Текст книги "Другие времена"

«Разве мы не понимаем, – пристыжено произнес председатель колхоза, – нам сарая не жалко, только хоть сказали бы, что вы там делаете…»

Кукуев посмотрел на недалекого крестьянина, требующего раскрыть перед ним сокровенные тайны, строго покачал головой и доверительно сказал:

«О том, что мы здесь делаем, однажды узнает весь мир… или не узнает никто и никогда. И я дружески советовал бы вам, дорогие товарищи, попридержать ваше любопытство. Это даже становится подозрительным…»

Алчные колхозники были уничтожены морально, после чего Кукуев уже в доверительном разговоре послал их всех в финансовое управление Министерства обороны выяснять, почему не перечислены до сих пор деньги за сарай. Увидев вытянутые лица председателя, бухгалтера и парторга, примирительно подсказал:

– Занимайтесь своими делами. Вас критикуют за отставание в заготовке сочных кормов… И правильно критикуют.

Он успевал просматривать и районные газеты.

Вот так, раз и навсегда, был закрыт вопрос с арендной платой за «цеховое помещение», ежемесячно обозначавшейся в смете расходов секретного отдела.

К сожалению, секретность работ не удалось свято сохранить, вольнонаемный «левша» за два стакана самогона выдал сельчанам тайну «ракетного плуга», после чего сарай обходили стороной и старались поблизости не пасти скотину.

Конструктивная идея была проста, как и все гениальное.

К ракетному ускорителю, гарантирующему качественный взлет самолета, приделывается плуг. Плуг носится над землей, над полем, и выполняет в считанные минуты то, что трактору нужно выполнить черт знает за какое время. Есть сложности. А где их нет? Ракету нужно удержать над полем, это раз. И второе, нужно научить ракету разворачиваться над полем или летать по сужающимся, а равно и расширяющимся концентрическим окружностям.

Проблемы?

Но для того и существует наука, для того и существует техника, для того и создан, в конце-то концов, никому не подведомственный, ни перед кем не отчитывающийся отдел «Б-2», чтобы обуздать, по-хорошему оседлать и заставить работать на коммунизм, как любили говорить в ту пору, наши грозные ракетные ускорители, пришедшие в негодность.

Кукуев регулярно, два раза в год, лично посещал Н-скую деревню, что в Калужской области.

Наконец последовало шифрованное приглашение Кукуева на испытание опытного образца.

Кукуев лично осмотрел опытное поле, оборудованное проволочными направляющими, на первых шагах именно таким образом предполагалось помогать ракетоплугу в полете.

В обстановке полусекретности пуск состоялся.

Все праздное население деревни жалось за разного рода укрытиями, одни лишь ребятишки взбирались и, ако птицы небесные, рассаживались на крышах своих домов и высоких сараев.

Свершилось!

Ракета подняла, товарищи, изготовленный в простой деревенской кузнице руками русского умельца спецплуг аж на сто пятьдесят метров над землей!

Достигнув небывалой в мире высоты полета, ракетоплуг на какие-то мгновения замер, словно собираясь с новыми силами для рывка ввысь, но сил не набрал, стал заваливаться как бы для горизонтального полета, но передумал и, что было сил, понесся, извергая змеящийся черный шлейф, к матушке-земле.

Едва ли какими-то расчетами и аэродинамическими приспособлениями был предотвращен полет этого увесистого и огнедышащего орудия в сторону деревни, так что лишь ангелы небесные воспротивились угрожающему полету ракетоплуга над селом.

Лишенный аэродинамической остойчивости, ракетоплуг по дороге к земле несколько раз перевернулся и, наконец, вонзился в разлинованное проволокой опытное поле с невиданной силой, уйдя в землю метра на три, а может, и на четыре. Докапываться до места упокоения пионера ракетопахоты не стали.

Выдающийся научно-технический эксперимент, открывший, дорогие товарищи, нашему плугу путь в космос, завершился!

