Текст книги "СВО. Клаузевиц и пустота. Политологический анализ операции и боевых действий"

Хотя, конечно, перекладывать на солдата задачу уничтожения тяжелой бронетехники, которую поражать по всем боевым наставлениям должна авиация с артиллерией – довольно сомнительная затея. Такие ситуации должны быть исключением, а не правилом.

Но что же всё-таки по ПТРК? Вдруг, из-за нехватки, эти комплексы в Россию начали импортировать. В частности Иран, поставляющий наши же аналоги ПТРК «Корнет» под брендом “Dehlaviyeh”.

При этом в России, после успеха в 1998 году с ПТРК второго поколения «Корнет», так и не удалось запустить отечественный аналог третьего поколения по модели американского комплекса ПТРК «Джавелин».

Российский ПТРК «Автономия» – образец портативных ракетных комплексов третьего поколения с мощной, как у «Джавелина», оптической системой наведения и инфракрасной головкой самонаведения ракеты и со схемой атаки в крышу.

На фронте его нет. Цитата из публикации 2021 года: «ПТРК по типу Джавелин – это дорогостоящие комплектующие. И, в первую очередь, это тепловизоры как на пусковой установке, так и в самой ракете. Оружие, где фактически стреляют тепловизорами, дело спорное. Одно дело, покупка готового комплекса. Но налаживать собственное производство столь не экономной “штуковины” требует особого аргумента.

Особенно в ситуации, когда существуют более дешёвые ПТРК для решения существующих задач. И, скорее всего, сценарии столкновения с противником, обладающим современными танками, той “военной бюрократией” серьезно не рассматриваются».

&

Электоральные циклы как основа госуправления и стереотипы к ожиданию коротких результатов, при отсутствии долгосрочной идеологии, не позволили планировать науку и промышленность в реально долгосрочных трендах. При этом возможность манипулирования большими сроками привела к противоположным результатам.

Достаточно взять правительственные планы, стратегии и концепции десяти-двадцатилетней давности и сравнить с наступившими последствиями. Связи, несмотря на огромные затраченные государственные средства, не будет практически никакой, нередко – обратная.

Это, однако, чаще всего никак не влияет на положение чиновников-планировщиков, у которых есть универсальное объяснение тому, почему же планы не сработали – просто «так как изменились обстоятельства».

Подобный аргумент всегда свидетельствует о непонимании сути планирования, ответственности и принципов госуправления. А ведь подобные итоги вполне обоснованно было бы оценивать в рамках уголовного законодательства с формированием необходимых стандартов нетерпимости – такой, вполне сейчас приемлемой в госаппарате практики.

&

Нужно, однако же, ещё раз признать, что фактор злой или доброй воли большого начальника не такой всемогущий, как нам в русской традиции порой кажется. Во всяком случае, в вопросах больших системных процессов.

Долгосрочные негативные постсоветские тренды (демографии, межрегиональной интеграции с отделившимися странами, результаты передела собственности), имели объективные рамки и границы.

Попытки выйти «за флажки» без тотальной смены парадигмы системы оказались неэффективными. Более того, не факт, что они были бы успешны при такой смене, не приведя при этом к сложным потрясениям.

Как пример – ёмкость рынков сбыта, и, как следствие, конкурентоспособность. По отношению к России существует довольно четкий расчет: никакая реальная модернизация невозможна, если эту продукцию некуда продавать. У нас для реального разгона маленький внутренний рынок. Для модернизации, если ее потребителями становится собственное население, нужно около 500 миллионов населения – рынок. Так было с СССР, с его странами Варшавского договора и другими дружественными государствами. Оптимисты говорят о 300-х миллионах на фоне жесточайшей конкуренции за рынки сбыта со странами высокотехнологичной промышленности.

Так что, если уж совсем честно, то пока непонятно зачем и куда эту модернизацию направлять, если нет устойчивой внешней конкурентоспособности либо внутренних условий.

&

В итоге в промышленности и науке начался упрощенный поиск простых решений, позволяющих одним замахом («по-голливудски, убив главного злодея», и решив все проблемы сразу) изменить окружающую действительность, при этом находясь в логике общемировых процессов. Так появлялись программы цифровой экономики, нанотехнологий, когнитивных, геномных и прочих сфер. А также бесконечная смена вывесок, культивация искусства презентаций и дорожных карт.

