Текст книги "Кто ты, тебя я не знаю…"

Начало

 
Отловил я уйму тараканов, «белка» приходила на порог,
Брал чертей горстями из стаканов, сберегался, если только мог.
Брызгал всё вокруг живой водою, даже похмеляться я устал,
Заодно и завязал с едою, да и спать, в натуре, перестал.
 
 
На мою беду лихие люди, прямо взяли выкрали меня,
Я лежу в кровати, как на блюде, и считаю, пальчики слюня.
Восемь дюжин чёрных тараканов, да дракона хвост висит в углу.
Сколько ж надо истребить стаканов, что бы это всё ушло в золу?
 
 
Подходил ко мне разнорабочий, он в халате беленьком, с крестом,
Объяснил мне, что дурдом не Сочи, напоследок, взял, махнул хвостом.
Я в дела инферно не суюся, мне бы выжить Аду вопреки.
А чертей я до смерти боюся, и мои мученья не легки.
 
 
Дорогая! Как бы мне хотелось быть с тобою в этот трудный час.
Не вини меня за эту смелость, чувствую, живу в последний раз.
С койки поднимаюсь как в атаку, покурить в уборную бреду.
Но, в глаза чертёнок сыпет маку, что б заснул я на свою беду.
 
 
И в бреду я вижу, что с тобою, в этот трудный неприглядный час,
Черти преогромною толпою пьют холодный и целебный квас!
 

Иван

 
Раз Иван, заснув по-пьяни, сеновалы попалил,
Ну, не мог, в такой-то рани, что б уйти, найти он сил.
Закурил, не удержался, пронесёт, не погорим.
Только б лучше воздержался, так сгорел Нерона Рим!
 
 
И возносится на небо в тучах дыма и огня,
При себе горбушку хлеба и чекушку сохраня.
Не святой, но и не грешник, он обычный человек.
Хоть над Богом не насмешник, но, и в церкви не был век.
 
 
Видит райские ворота, стол, сидит старик седой,
И, хоть было неохота, начал Ваня трёп пустой.
Что почём, рамсы какие, пальцы гнёт, блатует чуть.
Предлагает по стакану, мол, и закусь есть не в муть.
 
 
Посмотрел ключарь тут строго: Охолонься, – говорит,
Ты теперь в гостях у Бога, не спеши, ведь не горит.
Знаю я, людей на зиму ты оставил без кормов,
Чем им всем кормить скотину, там ведь пара сот домов!
 
 
Ваня тут не растерялся, не впервой стоять вот так,
Чуть помялся и пожался, говорит, мол, я – дурак!
И пожар случился сдуру, я ведь это не со зла.
Ну, веди в прокуратуру, раз такие, блин, дела.
 
 
Происшествие случайно, дайте мне условный срок,
Всё проделал я нечайно, избежал бы, коли мог!
За нечайно – бьют отчайно, вынес приговор старик.
И, как это ни печально, Ваню в Ад спустили в миг.
 

Дьяк и песьяк

 
Во времена совсем косые в одном селении был дьяк.
Ходили люди там босые, поскольку экономил всяк.
Природа, тоже та шутница, гляди, то дождь, а то мороз.
И приключится трясуница, иль прохудится сдуру нос.
 
 
Болезнь – она не разбирает, и поражает всех на раз,
И урожай свой собирает, тлетворно действуя на нас.
А вот седой служитель храма, лечился ханкою от бед.
Давно пошло, ещё от Хама, искать истоки в ней побед.
 
 
Однажды, утром пробудившись, в своём глазу увидел дьяк,
В сознаньи разом помутившись, огромный сказочно песьяк.
К врачу служитель прибегает, томимый мыслию одной,
Что он совсем недомогает, а тот твердит: Да плюнь слюной!
 
 
В башке у дьяка помутилось, слюной, в глаза, да это как?
А доктор, что б ему помстилось, вдруг плюнул дьяку на песьяк.
И всё прошло, и снова мило наш дьяк общается с вином,
Над свежей доктора могилой, где тот заснул последним сном.
 
