Текст книги "Брызги шампанского"

Крупенин вроде бы удивился такому вопросу, однако ответил спокойно:

– Вован сказал, что у джипа двигатель забарахлил.

– А ехать надо было срочно?

– Деньги за пистолет он пообещал мне отдать, ну и еще в долг – до десяти «лимонов».

– И когда отдал?

– Сразу, как приехали, Вован встретился с отцом. Через полчаса вручил мне «бабки», и мы засели в таверне. Там еще два раздоленских мужика к нам присосались.

– О чем Гусянов с ними говорил?

– О каких-то земельных паях. Мужики, нахлебавшись шампанского, стали бить себя в грудь кулаками, убеждая Вована, что никуда со своей землей рыпаться не будут и что, мол, Семен Максимович Гусянов – их лучший друг и кормилец. В общем, как я понял, это была наболевшая проблема Семена Максимовича.

– А у Владимира Семеновича своих «наболевших» проблем в Раздольном не было?

– Вроде бы, нет.

– Какой же «заказ» вы с ним собирались выполнить после застолья в таверне?

– Заказ?.. – Крупенин вскинул глаза на Бирюкова и сразу потупился. – Вован при Лизе терял голову. Чтобы он чрезмерно не глушил шампанское и не пустозвонил, я старался охладить его пыл.

– На вашем языке слово «заказ» имеет совсем не охлаждающий смысл.

После неудачных попыток увильнуть от ответа Крупенин признался, что, передавая ему деньги, Гусянов сказал, будто взял их у отца для одного человека. «Почему же мне отдал?» – спросил Крупенин. Вован усмехнулся: «Зачем дарить такие козырные “бабки” какому-то дяде? Мы сами с тобой выполним батянин заказ и поимеем на этом нешуточный интерес. Тебе долг не придется возвращать, и у меня жирный наварчик останется». Крупенин посчитал, что речь идет о каком-то пустяковом деле. Только после всего случившегося он сообразил, что за пустяки миллионы не платят.

– Трудно поверить, что в этой истории вы были безучастным созерцателем, – сказал Бирюков. – Наверняка ведь поинтересовались у Гусянова, какая причина потянула его ночью на луга…

– Поинтересовался, – после затяжного молчания мрачно ответил Крупенин. – Вован объяснил, что договорился о встрече там с мужиком, которому предназначались деньги.

– Значит, он заранее спланировал вместо денег рассчитаться пулей?

– Может быть, и так, но, возможно, и с каким-то Андрюхой хотел учинить разборку.

– С братом Лизы?

– Не знаю. Просто Вован часто упоминал это имя.

– В каком смысле?

– Вроде бы на армейской службе они дружили, а потом врагами стали. Надо, мол, с Андрюхой круто поговорить, чтобы не задирал нос.

– А о Богдане Куделькине Гусянов не заводил разговоров?

– Это фермер?

– Да.

– О нем Вован говорил в таверне с подсевшими к нашему столу мужиками. Но выяснять отношения с ним вроде бы не собирался. В основном убеждал мужиков, что фермер вот-вот разорится. Если, мол, они перекинутся со своей землей к нему, то скоро станут босяками и пойдут с котомками по миру.

Других заслуживающих внимания сведений ни Бирюков, ни Таран от Крупенина не получили. Чувствовалось, что он знает намного больше рассказанного, однако старается всячески выгородить себя из неприятной истории и свалить всю вину на Гусянова.

Таран вызвал из изолятора конвойного. В ожидании, пока тот придет, сказал:

– Везучий ты, Гена. В прошлом году пуля, сразившая Падунского, тебе лишь щеку подпортила. В этот раз неведомый стрелок пожалел. Только пальчики отсек, чтобы ты больше не ввязывался в авантюрные дела.

– Пожалел волк кобылу… – Крупенин болезненно скривил лицо. – Какая теперь жизнь будет с культей? Лучше бы он, гад, замочил меня вместе с Вованом.

– Напрасно горячишься. По словам известного поэта, в этой жизни умереть нетрудно, сделать жизнь значительно трудней…

Крупенин покосился на скрипнувшую дверь. Увидев пришедшего за ним сержанта-конвоира, он с явным облегчением поднялся и, придерживая здоровой рукой прижатую к груди забинтованную, молча вышел из следственной комнаты.

