Текст книги "Избранное. Молодая Россия"

Sophie. Смерти! – Смерти! – Что вы, Вольдемар? – к чему эти мрачные мысли?

Вольд. Неужели смерть так ужасна? О! Стыдись, Sophie! – Вспомни – в одну из прекраснейших минут нашей любви, на бале, в шуме веселья, ты сказала мне: «Вольдемар! мне часто приходит желание смерти.

 
И что мне делать на земле сей хладной?
В цветущем юности венке отрадно
В могилу свежую сойти.
 

Я сохранил эти слова в сердце своем, как драгоценную перлу, как залог будущего. Не измени мне, Sophie!

Sophie. Но, Вольдемар – умереть, вам умереть, когда розы жизни для вас только распускаются? умереть в такие лета, когда человек сжимает молодую жизнь в судорожных объятьях и умоляет: постой, прекрасная, не уходи! еще утро замогильное не настало! – О! нет! нет! я знаю, вы хотите только испытать меня.

Вольд. Sophie! я хочу, чтобы ты меня понимала. – Кровью, кровью, и не иначе, как кровью, искупляются и обновляются народы. Sophie! я поставил большую карту – Фортуна держит банк. Ты знаешь, моя милая: кого судьба изберет своим орудием, тому она дает видеть немножко далее других людей. – Я давно имею странные предчувствия – мне кажется, что звезда моей славы должна взойти над моей могилой – мои лавры пахнут розмарином. Этот Вольдемар, в котором теперь бродят и кипят стихии какого-то будущего мира, этот Вольдемар, как он теперь перед вами стоит, в полноте жизни, – не значит ничего: – но когда он сделается горстью пыли, горстью тонкой пыли, Sophie, – о! тогда душа его переселится в целые поколения, и помчит, как вихрь, целые народы, и будет им огненным столпом, путеводителем в пустыне. – Это утешительная мысль! не правда ли? прекрасная мысль, Sophie? – и на что мне больше? Я жил, как царь, в венце твоей любви – вся жизнь моя была – твоя, Sophie. – Теперь послушай, милое, розовое существо, petite Sophie, – посторонись немного – дай место важной, почтенной даме – смерти – прошу тебя.

Sophie. Ради Бога! Вольдемар! Пощадите меня! Я женщина! Вы раздираете мне сердце! Перестаньте, ради Бога!

Вольд. Нет, сударыня: вы не презирайте смерти! она хоть и женщина, а великий поэт: без нее не было бы Ахиллеса.

Sophie. Что с вами, Вольдемар? Заклинаю вас Богом – успокойтесь – на коленях умоляю вас (становится пред ним на колена).

Вольд. (тихо отталкивая ее рукою). Нет! Нет! – уж поздно – уж ночь, – пора, пора домой, ma petite – тебя ждут. – У меня есть свои дела.

Sophie. Зарежьте меня лучше, Вольдемар! – сжальтесь, ради Бога! Смотрите: я целую ваши руки; я обнимаю ваши колена.

Вольд. Что же мне делать, ma petite? позади меня стоит высокий человек в коричневом плаще – да, Sophie, высокий человек, выше целого света – Судьба! – Чем же я виноват, ma petite, ma mignonne?[353]353
  Моя крошка, моя милочка! (франц.).


[Закрыть]

Sophie. (вскакивает). Матерь Божия! спаси меня! – он помешался! – Милый, любезный Вольдемар! Вам жарко – вы расстроены – выпейте стакан лимонаду.

Вольд. Да – Sophie – да! у меня здесь (показывая на голову) ужасный жар; а тут (показывая на сердце) холодно – совершенная зима – уф!! (Sophie прыскает на него водою и подносит лимонад) – Ах! мне стало свежее. – Подай, Sophie, подай! – Я думаю, что это не тот лимонад, который поднесли Сократу, – нет! нет! – (Берет стакан).

 
В последний раз ты подаешь мне чашу,
Мой Ганимед!
 

Sophie.

 
О милосердный Боже!
Зачем терзать меня так долго? Дайте
Скорее умереть!
 

Вольд. (бросается в кресло; молчание)

 
Sophie, мне легче —
Мне хорошо – мне очень хорошо —
Спокойно и прохладно, как в могиле.
 

