашем присутствии, – промямлил Бугэй, потея и бледнея сверх всякой меры.

В нем еще сохранились остатки совести, и он не хотел, чтобы Акинобу и Натабура узнали, кто является инициатором их жестокой казни. Мало ли что, на всякий случай думал он. Эти сутры, и генерал Го-Тоба. Как бы чего не вышло? Сумели же они оживить голову!

– Они хотят оказать вам честь и сварить соотечественников в вашем присутствии, – подсказал первый великий министр Дадзёкан и тоже понюхал пахучую индийскую палочку.

– Умная мысль, – одобрил император Кан-Чи, – только я не понял, как же мы их сварим, если они летают?

– Мы откармливаем их целые сэкки, – счел нужным сообщить Бугэй и осторожно цокнул языком.

– А летают они, потому что худые, – обращаясь к императору Кан-Чи, пояснил первый великий министр Дадзёкан с таким видом, словно на него снизошло прозрение.

– А ты что думаешь? – спросил Кан-Чи у Якатла, нюхая пахучую индийскую палочку.

– Правильно, потому что худые! – согласился Якатла, приставая в своих носилках и заглядывая в клетку поверх головы раба Тла.

– Худых не сваришь, – озабоченно высказался первый великий министр Дадзёкан, тоже нюхая пахучую индийскую палочку.

– Нет, не сваришь, – едва не согласился Бугэй, но вовремя прикусил язык.

Не полагалось ему вступать в разговор, если не спрашивают.

– Надо что-то придумать! – сказал император. – Уййй!!! – и хлопнул себя по затылку.

– Откармливайте их еще в течение сэкки, – велел первый великий министр Дадзёкан.

– А потом мы их сварим и насладимся предсмертными криками, – мечтательно произнес император Кан-Чи. – Слава Пернатому Змею!

– Да, да… предсмертными криками… – закивал первый великий министр Дадзёкан. – точно! И даже, может, съедим!

– Мои люди все сделают, как надо! – со знанием дела добавил Якатла и плотоядно улыбнулся.

Только улыбка у него вышла какая-то кривая, потому что Якатла был вечным стариком, не знающим молодости.

– Пусть дрожат! – важно сказал император Кан-Чи. – Мы будем варить их очень медленно. Слышите, вы, титлаки! – с этими словами, дабы произвести большее впечатление и привлечь внимание равнодушных мятежников, император Кан-Чи схватился за прутья решетки и потряс ее.

То, что произошло в следующее мгновение, в разных легендах рассказывается по-разному. По одной из них то ли святой огонь вознес просветленных мятежников на самые высокие горы Нихон, то ли сама Богиня Солнца Аматэрасу вмешалась в человеческие дела и чудесным образом накрыла пленников белым облаком, дабы унести в свое царство. По другой же легенде государственная тюрьма Тайка рассыпалась в прах до основания и на свободу вырвались все заключенные. На самом деле события развивались так: стоило императору тряхануть решетку, как она с треском развалилась, как старая, гнилая корзина, и в руках у него остались куски железа. С этими кусками в руках он и повернулся к побледневшему начальнику городской стражи Бугэй. В глазах у него застыла холодная ярость. Охрана арабуру, ничего не понимая, на всякий случай, выхватив бордовые и белые мшаго, окружила императора, готовая защитить его от любой опасности. Черный Мурасамэ зарычал так, что все шесты с головами закачались. А в небе тотчас появились три иканобори, которые стали летать кругами, изрыгая пламя и сжигая верхушки тополей.

Но недаром Бугэй слыл самым большим проходимцем в мире.

– Вот какие они страшные колдуны! – в отчаянии, как петух, которому собрались отрубить голову, закричал он, тыча пальцем в клетку. – Очень, очень опасные люди!

Но император арабуру уже не обращал на него никакого внимания:

– В цепи их! В цепи! Уййй!!! – изошелся он криком и долго не мог успокоиться, подпрыгивая на месте и размахивая руками: – Да в яму! В яму! Стеречь до самой казни, не спуская глаз. А остальным!.. – и люди в клетках замерли. – Каждого десятого казнить до заката!

– А тебя, если что не так, казним вместе с ними, – зловеще пообещал Бугэй первый великий министр Дадзёкан, и они удалились в сопровождении охраны, швырнув в сердцах на землю пахучие индийские палочки.