Конечным результатом стала система, где верхнеуровневой задачей науки и промышленности стала не реальная глобальная конкуренция, формирование инструментария улучшения общества, но наоборот, фиксация статус-кво, удержание условно-стабильного текущего положения. Остальные цели и задачи проистекали из этой.

&

Но следует понимать и то, что добиться реальной конкурентоспособности российской промышленности было бы в любом случае непросто.

Достаточно указать, что до сих пор производительность труда в России в абсолютных значениях в 5–7 (по некоторым направлениям свыше 10) раз ниже, чем аналогичный показатель в США и не менее чем в 3 раза ниже, чем в Германии.

Если мерить это деньгами, то производительность труда в России в среднем составляет около 30 тыс. долларов на человека в год, в Германии – 90 тыс. долларов, а в США – 150 тысяч долларов. «У нас один человек в один час производит минимум в пять раз меньше валового продукта, чем в США».

При этом, по данным Организации экономического сотрудничества и развития, Россия занимает шестое место в мире по числу рабочих часов в год. У нас таких часов набегает 1972, у американцев – 1800, а у немцев или голландцев – вообще 1400. То есть, давая значительно меньший результат, россиянин работает значительно больше.

Вообще, как это ни удивительно, темпы роста производительности в РФ были выше: в 2008–2021 годах российская производительность труда росла в среднем на 1,6 % ежегодно, а в 2017–2019 годах – на 2,8 %. В США средний показатель тогда же составлял 1,4 % и 1,3 % соответственно, в Германии -0,2 % и-0,1 %.

Правда, несмотря на опережающие темпы роста, разрыв с развитыми экономиками является на сегодняшний день непреодолимым. Даже при оптимистичном сохранении темпов, для достижения уровня Германии нам потребуется 50 лет, а США – 120 лет.

Таким образом, не какие-то эфемерные расчеты, а вполне конкретный интегратор производительности и является главным ключом к росту российской экономики, и, как следствие, повышению оборонно-промышленного потенциала.

Для этого необходимо добиться роста в 10 %, что позволит догнать США по производительности за 20 лет. Возможный эффект от роста производительности труда при позитивном сценарии (2,8 % в год) за 10 лет может достигнуть 102 триллионов валового внутреннего продукта (ВВП). При негативном (+0,1 %) сценарии валовой продукт может упасть на 120 триллионов.

&

Однако, по данным Института народнохозяйственного прогнозирования РАН, вплоть до 2035 года реальные темпы роста российской экономики не будут превышать 1 % в год. И СВО, и геополитика здесь не главное: политические проблемы лишь ускорили наступление периода низких темпов роста, не став их основной причиной.

Последние 10 лет экономический рост фактически определялся темпами увеличения экспорта: среднегодовая динамика ВВП была около 1 % при росте поставок на 2,5 % ежегодно.

В период 1999–2008 годов высокие темпы развития основывались на высоком росте инвестиций – это происходило за счет быстро растущих экспортных, в основном, энергетических доходов, которые позволяли наполнять спрос в условиях укрепляющегося рубля.

После преодоления кризиса 2008 года российская экономика вышла на более низкие темпы роста, что было связано со стагнацией внешнеэкономических доходов и исчерпанием возможностей по стимулированию спроса из-за ослабления рубля.

Сейчас и рост трат бюджета, и дальнейшее плановое ослабление рубля могут дать лишь ограниченный результат и ускорить экономику только на десятые доли процента.

&

Да, в России был принят нацпроект «Производительность труда». Заполнен он был «замечательными» новациями.

Например: «На каждом предприятии создается производственный поток-образец, формируется команда из сотрудников для внедрения изменений и последующей самостоятельной работы. Реализуется проект по повышению квалификации топ-менеджмента “Лидеры производительности”.

А также программа переподготовки кадров от “Агентства развития навыков и профессий”. Возрождается движение рационализаторства.

Помогает выйти на новые рынки “Российский экспортный центр”. А обновить производство можно под займ в 1 % от Фонда развития промышленности. Разработана платформа цифровых решений, которая позволяет провести диагностику предприятия, найти проблемные участки и предложить решение в режиме реального времени. Участие в национальном проекте помогает бизнесу вслед за производительностью труда увеличить доходы».