(Вдали, сквозь бурю, слышен свисток; Вольдемар вскакивает).

 
Ага! Сигнал! – послушай, милая,
Нам несколько минут еще осталось,
А там, а там – навеки мы простимся.
 

Sophie. Что значит этот сигнал? – Что вы хотите сделать, Вольдемар? – О! пощадите себя, пощадите вашу жизнь, если не для меня, то для вашей матушки, которая вами дышит…

Вольд. Тот, кто послал сына на этот путь смерти, тот позаботится и об матери.

Sophie. Жестокий человек! Я, невеста твоя, умоляю тебя на коленях – о Вольдемар! ужели нет спасения, нет средства?

Вольд. Sophie! Дни мои давно уж сочтены. – Дерзкий ребенок! ты ли смеешь поправлять Великого Математика?

Sophie. Итак нет спасения!.. О надежда! ты, как легкая Пери, питалась дыханием цветов, и теперь, как Пери, улетаешь на небеса!

 
Не войду я в храм, сияющий
Блеском радужных огней,
И невесту восхваляющий
Лик не встретит у дверей.
 
 
И златой венец венчальный
Мне главы не осенит,
И нас перстень обручальный,
Милый друг, не съединит.
 
 
Под венцом, склонясь главою,
В пляске важной и святой,
Не пойду я вкруг налоя
Рука об руку с тобой.
 
 
Мне не пить вина заветного
Трижды в чаше золотой;
Мне лобзания приветного
Не делить, душа, с тобой.
 
 
Церкви нашей песнопения
Надо мной не загремят;
Матери благословения
Мне главы не осенят.
 
 
Вместо платья мне венчального —
Белый саван гробовой;
Вместо пенья ликовального —
Со святыми упокой!
 

Вольд. Время дорого, Sophie. – Нам не нужно алтаря – око всевидящее видит нас здесь. – Дай руку, Sophie. – Здесь, на этом самом месте, за год перед сим наши взгляды в первый раз встретились; здесь сердце твое, Sophie, забилось новым чувством – здесь, на этом священном месте, клянись мне, Sophie, именем Бога Всемогущего, клянись драгоценною жизнию твоей матери, клянись святостью твоей девственной чистоты, – клянись, что для тебя всегда и везде будет священна память моя; что ты и тенью сомнения не омрачишь моего светлого образа. – Пускай толпа вопиет против меня – брось им кость – они замолчат.

(Слышен второй свисток).

 
О! как летишь ты, время! – стой! – Клянись,
Sophie, что в этом сердце, в этом храме,
Где я, как бог верховный, ликовал,
Ты жертвовать не будешь идолу
Другому, чуждому… Клянись, что тайна
Свиданья нашего в сию минуту,
С тобою ляжет в саван гробовой!
 

Sophie. Довольно, Вольдемар! Здесь, перед лицом Бога – здесь, на этом самом месте, я клянусь быть твоею в вечности – обручаюсь с тобою союзом смерти. Обменимся кольцами – прими свою супругу, Вольдемар! (Бросается в его объятия).

Вольд. Sophie, прими сей брачный поцелуй!

(Раскаты грома и третий свисток)

 
Ага! пора! готова жертва!
И розами увенчана глава!
Первосвященник! подымай секиру!
А вы ликуйте, жители Олимпа!
Вам теплый пар от крови человека
Приятнее амвросии небесной!
Прощай! Будь мужественна, Sophie! Будь готова на все!
 

Sophie. О гордый человек! Смотри (вынимает кинжал) и научись понимать женщин.

Вольд. Порция! – прощай!

(Раскаты грома; барабан; выстрелы. Занавес опускается).

Он уходит – куда? – Разрушить старый мир, потому что это все, что он может.

 
Ты можешь ли из бурного хаоса
Могучим словом вызвать новый мир?
 

Нет, такого слова он не знает. Он может только разрушить, и, следовательно, сам должен умереть, пасть под обломками. Но и этого довольно: разрушение само обновляет мир, оно – источник жизни.