 
На оскорбленье дорогого, наш дьяк ответил кулаком,
Не знал он способа такого, что бы песьяк лечить плевком.
 
 
А это был красивый и полезный народный обычай!
К истокам надо припадать, а не мочить последнего врача.
Вот в таком аксепте! Люди, будьте бдительны!
Иду варить кофе!
 

Строителям

 
Строил раз мужик избушку, есть и брёвна и стекло,
И желанье как из пушки, да непруху нанесло.
Вся изба на косогоре, не подумал он совсем,
Что дожди, ему на горе, смоют всё без всяких схем..
 
 
Дом почти закончен вчуже, можно и гостей позвать,
Тут гроза, потоки, лужи, мужику бы не зевать.
Говорят и на старуху, аж в пословицу вошло,
Посылает Бог проруху, что б не всем всегда везло!
 
 
Водяной тут поработал, за потоком шлёт поток.
Вроде как по-фене ботал, прислонившись в уголок.
А его шестёрки туго разобрались с мужиком,
Так что тот бежал с испуга, ну а домик встал торчком.
 
 
Ты учти воды движенье, с гольным страхом на лице,
Не беги от наводненья, строй спокойно на песце.
Бог воздаст тебе по делу, может, дом и устоит,
Нету разуму пределу, кто утонет, не сгорит!
 

Страсти кровавые

 
На берегах далёкой Амазонки, где крокодилы, фэйхуа, бананы,
Танцуют румбу местные девчонки, заводят с янки временно романы!
Матросы с канонерки «Адельвея», и при деньгах, и при авторитете.
И лезут гёрлы денег вожделея, скрипят их мачо зло в шандальном свете!
 
 
А юнга Билл, сквозь стиснутые зубы, на выход приглашает свою леди.
Но, тут к нему, толкнув парнишку грубо, подходит бывший первый в эстафете.
Он говорит, от страсти стекленея, ей предлагаю тут со мной остаться,
Или тебе, коварному злодею, придётся с жизнью навсегда расстаться.
 
 
Сверкнул клинок, махает Билл железом, его оружие играет в свете лампы,
Ведь бой не то, что рыба с майонезом, пролилась кровь, багрит подножье рампы.
Упали разом Билл и знойный мачо, предел их страсти, или может хобби.
Ну, а девица, для приличья плача, ушла с танцулек с боцманматом Бобби.
 

Любая половина

 
Я не анти, не семит, где-то посерёдке,
Коль моя душа болит, прибегаю к водке.
Коли русские идут яйца бить гурьбою,
Я и крашенки возьму и бутыль с собою.
 
 
А могу я как семит разговеть мацою,
Мне нисколько не щемит и маца с сольцою.
Пейсаховку из горла потребляю сходу,
И душа не умерла, свой среди народу.
 
 
Коли надо хоровод ночью на Купалу,
Я с русалками средь вод около причалу.
Сбросим платье и трусы возле сеновала,
Мол, средь утренней росы ночь околдовала.
 
 
Но, могу на праздник я зажигать хануку.
Пусть кругом мои друзья навевают скуку.
Я её разбавлю враз водкой из стакана.
Нет, мой разум не угас, просто спит он спьяна.
 

Аппарат и Кондрат

 
В деревне, для изделий нужных, был самогонный аппарат,
При нем, для мелочей прислужных, работал кое-как Кондрат.
Наш аппарат трудился много, гнал всё что нужно из всего.
Пусть тяжела его дорога, но, ведь, и прочим нелегко!
 
 
Трудяга, с лёгким перегаром, зато в работе до конца,
Трудился с жаром и угаром, и не искал себе венца.
Кондрат, ваще, не напрягался, продегустирует и спать.
Он этим делом увлекался, огрел литровку и в кровать.
 
 
Вот перед вами два примера, трудяга и лентяй села,
Любви к работе атмосфера и запьянцовина козла.
Кому отдать нам предпочтенье, кого на выставку, в Москву?
Какие преградить теченья, и что подделать по уму?
 