Думается, что любой, кто имеет хоть какое-то отношение к производству, или просто здравомыслящий человек, может дать адекватную оценку тому, как перечисленное может коренным образом изменить глобальные негативные тренды.

Насколько подобные мероприятия по масштабности сравнимы с прошлыми свершениями, по-настоящему менявшими облик государства: Петровскими и Столыпинскими реформами, Ленинским ГОЭЛРО, Беломорканалом, Сталинской индустриализацией, Косыгинскими новациями и т. и.

Что на выходе? Цитата: «В итоге политика импортозамещения не привела к значимому замещению иностранной продукции, кроме отдельных отраслей и направлений, но привела к усилению существующих и созданию новых монополий (наир. Мираторг).

Отмечено, что действующие механизмы поддержки российских производителей неэффективны: так, для выполнения обязательств по “российским” закупкам госкомпании, в частности, применяют механизм ценовой преференции (он дает преимущество отечественным поставщикам в сравнении с заявками иностранцев), но происхождение товара не подтверждается, а лишь декларируется, что дает возможность закупать импортные товары под видом отечественных и формально отчитываться о выполнении квот.

Ставились под сомнение популистские цифры из годовых отчетов госкомпаний и корпораций, которые они приводят в доказательство импортозамещения (сомнение в достоверности таких данных высказывали не только в Минпромторге, но и в других контролирующих органах)».

&

В качестве контраргументов (пока ещё) приводятся относительные темпы роста российского ВВП после начала СВО, но здесь нужно учитывать то, что конечный выпуск продукции – это, в основном, оборонная промышленность.

С одной стороны, увеличение инвестиций в ОПК и компании, работающие на нужды СВО, приводит к временному увеличению национального дохода.

С другой же, многие средства уходят в снаряды и танки, которые на рост реального сектора экономики работают только на стадии производства, но не на стадии реализации продукции. То есть такое производство не создает и не приумножает национальные возможности.

&

После начала СВО и введения санкций обострилась проблема тотальной «китаизации» отечественного производства, что, конечно, далеко от реальной суверенности.

Существует мнение, что «китаизация» России не опасна, так как и западное сообщество зависит от китайской индустрии.

Но дело в том, что в связке «Китай-Запад» зависимость взаимная.

Например, в сфере медицинской техники Китай зависит от западного импорта на 80 %, в сфере авиадвигателей – на все 100 %, а в сфере станков с числовым программным управлением – на 90 %. Высокоточные датчики импортируются в Китай в 80 % случаев, операционная система Microsoft Windows контролирует 88 % местного рынка настольных ПК, ещё 5,4 % занимает Apple OS X. В сегменте смартфонов от импортных операционных систем Китай зависит почти на 100 %, по некоторым позициям литографического оборудования Китай на 68 % зависит от холдинга ASML и т. п.

Список очень длинный, разнообразный, и самое главное – пронизывающий практически все промышленные сферы. Довольно сложно найти критически важные сегменты китайской промышленности, по-настоящему самодостаточные и независимые от западной индустрии. Благодаря этому сформирован баланс. К примеру, ведущаяся сейчас «война чипов» между США и Китаем развивается на паритетных началах и с переменным успехом.

Россия такой взаимностью похвастаться не может. Вернее, энергозависимость Китая была для России инструментом потенциального давления, но это было до ухода с европейских площадок, потому что существовала возможность маневрировать с рынками сбыта. Теперь такой возможности фактически нет, манёвр невелик.

По сути, сейчас есть серьезные признаки формирования производственно-экономической зависимости от Китая.

И проблема не в самой зависимости, а в её одностороннем характере, в переходе российской экономики в «одноканальное» состояние.

Даже ставшие модными тенденции в режиме «Вперед в прошлое» по возвращению к советским брэндам (особенно в автопроме) зачастую означают легализацию под этими брэндами китайского автопрома, который в прошлом развивался на забытых сейчас в России советских стандартах (как случилось с, якобы, возрожденной маркой «Москвич», которая является переизданием китайского JAC).

Существует характерный пример импортозамещения с китайским уклоном. Речь о телефоне «Йотафон».

