Текст книги "Гуляния с Чеширским котом"

О дивный новый мир!

Грянула Октябрьская революция, появилась цензура пожестче царской, и английский портрет заиграл красками коммунистической идеологии и политических соображений. Это был примитивный, огрубленный портрет Англии, пытавшейся а-ля Черчилль «задушить в колыбели» молодую Советскую республику. Помощь англичан антисоветским силам, участие в заговорах против большевиков, высадка войск в Архангельске, расстрел Бакинских комиссаров и, наконец, поспешный и позорный отход Англии от борьбы и прекращение помощи белогвардейцам.

В англичан пускали ядовитые стрелы и большевики, и белые.

Коммунистическая власть, вопреки ожиданиям Запада, постепенно укреплялась, и в начале 1924 года после долгих колебаний новое лейбористское правительство Рамсея Макдональда признало Советскую Россию.

Большевики умело зазывали к себе сочувствующих для «идеологической обработки», хотя это не всегда давало плоды, как в случае с Бертраном Расселом, побывавшим в России в 20-е годы и высказавшим резкую критику режима. Лучше обстояло дело с фабианцем Гербертом Уэллсом, наивно и честно написавшим о «кремлевском мечтателе» Ленине, и экстравагантным Бернардом Шоу, в начале тридцатых годов прибывшим в Москву вместе с леди Астор; тогда великий шутник заявил, что нигде в мире он так прекрасно не обедал (в то время на Украине начинался голод).

Но традиционное уважение к английской культуре и ее народу не смогли побороть ни «Мы на горе всем буржуям мировой пожар раздуем!», ни окна РОСТа, ни процессы над «английскими шпионами», ни прочие выкрутасы официальной пропаганды – одержимых англофобов в стране не появилось, да и коммунисты не могли допустить явного национализма. Правда, после войны при Сталине в литературе и кино обозначились чрезвычайно зловредные иностранцы, в основном американцы, однако после смерти вождя народов, с началом политики «мирного сосуществования», на такой вид продукции наложили табу.

Представителей «правящих классов» (кроме сочувствующих, вроде архиепископа Кентерберийского или ученого Джона Бернала), разумеется, рисовали в черных тонах. Впрочем, англичане отвечали нам взаимностью. Особенно доставалось шпионам (к ним приравнивались почти все правоверные советские граждане): алкаши, закусывающие стаканами (потом этот образ увековечил Никита Михалков в своем киношедевре), психопаты и неврастеники, отчаянные трусы, готовые мать свою продать за грош! Еще мы любим жечь деньги, по Достоевскому, и ходим по подоконникам, по Льву Толстому, иногда в подштанниках, обожаем стрелять и стреляться («русская рулетка»), унижаться перед женщинами а-ля князь Мышкин, и вообще мы подобия герра Захер-Мазоха, мозги у нас немного сдвинуты, как у доктора Живаго, и в этом, кстати, англичане видят русскую уникальность.

– Плачь! Плачь! – издевался Кот. – Может, и доплачешься!

Шпионов и впрямь было много, но не до такой степени. Помнится, меня пару раз представили: «А это русский шпион! Просим любить и жаловать!» – «Конечно, шпион, русский Джеймс Бонд!» – бодрился я. Что оставалось делать? Тушеваться? Отрицать? А где же знаменитое русское – тьфу, английское – чувство юмора? СМИ настолько прожужжали уши о советском шпионаже, что школьники, завидев машину с дипломатическим номером, запаркованную в окрестностях Лондона, часто звонили в полицию и сообщали, что в их районе шуруют русские шпионы.

