Текст книги "Осенняя радуга"

Думы

 
Нет, думы – это как погода:
в тебе то солнечный апрель,
то дождь сентябрьский по полгода,
а то январская метель…
 
 
Все думы детские крылаты,
ведь не тиранят, а летят,
когда ты молод и когда ты
на мир бросаешь жадно взгляд.
 
 
Но в старости они иные:
уже не крылья, а искус —
висят, как тучи грозовые,
и давят на тебя, как груз.
 
 
Да, думы – это как погода:
в тебе то солнечный апрель,
то дождь сентябрьский по полгода,
а то январская метель…
 

Песня капели

 
Солнце льет, и не унять
звон капели – тает лед…
И мечта моя опять
к звездам, дерзкая, плывет.
 
 
Но приходит вдруг на ум:
не капель то, а хомус!
Вторит ей березы шум.
В сердце грусти тает груз.
 
 
Словно слышишь пенье птиц
и хрустальный перезвон.
У взволнованных девиц
на душе все громче он.
 
 
Звон тот – песня для меня,
что, звуча, врачует тут
плоть и дух. Ручьи, звеня,
свой бальзам на душу льют.
 
 
Эта песнь капели мне
будоражит кровь. И вот
вновь мечта моя вовне —
к звездам, светлая, плывет.
 

Такая вот звезда

 
Костер пылает, обдавая жаром.
Взмывает искра в небо, возомнив
себя звездой, что свет ночами даром
здесь льет на ширь лесов, лугов и нив…
 
 
Полет ее не долог был, однако,
и не высок. Такая вот звезда,
что, над землей поднявшись среди мрака,
едва взлетев, погасла навсегда.
 
 
Но точно так и в жизни нашей, впрочем.
Иной себя звездой считать не прочь:
аж светится, как ангел непорочен!
А в душу глянь ему – там только ночь.
 

Печь растопив

 
Печь растопив, сухих для жара дров
ты не жалей – суровы наши зимы,
как не жалей для близких теплых слов,
что каждый миг им так необходимы.
 
 
Чуть потрещав, теплом задышит печь.
Все в этом мире временно, конечно,
но добрых слов твоих прямая речь
звучать в сердцах согретых будет вечно.
 
 
Как тело греет нам печи тепло,
так душу в горе нам врачует слово,
не потому ль так на сердце светло,
когда слова любимых слышишь снова.
 
 
Печь растопив, сухих для жара дров
ты не жалей – суровы наши зимы,
как не жалей для близких теплых слов,
что каждый миг им так необходимы.
 

Оленёк

 
Я дождался. Через тучи
самолет помчал меня
в Оленёк, гудя могуче
и слегка крыло креня.
 
 
Дождь из неба лил сырого
там, а если солнца луч
пробивался, то сурово
вас буравил из-за туч.
 
 
Под холодным ветром маясь,
жались лиственницы там,
и кустарник, пригибаясь,
брел за вами по пятам…
 
 
И я вспомнил, как назначен
в Оленёк когда-то был,
как тот край, что с виду мрачен,
я всем сердцем полюбил.
 
 
Ведь я жил – куда же деться?! —
средь людей, чей дух скорей
мог согреть любое сердце,
чем тепло чужих морей.
 

Прекрасен летом Оленёк

 
Прекрасен летом Оленёк,
когда не знает день заката.
Здесь загорелся огонёк
любви земной во мне когда-то.
 
 
Здесь против тысяч туч стоит
на небе радуга-задира.
И солнце озаряет вид
ещё невиданного мира.
 
 
Здесь ель редка, кусты везде.
Да, этот лес иного рода:
как будто в танце сээдьэ,
здесь вечно кружится природа.
 
 
Здесь горы, шапки облаков
себе на темя нахлобучив,
придя из глубины веков,
глядят на вас с небесной кручи.
 
