Текст книги "Брызги шампанского"

– Усек-то усек, да… – Лёxa замялся. – Старпом приказал лично вам и обязательно, чтобы торжественно…

– Приказал!.. Старпому наверняка самому приказали. Он же по инстанции спустил порученное дело. А я что, рыжий?..

– Не-е, вы брюнет, – глянув на черные штурманские кудри, улыбнулся Лёxa. – Чё, на самом деле топать к третьему?

– Топай!

Третьего штурмана Пыжиков отыскал на капитанском мостике. Развалившись в шезлонге перед рулевой рубкой, штурман сосредоточенно вел какие-то подсчеты на бумажке, прижатой к вахтенному журналу. Молодое курносое лицо его было хмурым.

– Сальдо с бульдой не сходится? – спросил Лёxa. Третий поморщился:

– Не пойму: то ли я грузчиков обхитрил на мешок сахара, то ли они меня на два мешка надули?..

– Пока не поздно, надо сходить да пересчитать.

– Черта с два там сейчас пересчитаешь. Грузовой трюм забили до отказа.

– При выгрузке все выяснится.

– Хорошо, если в мою пользу, а если нет, то хреново. Придется из зарплаты раскошеливаться за недостачу.

Штурман крест-накрест перечеркнул свои расчеты и принялся считать вновь. Узнав от Пыжикова о важном поручении, он, ни секунды не думая, отмахнулся:

– Некогда мне пустяками заниматься.

– Почетная грамота разве пустяк? – спросил Лёxa.

– Отстань!

– Мне отстать – раз плюнуть. А вот тебе за невыполнение приказа намылят шею.

– В гробу я видел дурные приказы! – раздраженно сказал третий. – Ну, чего прилип как банный лист?

– Выполняю распоряжение начальства.

– Если такой исполнительный, иди и сам отдай грамоту Малышевой.

– Приказано, чтобы торжественно…

– Ох, какое великое событие! Мне партийный билет вручали без аплодисментов.

– Партбилет для начальников – хлебная карточка. А тут заработанная честным трудом грамота. Есть разница?..

– Насчет «хлебной карточки» поосторожней! Из комсомола можешь вылететь.

– Драить палубу мне доверят и без комсомольского билета.

Штурман прищурился:

– Знаешь, Лёxa, катись ты отсюда на…

– Благодарю за мягкую затычку, – сказал Пыжиков и расхохотался. – Во, бляха-муха, оборзели отцы-командиры! Старпом отпасовал ко второму штурману, второй пнул к третьему, а третий вообще, мимо ворот, на три буквы послал. Чё я вам, футбольный мячик?..

– Не возникай!

– Нет, блин, возникну!.. – Лёxa начал заводиться. – На открытых партсобраниях балабоните о повышенной ответственности за порученное дело. В хвост и в гриву чихвостите рядовых за халатность, а сами… О каком-то демократическом централизме на политзанятиях мозги туманите! А что это такое? Перепоручительство сверху донизу и надувательство снизу доверху?..

– Не лезь в политику! Не твоего ума это дело.

– А чьего? Вашего?.. Мудрецы, бляха-муха! Марксисты липовые!

– Чего раскипятился? Остынь, страви пар, – пошел на попятную штурман. – Ну, честно, Лёxa, мне сейчас не до торжества. Будь другом, передай сам грамоту Малышевой и скажи Верочке, что все мы ее уважаем, любим и так далее, ты же умеешь складно говорить.

– Умею, когда не надо.

– Не прибедняйся. Не посчитай за труд, выполни мою просьбу, а?..

Пыжиков усмехнулся:

– С этого бы и начал. А то в хамство кинулся. «Катись…» Чё я тебе, колобок, что ли?..

– Извини, Лёxa.

– Извиняю, чего уж там…

– Значит, договорились?..

– Ладно. Сделаю, как в лучших домах…

Вера Малышева в легком халатике гладила бюстгальтер. За этим занятием и застал ее Пыжиков.

– Для парадного выхода сбрую готовишь? – спросил Леха.

– Закрой дверь каюты с той стороны, – не оборачиваясь к нему, ответила проводница. – Чего без разрешения ворвался?

– С приятной вестью пришел. Сейчас от радости запляшешь.