Первым в назидание всем остальным казнили начальника государственной тюрьмы – Мунджу. Уже через кокой его голова с выпученными глазами красовалась на том же самом бамбуковом шесте, с которого вещала голова генерала Го-Тоба.

Много крови в тот день пролилось в государственной тюрьме Тайка, но она пала светлыми каплями на алтарь мужества в предвестие грандиозных событий.

* * *

Все было кончено: Акинобу и Натабуру не только заковали в железные обручи с четырьмя цепями, но к каждой из них приковали чугунные шары величиной с голову быка. Их перевели в самые глубокие и надежные подвалы тюрьмы Тайка, в которые надо было спускаться верный коку по круглой каменной лестнице без перил.

Бугэй и ночевал бы тут же, перед решеткой, да боялся, что пленники, день и ночь читающие сутры, сотворят из него какое-нибудь непотребное существо, например, лягушку. Быть лягушкой он не хотел, поэтому на всякий случай заклеивал себе уши воском, а спал у себя дома.

Натабура вовсе пал духом, когда за ними опустилась тяжелая стальная решетка. Бугэй самолично являлся дважды в день, чтобы проверить состояние камеры, цепей и чугунных шаров, и каждый раз уговаривал, не смея даже цокать языком:

– Вы уж меня не подведите, сэйса… Сидите спокойно… Все равно вам отсюда не сбежать, а я вас буду кормить по-императорски.

Действительно, кормить их стали еще обильнее и сытнее, а главное – чаще, каждую вторую стражу. Однако стоило Бугэй отвернуться, как еду растаскивали голодные тюремщики. Акинобу и Натабура совсем отказались от нее и стали читать сутры еще неистовее.

– Мой мальчик, – объяснил учитель Акинобу, звякая в темноте цепью, – это должно лишь укрепить наш дух и открыть глаза на вещи необычные и непонятные, поэтому не сомневайся ни на мгновение.

После этого время для них перестало существовать, оно делилось на промежутки, когда им приносили еду и когда они читали сутры.

Вскоре они приспособились и к обручам на талии, и к цепям и уже не замечали их. На третий день, после того, как их посадили в подвал, они уже вовсю парили на равных под потолком. И хотя в камере было темно, и только один единственный луч дневного света непонятно как проникал в подвал, они видели, как цепи с чугунными шарами, покачиваются подобно гусеницам на шелковых нитях.

И все равно Натабуре нет-нет да становилось страшно. Мысль о том, что их сварят заживо, приводила его в трепет. А вдруг у нас ничего не получится? – на мгновение отвлекался он от сутр. Вдруг учитель ошибается? И мы не достигнем просветления?!

В стадии шанти они стали видеть в темноте, а разговаривали, не открывая рта.

– Ты не прав, – отвечал учитель. – Твоя задача добиться безмятежности духа. Я не знаю, почему, но верю, что мы не умрем.

– Мы станем духами? – спрашивал Натабура.

– Нет, мы не станем ни духами, ни демонами. Это нам недоступно, да и ненужно. Это другое. Мы станем теми, кем становится архаты и татхагаты[135]135
  Татхагат – Совершенно Просветленный от чтения шастр.


[Закрыть].

– Как это?

– А вот увидишь!

Видела бы меня Юка, невольно думал Натабура.

И действительно, по многим признакам они подошли к этой стадии очень близко, но, не зная меры, не могли оценить правильно оценить свое просветление. Во-первых, мир для них стал зыбок: стены камеры и потолок потеряли твердость. Теперь им было даже опасно опускаться вниз, ибо они проваливались в пол, как в болото. Во-вторых, они и раньше догадывались, что происходит окрест и дальше, и еще дальше – по мере чтения сутр, а теперь видели все, что делается и в городе, и за городом. Для Натабуры это было новое странное чувство. Теперь он мог бродить где угодно и видеть что угодно. Самый хитрый и коварный ниндзюцу позавидовал бы их умениям.