Эта мысль уже и раньше мелькала у Печерина – например, когда он думал о смерти, глядя на Рейнский водопад. Теперь он придал ей универсальный смысл. Он послан на землю для того, чтобы призвать в мир Смерть-обновительницу. Так возникла у него философия смерти, в которой его личная участь неразрывно сплелась с представлением о грядущем мировом катаклизме. Поэму, посланную друзьям одновременно со «сценами», он так и назвал: Торжество смерти[354]354
  Что именно эта поэма была послана им при письме от 9/21 декабря 1833 г., видно из того, что он писал петербургским друзьям в следующем письме (28 февр. / 12 марта 1834 г.): «я давно послал к вам пакетец со всяким стихотворным вздором – это не прямо для февральского праздника, а только относится к оному…» С этим согласуется имеющаяся в некоторых рукописях пометка, что поэма написана «для февральского праздника 1834 года». В одном позднем (1868) письме к Никитенко Печерин, цитируя несколько строк из «Торжества смерти», относит их к 1834 году. – Поэма в свое время была распространена в рукописях; она напечатана в известном сборнике русских запрещенных стихотворений, изд. Огаревым.


[Закрыть].

Эта поэма – грандиозная симфония Бетховенской силы и Бетховенской мрачности. Она слаба по фактуре стиха, как и все, что написал в молодости нетерпеливый Печерин, не дававший себе времени отделывать написанное; и все-таки она обнаруживает пламенную душу и мощное поэтическое дарование.

Она начинается картиною февральского праздника в Петербурге. Печерин вспоминает надежды, которые он когда-то возлагал на «святую пятницу», вспоминает смелые речи, которые раздавались на февральском празднике; теперь и эти надежды, и эти речи кажутся ему детской игрой. Рука деспота задушит всякое свободное движение, а чего не сделает она, то за нее сделает пошлость общества, засасывающая, как тина. Затем следуют две вставки – баллады: о русском юноше и о графине Турн. Их содержание тождественно: это две повести о любви, разбивающейся о социальное неравенство. Возможно, что эта тема была внушена Печерину историей его собственной любви к Софии, но возможно и то, что он хотел изобразить общее явление – как предрассудки людей попирают жизнь, насилуют природу. Такова первая часть поэмы. Вторая изображает разрушение «древней столицы». Мстя «за столетние обиды», Немезида посылает на столицу бушующее море, и хоры пронзенных кинжалами сердец, погасших факелов и «пяти померкших звезд» (пять казненных декабристов) благословляют карающую руку Немезиды. Печерин использовал здесь ходячее поверье, что Петербург когда-нибудь погибнет от воды{620}620
  «Тему Петербурга» в творчестве Печерина проанализировал Н. П. Анциферов, по словам которого Печерин «воспринял проблему борьбы творящего гения города с безликими стихиями в форме окончательного осуждения Петербурга. Для него прежде всего этот город – порождение деспотизма, стоивший тысячи жизней никому неведомых рабочих. Город не оправдал своего торжества над стихиями. Рожденный на костях, он стал преступным городом оков, крови и смрада, возглавляющим тираническую империю. Стихии стали у Печерина орудием карающей Немезиды. Правда с ними. Поднимаются ветры буйные… С ветрами идут юноши, погубленные Петербургом, которых этот демон истребил порохом, кинжалом, ядом. За ними солдаты, принесенные в жертву империализму… И погибающее в волнах население присоединяется к этим проклятиям, отрекаясь от родного города… Последний прилив моря – город исчезает. Являются все народы, прошедшие, настоящие и будущие, и поклоняются Немезиде…
  В образе Петербурга проклятию предается весь период русского империализма, символом которого была Северная Пальмира» (Анциферов Н. П. Душа Петербурга. СПб., 1922. С. 93–94). Анциферову принадлежит по-видимому и самая глубокая образно-символическая характеристика Печерина: «Агасфер русской интеллигенции» (Там же. С. 92).


[Закрыть]. Лермонтов также написал стихотворение на эту тему, где, впрочем, под волнами, наступающими на дворец, разумеется народная масса[355]355
  Оно напечатано впервые в 1906 г. в журнале Былое. Кн. 5.(Имеется в виду стихотворение «Наводнение», приписывавшееся Лермонтову (См.: Лермонтовская энциклопедия. М., 1981. С. 447; большие отрывки из него приводит Н. П. Анциферов. Указ. соч. С. 91.).