ГЛАВА XVI

Дом, в котором жил Гусянов, Слава Голубев отыскал быстро. Серая многоэтажка старой постройки с большими светлыми окнами находилась в десяти минутах ходьбы от Управления уголовного розыска. Во дворе вдоль дома вытянулся сплошной ряд кирпичных гаражей. На скамейке у подъезда, где находилась квартира Гусянова, две пожилые женщины, приглядывая за играющими в песочнице под «грибком» детьми, неторопливо судачили о пенсионных проблемах. Подсев к ним, Слава активно включился в беседу на злободневную тему. Поддержав мнение женщин о том, что многомесячные задержки пенсий – дело никуда негодное и что за такое безобразие давно надо заменить беспомощное правительство, он повернул разговор в сторону своего интереса. Обе пенсионерки по-соседски знали Гусянова, однако, кроме того, что Володя – парень холостой, материально очень состоятельный и в общении с соседями безобидный, ничего сказать не могли. На вопрос Голубева – кто о нем может рассказать подробнее? – женщины посоветовали обратиться к Володиной соседке Нине Николаевне, которая второй год у него вроде домработницы и поварихи.

В соседней с гусяновской квартире на продолжительные звонки никто не отозвался. Огорченно вздохнув, Слава посмотрел на обитую коричневым дерматином дверь Гусянова и, не рассчитывая на успех, нажал кнопку электрозвонка. За дверью прозвучала напевная мелодия. Через несколько секунд неожиданно щелкнул замок, и дверь приоткрылась на длину запорной цепочки. Невысокая лет семидесяти старушка в очках, уставясь на Голубева взглядом строгой учительницы, спросила:

– Что нужно, молодой человек?

– Вы, кажется, Нина Николаевна? – наугад выпалил Слава.

– Да, я Нина Николаевна.

– Вот вы и нужны, – Слава развернул корочки служебного удостоверения. – Уделите, пожалуйста, мне с полчасика для беседы.

Старушка внимательно прочитала удостоверение, дважды сверила фотокарточку с оригиналом и только после этого сняла цепочку.

– Проходите, Вячеслав Дмитриевич, – сказала она. – Чем же, позвольте спросить, заинтересовала вас старая пенсионерка?

– Откровенно сказать, меня интересует Владимир Семенович Гусянов, – ответил Голубев.

– С Володей случилась какая-то беда?

– Убили его.

– Во-о-он оно что… – нараспев проговорила Нина Николаевна. – Теперь понятно, почему Семен Максимович умчался отсюда, словно на пожар. – И сразу предложила: – Пройдемте в комнату, присядем.

Просторная, обставленная роскошной импортной мебелью и японской видеоаппаратурой комната с паркетным полом, куда следом за старушкой прошел Слава, походила на уютный зал для приема гостей. На стенах с модными обоями висели красочные миниатюры в бронзовых рамочках. Среди них заметно выделялась увеличенная цветная фотография улыбающейся Лизы Удалой, запечатленной «Кодаком», как догадался Голубев, на резном крыльце таверны в Раздольном.

Усадив Голубева в кожаное кресло, сама Нина Николаевна присела на мягкий стул с фигурной спинкой и заинтересованно спросила:

– Как же это случилось с Володей?

– По неосторожности, на охоте, – слукавил Слава.

На лице старушки мелькнуло недоумение:

– Володя, по-моему, не охотничал. Точнее сказать, никогда не слышала, чтобы он говорил об охоте.

– Давно его знаете?

– С той поры, как поселился здесь. Раньше в этой квартире жили обеспеченные пенсионеры. Однако с обвалом экономики нужда заставила их продать городское жилье и уехать в деревню, где худо-бедно можно прокормиться подсобным хозяйством. Мне тоже не миновать бы этого, но Гусяновы выручили. Стали ежемесячно платить по пятьсот тысяч за то, что кухарничаю, убираю квартиру да обстирываю Володю. Пенсия у меня ничтожная, всего-то двести семьдесят тысяч. Большая часть уходит на квартплату, электричество да газ. На пропитание остаются сущие крохи… – Нина Николаевна тяжело вздохнула. – До шестидесяти двух лет преподавала в начальных классах школы. Трудового стажа – больше, чем надо. На пенсию ушла в восемьдесят девятом году. Установили мне пособие в сто тридцать два рубля. В то время на такие деньги можно было нормально жить. А как пересчет сделали по-новому, оказалась я за чертой бедности. Что творится в пенсионном обеспечении, никто объяснить не может.