 
Бурлят пороги Оленька,
бежит поток, волной играя.
Да будет так во все века
здесь, посреди земного рая!
 

В память о Туой Хая

 
На праздник в честь села родного,
что встарь звалось Туой Хая,
приехал песни слушать снова
из шумного Якутска я.
 
 
Как волшебство, все эти песни.
Пусть в это верится с трудом,
но здесь глаза закроешь если —
перед глазами отчий дом.
 
 
И песен все слова благие…
Так что ж я плачу, слыша вас?
Иль это просто ностальгия
так ранит душу всякий раз?
 
 
Лишенный крова в полной мере,
я сам, как без гнезда птенец.
Что сделать, чтобы боль потери
во мне утихла наконец?
 
 
Твой отчий дом и детство – святы.
Туда спешишь, свой путь пройдя.
Ведь место, где обрел себя ты,
в итоге ждать должно тебя.
 

Зимнее волшебство

 
На стеклах снег искрится светом,
снежинок в небе чехарда…
Меня картина с детства эта
не оставляла никогда.
 
 
Проснувшись, помню, я как птица
летел к промерзшему окну
узором новым восхититься
и удивиться: «Ну и ну!»
 
 
И верил я: узор чудесный,
тайком, в оконный весь проем
оставил кто-то неизвестный.
Я так хотел узнать о нем!
 
 
«Кто ночью смог создать такое?» —
все возрастал мой интерес.
И я, не ведая покоя,
ко всем с вопросом этим лез.
 
 
Вот крылья, вот следы сорочьи,
вот ветка, вот лица овал…
Какой волшебник этой ночью
все окна нам разрисовал?
 
 
Жар в камельке метался ало,
пар от поленьев плыл седой,
Со стекол волшебство стекало,
увы, обычною водой.
 
 
Все исчезало: крылья, лица…
И я, забившись в уголок,
слезами тихими давиться
от жалости теперь лишь мог.
 
 
Тогда не знал я и отчасти
еще, что истина проста:
как те узоры – хрупко счастье
и беззащитна красота.
 

Береги друзей

 
За жизнь, если честно, немало
проехать пришлось мне, пройти.
И разные люди, бывало,
на том попадались пути.
 
 
Но лишь с другом истинным встреча —
подарок судьбы. Только тот
подставит надежные плечи
и крепко вам руку пожмет.
 
 
И все ж обижал иногда я
друзей вздорным словом своим.
Не ведает кровь молодая,
как друг твой бывает раним.
 
 
Нет, я не казнился виною,
не знал я, другого виня,
что с другом, отверженным мною,
уходит частица меня.
 
 
Как больно! Редеют с годами
друзей настоящих ряды.
Посмотришь и – этих нет с нами,
и тех уж исчезли следы.
 
 
Вернуть все? О том нет и речи…
Но в самом начале пути
я помню надежные плечи
всех тех, кто помог мне идти.
 

Кукушка

 
Среди поляны сев на кочку,
кукушку слушал в тишине,
волнуясь, сколько мне годочков
кукушка накукует мне.
 
 
Просил: кукуй побольше, птица!
Будь другом, жизнь моя – не мед.
Пусть всё плохое мне простится.
Пусть только счастье меня ждет.
 
 
Но сколько дашь – за всё спасибо.
Всего-то надо в жизни мне:
встречать здесь утром солнце. Ибо
нет выше счастья на земле.
 

Море штормовое

 
Уходит время, быстрое такое,
оставив в прошлом лучшие года.
Лишь мысль летит, не ведая покоя,
в те дали, где ты не был никогда.
 
 
Как будто конь ретивый бьет копытом —
все громче сердце рвется из груди.
Душа, оковы скинув все, раскрыта,
к тому, что там, в тумане, впереди.
 
 
Где, алых крыл своих уже не пряча,
взлетает над седой тайгой заря.
Туда, где нет звезды Полярной ярче,
где свет и воля, проще говоря.
 
