Текст книги "Русские сказки, богатырские, народные"

Когда варяжский князь узнал, что одна любовь ко мне была причиной болезни Всемилы, как ревность его взошла на высочайшую степень, рассудок его оставил. Он забыв все мои к нему услуги, и презрев невинность мою, определил лишить меня жизни, через руки злых убийц в пути моем. Те были отправлены вдогонку посольству, и мой дорогой Прелимир едва не принял удар предназначенный мне. Защитники невинных – Небеса – спасли его. Убийцы не смогли догнать его до Киева и остановились ждать его на обратном пути. Прелимир справил порученное мне дело, под моим именем, с добрым успехом, и остался на некоторое время в Киеве, а обоз мой отпустил обратно. Щитоносец мой Витезелий ехал при нём в моей колеснице. Сходство лица его с моим обмануло убийц, и несчастный мой слуга принял определенную мне смерть от рук их, будучи прострелен двенадцатью стрелами, и прежде нежели прочие могли подать ему помощь, был лишен головы, которая и была привезена к Варяжскому Князю.

Добродетельные души хотя и бывают подвержены порокам; но сердца их всегда борются с страстями, и совесть мучит их внутренно. Так Варяжский Князь не мог без ужаса и крайней жалости взглянуть на мнимую мою, или лучше сказать, невинного Витезелия голову. Раскаяние вселилось в его душу. Он пребыл несколько дней в унынии, и велел эту голову зарыть в гробницах Княжеских. Если бы любовь к Всемиле не торжествовала над всеми его чувствами он бы не так скоро забыл смерть мою, как тогда ибо чрез неделю начал он с ещё большим усердием делать предложения о браке Всемиле.

Молодые годы скифской царевны помогли ей одолеть болезнь. Время, уменьшающее великие печали, и то, что она считала меня мертвым, и старания отца её, склонили её напоследок согласиться на требование варяжского князя. День их бракосочетания был назначен, всё к тому было приготовлено: игры, зрелища, битва со зверями; не доставало одних бойцов против других; ибо к тому употреблялись одни только осужденные на смерть. Вспомнили о Прелимире, и я вместо него был назначен сражаться с лютейшим гигантским бобром, приведенным от гор Уральских. Настал час веселия и моей казни. Игры начались; я, обнаженный до пояса с одним только щитом и саблею, был выведен внутрь ограды, где отправлялись такие кровопролитные забавы. Печаль отнявшая живость лица моего, не допускала никому узнать меня. Зверя выпустили, и ярость начинала уже блистать из раскаляющихся глаз его. Царь скифский и князь варяжский смотрели на меня с примечанием, и последний, казалось, желал победы не мне. Всемила не взирала на меня. Ужас принудил её отвернуться, от этого бесчеловечного зрелища. Если бы она ведала, кто предан на это растерзание. Все ожидают; зверь напрягается, чтоб прыгнув, пожрать меня. В это мгновение Прелимир прибыл из Киева. Он услышал молву в народе: – «Прелимир сражается с лютым бобром!» – Узнав, что под именем его выступает не кто иной, как я, он прибегает к царскому месту, пробивается сквозь народ, и вопиет к варяжскому князю:

– Постой, Государь! спаси невинного; я – Прелимир, а несчастный Светомил умирает за меня.