– Теперь многие пенсионеры находятся за чертой нормальной жизни, – посочувствовал Голубев и тут же спросил: – Кто из Гусяновых хозяин квартиры, отец или сын?

– Покупал ее Семен Максимович, а документы оформлены на Володю. Он и проживал здесь по-холостяцки.

– Мирно жил?

– Особо не безобразничал.

– А не «особо»?..

– Характер у Володи был бесшабашный. Портило его, на мой, учительский, взгляд, плохое воспитание, – после некоторого раздумья ответила старушка и сразу добавила: – Точнее сказать, парень вообще был невоспитан.

– В чем это проявлялось?

– Буквально во всем. В показной грубости, необязательности, жаргонном языке и во многом другом.

– Примеры из его поведения можете привести?

– Сколько угодно. Володя никогда не знал, где и какие вещи его гардероба лежат. Без меня, будто слепой котенок, он не мог найти не только, скажем, чистые носки или носовой платок, но и переворачивал в платяном шкафу все белье, отыскивая, допустим, рубашку, которая висела на плечиках перед глазами. Разувался всегда впопыхах и оставлял обувь посреди прихожей. Что-то пообещав, часто тут же забывал об обещанном. Любил вкусно и много поесть, но не имел привычки даже кофейную чашку за собой ополоснуть. Каждый вечер или утром приходилось перемывать за ним ворох посуды. Словом, вел себя, будто малолетний ребенок. От моих нравоучений отмахивался, словно от назойливой мухи, и заявлял, что теперь полная свобода и каждый может жить, как ему заблагорассудится.

– Выпивал часто?

– Периодически, по настроению. Бывало, неделями ни капли спиртного в рот не брал. Потом вдруг приводил легкомысленных девиц и угощал их дорогим вином до такой степени, что те, безобразницы, раздевались почти донага. Тут он включал негромко магнитофон и заставлял подружек танцевать под мелодию танго «Брызги шампанского». Сам в этих оргиях не участвовал. Развалившись в кресле, наблюдал за вихляющимися танцовщицами, словно за цирковым представлением. В ответ на мои упреки горько вздыхал: «Скучно, Николавна». К одиннадцати часам музыка утихала, и Володя выпроваживал веселую компанию.

– На ночь не оставлял?

– Ни разу этого не замечала. По-моему, он был равнодушен к девушкам, кроме своей невесты.

– Кто его избранница?

Нина Николаевна показала на фотографию Лизы:

– Вон та улыбающаяся блондинка.

– Она здесь бывала?

– Никогда ее не видела, но слышала о ней от Володи чуть не каждый день.

– Что он рассказывал?

– Будто жить без нее не может и любой ценой добьется, чтобы вышла за него замуж.

– А друзья часто заглядывали сюда в гости?

– Не сказала бы, что часто, но приходили рослые, под стать Володе, парни. Вот с ними, бывало, он напивался так, что на следующий день, случалось, спрашивал: «Николавна, вчера я много дури натворил?»

– О чем парни говорили за бутылкой?

– Главным образом, о войне. Одни участвовали в афганских событиях, другие в Чечне хлебнули горюшка. Несчастное поколение. Молодые ребята, а психика уже исковеркана. Без мата и блатного жаргона не могут сформулировать самую простенькую фразу. Уму непостижимо, во что превратили русский язык.

– Да, с языком у нас нынче проблема, – согласился Голубев и опять спросил: – Среди друзей не было парня со шрамом на правой щеке?

Старушка утвердительно наклонила голову:

– Был такой парень. Фамилии его не знаю, а зовут Геннадий. Пожалуй, самый спокойный. Выпивал меньше других. О войне не рассказывал. Иногда анекдотами смешил. По словам Володи, из всей компании только они двое с Геннадием ни в каких войнах не участвовали. Лишь в армии отслужили. По-моему, с ним Володя и у ехал последний раз.