 
Решить проблему было просто, в столицу едет аппарат.
А также, с графиком прироста, как экспонат летит Кондрат!
Ну, что с того, что пьёт с размахом, зато нисколько не дерзец.
Так мы решим проблему махом, и оттеним наш образец!
 

Репрессии

 
Давно прошли и дни и годы, когда тревожными ночами
Везли машины и подводы, людей в подвалы с палачами.
Безвинные, в бельишке нижнем, лишённые надежд и крова,
Мгновенно ставши жизни лишним, шли жертвы, участь их сурова.
 
 
Вот так опишут нам пииты года тяжёлые смятений.
Причём, чем боле даровиты, тем меньше в душах их сомнений.
А может всё не так и просто в кровавом будничном процессе?
И дело не в издержках роста, а в историческом прогрессе?
 
 
Ах, это ж сколько миллионов палач страны пустил на плаху
Ввиду отсутствия законов? И, слёзы их кропят рубаху.
Но вот уже поют фанфары, нам возвращают имена.
Года прошли вселенской хмары, и цель конечная видна!
 
 
Хохмач, трепло, чьи карты биты, Хрущёв-гадюка, аж по брови,
В крови людей, что им убиты, в потоках пролитой им крови.
Но, он проходит гуманистом, освободителем народа.
Борцом с войной и пацифистом, он – небожитель с небосвода.
 
 
И льют елей «Мемориалы», найдя денёк для юбилея.,
И точут на врагов кинжалы, ежеминутно всюду блея.
Мол, жили палачи на свете, во зло стране они трудились,
Осудим мы потуги эти, что б их дела не позабылись.
 
 
Русак Ежов, еврей Ягода, и с ними Берия-мингрел,
Все вышли из низов народа, насовершали много дел.
Деяньям их нужна оценка, пускай история рассудит.
Мы не актёры, мир не сценка, куда торопимся мы, люди?
 
 
Ну, а самим им всё давно до фени,
Ушли туда, откуда нет возврата.
Не вызвать к жизни прожитого тени,
Виновных нет, лишь время виновато!
 

Робин-Бобин

 
Робин-Бобин-Барабек прорва, а не человек!
Потому что жрал подряд всё, что люди не едят.
Книжку в детстве я читал, как он домики глотал.
И промышленность села для него была мила.
 
 
Стадо мимо ли пройдёт, он мгновенно просечёт.
Заглотает, и в зачёт, всё в нутро его течёт.
Спал однажды аппетит, от еды его мутит,
Людям мрачно говорит: У меня живот болит!
 
 
Не пришёл на помощь люд, состоялся Божий суд,
Склеил лыжи Барабек, и лежит как человек!
Руки мой перед едой мылом долго ты с водой!
Проживёшь свой долгий век, не помрёшь, как Барабек!
 
 
Всё подряд не суй в свой рот, помни, Барабек – урод.
Неразборчивость в еде, хуже челюстей в…
 
 
Каждый может закончить стихотворение
В меру своего поэтического таланта и игры
Воображения!
П.С. рифмы: гвозде, муде и Калиостре – не предлагать!
 

Полустанок

 
Вечер тёплый летний и танцуют пары.
Спит дедок столетний, скрипка, плач гитары.
Весело гуляют с поезда солдаты,
Там где не стреляют немцев автоматы.
 
 
Просто передышка посреди войны,
Там, на фронте – вышка, помыслы ясны.
Машут на пилотки, сапоги, шинели
Местные молодки круговерть в постели.
 
 
Да ещё поставят самогона кружку,
Да ещё представят для друзей подружку.
Нонче все живые, к дьяволу морали.
Мы ведь молодые, а любовь украли.
 
 
Водка не отрава, жарь кого придётся.
Целка иль шалава, что там попадётся!
Завтра по вагонам, может сразу в бой.
Шмару с эшелоном не возьмёшь с собой.
 
