Текст книги "Осенняя радуга"

Детство

 
Лебеди в небе осеннем с рассвета
к югу, раскрыв свои крылья, плывут.
Детство мое, что потеряно где-то,
лебеди, может быть, где-то найдут.
 
 
В утро промозглое встал я с постели —
детство ушло. Перед ним я в долгу,
и до сих пор наяву ли, во сне ли
детство ищу – и найти не могу.
 
 
Как бы хотелось мне детство, как в сказке,
взять и вернуть: встав на школьный порог,
снова всей грудью вдыхать запах краски,
слушать заливистый школьный звонок.
 
 
Но лишь увижу я внуков, и внуки
снова меня возвращают туда —
в те несравненные запахи, звуки —
в детство мое, что ушло навсегда.
 

Облака

 
Небо голубое всюду – там и там…
Облака плывут – белые коровы,
и телята их – рядом, возле мам,
разномастные, сплошь белоголовы.
 
 
Белые коровы в небесах плывут.
Им вольно пастись в голубом просторе:
соберутся там, соберутся тут.
Я смотрю на них со слезой во взоре.
 
 
Ветер пастушок на своем коне
прискакал и вот собирает стадо
белое свое. И понятно мне —
время подошло – подоить их надо.
 
 
Ширясь и клубясь, виснут из небес,
молока полны и небесной манны…
Знаю, что сейчас на поля и лес
хлынет наконец ливень долгожданный.
 

Осенняя радуга

 
Осенняя радуга это —
природе, поникшей в трудах,
улыбка ушедшего лета,
цветной его вкус на губах.
 
 
Осенняя радуга это —
подарок высоких небес —
крыло лучезарного цвета,
накрывшее поле и лес.
 
 
То – яркие нити светила,
что в чистое небо вплелись.
Живет в красоте этой сила
такая, что светится высь.
 
 
Парит она в небе, как птица,
от вас ускользая слегка.
И дух ваш к истокам стремится,
и память плывет сквозь века.
 
 
Осенняя радуга это —
прощальный тепла поцелуй.
Увидел – и сердце согрето
здесь, сколько мороз не лютуй!
 
 
Осенняя радуга это —
гармония сфер над тобой,
что вспыхнет, как мысли комета,
и гаснет в дали голубой.
 

Расставанья

 
Позвала меня снова дорога.
В дальний путь уходя со двора,
я оставлю родню у порога
и «До встречи, – скажу, – мне пора!»
 
 
Я в смятении нынче как будто,
и душа чем-то робким полна,
но зовет меня грозное утро
и призывно трепещет волна.
 
 
Ты мне с берега белым и длинным
на прощанье махнула платком,
словно белым крылом журавлиным,
и слезу с глаз смахнул я тайком.
 
 
Чайки реют, и ссорятся то ли,
то ли стонут в тоске над волной.
И сжимается сердце от боли:
ведь не скоро ты будешь со мной.
 
 
Челн плывет, будто вдаль его манит
синь за тем поворотом как раз…
Вот чуть-чуть – и растаешь в тумане
ты, как звук недосказанных фраз.
 
 
Цепь разлук и свиданий – основа
жизни сей, что так трудно принять…
Расстаемся, чтоб встретиться снова,
и в слезах расстаемся опять.
 

Я верю

 
Мы минувшего дня груз забот и тревог
оставляем в тумане, бросаем в ночи,
а следы, что оставлены в прахе дорог,
смоют ливни, сотрут половодий ручьи.
 
 
Ведь сюда мы приходим, как в гости, с тобой —
в мир чудесный, подлунный, дарящий нам свет.
И здесь каждому срок свой отмерен судьбой.
Ничего в этом мире бессмертного нет.
 
 
Дни, как капли в рецепте, отсчитаны, да.
Оборвется судьба, как в тетради строка.
Вспыхнув, жизнь моя сгинет, как в небе звезда,
и, быть может, оплачут ее облака.
 