Жертв и разрушений нет!

Генеральный руководитель отдела «Б-2» лично поздравил коллектив с первым успехом и тут же выплатил всем троим героическим участникам эксперимента полевые и премиальные, оказавшиеся значительно меньше ожидаемых экспериментаторами сумм.

Увидев собачью тоску в устремленных на него глазах своих сообщников и коллег, Кукуев строго сказал: «А вы на что рассчитывали? Страна не может выбрасывать деньги на ветер! Вот когда плуг проложит первую борозду, страна ответит вам золотым дождем».

Приезд Кукуева в Н-скую деревню, что на реке Жиздра, как уж повелось, считался событием важным, и председатель колхоза, облеченный особым доверием Кукуева, считал своим долгом устраивать небольшой прием для узкого круга авторитетных сельчан и партактива в колхозной чайной.

«Это совершенно лишнее», – строго говорил Кукуев и всякий раз смотрел на часы, как бы прикидывая, сколько времени осталось у него до очередного экспериментального старта в другой местности.

«Вы уж нас не обижайте…» – автоматически произносил председатель, привыкший за много лет видеть во всяком большом начальнике, особенно из области, а тут даже из Москвы, какую-нибудь непредвиденную опасность.

После непродолжительного, но предельно насыщенного тостами, выпивкой и едой банкета Кукуев пожал руку председателю и своим сподвижникам. Сельских авторитетов и партактив поприветствовал прощальным жестом вождя, с нарочитой поспешностью сбежал по намытым ступенькам чайной к заправленному бензином и сельскими сувенирами утепленному уазику и укатил.

Праздник завершился экскурсией, которую на свой страх и риск, пользуясь состоянием невменяемости обоих научно-боевых командиров, устроил для избранных сельчан герой дня кузнец-экспериментатор.

Польщенные доверием сельчане слушали пояснения кузнеца, опьяненного славой больше, чем слабым против его натуры начальственным коньяком.

«Здесь мы изделие УПР-107 и УПР-107-бис сваливаем, по-научному говоря, складирываем…»

Через восемь месяцев Кукуев был уведомлен из соответствующего подразделения Минобороны о прекращении финансирования деятельности отдела «Б-2». Необходимо было представить отчетную документацию о проделанной работе и расходовании выделенных сумм.

На этот дерзкий выпад Кукуев ответил тоже дерзко, строго указав на немотивированное прекращение деятельности отдела «в разгар его интенсивной научно-практической работы».

Кукуев потребовал немедленно вывезти «со всех складов» отдела предоставленные им для исследовательских работ ракетные ускорители.

«Неся материальную и моральную ответственность за хранящиеся на складах взрывоопасные материалы, руководство отдела настаивает на создании Комиссии для проведения приемо-передаточных мероприятий…»

Началась какая-то неспешная переписка, как-то сама собой сошедшая на нет.

Полуполковники были отозваны из Н-ской деревни, оставив на попечении нетрезвого кузнеца под расписку триста пятьдесят шесть ракетных ускорителей, пригодных для продолжения всяческих экспериментов.

В истории, разыгравшейся на берегах вялотекущей красавицы Жиздры, неподалеку от впадения в нее малоизвестной, но очень красивой реки Серены, Сергеева восхитила тонкость замысла, изобретательность и хорошо продуманная страховка от всяческого изобличения в присвоении выделенных немалых денег. Было ясно как божий день, что, прежде всего, военные не захотят никаких проверок для сохранения чести мундира, да и сами экспериментальные работы, да еще под грифом секретности, реальному контролю не поддаются. И хотя в деле было три ведомости на получение денег, выписанные на хоккеистов команды ЦСКА (зачем придумывать какие-то фамилии!) Викулова, Харламова, Полупанова, Михайлова, Третьяка и даже тренера Тарасова, военная прокуратура отказала в возбуждении уголовного дела, руководствуясь «незначительностью нанесенного ущерба и отсутствием общественно опасного характера в деятельности отдела «Б-2».