Натабура побывал в хижине и убедился, что Афра, Баттусай и Митиёри живы и здоровы и что они терпеливо ждут их. Кинулся искать Язаки и Ваноути, но не смог их найти. Он искал их несколько дней, но это почему-то его совершенно не встревожило. Мало того, он ощутил, что стал равнодушным – абсолютно равнодушным, и вначале не понял, нравится ли ему это новое состояние или нет. Отныне он никого не любил: ни Юку, ни Афра, ни учителя Акинобу. Но даже это чувство равнодушия не взволновало Натабуру. Его даже не взволновала мысль, что они незаметно для себя ступили в стадию ачинате, ибо это было и не весть, и не знание, а нечто другое, но точно не состояние. Но даже это нечто другое не хотелось исследовать, будто оно стало частью Натабуры, его душой и телом. Как сказал бы учитель Акинобу, отныне они стали «великими призраками», вовсе не являясь «великими призраками». Им стали подвластны другие времена, где они встретились с досточтимым брахманом Субхути, который уже был архатом и татхагатом одновременно и который им сказал:

– Вы достигли подлинного содержания, и Великий Благой Закон вот-вот коснется вас.

Они же оба остались равнодушными к его словам и не спросили, когда их коснется Великий Благой Закон, ибо отныне их ничего не волновало в этом мире и они готовы были ступить в другие миры, но не успели.

На следующее утром за ними пришли. Вначале заиграли писклявые рожки и ударили барабаны, потом в подземелье вбежали тюремные стражники с факелами, и Бугэй, удовлетворенно цокая языком, велел вывести пленников на белый свет. По три человека повисли на каждой цепи, но не смогли не то что сдвинуть, а хотя бы даже качнуть пленников в какую-либо сторону.

Тогда Бугэй взмолился, едва не пав на колени:

– Братцы, не губите! Вам уже все равно, а мне еще жить! Если вы пойдете добровольно, то обещаю легкую и быструю смерть.

– Какую же? – полюбопытствовал Акинобу из-под потолка, не заметив того, как при каждом слове вокруг него вспыхивает и мерцает неведомый свет.

Стражники побросали факелы и стали кланяться, шепча охранительную молитву: «Наму Амида буцу! Наму Амида буцу!» Кое-кто бросился по лестнице вверх, дабы убежать, но двери разом захлопнулись. Стражники завыли от страха.

– Я сделаю так, что вода уже будет кипятком! – в отчаянии крикнул Бугэй. – Вы сваритесь мгновенно!

– Мы согласны, – кивнул Акинобу, помедлив мгновение. – Это нас устраивает.

Бугэй не понял, что это подвох, да и никто не знал, что выйдет подвох, даже сам Акинобу.

С этого момента они больше не сопротивлялись, и их вытянули за цепи из темницы.

На Красной площади, где некогда возвышался Нефритовый дворец регента, а теперь, как солнце, сияла двенадцатиярусная пирамида-дворец Оль-Тахинэ, увенчанная неприступной императорской крепостью – цитаделью, возвели трибуны, на которых сидели придворные арабуру, разодетые в честь праздника в яркие одежды из перьев. Их охраняли сотни арабуру с блестящими нагинатами и с мшаго, которые висели на поясе и которые больше походили на безобидные веера. За кольцом арабу находились цукасано гэ – богатые граждане Чальчуапа, которые перешли на службу к новым хозяевам. Цукасано гэ в свою очередь охраняли кэбииси – городские стражники, но на всякий случай вооруженные не нагинатами, а лишь короткими мечами вакидзаси, и даже без доспехов, а, как арабуру, голые, в одних набедренных повязках, намазанные какой-то мазью, что заставляло их тела блестеть, как храмовые свечи. А уже за кэбииси толпились, восседали на деревьях немногочисленные свободные граждане некогда самого великого города, который называли столицей Мира, а теперь непонятно как, каким-то странным словом – Чальчуапа.

За деревьями чернела крыша храма Каварабуки, поросшая мхом и лишайниками, а дальше за храмом проглядывала красная крыша Яшмового императорского дворца, в котором теперь никто не жил.

В центе Красной площади, на лобном месте, горели костры, на которых стояли два огромных медных чана с водой. Легкий парок уже курился над ее поверхностью. Обслуживали котлы микстекские жрецы в черных накидках и в свирепых масках-черепах.

Обманул, подумал Натабура. Опять обманули. Но почему? Почему мы не бежим?! – хотел он крикнуть учителю Акинобу, но у того были закрыты глаза, и вообще, учитель сохранял каменное спокойствие. Это спокойствие передалось и Натабуре. Только цепи удерживали их от того, чтобы улететь в бездонное голубое небо. Натабура ощущал такую силу, что, казалось, одним движением может расшвырять стражников, вцепившихся в оковы, но сдерживался. Запотекские барабанщики ударили в барабаны.