– Боги! что я вижу? – вскричал Князь, и со словом этим удивление и ужас пресекли речь его. Всемила при упоминании моего имени, обращает на меня взор, узнаёт меня, и падает без чувств в руки отца своего. Князь варяжский, добродетель которого пробудилась в тот час, увидев, что я жив, не зная, что начать, и кому подать помощь, мне или Всемиле, совсем смешался. Он забылся, бегал по стене ограды, и поскользнувшись на краю её, упал сам ко мне внутрь ограды, прежде нежели успели сберечь его. Бобр оставив меня, бросился на него с яростью. Отчаянный вопль взлетел от всех присутствовавших. Тысячи рук бросались на помощь, но ничто бы не успело; если б счастие не поспешило дать мне новые силы, видя его погибающего. Я подбежал, и единый мною произведенный удар разделил надвое страшную боброву голову. Вдруг смятение обращается в торжество, и народ посреди радости и удивления ожидает конца этому происшествию. Князь не получив вреда при своем падении, пришел в себя, встал на ноги, и видя во мне своего избавителя, не знал, что вообразить. Страх его сменился на изумление. Он возводил глаза свои, то на небо, то на меня. При этом я повергся к ногам его, и сказал: «Небо удерживает мою жизнь, тогда как я стараюсь её лишиться. Невинный Светомил, став несчастен и презрен от всех, не ищет возможности спасти себя. Когда я заслужил гнев твой, великий Государь, карай меня; и если я жизни моей оказал тебе какую-нибудь услугу, воздай мне за неё лишением мучительной жизни моей. Она мне несносна; но спаси Прелимира. Я один виновен, я принудил его уступить себе это место; а он усердствует тебе, исправляет порученное мне дело в Киеве… Я вижу его!… Он приехал, и конечно, исправил положенное, как верный раб. Все преступление его в том, что он друг мне.»

В это самое время Всемила пришла в себя, и трепеща при словах моих, обращала слезящиеся глаза на князя. Прелимир тут же поверг себя к ногам его. Князь варяжский долго был безмолвен и недвижим; но напоследок перешел в добродетельную кротость и умиление. Он поднял меня с земли, и обняв, сказал: «Великодушный Светомил! я прощаю Прелимира, и был бы очень счастлив, если бы и ты простил меня, и забыл мою неблагодарность, и несправедливые против тебя поступки. Возврати мне моего друга, как я возвращаю ему любезную его Всемилу. Это самое малое, чем могу я поправить моё несправедливое против тебя обращение. Ты столь же добродетелен, сколько я злобен. Я старался отнять жизнь твою; а ты не желал принести её в жертву моего спасения. Живи, великодушный Светомил, со своею добродетельною невестою, чтоб я из примера вашего познал мои несовершенства, и каялся о моих пороках… А ты, о владетель сарматов! – продолжал князь к царю скифскому, – будь свидетелем моего исправления. Я уступаю Светомилу дочь твою и мою корону. Пусть владеет он варягами, и исправит мои погрешности своею кротостью, а я скроюсь от света, на который стыжусь взирать, подвергнув себя столь великому сраму».

После этого он поспешно пошел во дворец. Принесли мои одежды, и я покрыв наготу мою, проследовал с прочими в княжеские чертоги. Торжество остановилось.

Слова варяжского князя, которые слышал весь народ, держали всех между чувствами ужаса и изумления. Все ожидали конца столь чудному происшествию. Князь удалился во внутренние покои, и через час вынес оттуда написанное завещание об утверждении меня на Варяжском престоле. Сколько я не отговаривался в принятии этого, и сколько ни увещевал оставить отчаянное его намерение; он пребывал непреклонен, и хотел идти в удаленную пустыню. Я лобызал его ноги, и со слезами удерживал его; но он решился уже единожды. Но как уже хотел шествовать вон из Варягии: в то время в смятении волнующаяся его кровь учинила ему жестокую горячку. Во время болезни его не отходил я от него ни на минуту, и утешал его всеми силами. «Оставь меня, дражайший Светомил, – говорил мне неоднократно князь варяжский; – я недостоин такого обо мне попечения. Беззлобие и усердие твое меня мучат. Дай, Небо, чтобы смерть моя скорее закрыла стыд мой, и раскаяние загладило грехи мои.» – Через девять дней он скончался к крайнему моему сожалению, на руках моих. Всякий отдавал ему справедливость, что он был монарх совершенный; ибо многие государи погрешают, но ни один из них не выказывает столь истинного раскаяния.