[Закрыть], а по словам графа В. А. Соллогуба, Лермонтов любил также «чертить пером и даже кистью вид разъяренного моря, из-за которого подымалась оконечность Александровской колонны с венчающим ее ангелом[356]356
  Цитата из «Воспоминаний» В. А. Соллогуба (См.: М. Ю. Лермонтов в воспоминаниях современников. М., 1964. С. 277).


[Закрыть]. Последняя часть поэмы – интермедия: апофеоз Смерти освобождающей и обновляющей. В эпилоге выступает сам Поэт.

Торжество смерти

 
За синим за морем, в далекой земле,
Сошлись молодцы пировать в феврале.
Тарелки брязжат и стаканы звенят
И вольные речи сверкая кипят.
Дверь настежь, – с гуслями вошел старичок,
И всем поклонился, и сел в уголок.
За ним с самопрялкой старуха вошла,
С собой для потехи кота привела.
Ерошится кот и сверкает хребтом,
Сердито мурлычит и машет хвостом.
Уселась старуха – прядет и поет;
Под музыку пляшет, мурлыкая, кот.
 

Старуха (поет в нос)

 
Пряжа тонкая прядися!
Веретенышко вертися!
А веревочка плетися!
Тру-ру, тру-ру, тру-ру.
 

Кот

 
Мяу, мяу, голубок.
Не гуляй, друг, одинок!
Мяу, мяу, молодцы,
Прячьте в воду все концы.
Мяу, мяу, мяу, мяу, мяу.
И старец пустился на гуслях играть —
С присвистом, с прищелком пошел припевать.
 

Старик

 
Ай веревочка свивается,
Ай люли! ай люли!
Да на шейку надевается,
Ай люли! ай люли!
 

Старуха

 
Пряжа тонкая прядися!
Веретенышко вертися!
А веревочка плетися!
Тру-ру, тру-ру, тру-ру.
 

Кот

 
Мяу, мяу, серый кот!
Кошечка на крыше ждет.
Мяу, мяу, чижик мой,
Сидя в клетке, смирно пой.
Мяу, мяу, мяу.
 

Старик (закатисто)

 
Ах, головушки вы удалыя,
По французской моде завитыя!
Вам не долго почивать
На подушечках пуховых,
Вам не долго погулять
В мягких шапочках бобровых!
Ай веревочка свивается,
Ай люли! ай люли!
В узелочек заплетается,
Ай люли! ай люли!
Да на шейку надевается,
Ай люли! ай люли!
 

Старуха

 
Пряжа тонкая прядися!
Веретенышко вертися!
А веревочка плетися!
Тру-ру, тру-ру, тру-ру.
 

Кот

 
Мяу, мяу, кот глядит:
Чижик в клетке не сидит;
Мяу, мяу, чиж запел, —
Чижика наш котик съел.
Мяу, мяу, мяу, мяу.
 

Старик (закатисто)

 
Ах вы шейки белоснежные!
Дети барские вы, нежные!
Галстучки пеньковые,
Други покидайте!
Галстучки шелковые К зиме припасайте.
Ай веревочка свивается…
 
 
Тут барин, схватясь за бутылку, сказал:
«Перестань, старый черт, ты мне скуку нагнал!
Старуха, не пой! а ты, кот, не пляши!
А лучше, старик, ты нам сказку скажи!»
Старушка и котик затихнули вмиг,
И начал им сказочку баять старик.
 