Император появился сразу после пленников. Рядом с ним крутился черный Мурасамэ. Главного жреца Якатла нес раб Тла. Он вынул своего господина из носилок поставил на кривые ножки.

В одной руке император держал четыре стрелы, в другой – серебряное зеркало. Он произнес короткую речь:

– Знаете ли вы, что это? – и, не дождавшись ответа, сам же ответил: – Это магическое зеркало Итлачиаякуе Бога Тескатлипока. С помощью этого зеркала Итлачиаякуе он указал нам путь, и теперь мы хозяева этой страны! Место, в которое отражаются лучи зеркала Итлачиаякуе, дымит, и все враги в нем погибают, поэтому это зеркало еще называют дымящееся зеркало. А еще в этом зеркале Бог Тескатлипока видит все, что творится в мире. В моей правой руке четыре стрелы, которые символизируют наказание, ниспосланное Богом Тескатлипока на врагов империи. Никто не должен избежать возмездия! Да сбудется оно для этих двух мятежников, которые убили моего брата, великого и верного Чачича! Уййй!!! Слава Кукулькану![136]136
  Кукулькан – Пернатый Змей, Верховный Бог майя.


[Закрыть]

– Слава! – радостно закричали придворные, приветствуя речь императора.

Как только смокли крики, Бугэй скомандовал по сигналу первого великого министра Дадзёкана, который махнул белым пером. Еще раз ударили барабаны, и с полсотни кэбииси и корзинщиков арабуру, налегая на цепи, потащили Акинобу и Натабуру к чанам, в которых вода исходила пузырями, а поверху уже вовсю парила. Не обманул, успел понять Натабура, и их с учителем первый раз обмакнули в воду. От страха он поджал ноги, и из его горла вырвался невольный крик. Но к его удивлению, ничего не случилось: ему не стало ни холодно и ни жарко. Он подумал, что умер, однако ощутил себя словно обновленным, ибо не мылся целую луну, с тех пор как искупался в реке. Может быть, я еще живой, подумал Натабура и открыл глаза. Кэбииси и корзинщики растягивали цепи в разные стороны так, что, казалось, они порвутся прежде, чем кэбииси и корзинщики добьются своей цели. От натуги они покрякивали, а их ноги скользили по земле. Бугэй покрикивал, по-деловому цокая языком:

– Дружнее! Натянули! Эйя!

Натабуру окунали то по пояс, то по макушку. В какой-то момент ему вдруг стало смешно, и он засмеялся, уловив разгневанный взгляд Бугэй.

– Огня! Огня! – закричал Бугэй жрецам, дабы смех Натабуры не достиг императорских ушей.

И хотя пламя уже гудело вовсю и его языки жадно лизали бока медных чанов, микстекские жрецы кинулись подбрасывать дрова. Повалил белый дым вперемешку с искрами, делая ярко-голубое небо белесым, как полотно, и народ закричал, заволновался – не от радости или злорадства, а от страха. Виданное ли, дело варить людей живьем, да не кого-нибудь, а архатов, которые сутрами оживили мертвую голову.

– Они ва сото! – стали кричать микстекские жрецы. – Они ва сото![137]137
  Они ва сото! – Черти вон!


[Закрыть]

Охрана арабуру взяла на изготовку нагината, засверкали мшаго, а кэбииси, глядя на них, обнажили вакидзаси, чем только озлобили простой люд.

Когда же дым рассеялся и остались только сполохи огня, жар и горячий воздух, опаливший ближайшие деревья, все: и император Кан-Чи, и его придворные, арабуру, и цукасано гэ, кэбииси, и простой люд – все-все, разинув рты, на короткое мгновение замерли и с жадностью смотрели туда, где раскалились цепи, где бурлила и пенилась вода, переливаясь через край, и где в ее пару то появлялись, то пропадали головы людей.

Наступила тишина, потому что одни уже горевали, а другие готовы были кричать криком от радости, но оглядывались на императора Кан-Чи, который почему-то угрюмо молчал, ибо обладал не только огромным телом, он и хорошим слухом и все-все, каждое слово слышал, только не хотел и мог поверить собственным ушам.

В эти мгновения, которые многим показались вещими, и в течение которых было только слышно, как трещит пламя и бурлит вода, раздался очень спокойный голос Акинобу:

– А вода-то хороша!

– Хороша! – ответил Натабура. – Огонька бы поддать!