Я принял престол, будучи признанным всеми варягами за законного их государя. Друг мой Прелимир получил от меня мое прежнее место и имение. Он стал вторым лицом в стране, и остался, (что редко) другом своему государю.

Первым моим делом было отдать последний долг покойному князю. Он был погребен с пристойными обрядами, и с горчайшими моими слезами. Потом торжественный брак увенчал мои и Всемилины желания, связав нас навеки неразрывными цепями. По отправлении свадебных веселостей, проводил я тестя моего с честью в Сарматию, и жил в совершенном удовольствии, вкушая спокойную жизнь во объятиях дорогой моей супруги. Я облегчил государственные подати, прибавил жалованья войску, и властвуя правосудно и кротко, был любим от первого до последнего из моих подданных.

Год прошел моей жизни, и после определил я отмстить неправедному хищнику престола деда моего, и присовокупить к Варягии чешские земли. Я не хотел доверить моего войска никому иному, и выступил сам, поручив правление княжеством любезной моей Всемиле. О! Если бы не предпринял я этого злосчастного похода: дни мои текли бы в радости, и не нес бы я теперь столь жестоких мук! Но можно ли быть чему иному, кроме назначенного жестокой моей судьбой!

Дабы не войти в скучные мелочи, не стану я описывать успехов моего оружия; а скажу коротко: я вступил в Чехию и обнародовал указ с доказательством, что я законный их наследник. Это привлекло большую половину чехов на мою сторону. Осталась малая часть войска, которое я вступив с ним в сражение, разбил, и сам похититель престола остался в числе убитых. Я был признан всеми за законного государя, и коронован. Я основал порядок, и отвратив все опутавшие народ налоги наложенные в период правления тирана, оставил я друга моего Прелимира там правителем, и выступил обратно в Варягию. Уже был я под стенами моей столицы, и ни о чем больше не помышлял, как броситься во объятия моей супруги, и вручая ей скипетр Чешский, сообщить ей туже радость, каковую сам ощущал в свидании. Но, о ужасный час! о неожидаемое злоключение! Для чего не окончил я тогда жизнь мою? Сердце мое не сносило бы таких томлений.

Вообразите мой ужас, когда я войдя в мои покои, увидел человека во всем на меня похожего, и сидящего под моим именем с моею женою! Гнев овладел мною столько же, как и удивление.

– Кто бы ты ни был, злой волшебник, – вскричал я, – погибнешь от руки моей! Злодеяние твое не останется без мести. Всей крови мало смыть стыд мне нанесенный. Умри, мерзкий!..

С этими словами я выхватил мою саблю, и с яростью бросился на него. Сколь же усугубился мой ужас, когда волшебник исчез! Происшествие это так меня смутило, что я стал недвижим. Всемила не меньше моего была поражена таким сверхъестественным случаем.

– О боги, – возопила она, – защитите мою невинность! – С этими словами она упала в обморок. Несколько успокоясь, и придя от ярости в страх, толковал я различно мое приключение; но ни одно рассуждение не сказало мне, чтобы я не был несчастлив. Я спрашивал у моих придворных, кто тот похожий на меня человек, и каким образом заступил он мое место. Они ответствовали мне в трепете, что ни о чем таком не знают, и никого похожего на меня не видывали. Жена моя придя в себя, подтвердила, что глаза мои не ошиблись. Она рассказывала следующее:

– Получив известие о приближении твоем к нашей столице, ждала я тебя каждую минуту, и вчера увидела вошедшего в мою спальню. Я обрадовалась и спрашивала: «Как ты столь тайно приехал, что никто не знал о твоем прибытии?» Ты отвечал мне, что любовь твоя ко мне вложила в мысль нечаянным приходом доставить мне больше удовольствия в нашем свидании. Ты уведомил меня о завоевании Чешского государства, и обо всем случившимся с тобою во время разлуки. Ты провел со мною всю ночь, и я дивилась, что за все это время ты не оказал мне ни малейшей ласки, как ты ласкал меня обыкновенно. Нынешним днем ты просил меня, чтобы я никогда более не носила талисмана, наложенного мне на шею при самом моем рождении; и как я в угоду тебе хотела его снять, и подать тебе: в это самое время вошел другой человек, столь с тобою схожий, как две капли воды между собою. Сколь я ужаснулась этому происшествию, свидетельствует тебе мой обморок, по прошествии которого увидела я тебя одного. Вспоминая же другого исчезнувшего, я понимаю, что какой-нибудь злобный волшебник хотел погубить меня, приведя добродетель мою во искушение; но благодарю Небо, защитившее мою невинность. Знаю теперь, для чего он просил меня снять талисман мой. Тот ему препятствовал ко мне приближаться. Но что мне теперь делать, если он опять появится? Как могу я различить вас? О сколь я несчастлива! И когда почитаю чистоту и верность мою к тебе, дороже моей жизни, то смерть избавит меня от стыда, если удастся ему обмануть меня. Если ты меня любишь, так спаси меня тем, что не прикасайся мне, пока судьба не назначит прекратить наши несчастья. Это единый способ отвратить злоумышление волшебника.

Потом она залилась слезами, и я присоединил к ним мои, оплакивая жестокую нашу участь. В то самое время увидели мы этого волшебника, идущего к нам в моем образе, который он, оставив, принял свой обыкновенный. Смерть изображается не столь бледною и сухою, каков был он. Словом, всё, что может быть ужасного, соединилось в лице его, и во всех частях тела. При взгляде на него мы затряслись, и сабля выпала из рук моих.

– Не думай, жестокая, – говорил он Всемиле, – чтобы я не удовлетворил мои желания! Когда ты отвратила мою выдумку, не сняв талисмана; я получу от тебя моей властью то, на что ты не соглашаешься по своей воле… А ты, Светомил! довольно дерзок был обнажить на меня саблю. Я накажу тебя за это тем, что ты вечно не увидишь своей супруги. Я унесу её туда, куда ты дойти не можешь, и где никто любви моей не воспрепятствует… Но я еще столь великодушен, что о тебе жалею. Если ты склонишься на то, чтоб Всемила ответствовала моей страсти, то она останется с тобою, и ты всё получишь от моей власти. Я возведу тебя на верх счастья, каковое смертный едва ли сможет иметь.

Слова эти привели меня в отчаянную свирепость. Я схватил мою саблю, и бросился на него, чтобы его изрубить, произнося ему проклятия. Он тому лишь смеялся, и дунув на меня, учинил меня неподвижным.

– Оставайся же один, – сказал он; – когда не хотел ты удержать при себе Всемилу. – С этими словами он, схватив её в свои руки, стал невидим. Я же был настолько поражен, что без чувств упал на пол. И хотя по прошествии нескольких часов, я пришел в память; но только затем, чтобы сносить лютейшие мучения, каковые есть жесточайшие в мире казни.

Придя несколько в себя от великой тоски, положил я идти искать мою супругу, и освободить ее, или самому погибнуть. На этот случай я препоручил правление великим государственным советникам, вышел один из дворца моего столь тайно, что никто о том не знал, и обратил путь мой, куда вела меня несчастная моя судьбина.

– О небеса! – воскликнул я, – какое мое пред вами преступление, что изобрели вы столь жестокий способ в мое наказание? Когда я виновен – карайте меня одного; но за что страдает невинная моя супруга? Ах! как я воображу все те мучения, кои сносит она в руках варвара! Присутствие злобного волшебника ежечасно усугубляет её страдания. Возвратите её, или прекратите через смерть моё томление. Сократите время моей казни, переносить которого я не в силах.

Утомясь от продолжения путешествия чрез целые сутки без отдыха, сел я отдохнуть под тенью лесной чащи; где, углубившись в собственное горе, я пребывал в забытьи, как вдруг услышал голос, назвавший меня по имени. Я взглянул, но с чем сравнить ту радость, когда узрел я пред собою стоящего старика, почтенного по виду, держащего за руку мою супругу.