Сказка о трех Новых годах

 
В один вечерок – настает новый год —
Гурьба молодцов на попойку идет.
Вино и шипит, и звездится в кубках,
И младость бунтует в могучих сердцах.
Вино через край начинает уж течь;
Течет через край и широкая речь.
Свобода и доблесть у всех на устах,
И песня лихая на звонких струнах.
И каждый орлиным полетом летит,
И смело Грядущему в очи глядит;
И к Богу кричит: «я не хуже тебя!
И мир перестрою по-своему я!»
А вот и опять настает новый год,
И кучка друзей на пирушку идет.
Да только не все собрались пировать:
Один – за бостон, а другой – почивать.
Другой говорит: «не приду я, друзья:
Жена у меня и большая семья».
А третий: «ведь я человек должностной!
И мне ль куликать с молодежью пустой?»
     И вино уж не льется рекой,
     И не слышно уж песни лихой,
     А только, собравшись кружком,
     Всяк шепчется с другом тишком.
А вот и опять настает новый год —
Да что-то никто на пирушку нейдет.
А в темной конурке горит огонек,
В конурке сидит молодец одинок.
Вино на дубовом столе не кипит,
На столике кружка с водицей стоит,
И заперты крепко затворы дверей,
Чтоб не было в комнате лишних гостей.
Вот полночь проходит – и глухо шумят,
И двери скрипят и задвижки визжат.
Со связкой ключей человечек вошел:
«Здоров, молодец! Новый год уж пришел!
Я весточку к новому году припас,
Тебе новоселье готово у нас.
Два столба с перекладиной – вот тебе дом!
Высок и светел, и зефиры кругом,
И жаворонок в небе, как в клетке, поет,
По зелену полю гуляет народ.
Там будешь, дружок, припеваючи жить,
Пока ангелы станут в трубы трубить».
Теперь, слава Богу! дошли до конца —
За это мне дайте стаканчик винца.
Не корите, друзья, за рассказ мой плохой:
Таков уж обычай на Руси святой, —
Веселую песню за здравье начнем,
А после на вечную память сведем.
А вам я желаю, без мук и забот,
Не раз, господа, повстречать новый год.
 

Валериан

 
На, вот тебе чарка! да к черту ступай,
И дьявольских сказок нам больше не бай!
Красавица-девица! арфу настрой,
Балладу, романс, или песню пропой.
 

Эмилия (строит арфу)

 
Тра ла ла ла ла ла…
Я знаю балладу из новых времен,
Как с войском Дон Педро вошел в Лиссабон.
 

Валериан

 
Ты спой нам балладу, где слезы и кровь,
И смерть, и война, и девицы любовь,
Где русский дерется до смерти за честь,
Свершив над тираном священную месть.
 

Эмилия

 
Я вовсе не знаю баллады такой,
Довольно вам будет и песни простой.
 

Песня о русском юноше

 
Как цветочек, отягченный
     Утренней росой,
Вся в слезах, склонив головку,
     Девушка идет.
 

Прохожий

 
«Душенька, мне сердце рвется,
     Глядя на тебя!
Раздели со мною горе!
     Друг несчастным я!
 

Девушка

 
Под стенами Сантарема
     Мой сердечный пал:
Он, как лев, за честь Марии
     До конца стоял.
На широком поле битвы
     Огонек горит,
На широком поле битвы
     Рыцарь мой лежит.
Капуцин пришел с дарами.
     «О, святой отец!
Разреши мне душу! близок,
     Близок мой конец!
И последнему моленью
     Воина внемли:
Обо мне на Русь святую
     Весточку пошли!
Там сидит моя невеста,
     Ждет в слезах меня.
О, святой отец! скажи ей,
     Как скончался я!
Ты скажи, что я до гроба
     Милую любил,
Умер с верой, и за вольность
     Душу положил».
 
 
Певица в раздумье склонилась челом,
И бросила арфу, и – слезы ручьем.
 

Валериан

 
Красавица-радость!
Что сталось с тобой?
Как можно заплакать от песни пустой?
 

Эмилия (в полголоса)

 
На широком поле битвы
          Огонек горит,
На широком поле битвы
Рыцарь мой лежит…
 
 
И снова в раздумье замолкла краса,
И белым платочком закрыла глаза.
 

Валериан

 
Красотка-душа! ты не плачь, не тужи!
А лучше нам горе свое расскажи.
 