Хронология публикаций СМИ:

• 2013 г.: «Apple напрягся»: Д. Медведеву подарили первый российский смартфон. Глава госкорпорации «Ростех» Сергей Чемезов презентовал премьер-министру РФ Дмитрию Медведеву российский смартфон. «Мы его сделали», – доложил он премьеру;

• 2014 г.: «Владимир Путин показал президенту Китая, как работает “Йотафон”»;

• 2017 г.: «Долю “Ростеха” в разработчике YotaPhone продадут китайцам»;

• 2019 г.: «Раскачать рынок не удалось». Почему YotaPhone не оправдал надежд? Суд признал банкротом головную структуру производителя смартфонов.

Таким образом, действительно перспективная российская разработка была продана за приличные деньги китайцам, которые просто таким образом устранили конкурента, свернув производство.

Это хороший пример реальных перспектив русско-китайского технологического сотрудничества.

&

В контексте проблем Спецоперации поговорим отдельно об автопроме. Почему эта тема так важна для фронта? Потому что это – практический и приоритетный вопрос выживания и эффективности выполнения боевой задачи.

Мы сейчас делаем акцент на тотальной нехватке автомобилей, хотя, к примеру, нехватка или отсутствие речного транспорта, полноценной речной флотилии – стала серьезной проблемой для российской херсонской группировки. Но автотранспорт – проблема универсальная.

Как мы уже писали в первой части книги, символом СВО стал народный сбор денег на старую советскую УАЗ-«буханку». Естественно, не бронированную, в отличие от армейского стандарта легкобронированной автотехники MRAP, что в условиях тотальной гибели и ранений от осколков, мин, в разы повышает выживаемость личного состава.

О нехватке легкобронированного транспорта для бойцов мы ранее упоминали.

Но в российской армии, с учетом всех штурмов и окопных реалий, наблюдается чудовищная нехватка, или, скорее, отсутствие транспортёров переднего края.

Вопрос доставки боеприпасов в простреливаемую зону, непосредственно к находящимся в огневом контакте или под артобстрелами подразделениям, вывоз раненых, в том числе тяжёлых – приоритет.

Практика показывает, что критически важным для оказания медпомощи является первый час после ранения, у американцев он даже получил название «золотой час» – если раненый успел попасть к хирургу в течение этого времени, когда резерв сил у организма ещё есть, его шансы намного выше, чем, например, через два часа.

На чем везти? Даже дефицитные «Тигры» и «Атлеты» представляют приоритетную цель для противника, не говоря уже о штатной армейской бронетехнике.

Практически единственным средством максимально быстро вытащить бойца с передовой мог бы являться транспортёр переднего края – маленькая, «по бедро» взрослому человеку, высокопроходимая машина, с возможностью управлять ею лёжа, используемая как «челнок», достаточно небольшая, чтобы можно было прятать её в кустарнике или высокой траве, в воронках от снарядов, за подбитой техникой и её фрагментами и т. д.

Эта же машина должна подвезти к «передку» боекомплект, а назад отвезти раненного.

Таких машин в войсках на сегодня нет. Нет и никаких заменителей. Даже ручная тележка на велоколесах, которую можно тащить за собой ползком или пригнувшись, лучше, чем тащить ящики волоком или бойца на бескаркасных носилках по земле. Наладить производство было бы несложно.

А ведь, к примеру, американский М274, т. н. «механический мул» в серии выпускается с 1956 года. Его в современной американской армии уже сменило внедорожное транспортное средство John Deere М-Gator.

&

Украина осознала такую острую потребность, и в этом вопросе с августа 2022 года в рамках проекта «Журавель» под патронатом бывшего президента Порошенко обеспечивается западными поставками комплексов THeMIS, надгусеничные полки которых оборудованы носилками для раненных и возможностями перевозки боеприпасов.

Но и в нашей стране когда-то были успешные решения!

Например, транспортёр ЛуАЗ-967М. Почему такой транспорт не создавать, к примеру, на УАЗе, с госфинансированием и под потребности фронта? Или взять за основу кустарную «электрическую тележку Филатова»?

Такая задача не требует высокотехнологичных решений. Машине нужен минимум приборов, достаточно одной фары и одного габаритного огня, хороший глушитель на выпуске и компактный, тяговитый двигатель, в идеале дизельный, но, вообще говоря, не обязательно. Она должна быть максимально компактной, особенно при транспортировке. Компоновочная схема может быть в принципе любой, как и облик, если указанные выше условия выполняются.