– Светомил! – сказал он мне, – я возвращаю тебе Всемилу. Благодари небо, и надейся, что доколе живет каббалист Падманаб, злой чародей Рукман её у тебя не похитит.

Я бросился к ногам его; но тот стал невидим, и не дал мне изъяснить мою к нему благодарность. После этого предались мы с женой радостному восторгу. Мы заключили друг друга в объятия, и проливая умильные слезы, долго не могли промолвить ни слова. Потом спросил я о случившемся с нею со времени её похищения; на что она мне рассказала:

Когда была она схвачена Рукманом, то упала в обморок и очнулась не раньше, как увидев себя на пустом острове. Что чародей тот делал ей усиленные предложения о согласии на его постыдные желания. Что она тому всеми силами противилась, и старалась подвигнуть его к жалости. Что он тому смеялся, и хотел употребить насилие; но великий каббалист Падманаб, представьте себе, пролетавший тут, дунул на него, и поверг его тем безчувственным на землю; а её схватив в охапку, в одну минуту принес по воздуху ко мне.

Не возможно описать благодарность, каковую воссылал я этому моему благодетелю, равно как и удовольствие моё видеть Всемилу в безопасности. Мы обратили путь наш к столице, и, поскольку шли пешими близ морского берега, то на нас напали разбойники, приставшие к берегу в том самом месте. Мы не могли усмотреть их прежде, как уже увидя себя в руках их. Они потащили нас в своё судно. Тщетно объявлял я им о моем достоинстве. Ничто не помогало; злодеи не внимая словам моим, отвалили от берега. Красота Всемилы возымела своё действие над сердцем разбойничьего начальника. Это было причиной того, что была она отведена в его покои; а я был заперт к прочим невольникам, коих обоего пола на судне том было не мало. Злодеи не внимали слезам моей супруги, с которыми она просила, чтоб её со мною, так как с мужем, не разлучили; но этим учинила только то, что меня заковали и заключили в самое мрачное место на дне корабля.

Между тем, как я страдал о моем злополучии, а больше о насилии над моей супругой, небо готовило казнь злодеям, а мне – новые мучения. Пленники составили заговор, чтоб ночью разломать дверь своего заточения, и напав на сонных бандитов, освободиться. Это удалось им тем благополучнее, что разбойники с вечера перепились все допьяна. Пленные разломали двери, и покрав у сонных оружие, большую часть злодеев изрубили, прежде чем прочие успели стать к обороне. Тогда началось великое кроволитие; но злодеи не долго могли устоять, против превосходящего числа на них вооружившихся. Они все заплатили жизнью свои беззакония, исключая одного атамана, который видя свою погибель, и пользуясь смятением, с четырьмя гребцами, моею супругою, и двумя другими невольницами, сев в лодку, уехал. Эту жестокую весть узнал я по моем освобождении. Печаль моя усугубилась, и рассудок едва достаточен был, чтобы удержать меня от самоубийства. Отчаяние мое довело бы меня до всего; если бы я не помнил насколько важна помощь моя супруге моей. Я открыл пред всеми моё злополучие и состояние мое. По счастию большая часть из плененных были варягами, и таких, которые меня ранее видали. Они бросились к ногам моим, признав во мне своего государя, радуясь, что меня избавили, и препоручили корабль моему руководству. Первым делом я приказал обратить паруса в погоню за похитителем моей супруги. Мне не было нужды понуждать моих варягов. Усердие послужило вождем этой погони. В десять часов догнали мы того злодея, и были уже настолько близко, что могли слышать речь его.

– Оставьте меня, – кричал он, – или навеки лишитесь той особы, ради коей за мной гонитесь!

– Нет злодей, – отвечал я, – мучительная казнь заплатит тебе за твоё преступление!

