Текст книги "Тайны сибирских алмазов"

23. Ночные хлопоты Игоря. Толстуха Ольга – самая покладистая из приисковых блядей. Новый комендант. Совещание. Идти на шахту надо немедля!

Ну, а что же делает сейчас Игорь Беляевский? Чем же он-то занимается? Или, может, ничем? Может, просто – спит? Время ведь уже позднее…

Но нет, спать он не мог и покоя в душе его не было.

В ночь на четырнадцатое мая Интеллигент на работу не выехал, – заявил, что машина неисправна и нуждается в небольшом ремонте. И начал копаться в моторе… А когда люди разъехались, разошлись, и гараж опустел, он подкинул в печку дровишек. Водрузил на плиту ведро с водой. И старательно стал промывать крутым кипятком номерные таблички своего грузовика.

Он поступил так не зря, не случайно…

Ведь обычно, когда происходил обмен машинами, он не заменял старые таблички – на новые, а попросту перекрашивал номера!

Для этого совсем немного требовалось. Достаточно было восьмерку превратить в тройку, а единицу – в семерку… (И потому Игорь специально держал в машине, в холщовой сумке с инструментами, две баночки с черной и белой, быстросохнущей краской.) А едва лишь наступало время возвращения в поселок, – таблички протирались специальным химическим раствором. И, в общем, дело это было верное, очень простое… Но теперь пришла пора заметать следы.

Человек с большим жизненным опытом, Игорь всегда был готов к худшему. Он знал, что одним из главных законов бытия является так называемый «закон тельняшки», – то есть такой, когда белые полосы чередуются с черными… Причем черных полос, как правило, больше!

И он вполне резонно предположил, что милиция может вдруг заинтересоваться шоферами… Ну, а если это случится и дело дойдет до серьезного следствия, то экспертиза, конечно, легко сумеет обнаружить на номерных табличках микроскопические частицы краски. А также – и следы растворителя.

Значит, надо все хорошенько промыть, – решил Игорь, – а заодно и избавиться от предметов, связанных с этой аферой. От баночек с красками, от кистей и тряпок. И лучше всего их сжечь здесь же, в печке.

В гараже Игорь проторчал часа три. Сделал все, что надо. И ушел, когда огонь в печи полностью прогорел.

Заперев снаружи дверь гаража, он немного постоял, осматриваясь и вдыхая всей грудь свежий влажный воздух, пропитанный горьковатым запахом лиственничной хвои… Поселок спал. Его окружала предрассветная мгла, но была она уже не прежней – черной и непроницаемой – а какой-то белесой, пастелевой.

И сквозь эту пастель, сквозь клубы поднимающегося тумана, просвечивали редкие, неяркие, словно размытые огоньки.

Эх, черт, напиться бы сейчас, – подумал Игорь, – зайти бы к кому-нибудь… Но – к кому? Наверное, у одной только Ольги и можно еще раздобыть водочку. Она же – птица ночная!

И он торопливо пошагал к манящим, подмигивающим огонькам.

Это было в тот самый час, когда вдали, на болотах, Малыш и Портвейн вели разговор об Иосифе Сталине.

* * *

Ольга, ночная эта птица, действительно еще не спала. Но встретила она Интеллигента как-то неприветливо. Как-то очень уж сдержанно.

И это было тем более странно, что обычно Ольга славилась веселым своим характером. Она не отказывала никому! (Среди приисковых блядей эта была – самая добрая, самая покладистая…) А к Игорю она всегда проявляла особое расположение.

Они познакомились давно, сразу же по приезде Интеллигента на прииск… В первый же вечер, в местной столовой, Игорь обратил внимание на пышную, розовощекую буфетчицу, с грудью столь великой, что казалось даже странным, как можно таскать такую тяжесть? Но ничего, она таскала и, судя по всему, с удовольствием! И вообще, была шустра, проворна, и беспрерывно улыбалась. Причем улыбка у нее была широкая, ясная, обнажающая все десны. И понаблюдав за ней некоторое время, Игорь сказал, обращаясь к парням, сидевшим рядом, за общим длинным столом:

– Забавная бабеночка… Интересно, сколько ж в ней весу?

– Да наверное, полтонны, – сказал один, – если ее развести пожиже – на весь прииск хватит.

А другой сейчас же добавил:

– Ее и так хватает – на весь прииск. Наша толстуха – девочка безотказная.