И действительно, в масштабах средств Министерства обороны потрава была совершенно смехотворной.

Сергеев уже давно привык не удивляться несоразмерности стати, повадки, начальственных манер людей в ратиновых пальто, ондатровых шапках, при персональных машинах и склонности этих же самых людей к мелкому по сути дела воровству.

У Кукуева был и масштаб, и полет фантазии, и крепкая хватка.

Подвиги Кукуева в недрах Армении были еще более впечатляющими, чем опыты на калужской ниве, это уже был широкий жест человека, знающего себе цену.

Описание деятельности подлинного Кукуева наталкивается на весьма серьезные трудности.

Как быть с эпитетами?

С одной стороны, они нужны для убедительной обрисовки героя и его свершений, а ведь с другой стороны, судебная практика, следственные протоколы должны воздерживаться от эпитетов.

И то сказать, где, к примеру, кончается «смелость» и начинается «наглость», а ведь еще есть родственная им «дерзость». Весь вопрос, как взглянуть на событие, на поступок.

По-своему беспримерное то ли по смелости, то ли по наглости очередное свое предприятие Кукуев начал обдуманно, осторожно и все-таки вдохновенно!

Вам, быть может, никогда не замышлявшему серьезных афер, отставшему от пульса современной жизни, стимулирующей всяческую личную инициативу в рамках беззакония, быть может, и не представить себе, как счастливая мысль, вспыхнув вдруг, останавливает дыхание и порождает ощущение простора, какой можно почувствовать разве что в полете, если поставить себя на место птицы, хотя бы и взлетающей с грядки на забор. Это все равно полет, сообщающий ощущение свободы и дающий новую точку зрения на ту же грядку, хотя бы и с плетня.

Праздник предчувствия, когда счастливая мысль вспыхнула и озарила, когда сердце тут же отозвалось новым ритмом, а в душе разливается тот волнующий холодок, какой охватывает человека ранним утром на свежем воздухе в самом начале дня, в канун волнующих свершений, что может сообщить нашей жизни более острое ощущение, разве что пересчет по исполнении замысла не тонкой пачки значительных купюр, а то и самих пачек. Предчувствие – счастливейший миг, это миг наибольшей близости к цели, вожделенной во всей полноте и чистоте! Здесь нет еще никаких преград и препятствий. Вспомним хотя бы, как Колумб торжественно и празднично отплывал в Индию с ложными картами в руках!

Иное дело приведение замысла в исполнение, здесь как раз нужно предельно напрячь воображение для того, чтобы представить себе все мыслимые и немыслимые препятствия, опасности, подвохи.

Приведение замысла в исполнение требует сосредоточенности и дисциплины, требует спокойствия, расчета, твердости и точности не только в слове, но и в жесте, интонации, даже позе, способной вызвать у окружающих или доверие, или, напротив, сомнение, а стало быть, сделать их сообщниками или противниками ваших затей.

Если принять во внимание то обстоятельство, что великий замысел приносил Кукуеву всего-то сто двадцать рублей ежемесячно, но, правда, в течение довольно длительного срока, то все предприятие можно было бы посчитать акцией почти что артистической, художественной, в хорошем смысле слова. Так хорошему шахматисту красота сыгранной партии доставляет не меньшее удовлетворение, чем почетный приз, кубок или вымпел.

Все было разыграно по нотам, не афера, а пассакалия!

Действовать смело это не значит рубить сплеча.

За беспримерное по риску и отваге предприятие Кукуев взялся обдуманно и осторожно, а действовал энергично и твердо, точно рассчитав не только каждый жест и слово, но и продолжительность молчания, в течение которого собеседник должен был осознать лишь отчаянное положение, в котором оказался, но не успел бы найти из него выход.