 
Звезда вот эта в жизни, между прочим,
мне как маяк указывала путь,
чтобы среди полярной долгой ночи
с пути прямого смог я не свернуть.
 
 
Средь моря жизни, моря штормового,
где маленькая лодка – жизнь моя,
я знаю путь. На свет Звезды той снова,
борясь с волной, плыву упрямо я.
 

Мне хотелось до неба добраться

 
Горизонт… «А за ним что?» Вопрос тот,
помню, в детстве мне в голову лез.
Вроде, рядом со мной он, мне просто
надо взять и пройти этот лес.
 
 
Я туда торопился отсюда.
Небосвод над землей подними,
думал я, и откроется чудо,
что в олонхо я слышал в те дни.
 
 
Мне хотелось до неба добраться.
За звездою идя по пятам,
на бескрайних просторах пространства
встретить Лунную девочку там.
 
 
Уходил от меня понемногу
горизонт с каждым годом, а я,
в жизнь уже проторивший дорогу,
в те далекие рвался края.
 
 
В том далеком была мне потреба.
Но живу и теперь, в даль спеша,
где с землею смыкается небо
и куда так стремилась душа.
 

Земля

 
Вечером притихшим выходя из дома,
слышу, как земля тут стонет под ногой,
и тотчас уходит из души истома,
будто стонет кто-то сердцу дорогой.
 
 
Иль она забыла, как она велика?
И уже не помнит, как она вольна?
Нет, тому причиной вряд ли повилика.
Ведь неизлечимо, бедная, больна.
 
 
Плоть ее съедают шахты и карьеры,
мощные плотины режут русла рек,
и парят над нею разума химеры…
И за всем за этим – гений-человек.
 
 
Стон земли родимой в каждом шаге слышу,
сердцем ощущаю дрожь ее уже,
и звучит все громче, и звучит все выше,
боль за нашу землю у меня в душе.
 

Анабар

 
Две Куонапки, Большая и Малая,
два близнеца, шири северной дар,
русла свои, в коих мощь небывалая,
в реку сомкнули одну – Анабар.
 
 
В даль, где вся тундра сверкает и светится,
к Северу та поплыла прямиком.
И в черном небе Большая медведица
стала в пути для нее маяком.
 
 
Грозные тучи над ней вижу снова я,
и словно вдруг закипает вода:
черной волны ее тяжесть свинцовая,
пенясь, на берег несется тогда.
 
 
Мимо скалы и ущелья, увитого
мхом и лишайником, ночью ли днем,
до океана течет Ледовитого,
будто ей что-то обещано в нем.
 
 
Нет ей преграды. Пред нею все сущее
вмиг расступается. Только вперед!
Волны ее, словно стадо бегущее
диких оленей крушат даже лед.
 
 
Низкий поклон от меня благодарного.
Разве не ты тут шлифуешь алмаз,
пылью алмазной сиянья Полярного
ночью безрадостной радуя глаз?
 

Благодарю судьбу

 
За то судьбу свою благодарю,
что здесь когда-то в самый первый раз,
глаза открыв, увидел я зарю,
что здесь дышал, где каждого из нас
поил целебным воздухом алас.
 
 
Благодарю за то судьбу свою,
что в сердце не остыла у меня
любовь. Что маму в памяти храню,
что со своим народом вместе я
любуюсь красотою бытия.
 
 
И за любви той, первой, хлад и зной,
той, от которой сердце не спасти,
что вас несет как крылья за спиной.
За друга, что готов с тобой идти,
плечо подставив, до конца пути.
 
 
Благодарю судьбу за то еще,
что в жизни встретил женщину свою
единственную, ту, что горячо
уж сколько лет любить не устаю.
За внуков. Ведь я с ними – как в раю!
 