– Письмо, что ли, принес?

– Нет.

– А что?

Пыжиков спрятал завернутую в газету грамоту за спину:

– Угадай.

– Я не цыганка, чтобы гадать, – Малышева положила выглаженный бюстгальтер в ящик стола, выдернула из розетки штепсель утюга и только после этого повернулась к стоявшему посередине каюты Пыжикову. – Ну, какую хохму, юморист, опять придумал?

– Дорогая Вера! Надежда и любовь ты наша… – с пафосом заговорил Пыжиков, но проводница резко оборвала:

– Леха, не базарь! Чего приперся?

– Чтобы выполнить важное поручение начальства, – Пыжиков поморщился. – Эх, Верка, зря ты меня перебила. Такую зажигательную речь в уме приготовил, а теперь все из головы вылетело… Короче, управление пароходства наградило тебя за доблестный труд почетной грамотой. Вот, держи!..

Малышева, недоверчиво поглядывая на Пыжикова, развернула газету. Увидев изрядно подмятую грамоту, усмехнулась:

– Ну, отвалили мешок радости… Лучше б рублей пятнадцать премиальных кинули. Приличные бы колготки купила.

– Ты чё, Вер? – удивился Пыжиков.

– У меня этих грамот – больше десятка, а хороших колготок – ни одних.

– Узко рассуждаешь, ударница комтруда! Колготки мигом износятся, грамоты же – на всю жизнь.

– А польза какая? Солить их, что ли?..

– Для засолки они не годятся, – тут же подхватил Пыжиков и глубокомысленно наморщил лоб. – Во, придумал! Ты, Верочка, ими вместо обоев обклей дома туалет. Красотища будет – в обморок попадают.

Проводница засмеялась:

– Кончай трепаться и выметайся из каюты. Скоро к вокзалу перейдем на посадку. Мне надо переодеться, чтобы встречать пассажиров.

– Переодевайся при мне. Чего стесняешься? Фигурка у тебя славная, хоть в журнале «Ковбой»… Пардон, хоть в «Плейбое» печатай.

– Я тебе сейчас по физиономии напечатаю! Уходи, Леха, по-хорошему, пока силой не вытолкала.

– Начнешь толкать – заору на весь пароход, что изнасиловать хочешь.

Малышева схватила со стола сложенное вдвое полотенце и замахнулась на Пыжикова:

– Быстро – за дверь!..

– Мадам, прошу не хулиганить, – прикрываясь рукой, протараторил Пыжиков и выскользнул из каюты.

В дверном замке изнутри тотчас щелкнул ключ.

* * *

Утром следующего дня Борис Петрович Ныркин докладывал начальнику пароходства:

– Ваше поручение, Александр Витальевич, насчет почетной грамоты проводнице парохода «Байкал» выполнено.

– В торжественной обстановке?

– Так точно, даже с цветами.

– Хорошо, – удовлетворенно проговорил начальник пароходства. – Я не случайно вам, человеку исполнительному, это поручил. Много у нас, Борис Петрович, формализма стало при награждении передовиков. Премии выдаются, как зарплата, под расписку. Почетные грамоты и подарки вручаются в обыденной обстановке, будто награда – заурядное явление. Словом, нужно поднимать уровень воспитательной работы.

– Полностью с вами согласен, Александр Витальевич. Махровый формализм надо выжигать…

На завершающие фразу слова «каленым железом» у Бориса Петровича, похоже, духу не хватило.

Внезапно у него что-то защекотало в горле. Ныркин с трудом откашлялся и суетливо стал листать рабочий еженедельник, который, отправляясь на доклад к начальству, он прихватил с собой для проформы.

Старший штурман

Андрей Васильевич Лоцманов, капитан пассажирского теплохода «Полярный», относился к категории тех людей, которые нравятся с первого взгляда. Широкоплечий, в ладно пригнанной флотской форме, с тёмными вьющимися волосами и правильными чертами лица, он сразу же располагал к себе окружающих.

Из года в год «Полярный» числился среди передовых пассажирских судов, бассейновая многотиражка ежегодно на все лады воспевала его экипаж. Львиная доля славы, как водится в таких случаях, доставалась капитану. Поначалу Андрей Васильевич чувствовал неловкость от чрезмерных похвал, но постепенно стал принимать славу как должное.