 
Так что не теряйся, время до утра.
Пей, приободряйся, действуй на Ура!
 

Кто прав?

 
Ах, какие цветы, хризантемы и белые розы,
Уходили под снег, под накидку из белой метели.
И откуда-то с неба снежинки неслышно летели,
Наступала зима, обещая снега и морозы.
 
 
Мы сидели с тобой в тишине побелевшего сада,
И бамбуковый аист лил не воду, а слёзы нам в души.
Я сказал, что давненько шипения ветра не слушал,
Ухожу в океан, к той черте где предверие Ада!
 
 
Ты сказала: Иди, но и я не одна остаюся.
Хватит верить и ждать, не нужны мне чужие проблемы.
Раз ты сам всё решил – разговор без предмета и темы,
А сказать всё в лицо я тебе и другим не боюся.
 
 
И несёт океан наш корабль уходящий к последнему морю,
Где-то там позади сад японских камней и морозы.
На замёрзшем снегу потерялись замёрзшие слёзы.
Я в душе постоянно с оставленной девушкой спорю.
 

Моё отношение

 
У людей покой взяла война,
В деревнях застыла тишина.
Мужиков, что уходили нет,
Вдовам молодым по двадцать лет.
 
 
От Москвы до Буга полстраны,
Страшною войной разорены,
Ну, а те, кто мог бы поднимать,
Едут на Восток, довоевать!
 
 
Мне сейчас достаточно годов,
Влился я в отряд страны дедов,
Ничего я немцам не простил,
Если б убивали, не грустил!
 
 
Жаль не истребили эту мразь,
Трудно в милосердие мне впасть,
Три моих братана и отец,
Там приняли жертвенный венец.
 
 
Что бы Горбачёв – наш Президент,
Всё что свято, продал за момент?
И живёт, Иуда, не грустит.
Я не смог, быть может, Бог простит?
 

1942 год. Крым

 
Черкесочки, да с газырями,
Да, ленточки, что с якорями.
А Крым один, пока советский,
Схлестнулись тут по-молодецки.
 
 
«Аллах акбар» урус, – кричит татарин,
Со всех сторон валят, хозяин-барин.
А моряки за финки по привычке,
Братва схватилась в рукопашной стычке.
 
 
Хохол, русак, кто нонче разбирает?
Свои в тельняшках, злоба раздирает.
Советский Крым, он наш, один на всех.
Атас, чувырлы, в крови успех!
 
 
И победили и устояли,
И Крым советский вместе отстояли,
И не делили, а вместе жили.
Чего ж вы, братья, всё позабыли?
 

Последний день

 
Господа офицеры, мичмана, лейтенанты,
Пьёте ныне без меры, вы – уже иммигранты.
Завтра в море последний пароход в Галлиполе.
Иль овражек соседний и пустынное поле.
 
 
Будет стук пулемёта и винтовок конвоя,
Умирать неохота, да не выйти из строя.
Крепко связаны руки, кровь залила погоны.
И последние муки, и предсмертные стоны!
 
 
То что было вам свято, всё в грязи утонуло.
Не дождутся солдата, ни Тобольск и ни Тула.
А последние страхи пусть утонут в вине.
К чёрту охи и ахи, правит смерть на войне!
 

Проблема

 
Устно:
Есть пьёоблема у меня, букву ей не говою,
От стыда я как огня, пёосто-напёосто гою.
Хоёшо китайцем быть, нет у них пёоклятой ей,
Ну, а мне как дале жить? Вот живой для вас пьимей.
 
 
Написал кьясивый стих, есть и ифма и азмей.
Быстьо пыл мой поутих, вот что вышло, напьимей.
 
 
На дальней выюбке сойду, снега по пояс.
В сугёбе снежном мий найду, и упокоюсь.
Когда суёво, но поют сиены Ада,
Они мне силы пьидают, то мне нагяада!
 