 
Благодарю судьбу свою за свет
всех дней моих и за ночную тьму,
за родину, которой краше нет,
за счастье жить, что сердцу моему
даровано, не знаю почему…
 

Кум и сват

 
Сегодня ночью снились мне
сны удивительные, словно
жизнь стала лучше, чем во сне.
И счастливы все поголовно.
Любой старик помолодел,
и радость – молодых удел!
 
 
Что нет уж более врунов
и вороватых нету тоже.
Нет бездарей и болтунов.
Нет ни одной ленивой рожи!
И что вдыхает кислород
здесь вместо них честной народ.
 
 
Когда же вдруг проснулся я
в поту холодном, понемногу
пульс ощущая бытия,
воскликнул громко: «Слава Богу!»,
окинув взглядом отчий дом —
все было прежнее кругом.
 
 
Ведь я к начальнику зайти
хотел с подарком, чтоб он – тише! —
смог свату моему найти
местечко теплое повыше.
Пусть сват ленив и туповат —
он там мне будет «кум и сват»!
 

Родное зимовье

 
На заре еще выйдя из дому,
с ружьецом стылый лес обойдя,
по дороге к зимовью родному
возвращаюсь измученный я.
 
 
Дым струится шлеей голубою
прямо в небо, и кажется мне:
пляшут искры в дыму над трубою,
без следа исчезая во тьме.
 
 
Лаем радостным серая лайка
на пороге встречает опять —
как охотник охотника. Дай-ка
лапу, друг ты мой верный, пожать!
 
 
Сняв с плеча одностволку устало,
снег да иней пытаясь стряхнуть,
дверь открыл – и так радостно стало
мне, что вот и закончен мой путь.
 
 
Прямо в душу родное зимовье
льет тепла домового елей,
и свеча у меня в изголовье
мне уж кажется солнца светлей.
 
 
И поленья трещат, вспоминая
солнце, лес… И труба – уж не тронь! —
так гудит. И про нрав Байаная
в камельке что-то шепчет огонь.
 

У пылающего костра

 
Летят под желтым лунным диском
и пляшут искры без конца…
Тепло костра – придвинься близко —
способно исцелять сердца.
 
 
Жар будит в теле духа вящий,
подъем и мощь в нем будит он.
Я слышу в пламени гудящем
зов подступающих времен.
 
 
В сиянии костра согреться
стремятся звезды. Ночь светла.
Лишь тот, в ком охладело сердце,
не дал бы им сейчас тепла.
 
 
И я уже пою от счастья,
и песнь взлетает… Что со мной?
Вот-вот, пиджак порвав на части,
раскрою крылья за спиной.
 
 
А ветер – пламя в клочья рвущий,
а дым – в глаза! И плачешь ты,
как будто видишь день грядущий —
его прекрасные черты…
 

Неужели забудем

 
Неужели забудем когда-то
горький привкус военных тех лет?
И Победу ту, нашу, чей цвет —
цвета крови простого солдата,
у которого имени нет?!
 
 
Неужели забудем навеки
трепет в воздухе красных знамен?!
Шел на приступ, волной, батальон,
и полки шли в атаку, как реки,
чтоб фашизма разбить бастион.
 
 
Неужели забудем – не верю! —
то, как воины Светлых богов
у Кремля шли, рассеяв врагов,
чтоб штандарты сраженного зверя
бросить наземь под грохот шагов.
 
 
Неужели забудем мы павших
в тех боях, в перекрестном огне.
Души их, представляется мне,
пролетая над лесом и пашней,
плачут, вновь исчезая во тьме.
 
 
Неужели забудем те беды,
ту трагедию нашей страны,
пред которой все были равны?!
Иль попрать наше Знамя Победы
вновь собрался престол сатаны?
 
 
Неужели забудем когда-то
горький привкус военных тех лет?!
И Победу ту нашу, чей цвет —
цвета крови простого солдата,
у которого имени нет.
 

Отчий край

 
В долине Чоны возле гор
я не построил дом себе,
чтобы разжечь очаг. С тех пор
так много «не» в моей судьбе.
 