К матросам Лоцманов относился снисходительно. Называл каждого только по имени, при стоянках в портах не задерживал увольнение на берег, прощал незначительные проступки и тем завоевал среди них непререкаемый авторитет и уважение. Особенно покровительствовал Андрей Васильевич рослым, физически крепким парням.

– С такими гвардейцами любой план по плечу! – шутил он, подбирая в команду теплохода ребят один к одному.

В средине навигации, совершенно неожиданно, старшего штурмана срочно вызвали в пароходство и назначили капитаном недавно прибывшего на Обь дизельэлектрохода. На «Полярном» появился новый старший штурман. Молодой, небольшого роста, щупленький, он был полной противоположностью седовласому прежнему старпому.

Своего нового старшего помощника Лоцманов невзлюбил с первой же встречи.

– Ну что это за старший штурман, – жаловался Андрей Васильевич друзьям. – Хлипкий какой-то. Страшно одного на вахте оставлять – того и гляди теплоход угробит… Совсем немного на буксире поплавал – и, пожалуйте, на передовой теплоход старпомом. Судоводительского-то ничего в нем нет. Фамилия и та какая-то неблагозвучная: Ка-на-ны-кин.

Его пробовали убедить, что капитаны сразу не рождаются, а выходят из штурманов, и что, бывает, мол, большая фигура, да дура. Но Лоцманов только недовольно морщился:

– А, бросьте вы…

Пренебрежительное отношение капитана к своему помощнику быстро передалось команде. Как-то после вахты рулевой Ленька Желобков, первый на теплоходе балагур и насмешник, собрав на корме группу матросов, увлеченно «копировал» штурмана:

– Не обижайтесь, если буду вас поправлять, но мои команды выполняйте точно. Лихачить и валять дурака я не позволю. Так, вправо не уклоняйтесь, там – песчаная отмель. Видите, как над ней вода рябит? Возьмите курс левее. Во-о-он на те створы…

Желобков притворно щурился и, низко пригибаясь, показывал рукой вдаль. Движения рассказчика были настолько комичны, а голос так походил на штурманский, что окружающие от смеха хватались за животы. Сидевший на кнехте боцман Авдеич, в прошлом работавший на буксире «Добрыня Никитич» и единственный из команды «Полярного» хорошо знавший штурмана, долго слушал, сопел прокуренной трубкой, и наконец не вытерпев, сердито перебил:

– Человек старается, чтобы ты, балбес, запомнил ту отмель и в другой раз без подсказки на нее не лез, а ты клоунаду вместо благодарности устраиваешь…

– Не заступайся, Авдеич! – недовольный, что его перебивают, отмахнулся Ленька. – Как говорится, попа видно и в рогоже, попадью – по роже, а добра молодца – по соплям.

Боцман сердито сплюнул за борт и, отвернувшись, проворчал:

– Придет время, уважать будешь этого штурмана…

Шло время. Однако уважение к штурману не приходило. Наоборот, многие из команды считали его излишне придирчивым и при каждом удобном случае намекали капитану, что новый штурман заводит на теплоходе «свои» порядки.

Открыто протест против штурмана первой высказала радистка. Обиженно поджав крашеные губки, она во время смены вахт заявила Лоцманову:

– Я, Андрей Васильевич, так работать не могу. Вы разрешаете, а старпом запрещает. Кого из вас слушать, не поймешь…

– Что запрещает? – нахмурился Лоцманов.

– Вчера, – нервно дернула плечом радистка, – по просьбе пассажиров пятой каюты вы разрешили радиотрансляцию после одиннадцати вечера, а штурман заявился в радиорубку и запретил.

– Почему не сказала, что это с моего разрешения?

– Я так и сказала, но он заявил, что после двадцати трех часов по правилам внутреннего распорядка на судне радиотрансляции запрещаются. Большинство пассажиров, мол, в это время ложатся отдыхать, а выполнять капризы подгулявших не следует.

Лоцманов ожидал от нового штурмана чего угодно, но только не критики своих поступков. Он твердо решил при первой же возможности строго предупредить штурмана, чтобы тот знал свое место.