Я приказал прибавить парусов, и злодей был уже почти в руках моих. Но, о ужасное происшествие! Варварская душа эта, исполнясь ярости и отчаяния пред своею погибелью, свершила узел своих беззаконий. Он извел мою супругу, и на глазах моих отсек ей голову. Я не могу напомнить, насколько был я тем поражен! Я лишился чувств, и стоя на краю корабля, упал в море. Отчаянный крик раздался среди моих поданных. Всякий бросался оказать мне помощь, но без пользы, у них не было лодки. И сам корабль то в самое мгновение наскочил на скрытый в море камень, и разбился в щепы. Этот несчастный случай доставил злодею способ удалиться и заставил каждого позаботиться о спасении собственной жизни. Я не знаю, как я в беспамятстве ухватился за обломок мачты, и помню только, что опамятовавшись, лежал с ним, выкинутый на песок морского берега бившими в него волнами. «О небо! – вопил я, снедаемый тоскою, – на что удерживаешь ты несносный век мой? Не могло ли ты удовольствовать мщение свое, сокрыв меня в водах сих? Увы! Я не видел бы моего несчастия. Зачем глаза мои не закрыты смертным мраком? На то ли я зрю свет, чтоб отображались в нём мои злополучия, и обращали бы каждую минуту злополучной моей жизни в лютейшее страдание? Чего мне ждать осталось. Я жил для Всемилы! Её нет, и я умру, и соединюсь с нею! – Сказав это, я хотел было броситься опять в море; но рок не определил еще конца моей несносной жизни. Я остановился на последней ступени, увидев приближающуюся лодку. Смутные мои взоры означили на ней злобного убийцу моей любимой супруги. Я весь затрепетал, и забыв мое намерение, исполнился гнева. Сабля, с которою я за ним гнался, была еще при мне. Я обнажил её, и побежал к месту, где он вылез на землю с четырьмя своими товарищами. «Благодарю, о небо!» – кричал я, приближаясь к нему, – что жизнь моя удержана для принесения твоей в жертву тени моей супруги. О тень дорогая! Насыти свое мщение мерзкою сей кровию!» – Со словом этим я изрубил убийцу, прежде чем ему можно было укрыться моих ударов. Двое из прочих разбойников, также пали к ногам моим, пока остальных двое извлекли оружие для обороны. Они напали на меня как разъяренные звери, и слабость моя была причиною того, что я получил от них больше двадцати ран, и пал без чувств на землю. Злодеи не оставили б изрубить меня в куски, если бы несколько рыбаков не подоспели ко мне на помощь и не принудили их, оставив меня, удалиться в море. Добросердечные эти люди из сожаления взяли меня, и отнесли в свою деревушку; где постарались о моем исцелении настолько, что в один месяц я был совсем здоров. Печаль, мною владеющая, отображалась на лице моем, и принуждала благодетелей моих выспрашивать, как о причине её, так и о моем состоянии. Но я скрывал от них мое имя, и сказал им, что я новгородский купец, ограбленный разбойниками, и лишившийся жены при нападении этих злодеев. Они довольны были моим известием, и старались всячески утешать меня, сказывая, что отсюда я по морскому берегу смогу могу пройти в свое отечество; ибо оно не очень далеко от земли их, которая называется Поруссия.

Ничто не могло истребить тоски из моего сердца. Она пребывала в груди моей, и текущее время, вместо, чтобы уменьшать её, несло мне новые муки. Полгода прожил я у рыбаков, и помогал трудам их моими руками. Наконец мне наскучила столь простая жизнь, и я пожелал уединиться. Я оставил рыбаков и пошел искать себе места в пустыне. Шествуя к странам Польским, остановился я при подошве горы у источника, и сев под тенью растущих в округе деревьев, подкреплял ослабшие силы пищей. Жалующийся голос женщины пронзил слух мой. Я обратил внимание и попытался разобрать произносимые ею слова… Но помыслите об удивлении моем, когда я услышал неоднократно повторяемое имя Светомил! Робость овладела мною в час тот. Сердце затрепетало, и я не мог понять, что бы это значило. Мне воображались разные льстящие надежды; но те сами собою опровергались, и приводили меня лишь в смущение. «Кому знать меня здесь?» – думал я; но может быть и кто-нибудь иной равного имени упоминается ею. Однако я встал, и шел посмотреть на человека, который говорил. Я приблизился; но едва не умер, увидев в женщине, лежащей в разодранном платье мою супругу. Мне представилось, что я вижу тень её; ибо считал её мертвою. Она возвела взор.