Эмилия

 
Он спит на полях, Каталонских полях,
Два камня седые да крест в головах.
Я птичкой у матушки в доме жила,
Невинна, резва и тщеславна была.
Он увидел меня – он мне сердце отдал —
И несчастный! – любви за любовь ожидал.
Он бедный художник, поэт молодой,
А я родилася большой госпожой.
Он в раздумье гулял под окошком моим —
Я, глядя с балкона, смеялась на ним.
Он презренья не снес – он был нежен душой —
И покинул наш город, и бросился в бой,
Где рать собиралась Испании всей,
Где «вольность!» кричали при звуке мечей.
Прощаясь, он руки ко мне простирал,
И долго слезами порог обливал…
Я смеялась – стояла с другим у окна,
Равнодушна, как мрамор, как лед холодна.
Он пал на полях, Каталонских полях,
Два камня седые да крест в головах.
Он письмо пред кончиной ко мне написал,
И слезное мне ожерелье послал.
 

Письмо Эдмунда к Эмилии
(с посылкою стихотворений его)

 
«Души моей царица! Ожерелье
Вам посылает ваш певец младой.
Быть может, вам на брачное веселье
Поспеет мой подарок дорогой.
Не правда ль? Жемчугу богатое собранье?
Смотрите: крупно каждое зерно,
И каждое зерно – слеза, воспоминанье,
И куплено слезой кровавою оно.
Не плавал я среди морей опасных,
Не в пропастях сокровищ вам искал,
Не звонким золотом червонцев ясных
Вам ожерелье покупал:
Из сердца глубины, при светоча сияньи,
С слезами песнь моя лилась в полночный час
– Из этих песен, слез, живых воспоминаний
Я ожерелье набирал для вас.
Как должную вам дань, с улыбкою небрежной,
Примите эту нить стихов и слез моих:
Так боги в небесах приемлют безмятежно
Куренье и мольбы от алтарей земных».
 
 
Красавица дальше не в силах читать,
И начала плакать и тяжко вздыхать.
Но гости не требуют вздохов пустых:
Им надобно песен, видений живых.
И нехотя арфу певица берет,
И песню об нежной графине поет:
 

Песня о графине Турн[357]357
  Содержатель гостиницы в Течене рассказывал мне историю графини Турн. Молодая, прелестная 18-летняя дочь владетельного графа Турна чахнет от безнадежной любви к прекрасному графскому егерю. Отец каждый год возит ее на теплые воды – все напрасно! Она видимо умирает. Идя пешком по живописной долине и имея в виду замок Турн, я мечтал это стихотворение. Жалею, что прекрасный материал не достался в руки более искусного художника.


[Закрыть]

 
В Течене, в лесах Богемских,
Замок на скале стоит,
И под ним спокойно Эльба
Воды светлые струит.
Там графиня молодая,
И уныла, и бледна,
К небу очи подымая,
На скале стоит одна…
«Егерь, егерь мой прекрасный!
Посмотри: на небесах
Высоко уж месяц ясный,
Тихо в замке и в садах.
На террасу удалимся!
Там, в беседке, при луне,
Насладимся, насладимся,
Мы любовью в тишине!»
 

Егерь

 
Ах, Эльвира! вы – графиня!
Кто же я! Вассал простой!
И любовь моя погубит
Драгоценный ваш покой.
Недоступный над долиной
Замок графский вознесен;
Недоступною судьбиной
Я с Эльвирой разлучен.
 

Графиня

 
Пусть мой замок превышает
Башни дольных городов!
Все препоны побеждает
Всемогущая любовь!
А когда, в бореньи с миром,
Ей победа изменит,
Как Колумб, она из мира
Обветшалого летит,
И под грозным ураганом,
Смелый пробивая след,
За могильным океаном
Новый открывает свет…
 
 
А вот одинока графиня сидит,
В раздумье, в тоске про себя говорит:
 
 
Для графа и для егеря одно
Сияет солнце над Богемскими скалами;
Для графа и для егеря равно
Струится Эльба меж зелеными лугами.
Святая Дева! чем виновна я,
Что краше он и телом, и душою,
Чем все бароны, графы и князья
С их титлами, с их пышностью златою?
Как пышно локоны его густые
Виются над возвышенным челом!
И как он мил в зеленом казакине
С своим ружьем двуствольным за плечом!
Печальный жребий свой давно я знаю,
Забыть его во веки не могу;
Разбить приличий цепи не дерзаю,
И смерти я с покорностию жду
Чье сердце строгие законы света
Железной раздробят рукой,
Тот лишь в прохладной ночи гроба
Найдет целительный покой.
К чему, родитель, нежные заботы?
Уж Ангел смерти надо мной парит,
И блекнут от холодного дыханья
Младые розы девственных ланит…
 

Валериан

 
Друзья! чтоб достойно окончить сей пир,
В театр поспешим! там фантазии мир!
Нас опера ждет и волшебный балет:
Посмотрим, что нынче покажет поэт.
 