– И между прочим, она дома подторговывает еще водочкой, – встрял в разговор третий. – Захочешь выпить – чеши прямо к ней! В любое время! Ольга – птица ночная…

– Значит, она живет одна? – пробормотал Игорь.

– Это как понимать – одна? – усмехнулся первый.

– Ну, то есть, – незамужняя?

– Незамужняя – это точно. И, главное, за постель она – не берет, ты понял? В общем, не настаивает… Понял? Гроши требует только за водку.

– Но тут уж надо платить сразу, без фокусов, – строго сказал второй, – согласно таксе.

– И какая же у нее такса? – полюбопытствовал Игорь.

– Да немалая, – пояснил третий, – в пять раз выше казенной. Но, если вдуматься, – не жалко. Ведь в придачу к этой водке, сколько добра дается почти даром! Ты посмотри, какие у нее сиськи! Ты только глянь! На одну можно лечь, а другой – накрыться, как одеялом…

Когда ужин кончился, Игорь подошел к буфету и разговорился с улыбчивой толстухой. Сказал, что хотел бы приобрести несколько бутылок… И та очень просто, толково, разъяснила, – каков ее адрес, и когда ее лучше всего застать дома.

И первую свою ночь на прииске Радужный Игорь провел по-барски, на мягкой постели, на чистых простынях.

Его согревало роскошное олино тело – большое, податливое, доброе… И почему-то снилось ему в ту ночь давно позабытое детство.

Расставаясь с ним под утро, Ольга сказала:

– Вообще-то я никого на ночь не оставляю. У меня правило: зашел, получил, что надо – и отваливай!… Но ты какой-то особый. Грустный. Вроде бы и гордый, и несчастный… Таких, как ты, бабы обычно любят, жалеют.

– Ну, так и люби меня, – сказал Игорь.

– Посмотрим, – ответила она, сонно и снисходительно, – поглядим. Время покажет.

И время показало. Они стали хорошими друзьями. Игорь всегда находил здесь теплый прием. Но вот теперь она стояла в дверях, загораживая вход. И зябко куталась в шерстяную, наброшенную на плечи шаль. И говорила – хмуро и озабоченно:

– Нет, нет, миленький. Сейчас я, право же, ничего не могу тебе дать… Тем более – водки! Я все бутылки убрала из дому. Никакой торговли нету… Ах, тут такие дела начинаются!

– Какие дела?

– Лучше и не спрашивай.

– Но все-таки? Объясни! И кстати, почему ты меня держишь на улице?

– Да у меня там, понимаешь ли, люди.

– Ну, вот, – с обидой проговорил Игорь, – а говоришь: нет никакой торговли…

– Так это вовсе не клиенты, – улыбнулась вдруг она, – ты не ревнуй. Это – из моей столовой. Думаешь, я одна торговала? Нас много. И все теперь в панике.

– Но что же, черт возьми, случилось?

Ольга быстро обернулась – глянула назад. И потом, аккуратно притворив дверь:

– Часа три назад на прииск прибыл самолет из Якутска. И в нем – полно всяких начальничков. Разные ревизоры, контролеры, следователи… Ты разве не слышал об этом?

– Н-нет… Я же все время в гараже возился. Ну и что дальше?

– Они теперь разбрелись повсюду; суетятся, чего-то вынюхивают…

– Но никаких арестов пока еще не было?

– Арестов-то не было, но кое-кого уже потревожили.

– Кого, например?

– Одного шофера – Федю Сокова. У него кличка Козел. Да ты его, по-моему, знаешь. Он иногда работал ведь и для нас – привозил кое-какие левые товары с главной базы. И на нашей коммерции он, в общем, подшибал неплохо…

– Ты говоришь – потревожили… Это как же понимать? К нему приходили домой?

– Наоборот – вызывали. К новому коменданту!

– Тебе кто об этом рассказал? Сам Козел?

– Конечно.

– А где он сейчас?

– На трассе… Где-то ездит…

– Значит, вызывали к коменданту, – медленно, задумчиво пробормотал Игорь.

– В комендатуре, между прочим, находился также и капитан Самсонов, – добавила Ольга. – И еще кто-то… Много людей интересуются нынче Козлом. Ох, много!

– Но чего они, собственно, хотели? О чем расспрашивали?