Модульная платформа «Маркер» пока далека от массового внедрения.

А попытка в 2019–2021 гг. поставить в российскую армию многоцелевой аэромобильный автомобиль серии МАА, разработанный КБ «ИННТЕХ», привела к очередному быстро спрятанному под ковер коррупционному скандалу, где многомиллионные субсидии были освоены и на этом всё.

Поэтому вопрос автопрома – это жизненно важный вопрос фронта. К сожалению, это понимают, в основном, на фронте. По этой причине необходимо срочно начать государственную работу по формированию целевой программы автопрома на нужды СВО.

&

Что же в это время происходит в автопроме, насколько он готов обеспечивать фронт?

Пример для понимания глубины проблем: минпромторг России в 2023 году подготовил стратегию развития отечественного автопрома. В документе указано, что к 2035 году в России создадут своё производство подушек безопасности и серийную автоматическую коробку передач. Напоминаем, что американский Buick на автоматической коробке передач выпускали с 1948 года.

Долгое время УАЗом («Соллерс Групп») владел олигарх Владимир Швецов, но в 2022 году, спасаясь от санкций, он продал 77 % акций своим топ-менеджерам.

Те сразу заявили, что планов нового развития нет, есть приоритет – собирать старые модели и китайские «конструкторы». И за такую «отличную» идею повысили себе вознаграждение в 2022 году (да, в год СВО!) со 144 млн до 352 млн рублей, выплаты выросли примерно в 3 раза на каждого из 22 топ-менеджеров.

Как следствие – с мая 2023 году на УАЗе забастовка, где в связи с волнениями рабочих в итоге была поднята зарплата на 5 %, так что те будут получать теперь по 38 тысяч рублей.

При этом персонал был сокращен с 25 000 до 6400, распроданы все социальные учреждения вроде санаториев-профилакториев, урезано производство авто, попутно повышена доля импортных комплектующих в отечественной технике до 50 %. Это если вдруг у кого-то ещё будут вопросы, почему нет поставок модификаций УАЗ на фронт в нужных объемах.

Если говорить о состоянии промышленности в целом, то похожая ситуация имела место в июне 2023 года, когда забастовку объявили 76 шахтеров в Свердловской области.

Тогда же и тоже в Свердловской области волнения начались на крупнейшем в России производителе титана «ВСМПО-Ависма», где подготовили обращение к президенту страны из-за отказа руководства предприятия индексировать зарплату хотя бы на уровень инфляции. «Результатом кадровой политики владельцев компании и привезённых топ-менеджеров стало массовое увольнение высококвалифицированных рабочих, технологов, эффективных специалистов по подготовке производства, ремонтного персонала», – сообщили в профсоюзе. Без титана полноценное обороннопромышленное производство представить сложно.

Или вот ещё аналогичная ситуация: в Нижнем Тагиле рабочий «Уралвагонзавода» Павел М. попытался совершить самоубийство после того, как ему урезали зарплату со 110000 до 11000 рублей. Всё верно, это то самое главное предприятие, на котором производят российские танки и другую бронетехнику.

Приведенный пример с автопромом примечателен для понимания, когда возникают вопросы, где же на передовой СВО автомобили, откуда их нехватка, почему население сбрасывается на УАЗ-«буханки». Кстати, автопром – хороший пример и того, как даже в условиях боевых действий и санкций российская система продолжает оставаться полем битв лоббистов.

Например, как сообщали индийские СМИ, из-за ограничений Индии к своей валюте Россия не может вывести миллиарды долларов в рупиях, которые скопились там после продажи нефти. Каждый месяц российские компании накапливают до 1 млрд долл, в рупиях, которые хранятся в индийских банках. Казалось бы, не можем вывезти – инвестируем в тот же развивающийся индийский автопром, создаём совместные компании, например, был проект «Лады Говинды», часть собранного автотранспорта отправляем в Россию.

Но нет – есть интересы с китайцами. Пусть деньги пока полежат, причём полежат в нужных банках, давая нужный оборот и маржу. Опыт заморозки 400 миллиардов на Западе не научил ничему.