 
Только время настанет держать мне ответ:
Все ли камни собрал, что разбросаны мной?
И грехов моих груз, и любви моей свет
будут в чашах весов прошлой жизни земной.
 
 
Но надеюсь, и может, напрасно – как знать? -
что стихи мои все же останутся тут.
И потомки, найдя мою где-то тетрадь,
все, о чем пел и плакал я в тайне, прочтут.
 

Березка

 
Одна средь ельника березка,
дрожа от робости, стоит,
в листву одетая неброско,
такая хрупкая на вид.
 
 
Лютует ветра сила злая
и налетает, чтоб опять,
листву с нее сорвать желая,
девичий стан ее подмять.
 
 
Шумит сурово лес еловый.
Вокруг нее – подружек нет.
Нет у нее здесь прав и слова,
лишь солнце ей свой дарит свет.
 
 
Как ты, березка, оказалась
средь елей, что не знают слез?
Какому ветру ты досталась,
что от берез тебя унес?
 

Позвал меня попутный ветер

 
Позвал меня попутный ветер,
и радость распирает грудь…
Зажглась звезда, чтоб на рассвете
мне указать грядущий путь.
 
 
За поворотом – что там будет?
Гадать об этом глупо тут:
быть может то, что ищут люди,
а может, – от чего бегут.
 
 
Жизнь – тайна тайн, как говорится.
Она сама торит вам путь,
и может крылья дать, как птице,
а может с краю вас спихнуть.
 
 
Какие следствия, причины
мою судьбу изменят вдруг?
Не мне решать, светя лучиной:
кто здесь мне враг, кто здесь мне друг…
 
 
И на волну, гребком коротким
весла, с волною чуя связь,
нос направляю утлой лодки,
ни брызг, ни смерти не боясь.
 

Капля

 
Я, капля маленькая влаги,
и жизнь моя совсем проста,
молю: о, где мне взять отваги
висеть на краешке листа?
 
 
Едва подует ветер колкий,
дрожа, я удержусь едва ль,
и разобьется на осколки
простой судьбы моей хрусталь.
 
 
В одно, с такими ж двойниками,
как я, сливаясь там и тут,
мы, капли, станем ручейками,
что в путь далекий поплывут.
 
 
И поспешит, летя как птица,
ручьев хрустальная вода,
чтоб где-то каждой каплей слиться
с рекой великой навсегда.
 
 
Вдоль берегов, свободе рады,
помчатся волны здесь и там,
неся тех капель мириады
в необозримый океан…
 
 
Я, капля маленькая влаги,
и жизнь моя совсем проста,
молю: о, где мне взять отваги
висеть на краешке листа?
 

Люди и звезды

 
Суть человека, звезды свет нетленный —
две ипостаси творенья. Как знать,
может быть, в них та загадка вселенной,
притча, которую не разгадать.
 
 
Судьбами как все же связаны эти
люди и звезды! Не так ли всегда:
лишь человек родился на планете —
тут же в ночи воссияла звезда?
 
 
Вот и когда, этот мир покидая,
путь свой наметит душа в мир иной,
тут же звезда с горней кручи, седая,
в бездну сорвется, став черной дырой.
 
 
Звезды друзьями веками нам были,
самыми верными, как ни крути:
где б ни брели мы по грязи и пыли,
всюду нам звезды светили в пути.
 
 
И человек, сколько дышит на свете,
рвался все выше, за звезды спеша…
Но лишь во сне расстояния эти
с легкостью вмиг покрывала душа.
 
 
Здесь, на земле, звезды, как человеки,
ночью находят покой… Посмотри,
как миллионы их падают в реки,
и тихо плещутся там до зари.
 
 
Здесь, под Полярной звездою, влюбленным,
так благодатно, как птицам в раю:
слушать молчание звезд удивленно,
к звездам любовь устремляя свою…
 
 
Суть человека, звезды свет нетленный —
две ипостаси творенья. Как знать,
может быть, в них та загадка вселенной,
притча, которую не разгадать.
 