– Не сказал куда?

– Нет. Предупредил меня, что вернется или ночью, или рано утром в субботу. Теперь уж, выходит, не вернется никогда… – старушка, будто задумавшись, помолчала. – Признаться, недоброе предчувствие у меня возникло в субботу. Около полудня я прибирала здесь, в квартире. Зазвонил телефон. Сняла трубку и услышала голос Семена Максимовича: «Нина Николаевна, где Володя?» – «Не знаю, – говорю. – Как вчера уехал, еще не вернулся». – «И друг его не заходил?» – «Нет». – «Передайте Володе, если он появится, чтобы немедленно позвонил мне». Такой вот короткий разговор произошел. Ничего особенного в нем, конечно, не содержалось, но голос, каким говорил Семен Максимович, был необычным. Вроде бы он уже знал или догадывался о печальном событии, однако не хотел в это верить.

– А когда он сюда приехал?

– В конце воскресного дня. Сразу зашел ко мне с вопросом: «Володя так и не появлялся?» Услышав отрицательный ответ, сильно изменился в лице и сказал, что заночует в квартире сына. После я несколько раз к нему заходила. Спрашивала, не приготовить ли чего на ужин? Наотрез отказался. Сидел у телефона и раз за разом кому-то названивал. За этим же занятием застала его и в понедельник рано утром, когда зашла узнать насчет завтрака. Семен Максимович разговаривал с каким-то Рудольфом и был заметно не в себе. Закончив разговор, сразу уехал.

– Не позавтракав?

– Даже и слышать об этом не захотел. Представляете, за время нахождения здесь выпил бутылку коньяка, а съел всего-то единственный апельсин.

– Раньше не выпивал?

– Никогда. И Володю постоянно бранил за выпивку, однако тот мимо ушей пропускал отцовские нравоучения.

– А мать часто навещала сына?

– Один раз приезжала, когда после покупки отремонтировали квартиру и обставили мебелью. Очень неразговорчивая женщина. Равнодушно оглядев приготовленное сыну жилье, обронила лишь одну короткую фразу: «Ничего, жить можно».

– Семен Максимович разговорчивее супруги?

– У Семена Максимовича, как он рассказывал, большой опыт руководящей работы. Наверное, это приучило его смотреть на простых людей свысока, но в общительности ему не откажешь. Умеет и посочувствовать, и совет дельный дать. Если бы Володя удался в отца, мог бы стать неплохим предпринимателем.

– По нашим сведениям, он нигде не работал, – сказал Слава.

– Пожалуй, вы правы, – согласилась Нина Николаевна. – Мне заявлял, будто служит охранником, однако распорядка дня у него никакого не было. Мог целыми днями на компьютере играть в детские игры со стрельбой или глазеть, как он говорил, «видюшник», прокручивая одну за другой кассеты с фильмами ужасов и откровенной порнографией. Часто ездил в Раздольное. Проводил там, случалось, по нескольку дней, а то и всю неделю. О какой работе, спрашивается, можно вести речь при таком режиме…

– Наркотики не употреблял?

– Определенно сказать не могу. Выпитое спиртное я определяла по пустым бутылкам, которые приходилось выбрасывать в мусоропровод. А наркотики как определишь?

– По необычному поведению.

– Поведение у Володи постоянно было непредсказуемым. Он то в депрессию впадал, то беспричинно веселился. Хроническим наркоманом Володя, конечно, не был, но изредка побаловаться этим зельем вполне мог. Порою в его взгляде я замечала что-то, похожее на отрешенность.

– Агрессивности в таком состоянии не проявлял?

– Что вы! Наоборот, часами лежал на диване, уставясь в одну точку на потолке. Это у него называлось «кайф ловить».

– Часто так «кайфовал»?

– На прошлой неделе дважды видела.

– И оба раза в одиночку?

– Да.

– Не рассказывал, почему с невестой дело не клеится?

– Жаловался, будто невестин брат против их брака, но это явление временное. Деньги, мол, все решат.

– В каком смысле?