&

Проблема зарплаты рабочего персонала вообще стала стратегическим вопросом для оборонки. На фоне не по обстановке высокой прибыли (и речь не только и не столько о зарплате, тут работают другие механизмы) топ-менеджмента и партнеров, весьма скромные доходы рабочих представляются серьезной угрозой любым промышленным амбициям.

Примеры немногих предприятий ОПК, нашедших возможность повышения зарплат, показывают резкий рост эффективности.

Ведь то, что работы по Гособоронзаказу (ГОЗ) для предприятий планово-убыточны, ни для кого не секрет. В первую очередь в силу специфических алгоритмов калькуляции затрат, куда закладывают все «интересы».

Зарплата рабочих при такой закладке становится первой жертвой. Кто-то же должен «подвинуться».

За год после начала СВО объемы производства в гособоронзаказе выросли в разы, по некоторым образцам – в 7-10 раз, о чём так радостно рапортуют. Однако параллельно растет и кадровый голод на предприятиях ОПК. В ближайшие годы дефицит сотрудников для оборонки составит 400 тысяч человек.

Один из главных вопросов – плановая убыточность ГОЗ и его околонулевая рентабельность. В затратах на ГОЗ многочисленных предприятий доля зарплат составляет до 50 %, но из-за жестких рамок заказчика (Минобороны), предприятия не могут платить конкурентную зарплату рабочим.

Условия труда на многих заводах, которые сейчас работают в три смены с регулярными переработками, совсем не способствуют привлечению новых квалифицированных кадров.

В прошлом году на предприятиях машиностроения индекс достаточности рабочей силы упал до -35 %. И это неудивительно: средняя зарплата операторов станков с ЧПУ, к примеру, на ЧТЗ-Уралтрак – 45 тысяч, на Миасском машиностроительном слесарю-сборщику радиоэлектронной аппаратуры предлагают 27 тысяч, а крановщику на Златоустовском машзоводе – 40 тысяч.

Про выплаты инженерам за рацпредложения и изобретения в рамках ГОЗ тоже речи не идет – эти выплаты тоже идут из прибыли, поскольку увеличивать стоимость продукции не выгодно ни Минобороны, ни Минфину.

По этой причине в состав затрат по ГОЗ заработную плату рабочих принимают на уровне не выше средней по отрасли в регионе. Это традиционно осложняло жизнь предприятий, поскольку за среднюю зарплату нормальный работяга оборонный завод обходил стороной – если те же деньги дают на «гражданке», где нет ни регулярных административных проблем, ни плановых авралов.

Особенно ситуация осложняется, когда требуются высококлассные специалисты (6 разряд), которых средней зарплатой привлечь в принципе невозможно, она в разы меньше их доходов.

Сейчас, когда рабочих остро не хватает, предприятия платят им столько, сколько они стоят, но тут возникает «военпред», и просто в силу того, что ему это одобрять запрещено по нормативу, зачастую срезает разницу их затрат, за нечастыми исключениями по индивидуальным схемам. Да, крупные предприятия пока находят возможность доплачивать из других доходов. Но это не может быть общим правилом и продлиться долго.

Поэтому предприятие в итоге платит из своей прибыли, которой на гособоронзаказе и так, как мы помним, часто вообще нет. И на экспорте не отбить – и в силу того, что отнюдь не все у нас экспортеры, и в силу того, что экспорт в виду известных причин столкнулся с существенными проблемами.

Иногда, довольно нечасто, отдельным предприятиям персональным решением замминистра обороны по вооружению разрешается превышать среднюю зарплату в затратах. Ну, например, регион не промышленный, город маленький, а рядом, скажем, НПЗ. В таких условиях не наберешь людей. Изредка разрешают, хотя здесь необходимо системное решение.

&

Когда возникает риторика о том, что теперь мы в интересах оборонки просто скопируем иностранные образцы,

то, вероятно, такое говорят люди, непонимающие, как же это работает на практике.

Так для того, чтобы в России принять на вооружение иностранный образец вооружения и начать его закупку, нужно лишь подписанное решение заказывающего профильного подразделения Минобороны.

Для того же, чтобы начать закупать образец отечественной техники (пусть и скопированный с иностранного, хотя это копирование потребует схожих с иностранными станков, материалов, технологий и кадров и их уже просто так «не накопируешь»), она должна пройти все этапы ОКР – предварительные испытания, межведомственные, приемочные, с военной приемкой по каждому узлу, конструкторской документацией и созданием запасов покупных иностранных компонентов.