Человеку от жизни на свете

 
«Человеку от жизни на свете
нужно мало совсем. Мир прекрасен!», —
мне твердят. Не согласен я этим.
И на малое я не согласен.
 
 
Солнце землю, взойдя, осветило
и дает ей немного согреться.
И несет меня радости сила,
и поет вдохновленное сердце.
 
 
Теплый ветер обнимет за плечи,
будто вспомнил, что знал меня прежде,
и душа вдруг рванется навстречу
легкокрылой любви и надежде.
 
 
Мне навстречу краса молодая,
улыбаясь, идет, и невольно
чую вновь себя юным, шагая,
и опять мне легко и раздольно.
 
 
Детство внуков хотел бы сберечь я
и семью, как скрижали Завета…
И родной наслаждаюсь я речью,
и судьбе благодарен за это.
 
 
«Человеку от жизни на свете
нужно мало совсем. Мир прекрасен!», —
мне твердят. Не согласен я этим.
Ведь на малое я не согласен.
 

Слова

 
Слова из души так и рвутся
стихами явиться на свет.
На землю, как Господу в руце,
ложится ковром белый снег.
 
 
Небесные струны запели,
и нет этой песне конца,
как песне весенней капели,
когда оживают сердца.
 
 
В стихах выражаю я чувства,
что, может, ясны не вполне,
но чудная сила искусства
творит эти строки во мне.
 
 
Что рвутся наружу, едва ли
справляясь с любовью к тебе…
И снегом набухшие дали
дрожат чистотой в серебре.
 

Радость

 
Открыл газету и увидел сразу
стихи свои, восторга не тая.
Перечитав их, вновь окинув глазом,
«Пожалуй, удались!» – подумал я.
 
 
И тут такая радость охватила,
и выросла внезапно, не шучу,
такая за спиною крыльев сила,
что показалось: миг – и полечу.
 
 
Да нынче утром солнечным в газете
свои стихи увидел я, и свет
вдруг ярче стал, и мысли бродят эти,
что я уже, наверное, поэт.
 
 
Меня такое счастье посетило.
И в эйфории, словно во хмелю,
уже свечусь я светом, как светило,
уже всем сердцем этот мир люблю.
 

Иногда

 
Иногда, если честно признаться,
раздражаясь на всякий пустяк,
мы кричим и ругаемся, братцы,
обижаем родных просто так.
 
 
Для «врагов», чтоб ряды их редели,
слов свинцовых не прячем в карман,
этим вред нанося не себе ли?
Тем вводя не в себя ли в обман?
 
 
Осуждать – это нам не в новинку:
хоть чужих, хоть своих – все равно…
И, в глазу чьем-то видя соринку,
мы в своем не заметим бревно.
 
 
Мы забыли о том, что мы смертны.
Но еще пожалеем в душе
о словах и грехах тех несметных,
да боюсь, будет поздно уже.
 
 
Ведь на самой мучительной ноте,
в свете трепетном тающих свеч,
вдруг душа оторвется от плоти
и «Прости!» не успеет изречь.
 

Как горько

 
Как горько это: видеть вновь и вновь,
как льется человеческая кровь,
как косят здесь народы то снаряды,
то волны эпидемий, словно яды.
 
 
Как смерть в плаще чудовищном своем
парит над миром черным вороньем.
Как горько мне. Но снова слышу я,
как горько плачет матушка земля,
 
 
растерзана, растоптана, распята.
Она-то в чем пред нами виновата?
Зачем земли привычный антураж
мы превращаем в лунный здесь пейзаж?
 
 
Как горько мне, что нет конца и срока
всему тому, что больно и жестоко,
что в мире этом малая война
или большая вспыхнуть вдруг вольна.
 