«Газспецстрой», где видный и авторитетный руководитель УНР-15 товарищ Кукуев вел свой коллектив от победы к победе, занимался, в том числе и работами по созданию подземных газохранилищ.

Способ давно и хорошо изучен. Разведываются на гарантированно безопасных глубинах отложения калийных солей или иных, поддающихся растворению в воде фракций, соли эти вымываются. А в образовавшиеся под землей полости закачивается газ и хранится там сколько душе угодно времени.

Работая в Закавказье, Кукуев получил задание подготовить такое подземное газохранилище неподалеку от Еревана. Другой бы поставил буровые, закачал, выкачал, доложил о выполнении и уехал. Но Кукуев читал газеты, и даже местные газеты, и читал внимательно.

Жалоба директора ереванского химкомбината, работавшего на привозной калийной соли, на своих поставщиков отозвалась той светлой радостью, когда человек на пыльной и скучной дороге вдруг поднимает золотой сестерций, смотрит вперед и видит, что еще один и еще один ожидают его впереди.

Вы легко поймете радость Кукуева, ведь ему как раз предстояло размывать и выкачивать калийную соль!

Для окружающей природы эта самая калийная соль – изрядный яд, поэтому природа и прячет ее в свои недра. Для сохранения извлеченной на белый свет отравы нужны емкости, нужны специально оборудованные бассейны-отстойники. Все это требует затрат и порождает много мороки с отведением специальных территорий, полигонов, а в Армении земли мало, а инстанций, с которыми все должно быть согласовано, много.

Кукуев приехал на химкомбинат и убедил его директора товарища Д-яна в том, что получать калийную соль по трубе, которую он, Кукуев, проложит во двор его комбината, куда выгодней и проще, чем зависеть от железнодорожных поставок.

Блестящий опыт межведомственного, с одной стороны, и братского, с другой стороны, сотрудничества был одобрен в самых высоких, даже возвышенных кабинетах.

Кукуев тут же почувствовал, что значит быть в братской Армении почти что национальным героем.

Была проведена соответствующая экспертиза с оценкой запасов калийной соли, и сделан убедительный вывод – комбинат на два года, минимум, может отказаться от услуг дальних поставщиков. А проложить несколько десятков километров труб для такого гиганта, как «Газспецстрой», не составлял все равно никакой проблемы, тем более что эту вымытую из-под земли соль все равно куда-то надо было девать.

Едва на комбинат пошла по трубе калийная соль, как тут же были расторгнуты договоры с поставщиками, предупрежденными заранее, чтобы подыскали других потребителей.

Сказано – сделано.

Когда через месяц Кукуев позвонил директору комбината и спросил, не найдется ли у него минут двадцать-тридцать времени для небольшого разговора, счастливый директор сказал, что готов отложить даже свидание с любимой девушкой ради встречи с дорогим другом, дорогим братом, дорогим…

Вот они и встретились.

Без свидетелей.

Если бы Кукуев умел играть в шахматы, на блиц-турнирах ему бы не было равных.

В считанные минуты Кукуев предстал глубоким психологом, тактиком, политиком, предъявив свои редкие качества во всей полноте, а зрителем этого представления был один лишь товарищ Д-ян, ошеломленный до такой степени, что был не в состоянии по достоинству оценить выдающиеся способности своего друга.

– Я тебя выручил? – спросил Кукуев и, не дав другу ответить на простой вопрос, тут же продолжил: – И ты меня выручи. Надо вот этих людей оформить к тебе на комбинат. – И протянул список из пяти человек, сам Кукуев был в конце списка пятым.

– А что они будут делать? – недоуменно спросил директор, даже не читая фамилии.

– Они будут получать скромную зарплату.

Тогда директор посмотрел список и увидел напротив четырех фамилий цифру – 80 руб., а напротив последней фамилии – 120 руб.

Честнейший человек, товарищ Д-ян, надо думать, мобилизовал все свое закавказское красноречие и темперамент, чтобы образумить, упросить, немножко попугать, в конце концов, и уговорить своего друга не затевать этой опасной липы.