 
Не знали мои дети мест,
где детство я провел, увы.
Ну что ж, на том поставим крест,
что изменить не в силах мы.
 
 
Охоте предков сына я
не научил. Не смог постичь
он тайны той, как, вдох тая,
мой дед охотился на дичь.
 
 
И дочь свою я не привел
в поля, где средь блаженных трав
пион поднялся и расцвел,
всю красоту тех мест вобрав.
 
 
Прости, мой край. Но в том грехе
я не виновен, так и знай.
Когда закрыли путь реке —
ты скрылся под водой, мой край.
 

Полярная звезда

 
Где б ни был, в любой части света
по дому тоскую и жду
я полночь, чтоб полную света
Полярную видеть звезду.
 
 
Чтоб та, улыбнувшись мне снова,
как будто знакомы с ней мы,
сияние края родного
мне тут же прислала из тьмы.
 
 
Звезда моя светлая, вместе
мы даже в чужой стороне,
и свет твой – как с родины вести —
всегда и везде нужен мне.
 
 
И в час мой счастливый ты – рядом,
И рядом, когда я – в бреду…
И снова под пристальным взглядом
твоим я надеюсь и жду.
 
 
Из звезд всех ты самой большою
мне светишь звездой. И всегда —
где б ни был – я дома душою,
пусть дом мой далек, как звезда.
 

На озере

 
Гладь вод под осенним ненастьем
полощется – знамя точь-в-точь.
Как листья, у ветра во власти,
все мысли уносятся прочь.
 
 
А ветер и воет, и плачет,
и рвется волна в облака,
и звезды в воде, не иначе,
как рыба в сетях рыбака.
 
 
Летят, обгоняя друг друга,
волна за волной – в камыши,
крылом изгибаясь упруго,
чтоб сгинуть в прибрежной тиши.
 
 
Забыть о земном, я не вправе.
Но, с этим согласна едва ль,
мысль дерзкая, крылья расправив,
отсюда несет меня вдаль.
 

Утро

 
После долгой ночи
встал я с песней в сердце,
той, что даже звонче
жаворонка скерцо.
 
 
Вот какое дело —
радостью я ранен:
песнь пою, что пело
сердце утром раним.
 
 
Эхом отдается
спетое тобою —
скалами поется,
полем и тайгою.
 
 
Этому рассвету
дал благословенье
небосвод, а это —
жизнь и свет Творенья.
 
 
И пусть цель не ближе,
пеший или конный,
все же путь свой вижу —
солнцем озаренный.
 

Лунная Ночь

 
Лунной ночью над округой
свет таинственный разлит —
то Луна, как будто друга
ищет, с неба свет струит.
 
 
В небе звезды даже зрячий
не увидит в этот час.
Просто лунный свет их прячет
под вуалькою от нас.
 
 
И, хозяйка тьмы седая,
улыбается Луна,
ведь к кому иду, куда я
знает, видимо, она.
 
 
Песнь ручья я слышу, глядя
как, весомая едва ль,
от Луны вдоль водной глади
пролегла дорожка вдаль.
 
 
Эти ночи правят мною
и бродячий дух в душе
будят, ибо за Луною
я готов бежать уже.
 

Когда уходишь ты

 
Когда ты в дальние края
уходишь за мечтой своею,
я остаюсь, печаль тая
и одиночеством болея.
 
 
Тебе удачи – в этом суть —
всем сердцем пожелав и счастья,
благословлю твой дальний путь —
чтоб легче стал он, хоть отчасти.
 
 
Когда-нибудь услышу ль я
твой голос? Как мне это надо!
И обниму ль тебя, моя
любовь и вечная услада?
 
 
Мы все же встретимся. Во мне,
живет надежда, словно птица,
что ты придешь, хотя б во сне.
Что ты захочешь мне присниться.
 