 
Что нам не наложить никак запрет
на все, в чем нет любви и правды нет.
И горько, как от горечи глотка,
что жизнь моя земная коротка
 
 
и – легче той, что мог прожить я, втрое…
что взялся слишком поздно за перо я,
что только начинаю путь я свой
в поэзии бессмертной и святой.
 

Календарь

 
Те дни, что мне в жизни остались,
мне душу пьянят как весна,
а прошлого груз и усталость
лишают покоя и сна.
 
 
Проснувшись, немного беспечно
смотрю в отрывной календарь:
как все-таки жизнь быстротечна
был май, и гляди уж – январь!
 
 
Вчерашний свой день отрывая,
спешу к свету нового дня,
надеясь, что жизни кривая
вдруг вынесет к счастью меня.
 
 
Листы календарные эти
листве пожелтевшей сродни:
холодный покружит их ветер,
и вот уже в ямах они.
 
 
Но лист календарный куда-то
отбросив, вдруг то понял я,
что с каждой оторванной датой
часть жизни уходит моя.
 
 
В то утро я понял устало,
что жизнь – календарь, и что в нем
прекрасное, в общем, начало
все ближе к концу с каждым днем.
 

Старинная усадьба

 
Мне в этой усадьбе старинной всё мнится,
что время бежит по-особому тут,
что благословение предков, их лица
тут реют незримо, незримо живут.
 
 
Что ж дух отшумевших столетий здесь, будто,
еще проливными дождями не смыт:
я слышу как эта усадьба все утро
про жизнь свою шепчет, нехитрый свой быт.
 
 
И остов прогнивший, и стены жилища,
и там, на сэргэ, чуть заметный излом,
и пепел с землею, как на пепелище,
мне тихо сейчас говорят о былом.
 
 
И вдруг перед взором, как синь небосвода,
откроется та, потаенная высь,
где жизнь и судьба мне родного народа,
где горе со счастьем так крепко сплелись.
 

Я родился

 
Я родился на родимом
речки Чоны берегу.
С ним я связан пуповиной,
в сердце вид тот берегу.
 
 
В день апрельский, на рассвете,
с громким криком, с морем слез,
я родился. Люльку ветер
все качал в тени берез.
 
 
Все, на что хватает зренья, —
небо, солнце в вышине
и простор, и птичье пенье —
подарила мама мне.
 
 
Это мама всю до грамма
мне любовь привила ту —
к жизни. Научила мама
всюду видеть красоту.
 
 
Тихий дивный мамин голос
будто дал мне пару крыл:
он открыл мне суть глагола
и поэзию открыл.
 
 
И в пределах мирозданья
ничего милей мне нет,
чем полярное сиянье
и над миром солнца свет.
 

Совесть

 
Уходит жизнь за годом год, как воды
большой реки. Терзают день и ночь
мне память мои прожитые годы,
и сон, вспугнув как птицу, гонят прочь.
 
 
Настанет судный день. И не седины —
дела мои там бросят на весы,
чтобы узнать, как в мире серединном
я жил те годы, месяцы, часы.
 
 
Сначала все плохое бросят в чашу.
Увы, плохое было у меня,
не реже, чем у прочих, и не чаще.
В том каюсь, никого уж не виня.
 
 
И доброе, надеюсь, взвесят тоже.
И будет эта чаша тяжела.
И я расправлю плечи, ибо все же
зло перевесят добрые дела.
 
 
Но дело не в весах. Что толку косо
смотреть на мир: мол, прав он или нет?!
Во мне самом ответ на все вопросы
и я уверен – правильный ответ.
 
 
Никто меня судить не сможет, кроме
меня же самого. Пока здесь я
могу искать звезду на небосклоне
и видеть свет, лишь совесть мне – судья.
 

Летнее утро

 
Я увидел нечаянно это:
обнимались в тиши свет и мрак,
и звенело хрустальное лето,
новый день предваряя вот так.
 
 
Горизонт открывался стыдливо,
свет и мрак целовались. Восток
рдел, как дева, над гладью залива,
приходя постепенно в восторг.
 