Вскоре поступила вторая жалоба. На этот раз обиженным оказался матрос Семен Телков. Здоровенный, неповоротливый увалень не отличался прилежностью и дисциплиной. Ценили его на теплоходе за редкую физическую силу. Семен хорошо знал свои способности и частенько басил:

– Наше дело – поднять, перенести да бросить. Чем тяжелей, тем лучше.

«Мелкую» работу Телков не любил и, сдавая вахту, старался провести своего сменщика, чтобы тот не заметил оставленной грязи.

Неловко втиснувшись в каюту капитана, Телков с присущей ему прямотой спросил:

– Нажалобился на меня штурманец?

– Какой и за что? – не понял Лоцманов.

– Ясно какой, старший. Порядки какие-то драконовские на теплоходе заводит. Проведет пальцем по стене и: «Извините, товарищ Телков, грязь оставляете. Доложу капитану, чтобы вас на первый случай наказали выговором». – Семён обиженно посмотрел в окно. – А сегодня вообще пригрозил списать на бeрег…

– За что?

– Малость опоздал заступить на утреннюю вахту.

– Вахтенный не вовремя разбудил?

– Нет, разбудили меня вовремя.

– Тогда как же ты умудрился опоздать?

Телков смущенно опустил голову:

– В гальюне, на унитазе, задремал.

– Надолго?

– Всего-то с полчаса, наверное, прокемарил, пока какого-то пассажира по малой нужде не приспичило. Забарабанил неврастеник в гальюнную дверь, ошалевший.

– Ну ты, Семен, юморист!

Капитан расхохотался. Телков обиженно кашлянул, помолчав, тяжело вздохнул:

– С кем, Андрей Василич, не бывает прорухи. Что ж мне теперь, из-за такого пустяка писать заявление по собственному желанию?..

«А ведь прав штурман, – мелькнуло у капитана, – насчет чистоты и дисциплины Телков крепко хромает». Однако неприязнь к штурману поборола объективность.

– Не горячись, Семен. Конечно, чистота на теплоходе – не пустяк, а туалет – не спальня, но на первый случай наказывать тебя не буду. Иди, работай, – успокоил Лоцманов матроса и, проводив его из каюты, вызвал старшего штурмана.

С самого начала разговора Лоцманов понял, что затеял его напрасно. Слишком очевидна правота старпома. Штурман смущенно переминался с ноги на ногу, краснел, нервно прикусывал верхнюю губу и неожиданно перебил капитана:

– Я, Андрей Васильевич, считаю себя правым. Вы защищаете Телкова, а он ленивый матрос.

Лицо штурмана стало пунцовым. Он что-то хотел еще сказать, но вместо этого резко повернулся и быстро ушел из каюты. От неожиданности капитан даже чуточку растерялся. Ни разу еще подчиненные самовольно не прерывали с ним разговор. Такой поступок старпома Лоцманов расценил как открытое выступление против капитана.

* * *

В конце сентября изменился пейзаж берегов. Пожелтела и быстро стала редеть яркая зелень березок. На темном фоне прибрежной тайги пламенными языками запылали осины. Вода у берегов покрылась опавшими листьями. Потянулись на юг стаи перелетных птиц. Наступил сезон затяжных дождей с пронизывающим северным ветром. Трудными стали капитанские вахты. Взлохмаченная пенящимися волнами река почти на каждом повороте подкарауливала песчаными отмелями. Если днём еще можно было как-то определить речные ловушки, то ночью судоводителям служили ориентирами только редкие огни знаков навигационной обстановки.

…Однажды, перед отходом в очередной рейс, Лоцманова срочно вызвали в пароходство.

«Не иначе как старпом наябедничал», – тревожно думал Андрей Васильевич. Но дело обернулось по-другому.

– Быстро к начальнику пароходства, – заговорщицки зашептал пассажирский диспетчер. – Московские корреспонденты с тобой в рейс пойдут, для журнала снимать будут.

– А я уж думал, что меня с капитанской должности хотят снять, – улыбнулся Лоцманов.

– Не прибедняйся. Таких передовиков, как ты, с должностей не снимают, – не понял шутки диспетчер.

Корреспондентов оказалось двое. Чернявый подвижный фоторепортер, энергично пожав руку, коротко бросил:

– Яша.

Второй была модно одетая молодая красивая женщина.