 
Непьосто им пьеодолеть вьемён пьизывы.
Им надо езко осмелеть, избьять мотивы,
Потом яботать над собой, искать язличья
Не преклоняться пред тобой средь непьиличья!
 
 
Письменно:
Есть проблема у меня, букву Р не говорю,
От стыда, как от огня, просто-напросто горю.
Хорошо китайцем быть, нет у них проклятой Р,
Ну, а мне как дале жить? Вот живой для вас пример.
 
 
Написал красивый стих, есть и рифма и размер,
Быстро пыл мой поутих, вот что вышло, например.
 
 
На дальней вырубке сойду, снега по пояс.
В сугробе снежном мир найду и упокоюсь.
Когда сурово, но поют сирены Ада,
Они мне силы придают, то мне награда!
 
 
Непросто им преодолеть времён призывы,
Им надо резко осмелеть, избрать мотивы.
Потом работать над собой, искать различья,
Не приклоняться пред тобой средь неприличья!
 
 
Что мне делать, как мне быть, как мне горю пособить?
Пусть язык мой будет сер, обойдусь без буквы Р!
 
 
Вон китайцев миллиард и живут не тужат.
Весь почти скупили мир и примером служат.
 
 
Я в душе уже чайнист, даже глазки сузил.
И без буквы Р речист, вот и вас огрузил!
 

Баллада

 
И сердце глухо било, как безумец в барабан
Когда палач кого-то вешал в Редингтоне.
Мне вовсе неизвестен вор в законе,
Который шёл к закланью как баран.
 
 
Тюрьма стонала в предвкушеньи смерти,
Томление достигло неба кромки.
И каждому предотвратить, поверьте,
Уход хотелось в вечные потёмки.
 
 
Венец один, всяк вор достоин муки,
Тюремный врач фиксировал кончину.
Пропел священник, воздевая руки,
В молитву огранив воров кручину.
 
 
И где тот Редингтон? В балладе!
А нам не жалко, я скажу причину.
Вчера в атаке, в штурмовом отряде,
Заткнули нами дырки горловину.
 
 
Откуда прорывалася пехота,
И танки нас давили как хотели.
Мы, кое-кто, конечно, уцелели.
Примерно, от полка осталась рота!
 

Атака

 
Вот и красная ракета и вперёд,
Не доживший до рассвета прёт народ.
Ничего, что с виду каждый вроде жив,
Похоронный смерть сыграет свой мотив.
 
 
Потому что в гору метров сто,
Потому что там, на круче пулемёт.
Ну, а поле, полюшко чисто,
Не укрыться, всяка очередь сечёт.
 
 
Кто-то смог туда добраться, добежать,
Ну, теперь штыков своих не удержать,
Нет живых там на высотке, вот дела.
Немцы умерли, и рота умерла!
 

Старость

 
Мы с тобой любовью не делились,
Входит старость, каждый одинок.
Порознь жизнь прожили и прожились,
Прозвенел последний наш звонок.
 
 
А хотелось бы перед разлукой,
Что пришла, ведь смерть не удержать,
Вспомнить то, с какой нелепой мукой,
Мы любви стремились избежать.
 
 
Ведь, глядишь, любили бы друг друга,
Нынче вспоминалось бы другое.
Не оскалы мелового круга,
А чего-то, сердцу дорогое.
 
 
Только жизнь не торная дорога,
На пути и тропы и преграды.
Судьбы чётом-нечетом у Бога,
Всё ж, прожили, хоть судьбе не рады.
 

Поплохело

 
Ой, геволт, геволт, елда, севолдык и севолда!
Я ни баба, ни мужик, я, ваще, себе никто.
Прозываюсь «Конь в пальто», а ещё зовусь Балда!
Нас тут несколько таких, вот и я – один из них!
Крузенштерн тут тоже есть, человек и пароход.
Так и прёт барона спесь, ох, волчара, ох, фагот.
Против власти он, смутьян, засланный, без всяких схем!
За доллары, сука, рьян, заманал меня совсем.
Изо всех душевных струн я ловлю движенье рун.
Я, ваще-то, скандинав, и пасуся среди трав!
Это что ж сейчас со мной? Я прибит к кровати.
И халаты надо мной, в первозданной стати!
Колят мне аминазин, санитары буром.
Не дожить мне до седин, в состояньи смуром!
Я теряюсь в простоте жизни мирозданья.
Направляюсь в пустоте прямо на заданье.
Я – космический пират, по прозванью Репка.
Разгоняю аппарат правильно и крепко.
Не согнувшись, не моля, вырвуся из плена,
Доктора! Даёшь угля! И свободу члена!
 