– Боги!.. Мой дорогой супруг! – вскричала она, и чувства её оставили. Я окаменел на месте, и когда охладевшая кровь вновь пришла в свое движение, в то же мгновение она была уже заключена в моих трепещущих объятиях. Тогда руки мои ощущали, что не тень объемлют; но и глаза уверились, чтоб то была супруга моя. Новое смущение, робость, удивление и надежда. Я разбирал черты лица её, и познавал мою Всемилу. Между тем она пришла в себя, и открыла глаза, чтоб уверить меня в моем благополучии.

– Ах! – Светомил, сказала она, – каким чудным образом нахожу я тебя. Теперь беды мои окончились. – Несчастный человек на всякий предмет полагает надежду; но я еще сомневался, и не верил глазам своим. Однако ж я схватил её и сжал в моих объятиях еще крепче, и соединяя свои радостные слезы с текущими из глаз её, произносил:

– Ах, Всемила! Уверь меня, тебя ли я вижу? Жива ли ты, или только дух твой мечтается предо мною? Не чудо ли делают небеса, в мое утешение, воскресив тебя? Не твою ли голову видел я отсеченную рукою варварского мучителя?

– Ах! Любезной Светомил, – отвечала она, – я жива, глаза твои в смерти моей обманулись; но не ты ли утонул, на глазах моих упав в море? Объясни мне, как ты остался жив? – Такие вопросы радостного восторга, и нежнейшие ласки, продержали нас несколько часов. Потом я рассказал ей всё, со мною случившееся; а она объяснила мне, что произошло с нею, со времени нашего разлучения, в следующих словах. «Когда тебя заключили в оковы, и я осталась в руках мерзкого видом и делами разбойника: отчаяние умножало тоску мою тем больше, что варвар склонял меня к удовлетворению постыдного своего желания. Я противилась ему, и заключила в ту же минуту, что если он вздумает употребить насилие, умертвить себя, желая лучше окончить жизнь мою, нежели потерять честь свою, и тебе против воли учиниться неверною. Опасность моя умножилась, когда разбойники перепились пьяны; но в то время увидела я освободившихся невольников, побивающих своих злодеев. Я видела и тебя в том же числе; а это усугубляло горе моё посреди надежды и избавления. Опасность твоей жизни рвала на части моё сердце. В таком замешательстве увидела я вошедшего главаря пиратов с двумя из его подчиненных, которые схватив меня, отнесли в лодку, и пользуясь замешательством удалились от корабля. Я почти пришла в беспамятство, и очнувшись увидела гонящийся за нами корабль. Злодей тот час же скинул с меня мое платье, и одел во него одну из похищенных невольниц, а в её платье одел меня. Надежда об избавлении увеличилась во мне, когда я увидела тебя стоящего на краю корабля. Разбойник, видя погибель свою, бледнел и кричал, что он умертвит меня, если вы продолжите за ним гнаться. Но услышав противный ответ выхватил саблю и отрубил голову одетой в моё платье невольнице. Может быть, и я получила бы ту же судьбу; но увидев, что ты бросился в море, лишилась чувств. Обморок мой был столь силен, что они сочли меня за мертвую. Крушение захваченного вами корабля, доставило пирату безопасность. Он удалился, и не оказал помощи никому из утопающих. Между тем восставшая буря бросала волнами лодку нашу с такими ударами, что те возвратили мне чувство. Но придя в себя, ощущала я и величину мук моих. Почитая тебя погибшим, дошла я до такой степени отчаяния, что пользуясь попечением, которое имели разбойники о сохранении собственной жизни, бросилась в море. Небо сохраняющее меня для тебя, спасло и от утопления. Я опамятовалась, уже лёжа на морском берегу. Не стану тебя изъяснять мою горесть. Оная была столь же велика, сколь я люблю тебя. Считая, что я тебя лишена, роптала я на судьбу, за чем оставила она мне жизнь, и в отчаянии, конечно бы, лишила себя её, если бы надежда не влагала в мысли мои рассуждения, что может быть ты также спасся, как и я. Такие размышления хотя не истребили моей печали; но удерживали меня от самоубийства. Я прошла несколько сот верст по берегу моря, наведываясь, не выкинуло ли на землю тела твоего, или не спасся ли ты от утопления; но не могла получить ни малейшего о том известия. Напоследок обратила я путь мой к Варягии, думая, не сыщу ли тебя там. Я дошла благополучно до этого места, питаясь подаянием добросердечных людей. Небо сжалившееся над моими мучениями, возвратило мне тебя, дорогой супруг. С тобой я забываю все претерпенныя мною томления и горести»