 
Ночь прощаясь, дышала прохладой.
А природа, росою звеня,
тихо небо молила: порадуй
днем погожим сегодня меня.
 
 
И пришло долгожданное утро —
солнце в небо взошло, замерев,
и сусальное золото будто
разлилось по верхушкам дерев.
 
 
Купол неба искрится, сияя.
Все живое проснулось. И вот
уж над полем звенит птичья стая
и приветствует солнца восход.
 
 
И на всем уже вязь золотая.
На пригорках травой шевеля
и росу торопливо глотая,
жадно дышит родная земля.
 

Ночь

 
Друг за другом наперегонки —
ночь и день. Снесет затор любой
бурное течение реки,
что зовется жизнью и судьбой.
 
 
Солнца диск померк. Ему не в мочь
уж светить. Он прячется вовне.
Темной шалью день укутав, ночь
кошкою крадется в тишине.
 
 
Только в темном небе все равно —
свет далеких звезд. Он – для меня.
И средь ночи светится окно,
ласковым теплом своим маня.
 
 
Тишина вокруг. И тонких ив
ветер не тревожит, тих пока.
И, себя туманами укрыв,
спят поля, как в небе облака.
 
 
Воздух чист. И где вы – пыль и зной,
где машин гудящих душный ряд?
И животворящей тишиной
мир, как будто коконом, объят.
 

Мои стихи

 
Все стихи мои – как дети.
Хоть пройди весь белый свет,
мне дороже их на свете
и важней, поверьте, нет.
 
 
Может, к ним дышу неровно,
только это не клише:
их, детей любимых словно,
я ношу в своей душе.
 
 
Думы все свои и чувства
я в слова готов облечь,
потому что суть искусства —
дух врачующая речь.
 
 
То стихи мои хохочут,
то грустят… Как их понять?
Вспыхнут вдруг костром средь ночи
и погаснут вдруг опять.
 
 
И когда мне счастье мнится,
прямо стаями, подряд
прилетают, будто птицы,
и в душе моей парят.
 
 
И когда поникну взором,
до весны считая дни,
вдруг причудливым узором
в окнах явятся они.
 
 
Стих есть то, что сердце в слово
облекло, любовь тая…
И у каждого такого,
знаю, есть судьба своя.
 

Весенняя Чона

 
Хранят приход весны на Чоне
воспоминания мои:
крик птицы, воздух золоченый,
и чуть горчащий дух хвои.
 
 
Мы стайкою спешим на речку,
кидаясь шишками, ведь там
горою, что зовется Печка,
удобней любоваться нам.
 
 
Травы повсюду помню нежный
и первый бархат зеленел,
и из-под снега лез подснежник,
и цвел, непостижимо бел.
 
 
Туой-Хая смотрелся в воды,
слегка склоняясь над водой,
и был он, несмотря на годы,
такой могучий, молодой.
 
 
В полях, что от зимы устали,
на глади водной, на ветру
вели гусей и уток стаи,
горланя, брачную игру.
 
 
Очнувшись, рощи трепетали,
уж трелью птиц с утра полны,
а рыбы в плесах рек метали
икру и лезли из волны.
 
 
Не описать, как всем нам было
светло весной в Туой-Хая,
в том, что вода потом покрыла,
в том, что забыть не в силах я.
 

Бабочка

 
Что-то часто в последние годы
уж на свете пожившему мне,
сквозь былого глубинные воды,
стало детство являться во сне.
 
 
Чтоб напомнить про дни и про вехи
той поры беззаботной, когда
мы в долине, где нам пели стерхи,
все резвились, бурля, как вода.
 
 
Как я бабочку резвую в поле
все пытался поймать, а она
улетала, привыкшая к воле,
и вкушал я обиду сполна.
 
 
Как прекрасную бабочку эту,
всё пытался поймать я мечту:
вроде – вот, но уже ее нету…
Если все же ловил, то не ту.
 