– Вероятно, в том, что раньше, как говорили, блат был выше наркома, а теперь – богатство превыше всего.

– Да… – задумчиво проговорил Слава. – Как-то раздваивается у меня образ Владимира Семеновича. В Раздольном его считают хамоватым бузотером, а здесь, по вашим словам, он представляется совсем не скандальным.

– Ничего удивительного в таком раздвоении нет, – ответила старушка. – Выросший в деревне Володя еще не привык к городу и заметно побаивался необычного для него ритма жизни…

Проговорив с Ниной Николаевной еще с полчаса, Голубев понял, что большего она рассказать не может. Когда Слава хотел уже попрощаться, во входной двери квартиры неожиданно щелкнул замок, и в прихожую по-хозяйски вошел нахмуренный Семен Максимович Гусянов. Следом, словно тень, появился неприметно одетый мужчина, выглядевший рядом с крупногабаритной фигурой Гусянова сущим подростком. Увидев притихших Голубева и домработницу, вошедшие будто растерялись. Чтобы разрядить возникшую неловкость, Слава сказал:

– Здравствуйте, Семен Максимович.

– Здравствуйте, – Гусянов уставился на него пристальным взглядом. – Вы, кажется, из районного угрозыска?

– Так точно.

– Какая нечистая вас сюда занесла?

– Смерть вашего сына.

– Убийцу надо искать в Раздольном, а не в Кузнецке.

– Чтобы выйти на преступника, приходится выяснять окружение потерпевшего.

– Знаете о том, что начальник районной милиции мой друг? – с угрозой в голосе спросил Гусянов.

– Друзья моего начальника – не мои друзья, – отпарировал Слава.

Пришедший с Семеном Максимовичем мужчина, что называется, по-английски, не проронив ни слова, внезапно исчез из прихожей. К удивлению Славы, почти тотчас он вернулся уже в наручниках и в сопровождении двух одетых в штатское крепких парней.

– Это что за безобразие?! – побагровев, возмутился Семен Максимович. – Какие претензии?!

– К вам, господин Гусянов, никаких нет, а к гражданину Молькину – весьма большие, – учтиво ответил один из парней.

– Да знаете ли вы, какого человека унизили?!

– Знаем, главаря преступной группировки.

– Вы что мелете?..

– Не пыли, Семен, – тихим голосом проговорил мужчина. – Ребятки перегнули палку. Завтра они в присутствии своего начальства передо мной извинятся.

– Нет, Рудольф! – загорячился Семен Максимович. – Я сейчас же вызову сюда прокурора!

– Не утруждайтесь. С минуты на минуту прокурор без вашего вызова появится здесь со следственной бригадой, – сказал парень.

Наступило гнетущее молчание. Длилось оно недолго. Будто в подтверждение слов парня, за дверью послышался топот поднимающихся по лестнице людей, и в какое-то мгновение просторную прихожую заполнили участники следственно-оперативной группы, среди которых Голубев увидел Бирюкова, Лимакина и подполковника Тарана. Возглавлявший группу городской прокурор, предварительно представившись обескураженному Семену Максимовичу, предъявил постановление на обыск квартиры.

Тот в ответ понуро склонил голову. Сразу же из числа соседей были приглашены понятые.

Скрупулезный до муторности обыск продолжался более часа. Прекратили его после того, как из-под одежды в платяном шкафу извлекли чертежный футляр, в котором покоился исправный карабин с оптическим прицелом. Лежало в футляре и разрешение, дающее Владимиру Семеновичу Гусянову право владеть нарезным оружием. По заключению эксперта-криминалиста, документ этот был поддельным. Еще при обыске нашли две пачки патронов к карабину, газовый пистолет, несколько упаковок с наркотиками, десяток одноразовых шприцев и толстую тетрадь, наполовину исписанную малограмотными сокращенными фразами, расшифровать которые могли, пожалуй, только эксперты-почерковеды.

После обыска квартиры провели осмотр гусяновского гаража, где, отсвечивая глянцем, стоял полностью исправный джип «мицубиси-паджеро». Ни в гараже, ни в машине ничего криминального не обнаружили.