«Русская мафия» вытеснила советского шпиона из жизни англичан, хотя время от времени этот образ возрождается, как феникс из пепла, после разоблачений очередного перебежчика на Запад. Где мафия, там и русские. Где русские, там и мафия. По подсчетам «Индепендент» (12.09.99), русских в Лондоне насчитывается от 40 000 до 150 000 человек, привлеченных в первую очередь банковскими возможностями Сити. Новые русские покупают квартиры и особняки в солидных районах Хэмстед, Найтсбридж, даже в городке Аскот (там регулярно сбирается высший свет на скачки, как же без «наших»!) и в некоторых местах к югу от Темзы, в моду вошел лондонский пригород Чизик. Цены на приобретенную собственность в привилегированных районах колеблются от 1,5 до 4,5 млн фунтов. Кто эти люди? Банкиры, газовики, нефтяники, командиры в отраслях высоких технологий. Предпочитают анонимность и дома в георгианском стиле (обожают отделывать их мрамором), развлекаются на заезжих русских шоу в лондонском «Палладиуме», снимают девочек в ночном клубе «Стринджфеллоуз», объедаются борщами и блинами с черной икрой в ресторанах «Никита» на Эрлс Корт, «Борщ и слезы» в Найтсбридж и «Царь» в отеле «Лэнхэм Хилтон», отовариваются в роскошных универмагах «Хэрродс» и «Харви Николс». Если в 1994 году, по тем же данным, русские в Англии составляли 4 % иностранцев в частных школах, то в 1999 году это уже 20 %.[36]36
  Эти русские снобы очень напоминают английских! Ведь они тоже в XVIII–XIX веках направляли своих детей поднабраться знаний в Европу! Ох уж эта неотесанная буржуазия! Бедные их дети! Почти все они непригодны для жизни и работы и часто возвращаются с чувством острой неприязни к Англии.


[Закрыть] Таких школ много, неплохо котируются школа «Сант-Пол» в Хаммерсмите, школа в Милл-Хилл и «Северный лондонский колледж» у Канонс-парка.

Почему англичане боятся русских? В конце концов, мы ничем не хуже пиратов и многих других англичан, наживших не совсем чистым путем капиталы. Мне обидно: уж лучше русские, чем бедные, как церковные мыши, иммигранты из Ямайки или Индии, из Кении или Ботсваны!

И все же близость английской и русской культур дает надежду, что новые русские обогатят Британию и впишутся в общественную ткань, даже если не перейдут с водки на виски и с расстегаев на йоркширский пудинг. Грех жаловаться, ведь англичане относятся к нам вполне терпимо, ставят в театрах Чехова, исполняют Чайковского и Прокофьева, любят наши балет и симфонические оркестры, выставляют наших художников и даже стали продавать в магазинах котлеты по-киевски, правда, опоздали с Киевом. Добродушно путают русских и армян, украинцев и евреев, но что поделать, если в мире так много неангличан, разве всех упомнить!

– Да гнать вас всех нужно из Англии! – заорал Кот.

Тут я не выдержал, патриотизм ударил мне в голову, и я заехал Коту прямо в ухо, однако Улыбка отнюдь не сошла с его морды, а стала еще шире.

Самое время поставить точку на снисходительном отношении англичан к иностранцам[37]37
  Мариэтта Шагинян: «Вот один из бесчисленных исторических парадоксов: при ярко выраженной нелюбви англичан к иностранцам и ко всему иностранному – жилось и живется иностранцам в Англии удивительно приятно».


[Закрыть] и перейти к английскому патриотизму, утешив себя словами Черчилля: «Россия – это головоломка, завернутая в тайну внутри загадки».

Ничего себе патриоты!

Уже написано, что ПАТРИОТИЗМ англичан считается чуть ли не доминирующей особенностью их характера, основой основ, которая насквозь пронизывает английскую душу. Так ли это? Или это больше плод воображения самой нации, которой, как и любой нации, хочется выглядеть достойнее и лучше? Оставим открытым этот вопрос, лишь заметим, что патриотизм не мешал многим англичанам активно сотрудничать с советской разведкой.

Обычно в Англии реагируют на это гораздо нервнее, чем предписано национальным характером, некоторые брызжут слюной, клеймят наших агентов, и слово «предатель» постоянно витает в воздухе. А почему, собственно, тайный коммунист и агент КГБ не может быть патриотом Англии? Или нацист? А как назвать прославленного сатирика и, бесспорно, патриота, автора «Дживса и Вустера», Пелема Вудхауза, который, согласно недавно опубликованным архивным материалам английской контрразведки, вел из Парижа профашистскую пропаганду и получал от немцев ежемесячную зарплату? В родную страну он не вернулся, опасаясь суда, и спокойно дожил до 93 лет в США. Между прочим, его перу принадлежат следующие слова: «Мне нравится чистый, сильный, честный англичанин, который смело может взглянуть смерти в лицо и добавить в свой взгляд еще немного свинца». Что двигало чистокровным аристократом, сыном видного министра-консерватора Питера Эмери, в 1944 году повешенным в лондонской тюрьме за вполне идейный шпионаж в пользу немцев?

Советские агенты 20–30-х годов боролись за свою социалистическую Англию против Англии чемберленов и черчиллей. Бушевал экономический кризис, росла угроза германского фашизма, и многие англичане повернули свои головы к СССР, именно тогда в британском истеблишменте появилась «великолепная пятерка» советских агентов: Ким Филби, Дональд Маклин, Гай Берджес, Джон Кернкросс, Антони Блант, и еще целая вереница раскрытых и нераскрытых агентов. Вот записка из архивного дела КГБ, составленная нашим агентом, сотрудником Форин Офиса Маклином: «Мои дорогие товарищи! Передавая мне сегодня вечером подарок, тронувший мое внимание, Макс, согласно полученным указаниям, сказал, что этот подарок должен рассматриваться как выражение благодарности партии. Он говорил со мной о верности, преданности и заслугах. Я благодарю партию и моих партийных друзей не только за подарок, но и за комплименты. Партия не ошибается, считая, что я стараюсь выполнять мои обязанности. Я вспоминаю Теодора,[38]38
  Наверняка это Теодор Малли, блестящий разведчик-нелегал. Правда, его, бывшего ксендза, отозвали в 1937 году в Москву и расстреляли, но не говорить же об этом романтику Маклину?


[Закрыть] отдавшего свою жизнь в Испании. Именно он, будучи спрошен, что в нашем мире доставляет ему наибольшую радость, ответил: „Существование Коминтерна“. Я могу сказать, что не представляю себе, как возможно в моей стране жить человеку, уважающему свое человеческое достоинство, без того, чтобы не работать на партию». Все очень просто: в служении партии и есть великий патриотизм. Попутно заметим, что, когда после войны руководство советской разведки решило установить для каждого из «пятерочников» солидную пенсию, они все в один голос от этого отказались…

Идейно-религиозная борьба всегда раздирала Англию, и идеи коммунизма не свалились с неба. Уже в XIII (!) веке в Англии появилась утопия – поэма «Страна Кокейн», в которой текли винные реки, высились дома из пирогов и сахара, улицы были вымощены пирожными, лавки торговали бесплатно, жареные гуси бродили по городу и предлагали ими полакомиться, а жаворонки в масле падали с неба как манна.

Разве не Томас Мор, возвышенный до лорд-канцлера Синей Бородой – Генрихом VIII, написал коммунистическую «Утопию»? Разве не англичанин Роберт Оуэн, один из отцов утопического социализма, создавал коммуны и кооперативы и проповедовал равенство? Были и практики—строители коммунизма – например, во времена Кромвеля витийствовал вождь «диггеров» Джерард Уинстэнли, считавший землю общественной собственностью, – и яростные разрушители капитализма, вроде луддитов.

В конце концов, именно в Англии и на английском примере Маркс и Энгельс создали свои теории, считая эту страну давно созревшей для социалистической революции. Но, как утверждал проницательный Бисмарк, «для социализма нужно выбрать страну, которую не жалко». Англию было жалко. Идеям социализма симпатизировали Герберт Уэллс, Бернард Шоу, первый лейбористский премьер-министр Рамсей Макдональд, Джордж Оруэлл, создавший впоследствии антитоталитарные сатиры «Скотный двор» и «1984», член комсомола Деннис Хили, впоследствии министр обороны и энтузиаст НАТО. Да что там интеллектуалы, что там лейбористы! Британский шпион Сидней Рейли в личном письме писал своему коллеге и другу Роберту Брюсу Локкарту, известному нанавистнику большевиков: «Я считаю, что, пока эта система содержит практические и конструктивные идеи более широкой социальной справедливости, она должна постепенно завоевать весь мир».

Тут меня тянет на лирическое отступление и апологию нашего агента, моего друга, чистокровного англичанина Джона Причли. Назойливо звенят в голове строчки Эдуарда Багрицкого:

 
Мы – ржавые листья
На ржавых дубах…
Чуть ветер,
Чуть север —
И мы облетаем.
Чей путь мы собою теперь устилаем?
Чьи ноги по ржавчине нашей пройдут?
 

– Эх, Майкл, это жуткая история! Во время наступления Роммеля в Арденнах мы попали в «мешок» и остались без продовольствия. Конечно, в запасе были овсянка и даже шоколад, но что такое солдат без мяса? Мы же не русские, которые могут питаться березовой корой и после этого еще бежать в атаку. В роте я отвечал за провиант и дружил с поваром, славным парнем из Йоркшира. И вот однажды он пригласил меня на кухню, достал мясо и отрезал мне кусок. «Как вам это нравится, капитан Джон?» Я проглотил и облизнулся от удовольствия. «Где вы достали такое чудесное мясо, Питер?» Повар улыбнулся и хитро мне подмигнул: «Знаете, что это, капитан Джон? Это кошка! Я сварил кошку!»

И он оглушительно захохотал, хлопнув меня по руке, откинулся на спинку стула и несколько секунд трясся в приступе смеха, повторяя «кошка» и приглашая меня оценить эту необыкновенную историю. Я и оценил, хотя слышал ее много раз; без кошки не обходилось на наших затяжных встречах за бутылкой скотча, который Джон Причли любил пить на русский манер, не разбавляя водой и наливая почти полный бокал – так и тянули мы самозабвенно чистый скотч, пока не пустела бутылка, медленно и сладко. Лицо его багровело, и казалось, что он прибыл с солнечного Лазурного берега, глаза сужались, блестели хитринками; после каждого глотка он гладил свою лысоватую голову, артистично вбрасывал прямо из пачки в рот легкую сигару (из тех, которыми смолят даже пауперы, поскольку они дешевле сигарет) и радостно щурился сквозь дым.

Мы редко, но метко встречались, часто не в Англии, а на европейских курортах, тянуло не к целебным водам и стадам желтых больных, а туда, где дремлет полиция, одурманенная высокогорным кислородом. Под звон ледышек в бокале наши рандеву затягивались, как любовные свидания: он привозил документы и наговаривал кое-что на диктофон.

Всю юность он вкалывал на шахте, бастуя против эксплуататоров и равняясь на первую в мире пролетарскую державу, где с владельцами заводов, шахт, пароходов особенно не церемонились. Правда, к Вождю относился с пренебрежением: нет! он не осуждал кровь и репрессии, как многие медузоподобные либералы, он возмущался тем, что Сталин похоронил мировую революцию и породил новый класс, который непременно рано или поздно вырвет зубами и когтями национализированную собственность. (Такого безобразия я, дурак, и во сне представить себе не мог и дивился узкомыслию Джона.) В 1937 году он ринулся в Испанию, на последнюю схватку романтиков-республиканцев и восставших колбасников (и аристократов) – фалангистов, влился в боевые ряды Интернациональной бригады, получил пулю в плечо от франкистов и еле-еле избежал пули в затылок от советских чекистов, беспощадной метлой очищавших республиканские ряды от троцкистской и анархистской нечисти. После триумфа каудильо еле унес ноги, но вскоре обрушилась Вторая мировая, и английские власти на всякий случай интернировали Джона Причли: черт знает, какие фортеля мог отколоть поджигатель мировой революции! – в мирное время вещай себе на уголке спикеров в Гайд-парке, мели, Емеля, твоя неделя, а когда война…

После войны он окончательно испортил отношения с надеждой всего передового человечества, яростно выступив против оккупации Восточной Европы и чисток а-ля Сталин и, конечно, в защиту венгерских мятежников в 1956 году, за что был отлучен от торжественных приемов в советском посольстве. К этому времени он уже приобрел статус члена палаты общин от лейбористской партии, примкнув к ее левому крылу, которое не жаловало ни «правых», ни «советских», ни своих коммунистов. Но почил вождь народов, страна Советов сменила гнев на милость, и не слишком зловредных лейбористов снова приняли в лоно и допустили в совпосольство – ведь святое знамя Интернационала не виновато, если к нему прикасались грязные руки.

Причли не давал мне почивать на лаврах и обуржуазиваться в сытой Англии.

– Посмотрите, как живет рабочий класс, пообщайтесь с трудящимися! Побродите по тусклому, обшарпанному Ист-Энду, зайдите в квартирку, где ютятся по несколько человек, вокруг нищета, и люди еле сводят концы с концами, болеют и мрут как мухи! А от сырости и грязи везде паутина, под ногами наперегонки бегают тараканы и крысы. Вот вам истинная Англия, это не ваш Гайд-парк и омар в ресторанишке «Прюнье»!

Стыд охватывал меня, и из цветущего Уэст-энда я перемещался на «трубе» в Уайтчейпл и прилегающие к нему кварталы: дома грязноватого цвета, навалы белья на веревках, суетливые женщины со злыми взглядами, крикливые дети с голыми задницами – стыдно сказать, но испытывал я только омерзение, хотелось дать деру и никогда больше не видеть эти рожи. Правда, в Москве с трудящимися мне тоже не везло, да и где их найти, идеальных рабочих? Прилеплялись порой в пивных, но мычание было взаимным. В основном пролетариат проявлялся во времена капитального ремонта, засорения канализации и всевозможных протечек и утечек: пролетарии вваливались, качаясь и дыша перегаром, топали грязными сапогами по паркету, нагло и приторно выпрашивали деньги и совсем не походили на рабочую династию Журбиных.

Конечно, из уст моих ни разу не вырвалось ни слова критики в адрес славных рабочих, однако мне становилось не по себе, когда Джон превозносил достижения Советского Союза. Тогда я деликатно замечал, что у нас немало серьезных проблем. В ответ Джон махал рукой и смеялся: «Конечно, у вас есть проблемы! Но они временные. Не забывайте, какой разрыв всегда был между Россией и Англией! Вы же покрыли его в кратчайший срок, даже враг России Черчилль признавал, что вы прошли путь от сохи до полета в космос в мгновение ока!»

К мнению Черчилля я прислушивался с почтением и с удивлением: как он смог поверить Сталину на переговорах в Ялте? Неужели он действительно считал, что жестокий диктатор намерен соблюдать соглашения? Мне повезло однажды увидеть кумира всей Англии, жившего рядом с Гайд-парком и в назначенный час позировавшего почитателям. Он стоял как скульптура в окне своего особняка, из предельно растянутого рта торчала пресловутая сигара (все это при хорошем воображении напоминало улыбку), внизу щелкали камерами фотографы и жидко аплодировала кучка людей. Позже, на одном из банкетов, я встретил личного секретаря Черчилля, объяснившего, что его патрон давно уже не пил и не курил, а сигару ему вставляли в рот для сохранения имиджа – зачем ранить чувства консервативных англичан, привыкших к неизменности привычек своего почти бессмертного лидера?

– Англия заснула! – жаловался Джон и тяжело вздыхал. – Весь мир идет к социализму, а она спряталась в свой панцирь, как черепаха, и спит в своем дремучем прошлом. На миг она проснулась во время войны. Майкл, вы не представляете, как я хохотал в Арденнах, отведав кусок мяса… «Знаете, что это такое, капитан Джон? – спросил кок, – это кошка, самая настоящая кошка, представляете, кошка!» Кажется, я это уже рассказывал…

Особенно Джон ненавидел интеллектуалов Оксфорда и Кембриджа (сам он лишь окончил школу, что не помешало ему написать несколько книг на темы парламентаризма), а британскую прессу просто не выносил на дух, считая насквозь лживой и продажной.

Джон был помешан на конспирации, словно соратник Дзержинского и Красина, и мне не приходилось проводить его через университеты. Такие люди привержены тайне от рождения: они скорее удавятся, чем расскажут, что вчера покупали трусы в универмаге или пили чай с лимоном у тещи, – ничего лишнего! никаких деталей! privacy доведено до предела. Однажды я пришел на явку раньше времени, решил немного погулять в соседнем Ричмонд-парке и на безлюдной тропе внезапно столкнулся с Джоном. Я приветливо улыбнулся ему, но он прошел мимо с каменным лицом и даже глаза не скосил в мою сторону. А как же еще? Ведь явка в другом месте! Но и там, с гвоздикой в петлице (опознавательный признак!), он не рухнул сразу в мои объятия, а предварительно ощупал взглядом респектабельную «Таймс» под мышкой (опознавательный признак!), выжидающе посмотрел на меня, ожидая вопроса, как пройти к пабу «Утюг и красавица» (пароль!), затем беззаботно ответил, что он не местный, а из Ливерпуля (пароль!), и только тогда официально и холодно пожал мне руку, словно я действительно подвалил к нему случайно и жажду пройти и напиться в каком-то паршивом «Утюге». Шпионские игры со временем раздражают, и я однажды тактично проехался по поводу его суперконспиративности, за что и получил в нос:

– А что, если вражеская служба выпустила на встречу вашего двойника, сделав ему пластическую операцию? Как же без пароля и опознавательных знаков?

Больше я не проезжался.

– Майкл, я с ужасом думаю, что вы уедете! Наши встречи словно кислород для меня – ведь я люблю Россию! Боже, вы не представляете себе, как трудно дышать в этой ужасной Англии: все проникнуто лицемерием, вокруг лживые интеллигенты, продажные политики, fucking вруны и ничтожества! Послушайте, почему бы мне не поехать в отпуск на вашу родину? Поразительно, но я там ни разу не был, а ведь это страна моей мечты…

– Может быть, лучше отдохнуть в Италии?

– Ненавижу кьянти!

– Пейте водку!

– Интересно, что подумает официант, если я буду пить русскую водку? И вообще, эти макаронники такая же дрянь, как и поганые британцы. Знаете, что самое ужасное в Англии? Предсказуемость. Вы не представляете, как тоскливо быть твердо уверенным, что завтра ровно в восемь утра к дому подвезут молоко и поставят у порога. В аккуратных бутылочках! Именно поэтому в Англии никогда не произойдет революции. Нет, я должен увидеть башни Кремля, зайти в мавзолей и помолчать у тела товарища Ленина…

Тогда я запускал в игру козырную карту конспирации: его визит не останется без внимания английских спецслужб, а это нежелательно и может повредить интересам Дела, кто знает, коварные враги могут подстроить и провокацию.

– Пусть катятся к собакам! Мне ничего не страшно. Неужели я так и умру, не увидев России?

Визиты своих людей в СССР мы не приветствовали не только из соображений святой конспирации: некоторые осторожные головы сомневались в полезности соприкосновения агентов с реальностями цветущего социализма. Одни ожидали увидеть сущий рай, но случайно попадали в районы, где их донимали разнузданные алкаши или разные жалобщики, другие приходили в ужас от зашоренности своих российских единомышленников, наконец, не радовали советский сервис, дававший сбои даже в элитных местах, испорченные лифты и вечно текущие краны. Краны, мои краны! Конечно, и на капиталистическом Западе хватает черных пятен, но как тут не вспомнить о поездке в Ленинград критика истеблишмента, английского драматурга Джона Осборна? Обшарпанный гостиничный номер, пятна от протеков на потолке, сломанный унитаз и отключение воды в самый горячий момент, скрипучая кровать под пейзажем с непременными березками, словно они растут только в России, наконец, толпа начальников и гидов, занудно разъяснявших достижения советской власти. Осборн обиделся на всех и вся, плюнул и уехал; конечно, слабак, пижон, интеллигент говяный, такие шарахаются от революции, лишь унюхав запах пороха. Уехал и в оглянувшемся гневе наскребал массу злобных антисоветских статей, чем нанес непоправимый политический ущерб державе и ее гражданам.

Однако лагерь неисправимых оптимистов занимал позиции более прочные: само пребывание в СССР – величайшее счастье для любого прогрессивного (!) человека, оно дает заряд на всю жизнь. Наконец вода подточила камень, и Джона пригласили от лица Парламентской группы Верховного Совета СССР. Все законно и под хорошим соусом – ведь парламентарии всего мира только и делают, что общаются в миролюбивых целях, попивая шампанское за счет налогоплательщиков. В стольный град я вылетел раньше, дабы тщательно подготовить программу долгожданного визита. Сверхзадача свежеиспеченного Константина Сергеевича заключалась в постановке спектакля, который резко оживил бы КПД Джона Причли. Сначала всесторонняя диспансеризация в цековской поликлинике с самой современной техникой. Тут легкий конфуз: оказалось, что наш VIP ни разу в жизни не был у врача, ничего не слышал о продвинутой аппаратуре и впервые столкнулся с рентгеном и кардиограммой. Гражданин мастерской мира напряженно наблюдал, как врач простукивал ему молоточком суставы, и чуть запаниковал, когда психиатр быстро потребовал смотреть на кончик карандаша и стал водить карандашом у самого носа – это вам не наступление в Арденнах!

– Неужели все это бесплатно? Можно только позавидовать советским рабочим, получившим такие условия жизни!

Политическую часть решили не перегружать: естественно, мавзолей, Кремль, но не больше – Джон и так идейно подкован, пусть лучше поживет в свое удовольствие, нельзя же вечно крутиться в изнурительной политической борьбе…

Очищенная от издержек советского быта гостиница – где все было не по душе неблагодарному, хотя и прогрессивному писателю Джону Осборну, – ресторан с западной и восточной кухней (повар самолично интересовался у клиента, не переложил ли он в плов крабов), черный, зашторенный «ЗИЛ», Большой театр и прочие мелочи.

– Никогда не видел такой красоты! – говорил Джон. – А посмотрите на москвичей: сколько энергии, сколько уверенности у них в глазах, разве можно сравнить с англичанами?

С Джоном встречались и угощались различные бонзы, разговоры вертелись вокруг глобальных проблем: разоружение, спасение от голода вьетнамцев, ограничение власти американских монополий на Ближнем Востоке.

– Ваших людей отличает широта ума! – восхищался Причли. – В Англии политики обычно не мыслят категориями выше цен на мясо или размера налога. Скажите, а жив ли еще журналист Эрнст Генри? Он в конце тридцатых работал в Лондоне, и мы с ним не раз выпивали в пабах.

Я живо навел справки: Эрнст Генри, в миру Семен Ростовский, работал на НКВД в Англии в качестве советского корреспондента, а затем, как положено, отсидел свое в сталинских тюрьмах, а ныне разил поджигателей войны в своих международных фельетонах. Принял он нас в комнатушке, заставленной книгами, в коммунальной квартире в Шмидтовском проезде, одет был в пуловер и мятые просторные штаны (видимо, Англия заразила таким стилем не только меня) и говорил свободно, легко отходя от принятых идейных тезисов.

После этой встречи Причли совсем размяк и преисполнился.

– Давненько я не имел такой содержательной беседы! – повторял Джон в машине. – Какая скромность! Какая честная бедность! Он совершенно не изменился, и я уверен, что он не выберется из своей комнатушки, пока в СССР не останется ни одной коммунальной квартиры!

Но что столичная житуха по сравнению с голубым морем, сводом гостеприимных гор с водопадами и озерами и тающими во рту бараньими шашлыками? Санаторий ЦК в Сочи, осмотр отечественного курорта, особенно профсоюзной здравницы шахтеров, – где найти подобное в Англии и во всем мире?

– А где вы обычно проводите отпуск? (Это сопровождающий толстяк-профсоюзник, спускавшийся в шахту лет сорок назад.)

– Обычно во время парламентских каникул я еду домой, там я родился и вырос, от покойных родителей мне достался домик. Лондон – не для нашего брата, он для ротшильдов и разных университетских сморчков, не нюхавших жизни. У меня небольшая квартира в Патни, на нее частично выделяет деньги палата общин. Иногда с женой мы на несколько дней выезжаем погреться в Брайтон, там живем в трехзвездочном отеле у набережной. Однажды целую неделю провели на острове Мэн, но там для нас в разгар сезона дороговато.

– У вас нет санаториев? – обмяк толстяк от удивления.

Единение Джона с отдыхающими шахтерами требует пера Шекспира и Диккенса вместе взятых, единство пролетариата было мощным: пили даже у санаторного фонтана, а потом чокались со статуей Серго Орджоникидзе. Но крещендо еще впереди, пока пианиссимо, тишь да гладь, еще не вечер, еще не грянул оркестр и не упали на паркет хрустальные люстры.

Кавказ предо мною, там раскинула руки царица Тамара, там самое верное в мире учение достойно цементировалось кахетинским и шашлыками, и гости втягивались в виртуозное песнопение, осваивали науку изнурительных тостов (грузинские спичи затмевали палату общин), привыкали пить из рога до выпученных глаз и окаменевшего рта, забывали, куда они попали (не в рай ли?), и очухивались лишь в самолете, на маршруте к родным пенатам, где еще бороться и бороться за свободу и равенство.

Теплый вечер на берегах горной речки, раскрасневшиеся секретарь обкома, Джон Причли и я. Воздух прочувственно сотрясался от «Интернационала», кристально чистая речка бурлила в тон, и нам было хорошо. Мы пели от души, устремив взоры в голубое небо, и над просторами лилось: «Мы свой, мы новый мир построим! Кто был ничем, тот станет всем!» Англичанин, русский и грузин стояли на утесе и пели, крепко взявшись за руки, слезы лились по лицу, я плакал вместе со всеми не стыдясь, я плакал искренне, и весь мир казался добрым и человечным, и он не мог измениться, пока мы стояли в одном строю…

– Я и раньше не сомневался в превосходстве социалистической системы! – сказал Джон Причли перед отлетом в Лондон. – Но теперь я увидел все это своими глазами и надеюсь, что в один прекрасный день в Брайтоне и Скарборо откроются санатории для наших рабочих. У меня лишь одно замечание: по-моему, слишком буржуазно подавать каждый день на завтрак зернистую икру, хотя я понимаю, что в России к ней привыкли.

Джон очень удивился, когда понял, что команда Горбачева решила строить «социализм с человеческим лицом».

– Россия и без того человечна, а преследования «диссидентов» – в порядке вещей, в конце концов, ваша система для большинства трудящихся, а не для кучки эксплуататоров! Конечно, в Англии за политические взгляды не посадят, зато там невидимо свирепствует диктатура буржуазии, которая напропалую грабит народ и дурит ему голову.

Явки в зеленом Ричмонде, в далеком горном Монтрё и у собора в Упсале, крутые виражи на дорогах в стиле Бонда, подозрительный глаз, заковыристые пароли, шотландский виски со льдом, пугающее завывание ветра в лесу, шелест секретных бумаг – целая жизнь! – и его надтреснутый баритон: «Знаете, что вы ели, капитан Джон? Эта была кошка! Настоящая кошка!»

Верил ли он всему, что видел у нас в стране, и верил ли он вообще искренне в утопию – так и осталось для меня неразгаданной загадкой английской души.

А верил ли я сам?

Иногда кажется, что искренне верил, иногда…

 
Потопчут ли нас трубачи молодые?
Взойдут ли над нами созвездья чужие?
Мы – ржавых дубов облетевший уют…
 

– Эдак ты разболтаешь обо всех советских шпионах! – молвил Кот. – Славное дело! За это королева может пожаловать тебе пэра или подарить блюдце молока, если, конечно, ты укажешь настоящие фамилии, а не будешь врать как сивый мерин. Но, наверное, такие энтузиасты, как твой друг, уже на вес золота. Что говорить! С усилением дискредитации советской системы и коммунизма поток желавших сотрудничать с КГБ на идейной основе серьезно иссяк, постепенно вымерли и ржавые листья, и ржавые дубы…