 
И не жил без надежды на встречу
с этой бабочкой чудной ни дня,
с той мечтою. Еще ведь не вечер —
время есть помечтать у меня.
 

Встреча

 
Я встретил тебя через столько лет —
и вновь в сердце прежний пыл.
В девчонку юную – помнишь? нет? —
влюблен безнадежно я был.
 
 
Звенел колокольчиком голос твой,
внимал я ему, не дыша.
Был в свете глаз твоих летний зной.
В нем грелась моя душа.
 
 
Любуясь твоею походкой, я
с цветком мог сравнить тебя.
Вот, думал, единственная моя,
и жил, все в тебе любя.
 
 
Ведь только ты, тебе говорю,
в душе у меня была,
во сне мне улыбку даря свою,
два белых раскрыв крыла.
 
 
Я встретил тебя через столько лет.
Всего не вернешь, не грусти…
Но можешь ли дать мне тот, прежний свет,
осенним цветком расцвести?
 

Весенняя охота

 
Купол неба полон света.
Парус облака вдали.
Солнцем вся земля согрета,
и снега почти сошли.
 
 
Весь окрестный мир, оттаяв,
обретает прежний вид.
Вот уж птиц крикливых стая
снова к северу летит.
 
 
Это всё и есть причины
по весне того, что тут
так волнуются мужчины,
и сезон охоты ждут.
 
 
Испросив у духов счастья
быть удачливым в стрельбе,
ружей смазывают части,
прижимают их к себе.
 
 
Шум глухой летящих уток,
всплеск воды средь тишины —
вот к чему мужчина чуток
здесь весной, кроме жены.
 

Слезы счастья, горя слезы

 
Слезы счастья, горя слезы —
очень разные. Так что ж?!
И погода ведь – то грозы
здесь, то зной, и снова дождь…
 
 
Слезы радости – агаты,
аметист, топаз, рубин…
Слезы горя – мутноваты,
как вода морских глубин.
 
 
Слезы счастья, право слово,
пусть здесь льются – не беда!
Те же, что от горя злого,
пусть засохнут навсегда.
 
 
Слезы счастья, горя слезы
очень разные. Так что ж?!
И погода ведь – то грозы
здесь, то зной, и снова дождь…
 

Четверостишья

 
Когда в нас, друг мой, к женским чарам
уже утрачен интерес,
пора нам жизнь оставить, старым,
а ей на нас поставить крест.
 

* * *

 
Тянем мы здесь на себя одеяло,
и до смирения нет дела нам.
Но ведь уйдем, удивившись немало,
в мир, где всех судят уже по делам.
 

* * *

 
От силы в жилах собственных пьянея,
ты бедных попирать и сирых рад.
А ведь не знаешь – силы той сильнее
глубокий ум и трезвый в жизни взгляд.
 

* * *

 
Осудить кого-то легко ведь, да?
Вот себя осудить это потрудней.
Против ветра привык плевать? Тогда
утирай плевки до конца своих дней.
 

* * *

 
Нет, души доверять не стоит нам
тому, кто сладкой речью душу кормит.
Ведь люди познаются по делам,
по содержанью их, а не по форме.
 

* * *

 
Пути-дороги. Днем и при луне
их столько исходил за жизнь свою.
Но сколько их еще осталось мне
там, впереди? – гадать не устаю.
 

Подводя итоги

 
Подводя судьбы итоги,
не ропщу на жизнь свою,
и, у смерти на пороге,
о пощаде не молю.
 
 
Все хорошее, что было,
сохраняю как завет.
От него мне – свет и сила.
А от злого – сердцу вред.
 
 
Я, за жизнь свою в ответе,
шел, себе наметив путь.
И не мог заставить ветер
здесь с пути меня свернуть.
 
 
На ветвях растает иней,
и рассеется туман.
Все дурное в жизни сгинет
для того, кто жизнью зван.
 