Тысячу раз был прав Ложевников, называя Кукуева человеком будущего, но не того, несбыточного, а нынешнего, реального, когда пронырливость людей большого полета обретает подлинную монументальность.

Кукуев был деловит и бесстрастен, как и всегда в подобных ситуациях, он знал, что рыбе на блесне полагается извиваться, прыгать, пробовать леску на прочность. Он все слушал вполне спокойно, и его друга пугала эта индифферентность, непробиваемость. Выслушав бурный монолог, закончившийся грозным предположением «можно и партбилет потерять, и внимание «органов» привлечь», Кукуев произнес только два слова, которых ждал и больше всего боялся директор химкомбината: «Закрою трубу».

Угроза была реальной, товарищ Д-ян понимал отчетливо.

Никаких обязательств по поставке сырья Кукуев на себя не брал, а стало быть, мог в любую минуту остановить работы под любым предлогом на неопределенный срок. Ему это ничем не грозило, а остановка химических процессов на комбинате, часть продукции которого была еще и «оборонным заказом», могла иметь для всего руководства комбината и руководителя, в первую очередь, самые тяжелые последствия.

Товарищ Д-ян прекрасно понимал, что никакие жалобы, ни обращение в ЦК, ни письма в министерство или в тот же «Газспецстрой» результата не дадут просто потому, что всякое разбирательство потребует времени, а «труба» может быть закрыта в любую минуту. И судя по той собранности, строгости и твердости, с какими держал себя бесценный друг, можно было не сомневаться в том, что угроза будет приведена в исполнение.

– Дай время подумать… – в округлившихся черных глазах директора можно было прочесть и смятение, и растерянность, и страх, и бессильную злость, он буквально жег взглядом Кукуева.

– Не дам, – честно, не отводя глаз, произнес Кукуев.

Опытный рыбак, чувствуя на крючке тяжелую крупную добычу, знает, что нельзя ни на миг ослаблять леску, надо тянуть, тянуть и тянуть, так же и Кукуев отдавал себе отчет в том, что нельзя оставлять своему собеседнику никакой возможности для маневра, все должно быть решено здесь и сейчас, сам поиск каких-то там решений может быть опасным для него, для Кукуева.

Окажись кто-нибудь рядом, способный проникнуть в мысли и намерения начальника УНР, он был бы поражен его хладнокровием и самообладанием. Римляне, возводившие в портике Помпея, на месте убийства Цезаря колонну с надписью «Отцу отечества», и то волновались больше.

Кукуев по натуре был чужд искусству мягкого убеждения, однажды приняв решение, он шел к намеченной цели, не щадя собственных трудов и усилий и оставаясь глухим к чужой боли.

Единственно, чем не мог управлять Кукуев, так это цветом своих щек, в подобные минуты они бледнели, и эта мертвенная бледность для собеседника и была подтверждением его решительности и непреклонности.

А что, если жестокость, наглость и корыстолюбие и есть черты человека будущего, того будущего, что совершенно не угадывалось в шестидесятые годы? Иначе как же понять, почему так много крови в ходе «бескровной революции» примешалось к нефти, к алюминию, к апатитам, к праву «контролировать» рынки, как городские, так и топливные, к примеру?

Угадай писатель Ложевников в своем прототипе его подлинный нрав, предъяви его публике, каким своевременным и дельным предупреждением мог бы прозвучать голос писателя.

Слабым утешением служит лишь тот факт, что предупреждение о нашествии «бесов» услышано не было, так почему же могло быть услышано, понято и принято руководством к действию предупреждение о нашествии крыс.

Можно было только восхищаться твердым нравом Кукуева, не смягченным способностью полагаться хоть в чем-нибудь на других.