Родимая роща

 
Через столько томительных лет
я вернулся в родимую рощу,
где в тени видел неба я свет
и где мир был добрее и проще.
 
 
Эта роща, отнюдь не звеня,
мне привет слала шепотом листьев,
и цветы узнавали меня
как одну среди множества истин.
 
 
На опушке – березы. Но я
ту березку, что станом белела,
не нашел, ведь березка моя —
не узнать – так теперь повзрослела.
 
 
Только жаворонки в небесах
пели песни свои, не смолкая,
словно там, в небесах, ысыах…
В детстве мысль мне являлась такая.
 
 
Отчего же ты, роща, грустна?
Иль пожившей тебе уже, право,
чувств моих не по нраву весна
и моя седина не по нраву?
 

Моя тропа

 
Бередит мое сознанье
эта глыба мирозданья,
где уперлись в небеса
пики горные, где реки
вьются, вольные навеки,
сквозь долины и леса.
 
 
Как бы мне прожить достойно
в мире этом, столь просторном,
и не сгинуть без следа,
не исчезнуть в снопе света,
как сгоревшая комета,
как упавшая звезда?
 
 
И тропу свою торю я,
чтоб по ней здесь, не горюя,
молодежи шла толпа…
Чтоб сказали внуки гордо,
вслед за мной шагая твердо:
«Это дедова тропа!»
 

Родная школа

 
До свидания, школа! В дорогу
уходил я с последним звонком,
в жизнь большую, волнуясь немного,
с жизнью мало пока что знаком.
 
 
Ты гнездом нам служила, откуда
разлетались мы, встав на крыло,
помня это взросления чудо
и твое сохраняя тепло.
 
 
Свет, который зажгла во мне школа,
путеводным мне был маяком.
Я учился здесь силе глагола
и с упорным трудом был знаком.
 
 
За науку спасибо, родная,
за любовь и поддержку твою.
За звонок твой, который, я знаю,
буду помнить в далеком краю.
 

Ведь правда – одна!

 
Не по нраву мне горькое зелье
бессердечья и чванства, когда
чье-то горе – кому-то веселье,
или слезы чужие – вода.
 
 
Не по нраву мне все карьеристы,
подхалимов бесчисленных рать.
Говорить они складно – артисты,
мастера – лицемерить и врать.
 
 
Те, что ищут в законе лазейку —
по ухмылке я их узнаю —
чтоб украсть миллион. За копейку
продающие совесть свою.
 
 
Те, что шкуру нося носорожью,
лишь за должность, за жалкий уют,
нас тут тешат спасительной ложью,
и друзей, если что, предают.
 
 
Но по нраву мне те все, что рады
пить свою чашу жизни до дна,
в простоте, ничего, кроме правды,
не желая. Ведь правда – одна!
 

Думы

 
Все в этом мире спокойно пока.
Снегом слепящим накрыта округа.
Думы летят, оседлав облака,
к берегу грез, обгоняя друг друга.
 
 
Но, гололеда не видя вокруг,
прямо по небу, замерзшему в луже,
к ним устремляюсь, и падаю вдруг,
и возвращаюсь к реальности тут же.
 
 
Эти снежинки мне, как снегири,
в руки никак не даются – сквозь пальцы
так и летят – не поймать, хоть умри! —
хмурого зимнего неба скитальцы.
 
 
Думы мои, как снежинки. И я
знаю, что к берегу грез на дороге
не одолеть им гранит бытия —
все, как мираж, растворятся в итоге…
 

Бессмертие

 
Движение земли вокруг светила —
бег вечности. Ведь так – за годом год.
А время – чтобы всем пожить хватило —
часов настенных отмеряет ход.
 
 
Такой нет в мире силы, что сумела б
остановить движенье то. Не стать
юнцом румяным старцу! Вот в чем дело:
не повернуть в пространстве время вспять.
 