 
Я раскрою крылья, птицей
взмою в небо, запою!
Мне б за счастье ухватиться,
оседлать судьбу свою.
 
 
Манят дали. Вспышкой света
в небе мир рожден иной…
За семью холмами где-то
всё звучит табык родной…
 

Одинокое облако

 
Вижу облако в небе высоком
вдаль плывет сквозь небесную тишь.
Ты мне, странник, скажи, одинокий,
ну, куда ты все время летишь?
 
 
Гонит в небе тебя непогода,
и покоя нигде тебе нет,
а заката лучи и восхода
красят вновь тебя в розовый цвет.
 
 
И себя в бесконечной вселенной,
словно парус под ветром, креня,
этот, ветра сурового пленный,
и зовет, и тревожит меня.
 
 
Иногда же, водой тяжелея, —
в зной июльский мы так это ждем —
вдруг польет, как на раны елеем,
на изнывшую землю дождем.
 
 
Почему ж ты в полете не можешь
задержаться хотя бы на миг?
А в ответ – будто скорби и дрожи
одинокого лебедя крик.
 

Предчувствие невиданных чудес

 
Когда, горя весь золотом, смиренно
меня немой осенний встретит лес,
в душе моей сверкнет почти мгновенно
предчувствие невиданных чудес.
 
 
Пусть по утрам уже слегка морозно,
но юн восход по-летнему еще,
что сумерки на свет меняет грозно,
огня рябин касаясь горячо.
 
 
А на пригорке – глянь! – подснежник синий
расцвел, теплу лучей поверив вдруг.
И листья вниз летят, блестя, как иней,
порхают будто бабочки вокруг.
 
 
Когда, горя весь золотом, смиренно
меня немой осенний встретит лес,
в душе моей сверкнет почти мгновенно
предчувствие невиданных чудес.
 

Еще не вечер

 
Дрожащей звездочкой свеча
уж догорает. Приглядись,
как воска капля, горяча,
слезой с нее стекает вниз.
 
 
Не капли воска это, но
те годы, что я прожил. Так
мне представляется давно:
то – жизни уходящей знак.
 
 
Так листья падают с ветвей.
И видите невольно вы,
как ветер кружит все сильней
здесь золото немой листвы.
 
 
То листопад, то звездопад
осенним золотом горит.
И только сердце невпопад
мне все о лете говорит.
 
 
Горит свеча, но грусть – молчи.
Еще не вечер. Жизнь – со мной.
Пусть листопад кружит в ночи
здесь золото листвы немой.
 

Утро

 
Просыпаясь утром рано,
за окно бросаю взор,
и спешу, вскочив с дивана,
я навстречу дню во двор.
 
 
На востоке тлеет ало
неба синий окоем,
и уже – как не бывало
даже ярких звезд на нем.
 
 
Всё в немом восторге всюду.
Светом алым тем дыша,
рвется к солнцу, рвется к чуду,
раскрывается душа.
 
 
Небосвод глубок, как притча.
Скрип стволов да шорох крон.
Но, проснувшись, стая птичья
разнесла по небу звон.
 
 
Здравствуй, солнце, здравствуй, ветер!
День встречаю я, причем,
вместе с птичьим звоном этим,
с жарким солнечным лучом.
 

Звезды плачут

 
На бархате ночи глубоком
звезд ярко горящих не счесть.
А солнце спешит, ненароком
погаснув, за озеро сесть.
 
 
Сие разделение, впрочем,
нисколько не ранят меня:
да, звезды – светильники ночи,
а солнце – сияние дня.
 
 
Во мраке из неба ночного
те звезды на землю глядят.
Им нужно чего-то земного —
птиц певчих услышать хотят.
 
 
И все ж не познают все эти —
ни полдень, ни майский рассвет.
Ведь меркнут при солнечном свете,
как будто бы в небе их нет.
 
 
Ну вот они там до рассвета
и плачут, как люди почти,
источники хладного света,
мечтая стать солнцем в ночи.