– Да кто их поймет? Расспрашивали о том, как он сейчас живет, как работает. И, кроме того, интересовались его прошлым.

– Откуда такая забота?

– Вот эта забота и пугает. – Ольга зябким движением поправила на груди концы мохнатой своей шали. – У Федора, понимаешь ли, хвост замаранный. Он же в прошлом судился, сидел!

– Сидел? – нахмурился Игорь, – постой, как так? Насколько я знаю, те, кто когда-то сидели в лагерях, на «алмазную трассу» не допускаются… Меня, например, не допустили.

– Козел как-то сумел скрыть свою судимость, – пояснила Ольга. – Но вот теперь мусора, видать, докопались…

Игорь почувствовал при этих словах, как по спине его прошел холодок. Если уж милиция заинтересовалась старыми делами Козла – ей не так-то уж трудно будет добраться и до новых… Ведь не случайно же в комендатуре находился сам Самсонов!

И весьма возможно, что «серьезное следствие» – то самое, о коем он, Игорь, думал недавно, возясь в гараже, – оно уже началось. Все-таки началось!

– Началось! – повторил он вслух эту мысль. И сейчас же Ольга спросила:

– Что началось? Ты о чем?

– Да так… – он махнул рукой, – это неважно… В общем, принять меня ты сейчас не можешь?

– Нет, миленький, нет, – сказала Ольга. – И ты прости, я пойду… Меня же ждут! А ночь уже на исходе.

И потом, вполоборота, – взявшись за ручку двери:

– А с тобой, – сказала ласково, – мы завтра увидимся. Ладно?

Дверь за ней захлопнулась. Интеллигент остался один в ночи. И это было то самое время, когда вдали, на болотах, Малыш и Портвейн покончили с болтовней – и направились к старой шахте.

* * *

А в то же время, в помещении комендатуры, происходила беседа между капитаном Самсоновым и новым, только что прилетевшим, комендантом – майором Квашиным.

И разговор здесь шел как раз об Игоре!

– Сей субъект мне давно ведь знаком, – оглаживая концом трубки седые, подковообразные усы, говорил Квашин, – еще с той поры, когда я работал в системе «Дальстроя», в колымских лагерях… Должен сказать, что Беляевский, – кличка его Интеллигент – является матерым хищником, старым рецидивистом. Теперь ему уже должно быть – под сорок… В сущности, он принадлежит к той, уже вымирающей породе урок, которых зовут «мравихеры», то есть – короли.

– Ну, это все известно, – сказал, развалясь в кресле, Самсонов – этот Интеллигент единственный, чья биография, – в отличие от прочей шпаны, – точно зафиксирована в досье.

– Да, но ты мне не дал договорить… В любом досье, – как всегда, в бумагах, – недостает нюансов.

– И какой же тут есть, нюанс?

– Дело в том, что этот «мравихер», по существу, давно уже не король… Он завязал, отошел от воровской среды.

– Э, брат, – сказал, посапывая Самсонов, – брось… Ты же сам знаешь: у кого имеется воровская закваска, того уже не исправишь! Закваску эту не вытравишь ничем. Блатной так и умрет блатным.

– Но что ты, конкретно, против него имеешь?

– Да пока ничего. Однако верить ему – хоть убей – не могу! И в свете всех последних событий…

– Света маловато, – усмехнулся комендант, – скорее наоборот – сплошной туман.

Они толковали так, сидя рядышком. Дымили трубками. И были во многом схожи между собой. Оба – грузные, широколицые, усатые. Оба – коренные сибиряки. И возраст у них был, примерно, одинаков. И, к тому же, они давно и уже неплохо знали друг друга.

После хрущевской реформы, – когда большинство дальневосточных лагерей расформировали, – Квашин перешел на службу в секретную часть треста «ЯКУТАЛМАЗ». И вот тогда-то он и познакомился с Самсоновым! А теперь его, как человека опытного, бывалого, специально перебросили на Радужный – за полярный круг – на самый трудный и отдаленный прииск.

Квашин прибыл сюда, сопровождаемый довольно большой компанией. В нее входили чиновники различных ведомств. И имелся среди них один – в погонах лейтенанта – работающий в ОБХСС (что значит: «Отдел борьбы с хищениями социалистической собственности»). В этом отделе служили, как правило, люди образованные; ведь боролись они не с простой уголовщиной, а с черным рынком! И лейтенант носил на своем форменном кителе традиционный голубенький университетский значок.