ГЛАВА XVII

В работе следственно-оперативной группы горпрокуратуры принял участие сам Антон Бирюков. Оказавшиеся вроде бы не у дел следователь Лимакин и Слава Голубев после осмотра гаража, когда вся группа направилась в квартиру заканчивать юридические формальности, сели в прокурорские «жигули», стоявшие во дворе дома между милицейским УАЗом и пустующей «тойотой» Семена Максимовича.

– Лихо работают местные оперативники, – сказал Слава. – Я не успел глазом моргнуть, как они защелкнули наручники попытавшемуся улизнуть Рудольфу Молькину. За что его окольцевали «браслетами»?

– За снайперскую стрельбу, – ответил Лимакин.

– Падунского он застрелил?

– Кроме Падунского Рудольф отправил на тот свет двух вступивших с ним в конкуренцию уголовных авторитетов и спортивного босса, который попытался взять под свой контроль доходы фирмы «Кульбит».

– На чем засветился снайпер?

– На гильзах, оставленных на месте преступления. Имеет привычку сразу после выстрела передергивать затвор. Стреляная гильза при этом отлетает в сторону. Найти ее в чердачных сумерках, откуда предпочитал стрелять, не так просто. Да и искать в подобных случаях некогда. Надо побыстрее уносить ноги. Кстати, взятая у Ромки Удалого гильза по характерным особенностям бойка и другим признакам идентична тем гильзам, что обнаружены на чердаках. Значит, гражданин Молькин стрелял из карабина, хранившегося в платяном шкафу Володи Гусянова.

– Выходит, Вован соучастник Рудольфа?

– Вряд ли. Рудольф не настолько глуп, чтобы брать в соучастники деревенского оболтуса.

– Однако карабин отдал ему на хранение. И даже разрешение липовое на его имя смастерил.

– Володя вел себя в Кузнецке тише воды и ниже травы. Судимостей не имел. В сомнительных тусовках здесь не участвовал. Сын преуспевающего бизнесмена.

Поэтому у правоохранительных органов он был вне подозрений.

– Ну, Рудольф!.. А с виду – напуганный замухрышка.

– Оттого долго и не попадал в круг подозреваемых. Кто бы мог подумать, что такой тихий маленький человечек способен творить «великие» дела? Ромкина гильза подсказала, где надо искать карабин, и как только Семен Максимович с Молькиным после похорон сели в «тойоту», оперативники уже не выпускали их из вида.

– Значит, Рудольф предполагал, что в квартире Гусянова наверняка будет обыск, и хотел унести свой «инструмент»?

– Конечно. Если бы не твое присутствие в квартире, его взяли бы с поличным.

– Выходит, я помешал, – огорченно сказал Голубев.

– В какой-то степени – да. Но это теперь не так важно. Есть надежные свидетели, которые опознают «неприметного мужичка с чертежным футляром». А главное – установлена связь Молькина с семейством Гусяновых.

– Как похороны Вована прошли?

– Очень скромно. Без вошедшего ныне в моду церковного отпевания, без оркестра и без пышных венков. На удивление, даже в приличный костюм покойника не обрядили. Как был в камуфляже, так и лег в стандартный гроб, изготовленный фирмой «Кульбит» для малоимущих граждан.

– Народу много было?

– Только Семен Максимович с Рудольфом Молькиным да около десятка крутых кульбитовских парней.

– А Анна Сергеевна?..

– Мамаша покойного отсутствовала.

– Почему?! – удивился Слава.

– Загадка.

– Вот закручивают Гусяновы… Ну а по нашему делу что новенького?

Лимакин вздохнул:

– В принципе, только то, что наши предположения подтвердились заключениями экспертов. Моторное масло в машине Крупенина соответствует тем пробам, которые мы взяли у таверны и на раздоленских лугах. А обнаруженная на траве кровь по группе и резус-фактору аналогична крупенинской крови. Собственно, и сам Крупенин признался на допросе, что был с Гусяновым и что все произошло именно так, как мы предполагали.

– Кто же застрелил Вована?

– Какой-то мужик.

– Дураку понятно, что не баба. Точнее не сказал?

– К сожалению, говорит, что в сумерках не разглядел убийцу.

– Вот разиня! И зачем Падунский такого ротозея брал к себе в охрану?