– Ирина Цветкова. Буду писать об экипаже очерк, – подавая руку, приятно улыбнулась она, по привычке, свойственной многим журналистам, без стеснения рассматривая Лоцманова.

В первый же день корреспонденты осмотрели весь теплоход, перезнакомились со многими членами команды, разработали план фотосъемок. По указанию капитана были выбраны наиболее подходящие кандидатуры для фотографирования, в число которых старший штурман, конечно же, не попал.

Боцман Авдеич должен был сниматься в тельняшке, с толстым пеньковым канатом в руках и обязательно у якорного брашпиля. Авдеич долго сопротивлялся, недовольно дергал рыжеватый ус, но в конце концов под Яшиным напором сдался.

В рулевой рубке позировал второй штурман Бровцев и рулевой Ленька Желобков. Ленька в новеньком флотском бушлате, с ярко блестящими пуговицами, пристально вглядывался вдаль, сжимая рукоятки запасного штурвала, которым на «Полярном» никогда не пользовались, так как штурвал этот рассчитан лишь на аварийное ручное управление. Штурман с биноклем на груди делал неестественно суровое лицо, лихо выбрасывал вперед руку, «указывая» Желобкову курс.

Вальяжной походкой расхаживал по теплоходу Телков. Он должен был представлять в Яшином фоторепортаже образцового матроса. В отутюженных брюках, в белой с голубым воротником форменке, Семен останавливался почти перед каждым зеркалом, подолгу рассматривал себя со всех сторон, то и дело поправляя на груди медаль «За спасение утопающих».

В разгар фотографической «страды» старший штурман, робко постучав, вошел в каюту капитана и, смущаясь, обратился к Лоцманову:

– Андрей Васильевич, я вместо Телкова предлагаю для фотографирования другую кандидатуру.

– Что? – удивился Лоцманов.

– Видите ли, объективности ради, мне кажется, лучше похвалить Винокурова. Это самый добросовестный матрос нашего теплохода. – Штурман помолчал и, начиная краснеть, добавил: – Вы можете подумать, будто я свожу с Телковым старые счеты, но это, честное слово, не так. Телков откровенный разгильдяй… Нам стыдно будет перед Винокуровым, который действительно заслуживает похвалы.

«Ты, может быть, и свою кандидатуру вместо моей предложишь?» – чуть было не выпалил Лоцманов, но сдержался.

– Видишь ли, Кананыкин, не забывай, что капитан не меньше старпома заинтересован в справедливости на теплоходе, но обстоятельства иногда, как говорится, бывают выше нас. Ты пойми, эти фотографии делаются для центрального журнала, а туда нужно людей не только с хорошими производственными показателями, но чтобы и лица их запоминались… – Лоцманов помолчал. – Телков по внешности – типичный сибирский речник. А Винокуров кто в сравнении с ним? Мальчик на побегушках!

Штурман задумался, медленно подошел к двери и разочарованно посмотрел на капитана. Словно рассуждая вслух, произнес:

– Разные у нас с вами, Андрей Васильевич, понятия о людях…

* * *

Перед концом обратного рейса Лоцманов решил на прощание угостить столичных журналистов настоящими сибирскими пельменями, умело приготовленными поварами судового ресторана. Вечером, когда ресторанный салон опустел от поужинавших пассажиров, официантка накрыла стол по всем правилам корабельного гостеприимства.

В салоне было по-особому уютно. Люминесцентные лампы светили с потолка мягким голубоватым светом, глядя на который трудно верилось, что снаружи теплоход окутан непроглядным мраком промозглой осенней ночи. Едва журналисты и Лоцманов сели за стол, в дверях салона появилась рослая фигура во флотской форме с золотистыми капитанскими нашивками на рукавах кителя.

– Николай Андреевич?! – удивился Лоцманов. – Откуда ты?..

– Вопросы оставим к чаю, – густым баритоном проговорил вошедший. Крепко пожав руку Лоцманова, он протянул широченную свою ладонь Яше и представился:

– Чухланцев, капитан буксирного теплохода «Добрыня Никитич».

– О-о-о, у вас и вид-то богатырский, – восторженно сказал Яша.

– Мы такие. Про нас газеты наперебой пишут, а по радио наши любимые песни передают.