Он тоже находился сейчас в комендатуре. Тихонько сидел в уголке, в тени – и поблескивал там очками.

А комендант говорил:

– Да, Михаил, да! Все – в тумане. Что мы, собственно. имеем? Два убийства… Два странных убийства… И ни одно из них до сих пор так и не раскрыто.

– Уж не хочешь ли ты намекнуть, что мы тут плохо работаем? – сказал Михаил Самсонов.

– Ну, что ты, старик, речь не об этом, – добродушно отмахнулся Квашин. – Ты-то, как раз, молодец! Правильно сделал, что отправил нам, в трест, радиограмму… Мы передали весь твой список в Центр – и моментально вышли на Федора Сокова. На этого Козла! Теперь весь архив, как ты наверное знаешь, проходит через компьютер…

– Быстрота феноменальная, – усмехнулся в усы Самсонов, – я, признаться, не думал. Не ожидал. Козла разоблачили – ну, прямо как в цирке…

– И мало того, – сказал из угла лейтенант, – попутно вскрылась также связь Сокова с одним из здешних браконьеров.

– Да! Связь с этим… Как его? – Квашин пощелкал пальцами. – Он в списке стоял последним… У него такая кличка забавная. Лисья Морда, что ли?

– Заячья Губа, – подсказал Самсонов.

– Вот, вот. Заячья Губа. Эти два – старые лагерные дружки. И здесь они снюхались, видать, не случайно. А если к ним подключить еще и моего знакомого, Интеллигента, то получается уже целая шайка. И какая шайка!

– Ну, вот видишь, – сказал Самсонов, – ты сам пришел к тем же приблизительно выводам, что и я… А говоришь: туман!

– Однако, все это пока – болтовня, – возразил Квашин, – заявлять о наличии какой-либо шайки можно только предположительно… Ничего же, старик, не доказано. Решительно ничего!

И скрипнув стулом, комендант тяжело повернулся в ту сторону, где поблескивали очки лейтенанта.

– Ну, а ты, Сидорчук? Как ты-то считаешь? Говори!

– Так что же сказать, – отозвался лейтенант, – в общем, вы правы'. Нужны доказательства.

– Ладно, доказательства я добуду, – сказал Самсонов, – и весьма скоро!

– Каким же образом? – прищурился комендант.

– Хочу провести облаву на старой шахте… И у меня, кстати, все уже готово. – Капитан посмотрел на часы. – Операция начнется примерно через полчасика.

– Зачем же мы тогда отпустили этого шофера? – проворчал Квашин. – Надо было задержать парня. Или уж, в крайнем случае, проследить…

– Эх, да чего следить! – поморщился капитан, – куда он теперь денется?

– Простите, товарищ капитан, – сказал вдруг Сидорчук, – но я так и не понял толком: зачем же вы его, все-таки, вызывали? Разговор был какой-то не деловой. Не конкретный… Вы ж его просто перепугали.

– Что и требовалось, – подмигнул Самсонов. – Он, конечно, сразу же побежал к друзьям… И мы теперь накроем на шахте всю ихнюю шайку. Ну, почти всю! Им же нужно будет собраться, поговорить…

– То есть вы специально решили их спровоцировать?

– Точно.

– Насчет этой шахты, – протяжно проговорил Квашин, – у тебя что же, есть какие-то сведения? Какие-то факты?

– Есть догадки, но – веские!… Я много об этом думал… Основная база бандитов находится там. Только там. Больше ей и быть-то негде.

– Если уж ты ручаешься, – сказал Квашин, – я с тобой…

– Ну, дружище, ручаться ни за что никогда нельзя, – улыбнулся Самсонов. – Ты же сам знаешь: все, что мы планируем, реализуется, как правило, лишь частично… В лучшем случае – наполовину. Не так ли?

– Так-то оно так…

– Именно так! Но здесь и половины – вполне достаточно. Улов будет неплохой, это-то – наверняка… И идти на шахту надо немедля!

24. Скверный сон. Предчувствия… Две тени. Во-первых, где люди? И во-вторых, где камни? Главный закон коммунистической партии. Динамитная шашка.

Когда Портвейн давеча пошутил, сказав, что ребятам на шахте снятся, наверное, богатые сны, – он оказался прав. Попал в самую точку. Заячьей Губе, и вправду, снились сейчас алмазы.