Вспоминаем предыдущую информацию – норма прибыли при ГОЗ очень небольшая, около 20 %. Всё, что получит предприятие сверх того, даже без потери качества на выходе (сэкономив на разнице в курсе валют при закупке, например) – уйдет государству.

Сколько инвестиций можно провести частному предприятию на 20 %? Особенно на фоне тяжелого падения научно-исследовательских работ, пригодных к реальному производству? Тем более в условиях российских военных стандартов ГОСТ РВ 15.203, 2. и ГОСТ РВ 0015-301, крайне сложных для постановки на быстрое поточное производство.

Поэтому в эти игры играют, в основном, крупные госпредприятия по своим «особым» схемам.

&

В этих условиях ужесточение уголовной ответственности за ГОЗ лишь цементирует ситуацию, в которой выживают только благодаря «схематозам» и круговой поруке, неизбежно принося в жертву реальное производство. Вот там зачастую и остались многие военные инновации и разработки.

Проблему осознают, Минпромторг воюет с Минобороны, выбивая для оборонки норму 110 % от средней. Заметим, что в зависимости от изделия, доля зарплат в себестоимости может составлять иногда и больше половины, так что здесь изменения могут серьезно влиять на итоговую убыточность/ прибыльность оборонных контрактов.

Характерно, что похожие проблемы есть и на западных предприятиях, особенно в американской оборонке: на производстве «черного» железа зарплаты очень скромные. Только в условиях открытых границ и доступа к общемировым альтернативам для них это не проблема. А для России проблема.

&

Как мы уже говорили, анализируя собственную обстановку, не мешает понимать, как дела у противника.

Стало привычным считать, что Запад просто поставляет Украине вооружение и та паразитирует за внешний счет, расплачиваясь кровью и войной с Россией.

Где-то это так, но всё же есть нюансы.

Пример: между «Укроборонпромом» и крупнейшим немецким производителем военной техники и вооружения, оборонным концерном “Rheinmetall” заключены контракты, согласно которым на территории Украины и Восточной Европы создаются совместные предприятия и производства исключительно под вопросы обеспечения ВСУ. Этот опыт будет протиражирован на другие страны – спонсоры Украины. Аналогичную работу по запуску новых производственных мощностей совместно с Украиной ведут и другие европейские промышленные гиганты – чешские (корпорация “VOP CZ”), итальянские (“Confindustria”), английские (“ВАЕ Systems”) и т. д.

То есть, несмотря на гигантский западный потенциал, принимаются решения о создании дополнительных промышленных возможностей обеспечения Украины.

&

Но вернемся к проблемам импортозамещения в новых условиях.

В этой связи возникают совершенно чудовищные прецеденты.

Например, Ассоциация банков России просит у Минпромторга 40 млрд субсидий (по сути, денежного подарка) на импортозамещение терминалов для приема карт. То есть коммерческие банки, извлекающие немалую прибыль, требуют у государства оплатить за счет бюджета их затраты.

Авиаэксплуатанты просят у Правительства денег на замену французских двигателей, выпущенных до 2022 года SuperjetoB – на отечественные ПД-8.

И это лишь отдельные примеры, иллюстрирующие общую тенденцию: привыкший за долгие годы сидеть на игле господдержки, фактически лишенный какой-либо самостоятельности (а вы попробуйте выиграть какой-нибудь подряд или запустить крупный проект без админресурса) российский бизнес «справедливо» ждет, что теперь все эти годы патронирующее его государство будет финансировать не только производство (предложение), но и спрос на «отечественное».

То есть теперь бюджет страны платит производителям, чтобы они что-то производили, хотя, по логике, всё должно было быть ровно наоборот.

Если кто-то думает, что в таких условиях можно отделить «гражданское» от «оборонки», то он плохо понимает, как реально функционирует сейчас промышленная система.

&

На этом фоне уровень наукоёмкости российской экономики, который является залогом реального развития, остается невысоким. В 2021 году затраты на науку в России составили около 1 % ВВП.

Ещё раз акцентируем – именно наукоёмкость остается одним из немногих инструментов повышения конкурентоспособности российской промышленности и экономики.