– Ты, как всегда, к застолью появляешься вовремя, – предлагая Чухланцеву место, улыбнулся Лоцманов и попросил официантку подать еще один прибор.

Усевшись, Чухланцев ироничным взглядом окинул стол:

– Креста на тебе, Васильевич, нет. Пельмени без приложения?.. Это большой грех!.. – Живо повернулся к миловидной официантке. – Ласточка, за мой счет – пару бутылок коньяка, для сугрева. Да рюмашки, касатка, не забудь.

Лоцманов вздохнул:

– К сожалению, мне «греться» нельзя. Впереди – капитанская вахта.

– У тебя ж старпомом Миша Кананыкин, – вроде бы удивился Чухланцев.

– Что из этого?..

– Можешь не беспокоиться и потреблять коньяк под пельмешки, сколько твоей душе будет угодно. Кананыкин отстоит ночную вахту не хуже любого капитана. Ты не гляди, что он с виду невзрачен и стеснительный, как красна девица. Судоводительский дар у него от Бога. Миша ведь у меня от третьего штурмана до старпома вырос. Без преувеличения скажу: в экстремальных условиях находчив, как никто иной. Из любой аварийной ситуации вывернется самым наилучшим способом.

Лоцманов усмехнулся:

– И такого специалиста ты отпустил с легким сердцем?

– Почему с легким?.. Зубами скрипел, но кадровики гурьбой насели, дескать, «Полярный» остался без старшего штурмана, трудно работать Лоцманову, осень на носу… Ну а ты ведь меня знаешь: для друга последнюю рубаху сниму… – Чухланцев ловко откупорил одну из принесенных официанткой бутылок и, словно фокусник, мигом наполнил рюмки коньяком. – Так что, Андрей Васильевич, не куражься, поднимай за нашу встречу pюмашку и помни, что с тебя причитается…

Лоцманов сначала хотел наотрез отказаться, но, боясь обидеть бескорыстного друга, решил, что одна-две рюмочки беды не сделают. После первой же рюмки Чухланцев взял инициативу разговора в свои руки. Завеселевший фоторепортер Яша неоднократно пытался вставить словцо, но «богатырский» капитан каждый раз останавливал его одной и той же фразой «Секрет не в этом» и как ни в чём не бывало продолжал рассказывать о флотской работе, о юморных случаях судоводительской практики, о том, что сейчас его неожиданно вызвали в пароходство – очевидно, для «накрутки» – и что полчаса назад сел он на «Полярного» на одной из попутных пристаней.

Ирина, несмотря на напористые уговоры мужчин, от коньяка отказалась и, занимаясь пельменями, с интересом слушала колоритную, унизанную флотскими терминами, речь Чухланцева. Поднявшись раньше всех из-за стола, она поблагодарила Лоцманова за вкусный ужин и села за пианино. Быстро пробежав наманикюренными пальцами по клавишам, взяла несколько аккордов, задумалась и медленно заиграла полонез Огинского.

Звуки сначала робкие, скорбно повествующие о горькой тоске прощания с родиной, затем окрепшие, превратившиеся в грозно-торжественную и зовущую мелодию, сразу увлекли Лоцманова. Вспомнилось прошлое… Речное училище… Компанейский заводила Коля Чухланцев, славившийся в молодости тем, что умел пить не пьянея. Далеко-далеко унеслись мысли Андрея Васильевича, и поэтому, когда взявший на себя роль тамады Чухланцев предложил очередной тост, выпил почти машинально.

Воспользовавшись закусочной паузой, фоторепортер Яша торопливо заговорил:

– Вы знаете, Андрей Васильевич, мне в пароходстве рекомендовали для обложки журнала вашего старшего штурмана, которого так красочно нахваливал Николай Андреевич. Но, когда я увидел его, сразу понял – типичное не то. Понимаете, у Кананыкина на редкость какое-то скромное, незапоминающееся лицо…

– Мы с вами уже беседовали на эту тему, – недовольно сказал Лоцманов.

– Да, да! Речь веду к тому, что вы – другое дело. Ваш портрет в любом журнале пойдет крупным п ланом…

– Секрет не в этом, но по такому случаю выпить не грешно, – бесцеремонно перебил Яшу Чухланцев и, весело подмигнув, снова наполнил рюмки.