 
Часы стенные могут встать навечно,
и сердце может смолкнуть навсегда,
и могут звезды путь покинуть Млечный,
огонь – погаснуть… Все возможно, да!
 
 
Но пусть тебе не ранит сердце это.
Вторая жизнь твоя начнется, та,
что – продолженье первой, что не где-то,
а в памяти народной разлита.
 
 
И потому так жить стараться надо,
чтоб тут живым и после смерти быть.
Твори добро… Ну, разве не награда —
всех, с кем свела судьба тебя, любить?
 
 
Исполни долг свой на земле, короче —
роди детей в любви, продли свой род,
березку посади, что станет рощей,
шумящей на ветру из года в год…
 
 
Тогда и будешь ты звездой заветной
свет в памяти людской лить сотни лет…
Жизнь эта коротка, и все мы смертны,
лишь в памяти людской нам смерти нет.
 

Саша

 
Как будто день настал счастливый самый,
и солнце в небе. Как тут не кричать?!
Ведь к внуку Саше едут папа с мамой.
Он папу с мамой выбежал встречать.
 
 
Запрыгал, как умеют только дети,
в глазах его как будто вспыхнул свет.
И нет его счастливее на свете,
и не нужна ни бабка уж, ни дед.
 
 
Вот на руках у папы посидел он,
щекою к маме льнул – поцелуй же, ну!
Ох, знает он, хитрец, – и в этом дело —
что все теперь дозволено ему.
 
 
И вырастет когда-то этот Саша,
не без труда, конечно, и не вдруг,
но навсегда он – свет и радость наша,
но навсегда он наш любимый внук.
 

Сила слова

 
Есть, все-таки, сила могучая в слове,
что крылья дает вам и тянет вас вверх,
иль вниз вас столкнет и над бездною ловит,
и дарит вам слезы, и дарит вам смех.
 
 
Как горной реки беспокойной теченье
ломает песчаник и точит гранит,
так сплетен и злых языков изреченье
жизнь ранит и счастье разбить норовит.
 
 
Как краткий мороз губит нежную завязь,
за ночь лишь убив белый яблони цвет —
так губит любовь чья-то черная зависть:
одно только слово – и счастья уж нет.
 
 
Как свет этот, льющийся с неба, волшебный —
хрустальных небес золоченая нить —
то слово, что сказано с ноткой душевной,
что может надежду в душе пробудить.
 
 
Как ветер весенний, что топит повсюду
снега, превращая их в бурный поток,
так в сердце от слова, подобного чуду,
любви расцветает волшебный цветок.
 
 
Оно было первым. Не в этом ли дело?
Услышал его – и душа уж поет
в вас песню такую, что прежде не пела,
и плачет от счастья, и рвется в полет.
 

Воробьи

 
Меж каменных домов столицы,
презрев удобства и уют,
друг к другу жмутся эти птицы
и крошки хлебные клюют.
 
 
Я их, веселых, с детства знаю.
И вот еще: поклон им мой
за верность северному краю,
за стойкость лютою зимой.
 
 
На первый взгляд уж как невзрачны!
Но как же оживляет вмиг
фасад бетонный и барачный
их вдохновенный чик-чирик.
 
 
Все ищут – где б им подхарчиться,
хоть крошку хлеба клюнуть где б?
И не пугливы, вроде, птицы,
да не клюют с ладони хлеб.
 
 
Нет им, птенцам родного края,
здесь зной и стужа нипочем.
С асфальта улиц в кущи рая
их не заманишь калачом.
 
 
Не надо жизни им тепличной.
Зимой вполне хватает им
тепла печной трубы кирпичной,
над крышей ввысь струящей дым.
 
 
Когда ж весна, светло и смело,
срывает с крыш зимы печать,
здесь нет их радости предела:
ах, все б им прыгать да кричать!
 
 
В каком-то южном городишке
я видел памятник. Так вот
он был простому воробьишке,
что с нами испокон живет…