Однако, сон его вовсе не был приятным и радостным.

Никакой конкретной цельной картины – как это часто бывает в сновидениях – перед ним не возникало. Мелькали лишь разрозненные, странные, смутные кадры… И в каждом кадре фигурировали кристаллы. Самых разных размеров и форм, и цветов.

И маячили также какие-то люди. Но лиц их Николай не мог различить. Их смазывала, затмевала зыбкая пелена; словно бы туман, клубящийся над болотами, проник в его мозг и замутил сновидение.

Лиц он не видел – но голоса зато слышал неплохо. Люди говорили об алмазах. Об их красоте, о бесподобной их ценности.

И сквозь несмолкаемый гул голосов все время прорезался один, высокий и резкий голос, который твердил настойчиво: «Упрятано плохо! Упрятано плохо! Берегись!»

И был гортанный этот голос столь неприятен и мучителен, что Николай вдруг проснулся.

Он поднялся, весь мокрый, дыша тяжело и трудно, – как будто только что вынырнул из глубокой воды. Нашарил в темноте папиросы. Закурил. И подумал, вдыхая благодатный, успокаивающий дым:

«Вот же, чертовщина! Этот голос… Он мне знаком! Ну да, конечно, я же слышал голос Самурая – голос „серого палача“… Но что бы мог означать такой сон? К чему бы это?»

По своей натуре, по складу характера, Николай Заячья Губа являлся сугубым рационалистом. Он был далек от всякой мистики. И ни во что не верил. Но все-таки инстинкту своему он доверял, давно привык на него полагаться и, покурив, подумав, – пришел к выводу: скорее всего, алмазы и впрямь упрятаны плохо. Вчера, впопыхах, он на это не обратил внимания. А сейчас вот пришел сигнал…

«Мы положили мешки за третьей рудничной стойкой, – одеваясь, продолжал он размышлять, – а следовало бы – подальше! За пятой, или за шестой… Там, в самой глубине, действительно страшновато. Но там-то как раз и надежнее всего. И если уж я сам забоялся – вряд ли туда сунется кто-нибудь другой!»

– Эй ты, сурок, – толкнул он Ивана, – проснись.

– А? – Иван шевельнулся – но глаз не открыл. – Что?

– Пойдем в шахту!

– Зачем?

– Надо еще немножко поработать.

– Ну тебя к черту, – проворчал Иван. – Который теперь час?

– Ровно три.

– Ну, так и не мешай спать… Проваливай! Если нужно – поработаем утром.

Иван отвернулся лицом к стене и снова захрапел. А Николай стал натягивать сапоги. Он все-таки решил сходить в шахту!

Вскоре Николай уже пробирался под землей, по наклонной штольне. И он не видел, не знал, что на поверхности произошли кое-какие изменения.

Там, наверху, возле барака, появились две тени. Две неясные фигуры. И одна из них прошептала:

– Гляди, Малыш, дверь-то не заперта!

И другая, высокая фигура, ответила – тоже, шепотом:

– Они тут, падлы, совсем уж обнаглели… А ну – отворяй!

* * *

– Опять ты, – протяжно, сонно, не размыкая глаз, сказал Иван, – когда ж ты, ядрена мать, угомонишься? Я ведь сказал: утром…

– А ну, вставай! Живо! – услышал он. – И не вздумай шуметь.

Иван приоткрыл глаза. Увидел каких-то неизвестных людей. И на мгновение зажмурился – так страшны показались ему эти новые, невесть откуда взявшиеся, склонившиеся над ним лица.

– Кто вы? – погодя, спросил он. – Что вам надо?

– Где твои друзья? – Малыш пригнулся, упираясь ладонями в колени. – Отвечай, только – тихо!

– Какие друзья?

– Ну, все остальные… Кто здесь еще живет?

– Еще – Заячья Губа, – тихо проговорил Иван, – больше никого нету.

– А Интеллигент?

– В поселке – как обычно. Здесь он никогда не ночует.

– А этот тип – Заячья Губа, – вмешался в разговор Портвейн, – куда же он-то подевался?

– Хрен его знает… Ушел.

– Когда?

– Вроде бы недавно.

– И куда – ты, конечно, не знаешь? Даже не догадываешься? А?

– Да ведь я же спал! Он что-то лопотал – только я не понял толком. Не запомнил… Но чего же вы хотите?