– Теперь на этот вопрос никто не ответит.

– А жаль… – Голубев пересказал Лимакину содержание своего разговора с Ниной Николаевной. Чуть подумав, подытожил: – Из такого, как говорят картежники, расклада выходит, что «вражиной» Вована в Раздольном был Лизин братан Андрюха. Вероятнее всего, с ним Володя и встретился под покровом ночи, чтобы или деньгами задобрить, или собственноручно расправиться.

– У Андрея Удалого нет ружья, – возразил Лимакин.

– Мог взять у своего друга Богдана Куделькина. Чтобы не настораживать фермера, попросил ружьишко, конечно, не для разборки, а, скажем, пострелять на зорьке уток. Контроля за охотниками в Раздольном никакого нет, и Куделькин вряд ли отказал компаньону в таком пустяке. Логично?..

– Логично, Слава, но как это выяснить и доказать?

– Работать, Петя, надо.

Следователь улыбнулся:

– И начинать прежде всего с себя.

– Могу и я начать отработку такой версии. Потом совместно потянем этот воз. Интересно, оперативники Тарана что-нибудь узнали в банке «Лотос»?

– Вкладчиком этого банка является Семен Максимович Гусянов. В среду на прошлой неделе он получил там наличными тридцать пять миллионов. Судя по тому, что нам известно, двадцать из них отдал сыну, а какую-то сумму раздал в пятницу акционерам в качестве аванса.

– Неужели из своего кармана авансировал?

– Похоже, он и свои, и общественные деньги держит в одном «кармане», чтобы проценты погуще наваривались.

– Вот жулик! И уголовной ответственности за присвоение народных денег не боится.

– Если не боялся махинировать при жесткой партийной власти, то при нынешнем безвластии тем более осмелел. Нынче Семен Максимович чувствует себя, как прожорливая щука в богатом карасями водоеме.

– Откуда такая ненасытность?

– Все оттуда: «Если не сейчас, то когда?»

Неожиданно во двор въехала на большой скорости машина скорой помощи с включенной фиолетовой мигалкой. Надсадно визгнув тормозами, она, словно вкопанная, остановилась возле гусяновского подъезда. Торопливо выскочивший из машины молодой врач в белом халате и со служебным саквояжем в руке мигом скрылся в подъезде.

– Не у Гусянова ли что случилось? – настороженно спросил Слава. – Сходить посмотреть, что ли?..

– Сиди, не суетись, – сказал Лимакин. – Антон Игнатьевич там. После расскажет.

Минут через двадцать врач вернулся в машину, и «скорая», включив мигалку, умчалась. Еще через полчаса из подъезда вышли участники следственно-оперативной группы и стали усаживаться в восьмиместный милицейский УАЗ. Первым туда усадили Рудольфа Молькина, который по-прежнему находился в наручниках. Антон Бирюков, недолго поговорив с Тараном, пожал ему руку и сел за руль «жигулей». Вставляя ключ в замок зажигания, проговорил:

– Больше в Кузнецке нам делать нечего. Поедем домой. Завтра предстоит горячий день.

– А я предполагал, что ты меня здесь оставишь, – сказал следователь Лимакин. – Вдруг что-то новое по нашему делу появится…

– О всех новостях Таран немедленно мне сообщит.

– К кому «скорая» приезжала? – спросил Слава.

– К Семену Максимовичу, – ответил Бирюков.

– Что с ним?

– Выедем за город, тогда расскажу…

Городские улицы были плотно запружены встречными потоками автотранспорта. Поражало обилие импортных машин. Юркие малолитражки, прогонистые «мерседесы» и «ниссаны», туполобые богатыри-джипы, то и дело обгоняя друг друга, мчались с такой лихостью, будто их поджимал надвигающийся конец света. В столь впечатляющем «параде» заморской техники даже наиболее распространенные отечественные «жигули» проигрывали, что называется, по всем статьям.

На выезде из города у поста ГАИ, как и утром, омоновцы досматривали машины. Чтобы не терять время в очереди, пришлось Бирюкову вновь показывать прокурорское удостоверение. Когда наконец вырвались из городской сутолоки на асфальтированную трассу и сидевший за рулем «жигулей» Бирюков, расслабившись, откинулся на спинку сиденья, Голубев нетерпеливо спросил:

– Так что же, Игнатьич, случилось с Семеном Максимовичем?