Занавес еще не поднят. Актер выходит на авансцену и говорит.

Пролог

 
Почтеннейшие господа!
Сегодня мы имеем честь
Представить: Новое виденье,
Столицы древней разрушенье,
Иль называемый иначе,
Языческий Апокалипсис,
Дивертисмент полуволшебный —
Творенье юного поэта,
Еще сокрытого для света.
Директор не жалел издержек,
Чтоб поддержать сию пиесу
И произвесть эффект, как должно:
Он много выписал машин
И кучу новых декораций
И всех богинь, за исключеньем Граций.
     Почтеннейшие господа!
     Вы снисхожденье окажите
          Поэту и актерам,
     И труд наш общий наградите
          Рукоплесканий хором.
 

Увертюра. Колокольчик звенит. Занавес подымается. Театр представляет воздух и залив Ионийского моря. Вдали виден древний великолепный город. Немезида, с бичом в руках, сидит на воздушном престоле, окруженная подземными духами мщения.

Немезида

 
В трубы громкие трубите!
Ветры все ко мне зовите!
 

Духи (трубят)

 
Собирайтесь, собирайтесь!
Ветры с запада, слетайтесь! (трижды)
Глас правдивой Немезиды,
За столетние обиды,
Вас на мщение зовет —
Ветры! ветры! все вперед!
 

Ветры прилетают со свистом и шелестом и, как покорные рабы, ложатся у ног Немезиды.

Немезида (потрясая бичом)

 
Ветры! море обхватите,
Море к небу всколыхните,
Вздуйте волны, подымите,
И как горы, покатите
На преступный этот град,
Где оковы, кровь и смрад!
 

Ветры резвыми прыжками изъявляют свою радость, лижут ноги Немезиды, и потом пляшут присвистывая.

Хор ветров

 
Пойте и пляшите, други!
В резвые свивайтесь круги!
Мщенья, мщенья час настал!
Лютый враг наш, ты пропал!
Как гигант, ты стал пред нами,
Нас с презреньем оттолкнул,
И железными руками
Волны в пропастях замкнул.
 
 
Часто, часто осаждали
Мы тебя с полком валов,
И позорно отступали
От гранитных берегов!..
Но теперь за все обиды
Бич отмщает Немезиды!
Что? и нам пришла пора!
Ха-ха-ха! ура! ура!
 

Музыка играет галоп – ветры улетают попарно в бурной пляске. Являются на воздух мириады сердец, облитых кровью и пронзенных кинжалами.

Хор сердец

 
В грудях юношей мы бились
За свободу, правоту,
К бесконечному стремились,
Обожали красоту…
Порохом, кинжалом, ядом
Нас сей демон истреблял —
Да прольется ж над сим градом
Мщенья вечного фиал!
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
 

Немезида ударяет бичом. Буря начинается. Отдаленные раскаты грома – молния – ветры воют – море стонет – скалы глухо откликаются – морские птицы стаями летят к берегу – волны, вынырнув из бездны, подымают головы к небу и целуют края ризы его. Являются мириады факелов, погасших и курящихся.

Хор факелов

 
Бог зажег нас, чтоб сияли
Мы средь северных ночей,
И мы с радостью прияли
Огнь от божеских лучей.
Начинал уж день отрадный
Разгонять туман густой,
Но зверь темный, кровожадный
Задушил наш век младой.
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
 

Немезида ударяет бичом. Большой военный корабль крутится в водовороте, разбивается о скалу и исчезает в волнах. Являются пять померкших звезд.

Хор звезд

 
Чистой доблести светила,
Мы взошли на небеса,
И с надеждой обратило
К нам отечество глаза.
Но кровавою рекою
Залил неба свод тиран,
И с померкшею главою
Пали звезды южных стран.
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
 

Являются бледные тени воинов, покрытые кровью и прахом: на головах у них терновые венки, перевитые лаврами, а в руках – переломленные мечи.