Ночь перед…

 
«Раз в сочельник обезьян, так, для развлеченья,
Чистил для себя банан, припася печенье.
Дай попробую смешать вкусные заедки,
Только надо поспешать, вдруг придут соседки.»
 
 
Эти вирши написав, стихоплёт устало,
Бодро выхлебал состав махом из бокала.
И занюхал от души, со вселенской шири,
Мол, стишата хороши, лучше многих в мире.
 
 
Вон, когда-то, Заходер, Ленина рисуя,
Упирал на букву Р, голову босую,
Кепаря-аэродром, странные привычки,
Дятла бедного синдром, и безумье птички!
 
 
«Обезьян упорен был в достиженьи цели.
В целом ни один дебил так не рвался с мели.
Смело в рот кладёт он плод и печенье с маком.
Разжевал и молча ждёт, а пошло со смаком!»
 
 
Автор бодро дохлебал пиво из сосуда.
Пол его заколебал, прыгая, паскуда.
Не мальчишка, устоял, наливает снова.
Стих поэта обоял, к празднику – обнова!
 
 
Думу думает поэт, разум в озареньи,
Две строки, готов куплет, гении в смятеньи.
Что там Бродский и певцы Золотого века.
Разум броский тут бурлит века человека!
 
 
Помнит как другой взорлил и воспел странищу.
Денег тьму себе скопил, миллион и тыщу.
Рассекал он по стране на «Реношк» новом.
Правда, был порой в гавне, в облике хреновом.
 
 
Как флажок на штык одет мира в сером хламе,
Силу звонкую поэт посылает к маме.
Но при жизни веры нет, ходу для пророка.
Загибается поэт во мгновенье ока!
 
 
Ну, а мёртвого пинать всяка сука будет,
Добивать и распинать, дохлый, не убудет!
И расплакался поэт, посреди куплета.
Недописан был сонет, жалко, вишь, поэта!
 

Новый год

 
Праздник на календаре и в лесу не тихо.
Эту дату в январе отмечают лихо!
Перепились клёст и волк, хоть стихии разны,
Пара зайцев ярят толк, жесты безобразны.
 
 
Чёрно-бурая лиса огребла клиентов,
И цена от полчаса до иных моментов.
Белка плачет, потеряв честь свою и веру,
Жизнь решительно поняв и хлебнув не в меру.
 
 
Дед Мороз в сугробе спит, остывая с жару,
Внучка старого хрипит что-то под гитару.
Снеговик в пылу невзгод – укатились ноги.
А весёлый Новый год мчится по дороге!
 

Она

 
Ты подошла ко мне танцующей походкой,
Держали ноги тебя с трудом.
В тебе вовсю резвились пиво с водкой,
И толковину вёл с Гоморою Содом!
 
 
Уедешь с кем сегодня ты из ресторана,
И кто оплатит работы ночь?
Стремилась ты узнать и, даже, слишком рьяно,
Вот тут не в силах был бы я тебе помочь!
 
 
Поскольку помнил-то тебя совсем другою.
Твой школьный фартук, девичью грудь.
Давно ушедшей, но доселе дорогою.
Ну, и любимой, пускай чуть-чуть!
 

Пьяный разговор

 
(Маяковский и незнакомец)
 
 
Вы, сударь мой, могли ноктюрн сыграть бы,
Причём, на флейтах водосточных труб?
Удобно изогнувшись проорать бы,
Что был я с вами тут не очень груб?
 