И как же он был прав, никому не доверяя, ни на кого не полагаясь, будто с пользой для себя проштудировал жизнеописания всех тиранов на свете, погибавших в ту минуту, когда отступали от неизбежного в их профессии правила никому никогда ни в чем не доверять.

Можно было восхищаться и природным чутьем Кукуева, позволявшим ему угадывать ту самую верную минуту, когда сомнения и растерянность, пусть и на короткое мгновение, но как бы парализуют волю человека.

Кукуев не спешил, он выждал долгие две минуты, внимательно наблюдая за товарищем Д-яном, и, угадав то самое, долгожданное мгновение, вынул из папки заготовленное по всем правилам «Трудовое соглашение» и положил его перед директором химкомбината.

Вид официальной бумаги действовал успокаивающе, официальная бумага как бы закрывала собой разбойничий характер сделки, все вроде бы честь по чести – «консультации», «контроль…», «обслуживание…», «оказание помощи…» «И чего я так перепугался», – подумал директор, и в ту же минуту на первых страницах в левом верхнем углу, на всех трех экземплярах, против слова «УТВЕРЖДАЮ» поставил свою крючковатую подпись. А потом уже с привычной деловитостью вызвал секретаршу и велел поставить печать и передать «Трудовое соглашение» в отдел труда и зарплаты, с последующей передачей в отдел кадров «В приказ». Один экземпляр утвержденного «Трудового соглашения» полагался товарищу Кукуеву.

Заключить соглашение на обслуживание трубопровода, подающего раствор калийной соли на комбинат, можно было бы и мирным путем, но путь уговаривания, упрашивания, объяснений, неизбежной в таких обстоятельствах торговли из-за каждого рубля, нет, это было неприемлемо для Кукуева. «Перекрою трубу!» – и все, все вопросы без долгих переговоров решились в считанные минуты.

Сергеева не обманывала скромная сумма ежемесячного гонорара Кукуева в сто двадцать рублей, с четырех сослуживцев, включенных в «соглашение» при ставке в восемьдесят рублей, он по негласному уговору получал по двадцать с каждого, таким образом, складывалась ежемесячная сумма в двести целковых, деньги не ахти какие, но укреплявшие в Кукуеве самоуважение. Изобличение такого рода сделок, довольно распространенных, представлялось чрезвычайно сложным. И если не без труда можно было объяснить «липовый» характер соглашения на обслуживание собственного участка системы, куда-то все-таки нужно было сливать вымытую из недр соль и следить за трассой слива, то мелочное крысятничество с поборами с сослуживцев могло быть изобличено лишь самими сослуживцами, чьи показания, если предположить почти невозможное, то есть суд, так в суде Кукуев назовет попросту оговором…

Нет, не зря эту публику на зоне зовут «чистоделами»!

Многолетняя практика позволяла Сергееву увидеть довольно грустную, с точки зрения защиты социалистической собственности, картину, только одна из десяти пресеченных незаконных сделок и махинаций могла быть передана в суд, и то лишь с небольшой надеждой на справедливое воздаяние.

Перед Сергеевым развернулся широкий спектр жанров, в которых выступал его подследственный. От крупного афериста до «мошенника на доверии», излюбленного приема вовсе уже уличных прохиндеев.

Однажды найдя в простом и честном деле поддержку какой-либо всесильной руки, он умел как бы удержать эту руку, умел потом долго и с пользой одними только ссылками на эту руку расчищать дорогу и прокладывать пути своим многотрудным и подчас изумительным предприятиям.

Из одной только фотокарточки, где он был запечатлен в обнимку с Иваном Дмитриевичем Папаниным, знаменитым и властным начальником Севморпути, всего-то в Рыбинске и на палубе какого-то катера, Кукуев сумел извлечь столько прибыли, сколько иному барышнику не получить не то что за фотокарточку, а и за подлинник Ильи Ефимовича Репина.