– Эй, черти! – крикнул Акинобу, высовываясь. – Вода холодная!

– Что?! Как!!! – подскочил император Кан-Чи на троне.

Трон упал. Черный Мурасамэ грозно зарычал. Император сбежал с трибуны. За ним – главный жрец Якатла. Но не пробежал и трех шагов, упал и захныкал, словно маленький ребенок:

– Где ты, раб мой? Где?!

Тла вовремя подскочил и водворил своего господина в носилки.

– Во дворец! – потребовал Якатла и вонзил ногти в плечи Тла. Он сообразил, что находиться на Красной площади стало небезопасно.

Между тем, император Кан-Чи пришел в неистовство. Его перья в украшении сломались и выглядели жалко. Его огромный живот и тяжелые, жирные плечи, густо намазанные благовониями, дрожали, как студень. Его глаза метали огонь, который был сродни бушующему пламени под чанами. С криком:

– Полезай туда же, титлак! – император Кан-Чи подскочил к Бугэй. Черный Мурасамэ тоже прыгнул.

Бугэй от испуга присел. Он уже ничего не соображал, мало того, он, конечно же, зная повадки соотечественников, где-то в глубине души предполагал такой исход, но не готов был тотчас умереть, даже ценой того, чтобы все его несчастия и унижения кончились бы. И верно, судьба приготовила ему другой конец.

В этот момент из-за бортика чана высунулся Акинобу, и поплескивая водичкой и извергая изо рта фонтанчик, от которого исходил парок, сказал:

– Хороша банька! Кан-Чи, вели подбросить еще полешек.

Черный Мурасамэ сильно испугался и присел – он кожей ощутил, что его хозяин готов взорваться от злости.

– Что это за страна, где людей невозможно сварить в кипятке?! Что это за страна, где надо мной смеются?! Уййй!!! – закричал император таким голосом, который многим придворным показался очень-очень страшным, и они, зная нрав императора, предпочти заблаговременно скрыться с трибуны. Сам же Кан-Чи был на грани помешательства, ибо не мог не верить своему жизненному опыту, который однако вошел в противоречие со столь очевидными вещами, что от этого в глазах у императора Кан-Чи все помутилось. Ему уже казалось, что он – это не он, а некто, смотрящий на происходящее чужими глазами и ничего не понимающий.

Вдруг страшное подозрение, которое все объясняло, закралось ему в голову: во всем виноват Бугэй. Бугэй в сговоре с преступниками и не только каким-то совершенно невероятным образом не довел воду до кипения, а вообще, все это время водит его, императора Кан-Чи, за нос, и не было никакой говорящей головы, и не было никаких летающих пленников, да и вообще нет и не было этого упорного, непонятного народа, который до сих пор не признает новую власть, а он, Кан-Чи у себя на родине казнит пленников, захваченных с бою.

– Ну я вам всем… – злобно выпучив глаза, шептал император Кан-Чи, подбираясь к чану. – Я вас выведу на чистую воду! – И с этими словами он, недолго думая, сунул правую руку в чан, в котором сидел Акинобу, чтобы схватить его за шиворот и вытащить наружу.

То, что произошло после этого, многим показалось громом среди ясного неба. Если раньше императора Кан-Чи боялись, то теперь все пришли в ужас и стали разбегаться, не только оттого, что Кан-Чи завопил, как сто тысяч котов, а оттого, какие последствия все это обещало. Никто не хотел попасть под горячую, точнее, под его ошпаренную руку, в том числе и Бугэй, который ужом проскользнул между чанами, и был таков, отделавшись лишь опаленным задом. Еще больше испугались кэбииси и корзинщики, которые держали цепи и чугунные шары, а также жрецы. Они попадали на землю и стали расползаться кто куда. Еще раньше испарились, как иней на солнце, Тла со своим господином за плечами, городские стражники и простой люд, не говоря уже о цукасано гэ, которые особенно остро ощущали себя неуютно в родной стране. Черный Мурасамэ почувствовал себя щенком и, поджав хвост, мгновенно зарылся в кучу дров. Во всеобщей панике никто не обратил никакого внимания на то, как Акинобу и Натабура преспокойно взлетели над кипящими чанами и вместе с раскаленными добела цепями и прикованными к ним чугунными шарами величиной с бычью голову и растворились в голубых-голубых небесах.

Так счастливо закончил этот праздник, не успев начаться.