 
А кофта жёлтая – находка для поэта,
Снаружи холод – внутри тепло.
Для эпатажа вас она одета.
Смотрите даром, вам повезло.
 
 
Искать на чешуе жестяной рыбы
След губ зовущих, совсем не зло.
С деньгами вашей почтенной трибы
Я погулял бы, что б ум снесло!
 
 
Вот я поэт местами, ну, и где-то,
Я, просто-таки, облако в штанах.
Во мне сидят и движутся по свету,
Кутила, скромник, воин и монах.
 
 
Нет ни у вас, ни у меня ответа,
Когда взорвётся мироздания фугас?
Тепло там будет, и много света,
Да, будет праздник, совсем без нас!
 

Вдова

 
Пролетает тройка обгоняя,
Тяжело плетущийся конвой.
И коренник, пену в снег роняя,
Мчит кибитку с молодой вдовой.
 
 
Старый муж и прожил с ней немного,
Не жалеть же? Смерть для всех предел.
Он теперь на небушке, у Бога,
А она осталась не у дел.
 
 
Вот сегодня, ближе к вечерочку,
К ней придут со свахой женихи.
И она поставит в деле точку.
Выбирать самой, оно, с руки!
 
 
А кандальщик посреди конвоя,
Девы юной первая любовь,
Будет проклинать судьбину воя,
Отирая на браслетах кровь.
 
 
А позднее, раннею весною,
На виду у всех уйдёт в побег,
И винтовки конного конвоя
Навсегда его уложат в снег!
 

Постсенильный психоз

 
За столом, как под стволом, никуда не денешься.
Тут как по башке колом, там на пуле женишься.
Нету воли мужику, лишь всё ограничения.
Молодому ль, старику, встречные течения.
 
 
Деду как то говорит ейная старуха,
Выпьешь, будет бледный вид, и получишь в ухо!
Потому, как ты махнул, так запал на Машку,
То за жопу ущипнул, то погладил ляжку!
 
 
А и эта хороша, семьдесят на Пасху.
В чём тут держится душа? А падка на ласку!
Ты дождёсси, оторву дедовский огарок.
Ну, а Машке пасть порву и отдам подарок!
 

Правдолюбцам

 
Лесосеки, лесосеки, широка страна родная,
И мантулят дровосеки, чью то маму поминая.
Не нужны им конвоиры, только повар у барака,
А в столице гнутся лиры, льётся запах деширака.
 
 
В ризы строгие одеты правдолюбцы-человеки,
Есть прозаики, поэты, Вий-Шаламов поднял веки,
Солженицын бдит на страже, и Сванидзе на подхвате,
Вон, гляди, Медведев даже, копошится сват на брате.
 
 
Гля! Злодеи – конвоиры всех шманают у барака.
Ах, сатрапы и вампиры, ждёт вас участь Мубарака!
Перевёрнуты перины, здесь идёт вселенский шмон,
Сказки бабушки Орины иллюстрирует ОМОН.
 
 
Беспредела бал справляет тут кровавая Гебня!
Это Путин понужает, прёт как танк во свете дня!
 
 
Не клевал вас петел красный, или чёрно-золотой,
Изберу я путь опасный, но желанный и простой!
 
 
Вот, представьте на минуту, Путин вдруг ушёл совсем,
Я был избран по статуту, Президент, без всяких схем.
Тот, кто в чём-то несогласен, греет нары в лагерях.
Политически опасен? Пристрелить ещё в дверях!
 
 
Анекдоты про Россию? Сплетни, слухи про меня?
Четвертак! Пусть ждёт Мессию, руки греет у огня!
Леса надо очень много, всех вас ждёт бензопила.
И Владимирка-дорога непременно б ожила!
 
 
Как с такою перспективой? С демократией такой?
Пусть не очень-то красивой, но под твёрдою рукой?
Не один тогда оценит, то что было до меня.
А возможно взгляды сменит, коль с огня, да в полымя!