* * *

В рулевой рубке тихо. Только из машинного отделения доносится приглушенный гул дизелей, да изредка прошумит электромотор рулевой машины, перекладывая руль. Зеленоватым фосфором светятся стрелки контрольных приборов.

Скучно Леньке Желобкову стоять за штурвалом. Он несколько раз пытался заговорить со старшим штурманом, но тот попросил лучше смотреть по курсу.

«А что смотреть? Все равно ни черта не видно. Темень, как у негра в животе после чашки черного кофе, – раздраженно подумал Ленька, но в душе посочувствовал штурману: – Как он видит в такой темнотище?» И тут же решил: побаивается, ход до среднего уменьшил.

Капитан вошел в рубку явно «навеселе». Молча постоял у контрольных приборов, взглянул на машинный телеграф и с усмешкой спросил:

– Что, старпом, страшновато?

– Это, Андрей Васильевич, не страх, а предосторожность. Я никогда не забываю штурманскую заповедь: «Всегда считай себя ближе к опасности», – спокойно ответил штурман.

– Решил до рассвета пилить средним ходом?

– Говорят, тише едешь – дальше будешь.

– От того места, куда едешь, – недовольно добавил Лоцманов и перевел рукоятки телеграфа со «среднего» на «полный».

Резко усилился гул двигателей. Теплоход, словно оторвавшись от сдерживающей нагрузки, стал заметно увеличивать скорость. Быстрее побежали навстречу тусклые огоньки навигационных знаков. Сердито зашипела разрезаемая форштевнем вода.

Штурман удивленно посмотрел на капитана:

– Зря вы, Андрей Васильевич, увеличили ход. Подходим к Кругликовскому перекату. В этом районе на кромке фарватера стоит плавучий кран, но я почему-то не вижу его сигнальных огней.

– Какой еще кран? – недоверчиво спросил капитан.

– Во вчерашней схеме-девять о нем было предупреждение всем судоводителям.

Лоцманов запоздало вспомнил предупреждающую радиограмму, однако ни малейшей тревоги не почувствовал. В возбужденном мозгу, как в калейдоскопе, менялись картины: красивый профиль журналистки Ирины, ее руки с тонкими музыкальными пальцами, мелодия полонеза, Яшины попытки вклиниться в разговор и категоричное чухланцевское «Секрет не в этом»…

Не дождавшись от капитана ответа, штурман смущенно посмотрел на Желобкова. Потом подошел к машинному телеграфу и напряженно стал всматриваться в ночной мрак.

«Чего он не уходит? Вахта его давно кончилась. Кэп хоть и “поддатый”, но все равно кэп. И нечего его поучать», – подумал о штурмане Ленька, стараясь не упустить из вида два далеких огонька береговых створных знаков.

– Право пятнадцать градусов, – неожиданно скомандовал капитан.

Штурман резко повернулся к нему:

– Андрей Васильевич! Нельзя уклоняться вправо. По моим предположениям, именно здесь где-то должен стоять кран…

– Право пятнадцать градусов! – раздраженно повторил Лоцманов.

Защелкал аксиометр, показывающий перекладку руля. Слегка наклонился огромный корпус «Полярного», подчиняясь рулевому управлению. Штурман нервно сжал рукоятки машинного телеграфа, но самовольно сбавить ход не осмелился. Только сильнее впился глазами в темноту.

«А может, действительно где-то здесь стоит кран. Что за идиоты на нем работают? Дрыхнут, сволочи, без сигнальных огней. Моторесурс движка экономят, – тревожно начал соображать Желобков. Он по пояс высунулся из рубки, однако кроме тускло мерцающих вдали створных огоньков ничего разглядеть не мог. Холодный встречный ветер упруго стегал лицо, выжимая из глаз слезы. – Может, здесь, может, здесь…» – прислушиваясь к тактам двигателей, напряженно думал Ленька и вдруг испуганно отшатнулся:

– Кран!!!

Капитан и штурман выкрикнули команды почти одновременно:

– Стоп!!!

– Лево на борт!

К Леньке относилась только последняя команда.

Он быстро двинул рукоятку электроштурвала до отказа влево. Протяжно зазвонил телеграф, но… Вместо ожидаемой тишины остановленных двигателей звук дизелей превратился в сплошной завывающий гул. Тепллоход резко накренился на борт.