На любительской фотокарточке Кукуев в фуражке речника, снятой для форсу с головы командира катера, на фоне водохранилища, безбрежного, как море, стоял и улыбался рядом с дважды Героем Советского Союза, членом партии с 1919 года, участником гражданской войны на Украине и в Крыму, начальником первой в мире дрейфующей станции Северный Полюс, начальником Главсевморпути во время войны и начальником Отдела морских экспедиционных работ Академии наук после войны. Дважды Герой Советского Союза, легендарный полярник и руководитель Северного морского пути на фотографии был серьезен, подтянут, а Кукуев, напротив, чуть улыбался и был совершенно непринужден. Казалось, что это Папанин попросил разрешения сфотографироваться рядом со знаменитым Кукуевым и выглядел, как солдат, поощренный правом сфотографироваться при знамени. Кукуев же излучал радушие, был прост, как и полагается знаменитости, утешающей тщеславие тех, кто жаждет «сняться на память». Одна только эта фотокарточка открывала Кукуеву двери таких кабинетов, в которые, чтобы попасть на прием, люди записывались за месяцы! Да, Кукуев умел так доверительно, так интимно показать эту фотокарточку, что удостоенному чести созерцателю редкого документа начинало с легкой подсказки Кукуева казаться, что и рядом с Папаниным, Иваном Дмитриевичем, Кукуев был всегда, верный и неразлучный и в огне гражданской войны на Украине и в Крыму, и на Северном полюсе, и в пучине морских экспедиционных работ Академии наук. В умелых руках и любительская фотокарточка могла служить и служила подтверждением прав Кукуева в особых случаях действовать и распоряжаться от имени легендарного полярника и дважды Героя Советского Союза.

Среди мошенников это прием известный, называется «мошенничество на доверии». Сергеева удивило лишь то, что диапазон, творческие возможности Кукуева оказались так широки, не хватало только прочитать протокол задержания за кражу в трамвае кошелька из кармана.

Но вскоре оказалось, что и кража из кармана для Кукуева вполне возможный способ укрепления своего благосостояния, правда, сделано это было по-кукуевски, почти неповторимо.

Именно этот эпизод вывел Сергеева из привычного уравновешенного состояния, лишенного как бы личного отношения к подследственному. Именно там, на Дементьевском участке, после разговора с Галиной Прокопьевной Красновой Сергеев сказал себе: «Посажу!» и, в конечном счете, посадил.

После напряженных двух дней знакомства с досье на Кукуева Сергеев понял, что материалы нуждаются в свидетельских, именно сегодняшних, подтверждениях. Дементьевский участок был всего лишь в двухстах километрах от Москвы, приписки за счет подмены тарифов были сделаны там по прямому, судя по всему, указанию Кукуева. Надо думать, люди на участке сопротивлялись в меру возможного. Вот это соображение и заставило Сергеева, к немалому удивлению его куратора на Огарева, 9, бросить изучение компромата, взять машину и ринуться за тридевять земель, повторив маршрут товарища Кукуева, проделанный им всего лишь два месяца назад.

Если Кукуев выезжал на объекты для решения оперативных вопросов на месте, по установившейся традиции при отъезде домой он должен был получить конверт с «благодарностью» как бы за внимание, заботу и в восполнение расходов, связанных с поездкой.

Живых и свободных денег на участках не было, поэтому, как и везде, в Дементьевске по ходатайству профкома была выписана «материальная помощь». Материальная помощь, естественно, выписывалась на остро нуждающихся. Самой остро нуждающейся на Деменьевском участке посчитали Краснову, Галину Прокопьевну.

Галину Прокопьевну предупредили, что деньги эти выписаны на нее, но только потому, что руководство участка ей очень доверяет, ценит ее опыт и мастерство, полученные деньги она должна будет положить вот в этот конверт и отдать, так как приезжает московский очень большой начальник и предстоят расходы.

Знаменитый писатель заметил в своем прототипе бросившееся ему в глаза сходство с полководцем.