– По заключению врача, у Семена Максимовича произошло кратковременное нарушение мозгового кровообращения, – ответил Антон. – Иначе говоря, микроинсульт.

– Внезапно потерял сознание или парализовало его?

– Нет. Пока дело касалось обыска квартиры и осмотра гаража, он хотя и был подавлен случившимся, но никаких признаков умственного «завихрения» не проявлял. Как только я заговорил с ним о гибели сына, взгляд его стал отрешенным, а речь превратилась в сумбурное бормотание, в котором с трудом можно было разобрать набор несвязных слов: невеста… зерно… мельница… деньги… много… смерть, смерть… Пришлось срочно вызвать «скорую», чтобы выяснить, не симулирует ли Семен Максимович? Обследование показало, что Гусянов на самом деле чуток «задвинулся». В возрасте Семена Максимовича, по мнению врача, при сильном нервном напряжении микроинсульты – явление не такое уж редкое. После укола он пришел в себя, однако, ссылаясь на сильную головную боль, от дачи показаний уклонился. Пообещал завтра приехать в прокуратуру и рассказать все, что знает.

– Приедет ли?

– Будем надеяться. Таран пообещал проконтролировать, чтобы он не сфокусничал.

– Хоть что-то сегодня Гусянов рассказал?

– Так себе, по мелочи. На вопрос – почему Анна Сергеевна не приехала хоронить сына? – ответил, что, узнав о трагедии, она слегла в предынфарктном состоянии. Ночью якобы к ней по «скорой» вызывали в Раздольное врача из райцентра… Надо будет это проверить.

– А почему сына по-человечески не обрядил в последний путь, не спрашивал?

– Спрашивал. Говорит, будто сын не признавал цивильные костюмы и предпочитал военную форму. К тому же, в связи с критическим здоровьем супруги было, дескать, не до обрядов. Ответ, прямо сказать, на тройку с минусом. Думается, причина сверхскромных похорон значительно серьезнее, чем объясняет ее Семен Максимович.

– По-моему, он просто пожадничал, – сказал следователь Лимакин.

– Возможно, – согласился Бирюков. – Но может быть и другое. Вроде бы злоба клокочет у него на сына. Словно тот своей смертью разрушил какие-то серьезные планы отца.

– Он же готовил Вована себе в преемники, а тот оказался шалопаем, – снова заговорил Слава.

– В таких случаях, когда дети не оправдывают ожиданий родителей, у последних обычно возникает досада за то, что где-то что-то упустили в воспитании. Семен же Максимович, как мне показалось, буквально пышет ненавистью.

– Сынок ведь двадцать миллионов отцовских денежек одним махом фукнул, – опять сказал Лимакин. – Жадный человек при таком разоре возненавидит кого хочешь. Не в этом ли истина?

– Возможно, в этом.

– Почему сомневаешься?

– Потому, что это всего лишь наши предположения. Доказательств же пока никаких нет.

– Что дальше будем делать?

– Искать корни преступления.

– Где?

– В Раздольном.

– Думаешь, они там?

– Больше им негде быть.

– Игнатьич, я полностью с тобой согласен, – подхватил Голубев. – Нина Николаевна поведала мне, что «вражиной» Вована был брат Лизы Удалой Андрей.

– Вот с него завтра и начнем, – сказал Бирюков. – Сейчас попутно заедем в Раздольное и вручим Андрею повестку, чтобы утром явился в прокуратуру.

– Может, сразу возьмем быка за рога?

– Дело слишком серьезное. Наскоком его не решить. Пусть Андрей ночью дома поразмышляет… – Бирюков, задумавшись, помолчал. – А фермера Куделькина пригласим на вторую половину дня.

– Не придумают они вдвоем за ночь «ход конем»?

– Шахматный конь тоже попадает в западню.

Голубев вздохнул:

– Как бы нам прорваться в «Белый дом» Гусяновых и потолковать с неразговорчивой Анной Сергеевной. Она наверняка многое знает.