Хор воинов

 
Крепко мы за вольность бились,
За всемирную любовь;
Но мечи переломились
И иссякла в жилах кровь!
К нам народы обратили
Очи, смутные от слез,
Но – бессильные! – просили
Только мщенья у небес.
О геенна! град разврата!
Сколько крови ты испил!
Сколько царств и сколько злата
В диком чреве поглотил!
Изрекли уж Эвмениды
Приговор свой роковой,
И секира Немезиды
Поднята уж над тобой!
О святая Немезида!
Да отмстится нам обида! (трижды)
 

Немезида

Подымается с престола, и одною рукою потрясая бичом, а другою указывая на город, говорит:

 
Час отмщенья наступает:
Море стогны покрывает
И, как пояс, обвивает
Стены крепкие дворцов,
Храмы светлые богов.
 

Поликрат Самосский{621}621
  Поликрат Самосский (ум. 522 до н. э.) был торговцем, который используя недовольство народа правлением знати в 538 г. установил тиранию на острове Самосе. Ему были присущи эгоизм, энергия. Састь к завоеваниям, щедрость, пристрастие к роскоши, а также любовь к искусству и науке. У него при дворе жили Анакреон, Ивик, Демокед и Пифагор. Благодаря этим качествам он, с одной стороны, походил на персидского деспота, а с другой – на греческого философа. Поликрат содействовал развитию экономики, вел обширные строительные работы (сооружение молов и волнорезов в гавани, водопровод, храм Геры). После того как Камбис завоевал Египет, он расторгнул ранее заключенный союз с египетским царем, направленным против персов. Поликрат был коварно убит по приказу персидского сатрапа Оройта. Известная баллада Шиллера «Перстень Поликрата» написана по мотивам истории правления Поликрата, изложенной Геродотом (Словарь античности. М., 1992. С. 444–445).


[Закрыть]

Выходит на плоскую кровлю Ионийского дворца.

 
О народ! народ! молися!
К небу вознеси свой глас!
За грехи карает нас
Бога вышнего десница!
 

Хор утопающего народа.

 
Не за наши, за твои,
Бог карает нас грехи.
О злодей! о волк несытый,
Багряницею прикрытый!
Ты проклятие небес!
Ты в трех лицах темный бес:
Ты – война, зараза, голод;
И кометы вековой
Хвост виется за тобой,
Навевая смертный холод,
Очи в кровь потоплены,
Как затмение луны!
Погибаем, погибаем!
Анафема! Анафема! Анафема!
 

Небо (гремя с высоты)

 
И ныне, и присно, и во веки веков!
 

Земля (глухо откликаясь)

 
Аминь
Последний прилив моря – город исчезает.
 

Небо и земля (в один голос)

Аминь!!!

Волны в торжественных колесницах скачут по развалинам древнего города; над ними в воздухе парит Немезида, и потрясая бичом, говорит:

 
Мщенье неба совершилось!
[358]358
  В некоторых рукописях здесь поставлено собственное имя: но оно так мудрено, что мы не решились принять это чтение в свой текст (Прим. Н. П. Огарева).


[Закрыть]Все волнами поглотилось!
Северные льды сошли.
Карфаген! спокойно шли
Прямо в Индью корабли!
Нет враждебнее земли!
 

Музыка играет торжественный марш. Являются все народы, прошедшие, настоящие и будущие, и поклоняются Немезиде.

Хор народов

 
Преклоняемся, смиряемся,
О богиня! пред тобой,
И как дети поучаемся
Чтить любви закон святой!
Наказуется гордыня
И народов, и царей,
И равно сечет богиня
Флот и лодку рыбарей!
 

Все народы, настоящие, прошедшие и будущие, соединяются с служебными духами Немезиды и вместе с ними составляют большой балет. Буря утихает – и над гладкою поверхностью моря с Востока подымается вечное солнце. Музыка играет тихий марш. Небо и земля посылают взаимные приветствия. Занавес опускается. В заключение те же актеры имеют честь представить: