Текст книги "Гуляния с Чеширским котом"

На очередном ленче, в испанском ресторанчике «У Пепе», в Сохо, стол украшала пепельница с рисунками Миро, я подвинул ее поближе к себе и решил всеми силами предотвратить возможный преступный акт. Наш разговор крутился вокруг христианства и девяти заповедей; по-видимому, заоблачность темы изрядно размягчила мою бдительность, а тут еще хозяин ресторана Пепе стал лить себе на голову вино, четко стекавшее по лбу узкой струйкой прямо ему в уста: я и пикнуть не успел, как Миро оказался в сумочке моей дамы.

– Какая дивная штучка! Она очень смотрится рядом с вазочкой с рисунками Пикассо!

– Почему вы коллекционируете именно пепельницы?

– Если вы предложите мне создать коллекцию Рубенса, я не буду возражать…

В третий раз я оберегал пепельницу как цербер, и никакие заповеди не могли затуманить мой цепкий взор. Мы уже прикидывали, какие места лучше посетить в Амстердаме, я обещал компенсировать стоимость поездки, дело медленно шло к логическому завершению. Ленч завершился кофе с куантро, мы спустились в гардероб, и девушка заскочила в туалет, а я вышел в фойе, радуясь своей победе: слямзить пепельницу не удалось! Может, она вообще больше не будет красть?

Вышли на улицу, настроение у нее было радостно-возбужденное.

– Эта хоть и без рисунков, но форму имеет оригинальную! – Она достала из сумочки и показала мне пепельницу, которую успела спереть, вернувшись в зал, пока я почивал на лаврах в фойе.

Об особенностях моей эксцентрички пришлось доложить шефу. Чем дальше я углублялся в повествование, тем размытей и серее становился чеканный лик резидента, лоб покрылся сеткой морщин и совсем слился с залысинами, прямой нос внезапно закруглился ироническим крючком, губы кривила неприятная улыбка. Наверное, так преображался Дориан Грей, когда число его грехов доходило до максимума.

– Я на вас удивляюсь (nota bene!), – сказал он, тяжело вздохнув, словно тянул на себе мешок со свинцом. – Чувствуется, что вы никогда не работали в контрразведке. Ведь налицо элементарная провокация: она крадет пепельницу, врывается полиция, вас арестовывают…

– Но ведь не я же украл…

– Кто будет разбираться? Важно вас схватить! Скандал в прессе на весь мир! Очередной удар по престижу Советского Союза! За потакание таким штукам Центр тут же снимет с меня штаны… о вас я уже не говорю…

В последнем я не сомневался: Центр всегда управлял, поправлял, направлял, давал втык и снимал, Центр всегда был прав и знал это.

– Наверное, она клептоманка. Или психопатка. Нормальные люди коллекционируют марки, трубки… это понятно. А вот пробки или винные этикетки, или, не дай бог, спичечные коробки – это уже отклонение, тут следует задуматься…

– Что же делать? Я как раз планирую попросить у нее чистый бланк британского паспорта и вручить деньги на поездку в Амстердам. Что же делать?

– Как что? – удивился резидент. – Прекратить встречаться в ресторанах. Будто других мест нет! Англичане обожают подышать воздухом в парке, покормить лебедей, я сам видел. В конце концов, найдите ресторан, где запрещено курить…

– Разрешите идти? – Я не стал спорить, что́ можно доказать человеку, ни слова не знавшему по-английски и гулявшему по Лондону лишь в районе посольства, дальше он выходить опасался: вдруг устроят провокацию или украдут ради калыма – работа в Азербайджане наложила на шефа свой неизгладимый отпечаток.

– Пожалуйста, – милостиво разрешил шеф и снова стал красивым и добродушным.

По Лондону приятно гулять, но только не с кандидатами в агенты, которых следует окутать атмосферой дружбы и втянуть в работу. Променады среди прохожих и шумящих машин разъединяют людей, говорить приходилось, перекрикивая шум, и даже лебедям в парке после этого хотелось только свернуть шею.

Эти суматошные дневные рандеву раздражали нас обоих. Однажды, когда мы томились в Баттерси-парке, вдруг неожиданно грянул ливень. Что делать? Раскрыть предусмотрительно взятый зонт и шествовать по парку? Какая милая парочка! Как они обожают свежий воздух! Ведь дождь приносит озон, а это так полезно для здоровья! Проклятый дождик! Ну и противная мучнистая морда! У самого носа два черных угря, неужели она не может их выдавить? Но что угри! Неужели любимец лондонских салонов и светский лев так и будет болтаться до конца командировки с этой бабой? И вдруг мне стало тошно. Я уже и думать не мог, что снова увижу эту уродину, вечно голодную воровку с мордой из муки![47]47
  Т. С. Элиот: «А нас влечет к истлевшим ребрам метафизическая страсть!»


[Закрыть] Мне стало жалко себя и свою молодую жизнь. На что я трачусь ради паспортного бланка?

В кабинет резидента я вошел со встревоженным лицом: все знали, как он любил успокаивать и по-отечески наставлять, когда случались неприятности.

– Мне пришлось зайти к ней на кофе, – сказал я, ощущая себя не чекистом с горячим сердцем и чистыми руками, а грязным уголовником.

Он окаменел и оледенел: это жутким образом вырывалось за рамки чекистской дисциплины, нарушение которой в условиях капиталистического окружения чревато и чревато.

– Вы с ума сошли! – еле вымолвил он.

– Когда мы прогуливались, – я говорил покаянно и быстро, боясь, что его хватит кондрашка, – она купила довольно тяжелую швейную машинку, и мне пришлось поднять ее к ней в квартиру. Как джентльмену.

Несколько секунд он перемалывал эту информацию в своем черепе, мне казалось, что я слышу звуки мельничных жерновов.

– Как она себя вела?

Что крутилось в его головушке? Встала на колени и уткнулась мне в живот? Упала на пол и потащила за собой? Подергала за причинное место и стала стягивать трусики? Запела а-ля Вертинский «Я маленькая балерина»?

– Мы просто выпили кофе.

– Как это «просто»? – Он совсем успокоился, но стал язвительно-ироничным, как Вольтер.

– Она открыла банку, насыпала в чашку по ложке «Нескафе» и залила кипятком.

– Не приставала?

– В каком смысле? – Я изобразил святую невинность.

– Ну, это самое… – Он не находил подходящих слов, видимо, мое сообщение вызвало бурный прилив крови к голове, а затем резкий отлив.

– Поцеловала в щеку. Но по-братски.

– По-братски? – Он начал превращаться в своего трагического alter ego.

– Чмокнула на прощание – и всё! – успокоил я.

– Вы сами подписали себе приговор! – сказал он, словно речь шла о жизни и смерти. – Придется встречи с ней прекратить…

– А как же паспортные бланки? Ведь дело сдвинулось с мертвой точки… – Я изобразил глубокую и искреннюю скорбь по поводу столь радикального решения, а внутри гремел омерзительно ликующий оркестрик: свершилось! Уррра!

– Давайте не спорить, – сказал он спокойно. – Когда станете резидентом, будете действовать по-своему. А сейчас идите работать.

Я обмяк и даже согнулся от горя – подумать только: потерять перспективную Бетси! Как пережить такой удар? Это произвело на шефа должное впечатление, и он совсем подобрел.

– Пути разведчика усеяны шипами, а не розами. (Эту фразу он любил повторять на совещаниях.) Ничего… на этой бабе свет клином не сошелся, хотя надо избегать таких чокнутых, в Англии от них не продохнуть, такая уж страна!

Я дошел до двери, спиной чувствуя его пронзительный взгляд, буравящий меня насквозь.

– Интересно, много у нее в квартире пепельниц? – спросил он глухо и быстро, словно выстрелил.

Я обернулся. За письменным столом сидел красивый и веселый человек, на лице у него было написано детское любопытство.

– Целая куча, – сказал я. – Весь дом завален пепельницами, почти под самый потолок.

– Ну и шлюха! Сколько наворовала! Я с самого начала знал, что она дрянь и, скорее всего, связана со службой безопасности Форин Офиса.

Я осторожно прикрыл за собой дверь.

Мы оба были счастливы.

Зову я смерть…

Но какое отношение эксцентричность имеет к СПЛИНУ, приплетенному немецким профессором? Что есть, как писал Пушкин, «недуг, которому причину давно бы отыскать пора, подобный английскому сплину»?

Оливер Голдсмит: «Когда мужчины этой страны достигают тридцати лет, они каждый год уединяются, чтобы предаться сплину. Простолюдины, не располагающие мягкими подушками, пуховиками и покойными креслами, вынуждены лечить свою хандру пьянством, бездельем и злостью. Когда они в таком настроении, чужеземцу лучше не попадаться им навстречу, иначе его длинному подбородку, поношенному кафтану или плоской шляпе нечего ждать пощады…»

Наш соплеменник Карамзин завернул еще круче: «Англичане не любят никакой зелени, рост-биф, биф-стекс есть их обыкновенная пища. От этого густеет в них кровь; от этого делаются они флегматиками, меланхоликами, несносными для самих себя, и нередко самоубийцами. К сей физической причине их сплина можно прибавить еще две другие: вечный туман от моря и вечный дым от угольев, который облаками носится здесь над городами и деревнями». И вдобавок еще рассказал жуткую историю о лорде О., который повел в парк свою юную супругу, вскричал: «Мне до́лжно умереть – прости», и «в самую сию минуту нещастный лорд прострелил себе голову и упал мертвый к ногам оцепеневшей жены своей».

Мрачные суждения Карамзина разделял и Достоевский: «Угрюмость никогда не покинет англичан». Правда, в «Игроке» он создал весьма симпатичный и совсем не угрюмый образ мистера Астлея, который и доверие внушает мотовке—русской бабушке, и влюбиться может, и немного денег дать прогоревшему русскому игроку, и трезвый ум проявить.

Чем же объяснить это страшное клеймо на англичанах, которого ныне нет и в помине? Оно появилось давно, и в XVII–XVIII веках Англия держала мировой рекорд по САМОУБИЙСТВАМ.

Французский философ Шарль Монтескье: «Мы видим, что римляне никогда не убивали себя без причины; англичане же умерщвляют себя необъяснимо, нередко в разгар счастья».

Ныне «остров самоубийств» занимает лишь скромное двадцатое место в Европе (зато, говорят, мы вырвались на первое место).

Как меняется английский национальный характер! И потеряли угрюмость, и хохочут на мюзиклах, и на ТВ полно разных дурацких игр, на которых принято веселиться (я лично быстро тупею и засыпаю), и мертвящий сплин эмигрировал из страны, исчез как сон, как утренний туман. Да и голову в духовку сейчас не сунешь – ведь перестали топить коксовым газом, богатым ядовитым оксидом, а обычным газом себя можно только взорвать, изуродовать прекрасную физиономию, которая будет плохо выглядеть на похоронах – и соседи будут шокированы, и родственники! Нет, это не для нынешнего англичанина!

Но прав ли я?

Писатель Г. Чхартишвили обнаружил на английском сервере Интернета следующее: «Десять главных преимуществ суицида перед сексом.

10. Вы можете предварительно упиться до чертиков, совершенно не заботясь о последствиях.

9. Все волнуются из-за „безопасного секса“, а из-за „безопасного суицида“ можно не волноваться.

8. Никто не растолкает вас среди ночи и не потребует еще.

7. Количество способов и позиций не ограничено.

6. Никаких обещаний и долговременных обязательств.

5. Вы не боитесь подцепить заразу.

4. Партнер не требуется – без него (нее) даже лучше!

3. И вообще это гораздо проще, чем найти сексуального партнера.

2. Никто не будет жаловаться, что вы „все делали не так“.

И самое главное:

1. МОЖНО ЗА СОБОЙ НЕ УБИРАТЬ!»[48]48
  Честно говоря, я искренне считаю, что сплин – порождение праздности и бывает только у бездельников. Поэтому и страдали им богатые английские сквайры вместе с нашим Евгением Онегиным, просыпавшимся после ночной пьянки с мыслью об очередном банкете или опере, где в ложе можно лорнировать дам, даже не поражая их огнем нежданных эпиграмм.


[Закрыть]

– Да не мог англичанин запустить такое на сервер! – захохотал Кот. – Это типичный русский, который с радостью убежал из Советского Союза, проработал несколько лет на Би-би-си и понял, что английская цивилизация не для него. Разве ты не чувствуешь его привязанности к поллитровке на грязной кухне? Конечно, гораздо легче пить и горланить песни бардов, чем, причесав хвост, прилежно работать в Сити. Но ты совершенно забыл о привидениях, которых мы, коты, частенько ловим на крышах…

Любимый, знакомый призрак!

С какой любовью описывал Шекспир Тень отца Гамлета! Какие детали он подсмотрел в знаменитом призраке! «Французская собака» Андре Моруа, считавшийся англофилом, не раз констатировал, что именно в Англии ему прожужжали уши о привидениях, и Д. Б. Пристли усматривал в этом подтверждение своей главной идеи о том, что «английский ум частично существует в сумерках и собирает тени подсознательного».

Лондонский Тауэр частенько посещает дух герцога Норфолкского, разгуливающего по крепости с собственной головой в руках, а на лужайке у Зеленой башни «в час ведьм» появляется тень королевы Анны Болейн, которой по приказу мужа отрубили голову. Не хуже обстоят дела с привидениями в Виндзорском замке: там бродит неприкаянный призрак герцога Букингема, которого придворный астролог вызвал через зеркало по просьбе его сына, но забыл вернуть обратно. В окрестностях Оксфорда, в замке Вудсток, является призрак возлюбленной Генриха II, красавицы Розамунды, отравленной женой короля. Однажды, когда замок посетили чиновники для получения долгов, этот дух встал на защиту короны и переворачивал кровати служивых, швырял в них камни и лошадиные кости и даже вылил на спящих бочку холодной воды. В окрестностях Солсбери, в замке Линден-хаус, внезапно появляется Белая Дама, и если следовать за ней, то она придет к горящему камину и в нем растворится, а в графстве Сомерсет в определенное время под звуки колоколов возникает вереница симпатичных костлявых фигур в белых саванах.

Я лично с привидением встречался лишь один раз: в старой гостинице «Два монаха» на улице Точильщиков на окраине городка Бейзинстока, в 100 километрах от Лондона – такого потрясения не забудешь! Там двести лет назад поселилась милая дама, которая любит пошалить: отвесить пощечину постояльцу, открывать двери, пошуметь портьерой. Когда в бильярдном зале я взял кий, чтобы поиграть в одиночку, шары, сгруппированные в середине стола, неожиданно разлетелись в разные стороны, словно от сильного удара, и я почувствовал рядом партнера. Пришлось выпить виски, но призрак меня не покидал: наоборот, преследовал на улице, толкал локтями в бок, открыл входную дверь в гостиницу и даже, хрустя костями, залез ко мне под одеяло.

«Джентльмен – не более чем терпеливый волк»

– Ничего подобного! – сверкнул зелеными глазами мой чеширский приятель. – Джентльмен – не более чем хорошо воспитанный кот. Он умеет и убаюкивающе мурлыкать, создавая иллюзию покорности и доброжелательности, и зашипеть и вцепиться в руку зубами и растопыренными когтями. Джентльмен, как и любой чеширский кот, живет в своем измерении, его мир непознаваем и совсем не похож на мир простых смертных.

Я догадывался об этом и осторожно двигался к познанию души Джентльмена.[49]49
  Не последнюю роль сыграл тут Карлуша: «При всей своей приверженности к морали и респектабельности английский буржуа все же восхищается прежде всего человеком, о котором говорят, что он „clever“ (умный, талантливый), которого мораль не связывает и пиетет не сбивает с толку, который на принципы смотрит как на сети, расставленные для поимки своих ближних». Это для тех говорунов, которые разглагольствуют о морали в политике.


[Закрыть] Дрожит рука и бьется сердце перед великим открытием – наверное, точно так же чувствовал себя Джеймс Уатт, увидевший, как выбивается пар из-под крышки кипящей кастрюли…

Осмелюсь заявить, что основное, что накладывает отпечаток абсолютно на все черты английского национального характера, – это СДЕРЖАННОСТЬ и НЕДОГОВОРЕННОСТЬ (reserve, understatement), они делают округлыми все углы, они – словно некое вязкое вещество, склеивающее воедино отдельные элементы характера, куда ни ткнись – всюду немного резервации, всюду немного выдержки.

И патриотизм, и ненависть, и практичность, и божество, и вдохновенье, и смех, и слезы, и любовь – все окрашено сдержанными тонами.

– Боже мой, какой ты хвастун! – промяукал Кот. – Разве ты это открыл? Вспомни Кэрролла: «– „Она, конечно, горяча…“ – пробормотал он и взглянул на Королеву. – Ты разве горяча, душечка? – Ну что ты, я необычайно сдержанна, – ответила Королева и швырнула чернильницу в крошку Билля… – „Рубить сплеча…“ – прочитал Король и снова взглянул на Королеву. – Разве ты когда-нибудь рубишь сплеча, душечка? – Никогда, – сказала Королева. И, отвернувшись, закричала, указывая пальцем на бедного Билля: – Рубите ему голову! Голову с плеч! – А-а, понимаю, – произнес Король. – Ты рубишь с плеч, а не сплеча!»

В свое время Герцен приводил слова англичанина, объяснявшего французу разницу между двумя национальностями: «Видите ли, вы с жаром едите вашу холодную телятину, а мы хладнокровно съедаем наш горячий бифштекс».

Хладнокровие в уничтожении бифштекса отнюдь не означает равнодушия к наслаждениям и тем более аскетизма, – это не в английской крови, если, конечно, не брать в расчет импотентов-викариев и слабонервных гувернанток. Как пишет Голдсмит, «призывы обуздывать наши желания, довольствоваться малым и удовлетворять самые насущные телесные потребности – одно краснобайство, и не лучше ли находить радость в удовлетворении невинных и разумных желаний, нежели подавлять их?».

Так что английская сдержанность прекрасно соседствует с несдержанностью (как мне постыла диалектика!), одно не мешает другому, и все же СДЕРЖАННОСТЬ доминирует в национальном характере: англичанин снисходительно, но сдержанно относится к иностранцам, англичанин гордится собою, но сдержанно, англичанин рвется перегрызть горло ближнему (о, боже!), но сдержанно…

НЕДОГОВОРЕННОСТЬ приводит к неопределенности в выражении суждения и может вызвать вольную интерпретацию, особенно если речь изобилует любимыми английскими словами «возможно» или «может быть». Не случайно говорят, что англичанам свойственен пробализм, или, по-простецки, – витиеватость.[50]50
  Вот беспощадный Карл Маркс о Гладстоне: «Изысканность и гладкость, пустая глубина, елейность не без ядовитой примеси, бархатная лапа не без костей, схоластические оттенки и оттеночки, вопросы и вопросики, весь арсенал пробализма с его казуистической совестью и бессовестными оговорками, с его не вызывающими сомнения мотивами и мотивированным сомнением, смиренная претензия на превосходство, добродетельная интрига, полная хитросплетений простота».


[Закрыть] «Да» или «нет» – слишком категоричны для англичанина, и это зачастую вводит в заблуждение иностранца, не случайна шутка, что англичанин никогда не заявит, что «дважды два четыре», а скорее скажет: «дважды два, возможно, четыре».

По свидетельству Б. Такман, решение Германии о начале войны с Россией в 1914 году в известной степени было вызвано неверной интерпретацией позиции Англии германским послом в Лондоне Лихновским, имевшим встречу с «великим пробалистом», министром иностранных дел Англии Эдуардом Греем. Немец вынес из беседы впечатление, что Англия намерена оставаться нейтральной в конфликте вокруг Сербии. Правда, не исключено, что и сам Грей совсем не желал вступления в войну, а просто привык витиевато излагать свое мнение.

Прирожденная СДЕРЖАННОСТЬ англичан часто принимается иностранцами за ВЫСОКОМЕРИЕ, ХОЛОДНОСТЬ, СНОБИЗМ, РАВНОДУШИЕ.

Вот что пишет наш друг Карамзин: «Холодный характер их мне совсем не нравится. „Это волкан, покрытый льдом“, – сказал мне один французский эмигрант. Но я стою, гляжу, пламени не вижу, а между тем зябну… Если бы одним словом надлежало означить народное свойство англичан, я назвал бы их угрюмыми так, как французов – легкомысленными, итальянцев – коварными».

Помнится, в разведшколе наши отставники-преподаватели потешались над английской сдержанностью, рассказывая случай с ученым Кинлейком, который после окончания Кембриджа пустился в путешествие через Сирийскую пустыню на верблюде. В пути ему повстречался всадник, тоже на верблюде, в охотничьем костюме (!) и с европейским лицом. «Когда мы сблизились, у меня возник вопрос: должны ли мы разговаривать? Я подумал, что незнакомец, скорее всего, обратится ко мне, и решил в этом случае показать себя общительным и разговорчивым человеком; однако я не знал, что́ именно ему сказать… и не испытывал большого желания остановиться и заговорить, как утренний визитер среди этого бескрайнего покоя».

Незнакомец оказался английским офицером, направлявшимся на родные острова из Индии, и, наверное, тоже мучительно соображал, что ему делать в столь критической ситуации. Наконец – о, роковой момент! – они поравнялись. У обоих путников нашлись силы, чтобы помахать друг другу рукой, но никто не произнес ни слова. Некоторое время они двигались в одну сторону, пока не сблизились более общительные верблюды, дав путешественникам предлог заговорить. Из этой жуткой по абсурду истории наши преподаватели делали оперативный вывод: заговорить с англичанином в метро или в поезде – чуть ли не преступление против королевы.

А вот я часами топал по ялтинской набережной за соплеменницами – местными барышнями, для храбрости приняв стаканчик алжирского вина из передвижной цистерны (они одно время спасали отдыхающих в курортных городках), заигрывал с ними, бросая в спину мелкие гальки, заговаривал, предлагая сердце и ресторан, а они фыркали и, словно стайка молодых антилоп, мчались дальше. Обидно, но потом я увидел их в компании грубоватых парней, и они дружно гоготали над их шутками явно не из Оскара Уайльда. (Между прочим, я пытался завлечь ялтинок его афоризмом «Самое лучшее средство отделаться от искушения – это поддаться ему».)

Этот печальный опыт я учел в шпионской работе в Лондоне, стараясь при знакомстве не блистать эрудицией и быть попроще. Однажды в пабе сосед по стойке поперхнулся пивом, когда я с ним заговорил (хорошо, что не рыбьей костью!), и очень удивился, когда пару раз я хлопнул его ладонью по спине, дабы привести в чувство. Однако, несмотря на сдержанность, большинство англичан реагировали вполне нормально на мою инициативу знакомства под хорошим предлогом, например при имитации поломки автомобиля. Это в нашей стране гражданин пройдет с улыбкой мимо, а в Англии уважающий себя джентльмен сразу же начнет толкать машину и в любом случае предложит помощь.

Англичане не очень общительны, но более контактабельны, чем ялтинские барышни, так и не ставшие моей добычей, – еще один великий закон, который мне удалось открыть.

– Ты так растекся мыслью по древу насчет сдержанности, что передо мной уже не англичанин, а нечто соединяющее в себе кучера и лошадь: последняя постоянно прет вперед, а первый только и натягивает постромки! Это же сумасшествие – все время сдерживаться и не вцепиться когтями в мышь!

Кот совершенно прав: англичане не испытывают нужды в постромках, сдержанность они ощущают в виде застенчивости. Тут приоткрыл завесу лорд Честерфилд, писавший сыну, что французы умеют ловко прикрыть свои пороки приветливостью и приятностью, а вот бедные англичане напрягаются изо всех сил и проявляют лишь «неловкую застенчивость, робость и грубость», которые лорд с болью называл «английской коростой».

Как пишет Самуэль Смайлс: «Строгий, неуклюжий, или, как выражаются французы, опутанный, англичанин, без сомнения, есть человек, первая встреча с которым положительно не совсем приятна. Он имеет вид человека, проглотившего аршин. Он сам робок и наводит робость на других. Он чопорен не от гордости, но вследствие своей застенчивости, стряхнуть которую он не в силах, если бы даже и захотел… Застенчивые люди при встрече друг с другом похожи на ледяные сосульки… каждый застенчивый англичанин, придя обедать, непременно садится за отдельный, никем не занятый стол. Такая необщительность – не что иное, как застенчивость, которая составляет характерную национальную черту англичан».[51]51
  С. Смайлс писал в конце XIX века, и, боюсь, сейчас мало что осталось от английской застенчивости. Пассаж об отдельном столике наводит на мысль о сходстве тогдашних английских ресторанов с советскими столовками.


[Закрыть]

Сдержанность приучила не спешить с оценками.

Как учил Фрэнсис Бэкон, «всегда необходимо тщательно взвешивать, пришло ли время для данного дела или нет; и вообще, хорошо вверять начало всех значительных дел стоглазому Аргусу, а окончание – сторукому Бриарею; вначале наблюдать, а потом торопиться».

– А лучше всего доверять дела десятизадому Шалтаю-Болтаю! – вдруг ляпнул Кот. – Если зад крепок и велик, он пересидит на ограде кого угодно, даже самого Фрэнсиса Бэкона! А висеть на стене и сваливаться во сне он способен целый год без всякой остановки…

Тем не менее ВЫДЕРЖКА, и еще раз выдержка!

Сразу идет на ум англичанин в пробковом шлеме, шагающий по раскаленной пустыне. Он застегнут на все пуговицы и умирает от жары, но на лице его лишь непоколебимое равнодушие, словно он прогуливается по Гайд-парку с коккер-спаниелем. Затяжные переговоры, безучастные физиономии английских дипломатов, перемалывание одних и тех же требований, видимость уступчивости и компромисса – это Англия всегда умела и частенько переигрывала своих партнеров. Например, на Венском конгрессе 1814–1815 годов «сдержанные англичане» тихо и незаметно прихватили многие колонии, а в 90-х годах девятнадцатого века терпеливый лорд Солсбери очень ловко обошел полного кипучей энергии «железного канцлера» Бисмарка, который стремился втянуть Англию в конфликт с Россией. После Первой мировой войны по Версальскому договору английская дипломатия вырвала для себя много уступок за счет германских колоний, а вот после разгрома Германии в 1945 году пришлось ограничиться лишь некоторыми преимуществами: и у союзников-американцев были острые зубы, и Сталин не давал спуску.

– При чем тут выдержка? Какая там еще дипломатия! – снова встрял Кот. – Просто за спиной у товарища Сталина стояла могущественная Красная армия, готовая покорить всю Европу! Ее и страшились Рузвельт и Черчилль и поэтому прокакали всю Восточную Европу…

Конечно, внешнюю политику наивно объяснять лишь национальным характером, но политика «блестящей изоляции» или «баланса сил» соответствует английским особенностям. По этому поводу насмешников хватало, вот Александр Поп о балансе в Европе:

 
В Европе годы мира настают.
Уравновесятся весов военных чаши.
Когда всех наших ваши перебьют,
А ваших наши.
 

Не верю в сдержанность англичан в любви, хотя, по подсчетам социологов (они, видимо, провели полжизни, держа свечки), «Я люблю вас» является в диалоги влюбленных англичан весьма редко, больше в ходу сдержанное «Вы мне нравитесь!». Что тут сказать? Одним везет, другим нет. Любовь – это такое королевство, в котором так просто не сориентироваться, можно лишь согласиться, что страстность, как любая крайность, слабо вписывается в английский национальный характер. Впрочем, любой пудинг, как известно, требуется вначале съесть. Я лично не испытал этого счастья английской любви, в молодости – из страха, что преступный акт засечет британская контрразведка, в зрелые годы – из боязни оконфузиться перед иностранкой и подорвать этим престиж Отечества. А может, срабатывал «ялтинский синдром»? (Мой, а не Черчилля.)

В ВЕЖЛИВОСТИ англичанам не отказать, и можно вполне считать ее национальной чертой, которая превосходно сочетается с несоблюдением этикета, о чем с таким придыханием писал Федор Михайлович. Сколько я видел англичан, которые не приходили на банкеты в смокинге, как было строго указано в приглашении, а шастали по залам в мятых вельветовых штанах и пуловерах! И вместо гвоздик для милой хозяйки дома – пару бутылок вина.

Конечно, за столом не рекомендуется вытирать руки о штаны (или о шелковую юбку дамы по соседству), не стоит сморкаться в руку, издавая победный звук горна, желательно громко не пукать, особенно если рядом нет немцев, на которых легко это свалить, не надо брызгать слюной во время жаркой беседы, не стоит лямзить чайные ложки. И главное, не появляйтесь в королевской ложе в Ковент-Гардене в трусах! Все остальное дозволено!

Однажды я явился в гости к своему соседу по улице Вейланду Янгу, потом к лорду Кеннету, известному участнику Пагуошских конференций и специалисту по разоружению. Естественно, как истинный джентльмен, я прихватил букет гвоздик, но одет был в обычный костюм, купленный в дешевом магазине «Вулворт», именуемом в нашей колонии ласково «пенсовкой». Каково же было мое изумление, когда я увидел сидевшего на полу Веджвуда Бенна, пэра и интеллектуала, звезду лейбористской партии! Причем без галстука и в пуловере! Конечно, из любого правила есть исключения, особенно в официальном протоколе, но английские манеры все же дышат свободой, важнейшим компонентом национального характера, в них присутствует и чувство собственного достоинства. Мне не довелось видеть, чтобы высокопоставленный англичанин разговаривал со своим подчиненным сверху вниз, со стороны это уважительная беседа двух равноправных членов общества. То же самое относится и к секретарю, и к официанту, и к уборщице – есть чему поучиться! Как долго и серьезно может беседовать банкир с бродягой-шалопутом! И виду не покажет, что этот полупьяный, болтливый тип ему до безумия осточертел, наоборот, он внимательно ловит каждое слово собеседника, словно это Шекспир, и одобрительно кивает головой.

Весь мир потешается над умением англичан подробно и со вкусом поговорить о погоде:

– Чудесный денек, правда?

– Просто великолепный!

– Восхитительный, правда?

– Так мило, так тепло…

– Лично я предпочитаю жару.

– Она мне всегда по сердцу. А вам?

– Конечно! Но вчера было хмуро…

– Ужасный был день, правда?

– Просто отвратительный!

– Ох, этот дождь… я его ненавижу…

– Мне он тоже неприятен…

– Представьте такой день летом. Дождь утром. Потом на миг выглянет солнце и снова дождь!

– Если мне не изменяет память, такая погода была летом в тысяча девятьсот шестидесятом году.

– О да! я помню!

– Или в тысяча девятьсот пятидесятом году?

– Кажется. Тогда было плохое лето.

Казалось бы, весь разговор носит фантастически-идиотский характер, особенно если происходит между знакомыми людьми. О нет, этот сугубо английский феномен гораздо сложнее и тоньше, чем кажется поверхностному наблюдателю: это не просто вежливость, а создание удобоваримой атмосферы, стремление перебросить мостик и как-то заполнить неловкую паузу, это культура общения – не обсуждать же с ходу детали гибели принцессы Дианы или внешность певца Элтона Джона? Великая тема погоды захватывает всех: и водопроводчика, пришедшего в дом починить кран, и хозяина колбасной лавки, и таксиста, который везет вас через лондонские «пробки».

Англичане обычно пожимают руку при первом знакомстве, они не склонны на банкете или вечеринке обходить всех и представляться, и вообще они не рукосуи, как американцы. И уходят тихо и незаметно, не разрушая единства веселящейся компании, не прощаясь со всеми, – разве это не вежливость королей? Двое англичан поспорили: чем отличается вежливость от такта, и решили осведомиться об этом у прохожего – им оказался лондонский трубочист. Так вот что он поведал: «Однажды я чистил камин и провалился. Вылезаю – роскошная гостиная, открываю первую дверь – спальня, вторую – кабинет, третью – ванная, а в ней обнаженная леди. Я сказал: „Простите, сэр!“ – и закрыл дверь. Первое было вежливость, второе – такт».[52]52
  Чуть больше о вежливости королей. В Аскоте проходит конкурс на самую красивую лошадь. Победитель верхом направляется к трибуне, где сидит королева, и вдруг лошадь издает непристойный звук. Англичанин краснеет до корней волос и срывающимся голосом говорит: «Простите, Ваше Величество!» – «Вы знаете, – отвечает королева, – если бы вы не извинились, я могла бы подумать, что это сделала лошадь».


[Закрыть]

Ну, а что сказать о «спасибо» во всех случаях жизни? О том же сослагательном наклонении, бесконечных «возможно» и «наверное», придающих речи мягкость? Английская вежливость проявляется во многом и по-разному: вы пропускаете спутника вперед, он проходит в дверь и говорит «извините!»; мужчина непременно встанет, если с ним заводит разговор другой человек (не обязательно дама); не принято громко разговаривать (хотя бывает – и это следствие всепоглощающей демократии), жестикулировать, отвлекаться и отвлекать от разговора, проявлять запальчивость в споре и вообще обострять спор, принято слушать и не перебивать…

– Ты банален и скучен как баобаб! – захохотал Чеширский кот. – Любое приличное животное, даже самый захудалый кот, прекрасно знает все эти правила и отнюдь не считает их специфически английскими.

 
Будь вежлив с каждым воробьем,
Не будь заносчив с муравьем,
А в обществе курином
Не заикайся о своем
Пристрастии к перинам!
 

Английская привычка во время беседы не отрывать взгляд от собеседника и не поворачивать шеи, даже если рядом, как угорь на сковородке, вьется жаждущий влезть в разговор импозантный советский дипломат, меня всегда приводила в ярость. Но что делать? Нужно терпеливо ожидать своей очереди и не совать рыло, нарушая знаменитое privacy! О прайвеси один умник писал: если сказать англичанину, что он уронил горящий пепел на брюки, то он может ответить: «Вот уже десять минут, как горят спички в кармане вашего пиджака, но я не счел возможным вмешиваться в ваши дела!»