К нему вплотную придвинулась обезьянья, ухмыляющаяся рожа Портвейна.

– Мы хотим знать, во-первых, – где люди? И, во-вторых, – где алмазы?

– Людей нету, – растерянно сказал Иван, – вы же сами видите.

– А камни?

– Так что ж камни. Тут их тоже нема. Они в другом месте.

– Где?

– Внизу где-то, в шахте…

– Ты точно говори – где?

– Видит Бог, не знаю.

– Как так? Кто же их прятал?

– Заячья Губа.

– А ты?

– Я все время в бараке оставался.

– Выходит, твой друг тебе не доверяет? – скривил губу Портвейн.

– Нет, почему? Каждый из нас занимался своим делом. Никола внизу шуровал, а я сторожил наверху.

– Ну, вот что, хватит! – прорычал тогда Малыш. – Надоело! Сейчас ты у меня все скажешь – как на духу, как в церкви.

И прикрыв рот Ивана одной рукой, Малыш хлестко ударил другою – по его щекам, по глазам, по скулам… Ударил несколько раз. Иван захрипел, задергался. Из рассеченной его брови потекла темная струйка крови.

И, вероятно, вид этой крови как-то по-особому подействовал на Портвейна. Неожиданно тот встрепенулся, взвизгнул. И навалился на Ивана, раздирая его одежду, рвя ногтями кожу на его груди, на животе…

Возня эта продолжалась минуты две. Потом Портвейн утих. Оh запыхался и сильно вспотел. От него шел острый чесночный запах. Отстранясь от Ивана, он сказал, отдуваясь:

– Эй, Малыш, убери-ка руку! Ты ему дышать не даешь.

– Так он же вопить начнет…

– Вряд ли начнет. – Портвейн присмотрелся к Ивану. – Кажется, он вообще уже не дышит.

– Неужто помер? – удивился Малыш. – Ай-яй… Не вовремя.

– Да нет, просто сомлел, обеспамятовал. Дай-ка воды! Вон там, в углу, бочка, – видишь?

Тотчас же появилась вода. Малыш притащил из угла всю бочку. И половину ее вылил на. лежащего. И затем Иван вздохнул, закашлялся, слабо застонал.

Взгляд его, поначалу мутный и бессмысленный, постепенно прояснился. Лицо перекосилось, как от безмолвного плача. Почерневшие губы раскрылись. И хриплым, надорванным голосом, Иван произнес:

– Не бейте. Я все скажу.

– Ну, вот и порядочек, – ухмыльнулся Малыш, – так бы и надо было – сразу… Так где же камешки? Действительно – в шахте?

– Да. Нужно пройти немного по главной штольне и свернуть в правый штрек. И там, за третьей по счету стойкой, они и лежат – все наши мешки.

– Ого! – Малыш присвистнул. – У вас уже целые мешки? Ну, лады.

И он поворотился к товарищу.

– Кто ж туда пойдет? Ты или я, или оба – вместе?

– Давай, уж лучше – я, – предложил Портвейн, распустив по лицу умильные морщины. – Я мальчик юркий, проворный. А ты – как слон. Еще застрянешь там где-нибудь… Сиди-ка лучше здесь и карауль этого типа. Я ему не очень-то доверяю.

– Я говорю правду, – прохрипел Иван, – чего уж теперь скрывать!

– Ты знаешь, каков главный закон коммунистической партии? – игриво спросил его Портвейн.

– Н-нет…

– Главный закон: «доверяй – но проверяй!» Понял? Вот то-то. Мы, хоть и не коммунисты, но законы знаем, чтим.

* * *

Николай Заячья Губа, спустившись в шахту, сразу же понял: товар, в самом деле, «упрятан плохо»!… Инстинкт не обманул его. И он начал действовать. Перетащил на новое место мешки, старательно замаскировал их, засыпал кусками мелкой породы. И ушел только тогда, когда убедился: все сделано чисто, надежно.

Выбравшись снова на поверхность, Николай посмотрел на темный силуэт барака… Теперь можно было бы, пожалуй, спокойно отдохнуть, уснуть.

Но вместо того, чтобы направиться к дому, он вдруг круто поворотил в сторону.

И в этот-то момент, возле шахтной воронки, как раз и появилась тощая, сутулая фигура Портвейна. Так что они чуть-чуть не столкнулись – и разминулись прямо-таки чудом!

Николая увело в сторону от дома все то же безотчетное чувство тревоги, которое пробудилось в нем ночью, во сне – и до сих пор еще не ослабело, не кончилось… «Нужно пройтись по всему участку», – подумал он.

Он углубился в кусты ивняка, росшие по краю болота. И медленно, пригибаясь, пошел, раздвигая руками сырые спутанные ветви.

Кое-где, на ветвях, уже набухли весенние почки – и Николай это чувствовал на ощупь…

Так, укрываясь в кустарнике, Заячья Губа обогнул почти весь шахтный двор. И, наконец, приблизился к тому месту, где начиналась бревенчатая гать, – единственная проселочная дорога, соединяющая шахту с остальным миром.

И на этой дороге ему почудилось какое-то скрытое движение. Словно бы во мгле промелькнула чья-то тень… Чья? Кто бы это мог быть? Зверь или человек? Или же там просто проплыли клубы тумана?

* * *

Портвейн воротился в барак совершенно взбешенный: он, естественно, ничего не нашел. И злоба его усиливалась еще и оттого, что он – отправляясь за алмазами – втайне надеялся перехитрить Малыша.

Нет, похищать целиком всю добычу он не собирался. Да и вряд ли бы это ему удалось! Но отсыпать и утаить несколько крупных камешков можно было, конечно, с легкостью…

В бараке он застал вполне мирную картину. Иван уже не лежал на полу, на шкурах, а сидел рядом с Малышом у стены – на длинной лавке. И они о чем-то спокойно беседовали.

Но взглянув на вошедшего, оба они мгновенно поняли, в чем дело. И разговор их пресекся. Малыш помрачнел. А лицо Ивана превратилось как бы в гипсовую маску.

Портвейн сказал, цедя слова сквозь стиснутые зубы:

– Свяжи-ка ему руки, Малыш. Да покрепче! Я его, суку, сейчас научу…

– Значит – пусто? – тихо, грозно, спросил Малыш.

– Ну, ясно! Что я и предвидел… Он нас, видать, за фрайеров считает.

– Нет, нет, я правду сказал, – зачастил, затрясся Иван. – Тут какая-то ошибка! Я… – Но сейчас же мощная пятерня Малыша наглухо запечатала ему рот.

– Надо бы заткнуть ему пасть, – сказал Малыш, покосясь на товарища. – Поищи-ка что-нибудь… Не могу же я все время так сидеть!

Портвейн осмотрелся торопливо. И увидел под столом небольшой картонный ящичек с надписью: «Динамитные шашки».

– Есть, – воскликнул он, – нашел! Это то, что надо. Это будет смешно.

Портвейн шагнул к столу, присел на корточки. И проследив за ним взглядом, Иван похолодел… «Мой динамит, – сообразил он, – так вот, что этот подлец задумал. О, Господи! Значит, я специально притащил сюда свою смерть».

Динамитный этот ящичек принадлежал Ивану, и был принесен на шахту в числе прочих его вещей. Бывалый горняк, он привык таскать с собой различные предметы, необходимые для его ремесла; геологический молоток, немного взрывчатки, кусок запального шнура… И если Ивана спрашивали, зачем ему лишний груз? – он всегда отвечал: на всякий случай.

И вот, случай приспел, – такой, о каком Иван никогда и не думал, какого он даже и вообразить-то не мог…

Все дальнейшее произошло быстро.

Ивана крепко связали, прислонили спиной к стене. Затем Портвейн извлек из ящичка круглую – в два пальца толщиной – динамитную шашку. И затолкал ее парню в рот.

Шашка вошла почти до половины… Другой ее конец торчал изо рта – на вершок. И к этому концу Портвейн прикрепил запальный шнур. Поджег его. А затем произнес, кривясь и мелко хихикая:

– Шнур будет гореть минуты полторы-две. И тут – вся твоя жизнь! Не расколешься – взлетишь к небесам. Захочешь признаться – постучи о пол ногой… Мы заметим. Мы подождем.

– Ты бы уж лучше признался, – попросил добродушно Малыш, – а то чего ж так-то пропадать? Скажи, пока не поздно.

Но что же мог теперь сказать бедный Иван? Судьба не оставила ему ни малейшего шанса. А шнур уже тлел, трещал, дымясь…

Глаза Ивана побелели от ужаса. Расширились, вышли из орбит. И застыли, остекленели.