Вот и в воображении следователя Сергеева Кукуев тоже был похож на военачальника, умело и дальновидно осаждавшего крепости.

К каждой крепости нужен был свой подход, свой, так сказать, маневр.

Покоренные крепости не предавались ни мечу, ни огню, а всего лишь облагались данью, что, в конечном счете, примиряло покоренных с великодушным покорителем. Чрезвычайно важен был для Кукуева и моральный фактор – как заправский баскак нового типа он давал понять обложенным данью, что берет не себе, что эти деньги идут «на дело», как бы для пользы человечества, что, в конце-то концов, тоже в интересах данников. Под настроение он умел дать понять, что столько же, сколько берет, еще и сам прикладывает для вручения «нужным» людям. Обобранные, как ни странно, внутренне охотно этому верили, легче становилось при мысли о том, что не мы одни такие.

Совершенно неожиданной крепостью, не сдавшейся с первого приступа и объявившей, что будет стоять до конца, оказалась Краснова, Галина Прокопьевна, уборщица Дементьевского управления «Газспецстроя».

Деньги Краснова Галина Прокопьевна, в дальнейшем именуемая тетя Галя, в кассе управления получила, но отдавать их, как было заранее оговорено, отказалась. Для обоснования своего отказа она предъявила свою крайнюю нужду и необходимость, в частности, наконец-то купить пальто своей старшей дочери, девушке, десятикласснице, а то «за людей стыдно, как девка ходит», в пояснение своей выходки сказала тетя Галя.

«А тебе «за людей» не стыдно, что ты не свои деньги на личные нужды тратишь?» – пытались урезонить алчную уборщицу сначала в профкоме, а потом и в дирекции.

«Пусть, – сказала присвоившая общественные деньги тетя Галя, – я людям покажу, в чем у меня Надежда в десятый класс пошла и во что я ее сейчас одела. Че вы меня людям пугаете?! Пошли хоть к соседям и спросим…»

«Ты эти провокации-то брось!» – сказали тете Гале в профкоме и подтвердили в дирекции, никто не хотел почему-то постыдный поступок Красновой тети Гали, присвоившей два месячных оклада в сумме ста двадцати рублей, выносить на суд общественности.

Истинно народная смекалка подсказала Красновой, Галине Прокопьевне, уверенность в том, что начальнички не захотят поднимать шум из-за ее маленькой хитрости. Для верности деньги она почти сразу все и потратила. И будущее рисовалось Красновой светлым, и от одной заботы освобожденным. Надежда носит все аккуратно, так что пальто еще и средняя, Верка, поносит, а глядишь, еще и малой достанется, Алевтине.

Внешне, конечно, Краснова горячилась и вела себя вызывающе, но в душе-то завивал косицы холодок, и сердчишко стучало сильней обычного, потому что в таких обстоятельствах ей пришлось оказаться впервые, да еще и с начальством спорить.

По окончании рабочего совещания, когда все участники были уже на ногах, Кукуев негромко сказал управляющему участком: «Вы мне конверт передать забыли». Сказал сухо, с легкой досадой, оттого что приходится напоминать. «Мы хотим пригласить вас поужинать…» – начал, было, управляющий, но Кукуев его строго оборвал: «Ужинать мне с вами некогда. Мне до ночи надо быть в Москве…» – и уперся тяжелым, как асфальтовый каток, взглядом в ставшего вдруг непонятливым коллегу.

Ничего не оставалось делать, как выпроводить из кабинета лишних людей и в узком кругу поведать суровую правду.

Готовились. Деньги выписали. Провели как «матпомощь» на остро нуждающуюся. Остро нуждающаяся деньги получила, а вот отдать отказывается.

«Слабо у вас, однако, политико-воспитательная работа поставлена», – совершенно беззлобно сказал прототип человека будущего, подтвердив этим высказыванием дорогую для писателя Ложевникова мысль о том, что его герой сочетает в себе и хозяйственника, и воспитателя.