«Что старпом делает?!» – чуть было не выпалил с ужасом Желобков и от страха перед неизбежным столкновением зажмурился.

– Право на борт! – глухо прозвучал голос штурмана. Ленька, не задумываясь, двинул рукоятку вправо.

Часто-часто запрыгала стрелка аксиометра. Теплоход быстро выровнялся и тут же, словно раскачавшийся ванька-встанька, резко стал крениться на противоположный борт.

Желобков открыл глаза. Возле самого борта стремительно проносилась страшная громада плавучего крана, ярко освещенная огнями «Полярного». Будто подтягиваемый сверхмощным магнитом, кран угрожающе приближался к корме. В какой-то миг его многотонная стрела, как гигантский хобот, нависла над теплоходом. Сейчас… Сейчас удар!.. Но в самый последний момент клокочущая вспененная вода, с неимоверной силой отбрасываемая на руль лихорадочно вращающимися гребными винтами теплохода, подхватила корму и с дрожью оттолкнула от крана.

«Так вот что старпом сделал! – дошло наконец-то до сознания Желобкова. – Он не остановил двигатели по команде капитана, а на свой риск увеличил их мощность до предела. Резкой перекладкой руля с борта на борт отвел от крана сначала нос, затем корму теплохода… А если бы, как приказывал кэп, застопорить дизеля?..»

Ленька мысленно представил, как теплоход, потеряв управление, острым форштевнем врезается в кран. С оглушительным треском лопаются стальные листы бортовой обшивки. Гнутся шпангоуты. Рвущий душу скрежет металла и дикие крики пассажиров…

От жуткой картины бросило в озноб. С трудом осознав, что катастрофа пронеслась мимо, Желобков, словно очнувшись от страшного сна, облегченно вздохнул, повернулся к штурману. Кананыкин медленно переводил рукоятки телеграфа на «средний». Внешне он казался совершенно спокойным. Лишь неестественно белое, видимое даже в темноте, лицо выдавало то громадное напряжение, которое штурману пришлось перенести в только что прошедшую минуту.

Капитан вяло опустился на стул и нервно стал расстегивать ворот кителя. Крючки терялись в дрожащих пальцах. Лоцманов резко рванул ворот, и Ленька услышал, как что-то металлическое жалобно звякнуло о палубу.

– Разрешите смениться с вахты? – тихо спросил штурман.

– Подожди, Миша… – впервые назвав старпома по имени, дрожащим голосом ответил капитан. – Дай мне хотя бы с полчасика, чтобы одуматься…

* * *

Мирно спят по каютам пассажиры. В уютном салоне за ресторанным столиком журнальный фоторепортер с компанейским капитаном-буксировщиком «договаривают» вторую коньячную бутылку. Крепко осоловелый Яша заплетающимся языком изредка пытается что-то сказать, однако багровый от «сугрева» Чухланцев останавливает его теперь уже по-капитански зычно: «Стоп, Яшка!» – и, добавив неизменное «Секрет не в этом», продолжает, как говорят на флоте, травить бесконечные байки. Увлеченный собственным повествованием, Николай Андреевич, будто токующий глухарь, абсолютно не слышит, какую мелодию «пианинит» красивая журналистка Ирина.

Резкий крен качнул засидевшихся собутыльников сначала в одну сторону, затем в другую. Стоявшая на столе бутылка повалилась набок. Чухланцев могучей рукой виртуозно подхватил ее и, не расплескав ни капли, вылил остатки коньяка в свою рюмку. Ирина от неожиданной качки сбилась с такта, но быстро исправилась и, задумчиво глядя перед собой, еще вдохновеннее заиграла «Сентиментальный вальс» Чайковского. Тепло… Спокойно на теплоходе…

А в рулевой рубке на капитанском мостике «Полярного» под завывающий в корабельных снастях свист пронизывающего до костей ветра напряженно всматриваются в черноту осенней ночи три человека: рулевой – балагур и пересмешник Ленька Желобков, самоуверенный красавец капитан Андрей Васильевич Лоцманов и невзрачный с виду старший штурман Кананыкин – со скромным, незапоминающимся лицом.