Этим окончила она рассказ о своих приключениях, и мы предались всей той радости, каковую могло принести нам невоображаемое наше соединение. Мы отправились в Варягию, и, претерпев беспокойный путь, дошли благополучно в нашу столицу, к неописуемой радости наших подданных. Я опять вступил в правление, и через два года, проводя спокойную жизнь, забывал уже прошедшие бедствия. Но приближалось время бесконечной моей пагубы. В один день, когда я сидел со Всемилой, предстал перед нами злобный чародей Рукман. Явление это не предвещало нам ничего доброго. Кровь оледенела в наших жилах, и мы затрепетали слыша от него следующее: «Вы, недостойные люди, были причиною моего несчастья. За вас я много пострадал от Падманаба. Но он уже в моих руках и власть его миновала. Вы получите достойное наказание по мере того, что я сносил за вас»

Мы пали к ногам его, и старались слезами испросить помилование; но ничто не действовало. Жалость была неизвестна варварскому его сердцу. Он схватил нас и в одну минуту перенес в этот проклятый замок. Тут, опустившись, говорил он нам: «Еще остается вам средство избавиться от висящего над головами вашими наказания; если Всемила согласиться любить меня». Но поскольку она отвечала, что лучше умереть, чем это исполнить; он рассвирепел как зверь. Глаза его засверкали огнем, а из рта забрызгала пена. Мы, полумертвые, слышали читемые им чародейские заклинания, и по окончании их, смертная бледность покрыла Всемилу. Она пришла в полное беспамятство, в коем вы до сих пор её видите. Я узрел себя нового, превращенного в полжелезного человека. «Вы пребудете вечно в таком состоянии, – говорил Рукман. – Всемила, презревшая мою любовь к себе, не увидит приятного для неё лица твоего; а ты будешь вечно видеть её в мертвом образе, и не сходя с места, терзаться томлением, взирая на её бесчувствие, и голодом, но не сможешь умереть. Не думаю, чтобы кто-либо избавил вас от моего заклятия. Дойти сюда не сможет никто, кроме Падманаба, которому замок этот некогда принадлежал, но и тот несчастен не меньше вашего». – Сказав это, он исчез; и я уже целый год страдаю всеми мучениями, которые он мне назначил. Всемила пребывает в одном и том же состоянии, и я не думал чтоб кто мог дойти сюда. Но если вы смогли пресечь препоны к достижению этого зачарованного места: то надежда моя увеличивается. Ах! Если бы вы возвратили нам прежнюю нашу спокойную жизнь; какую могли бы мы принести вам благодарность, великодушный Гассан! Но если вы не в силах стать против Рукмана: то спасайте себя, и не терпите бедствий ради нас». —