Текст книги "Гуляния с Чеширским котом"
Автор книги: Михаил Любимов
Жанр: Биографии и Мемуары, Публицистика
Возрастные ограничения: +12
сообщить о неприемлемом содержимом
Текущая страница: 25 (всего у книги 28 страниц)
Бифштекс окровавле́нный и трюфли…
С «Рицем» у меня связаны сложные воспоминания: в свое время я дружил с одним английским лордом (не надо думать, что только лорды входили в круг моих оперативных знакомств) – воплощением снобизма, осмеянного великим Теккереем. Что такое снобизм, я до сих пор не уяснил, но лорд отличался капризной привередливостью и заказывал блюда мучительно долго, бесконечно советуясь с официантом, затем, сделав кислую мину, вызывал самого повара, придирчиво обсуждал с ним ингредиенты салатов и гарниров и советовал, как лучше все приготовить. После заказа пищи наступал самый страшный миг: заказ вина. Именно здесь, в фешенебельном «Рице», мой лорд однажды заставил официанта открыть по крайней мере бутылок десять, и после каждой пробы он морщился, жаловался на надувательство, возмущался, что вместо «Макон» 78-го года ему подают «Макон» 63-го, наконец вызвал директора, вместо которого явился его заместитель, – последнее его привело в ярость, и разразился дикий скандал. Как простой советский человек, я чувствовал себя неловко: за такие проделки ему бы в Москве набили морду и заставили оплатить и забрать с собой все открытые бутылки. Но отнюдь не это волновало меня, главное, что лорд состоял в нашей агентурной сети, и какая же, к черту, конспирация, если весь ресторан стоял на ушах?!
– Что желаете, господа? – Перед нами кругленький, упитанный англичанин (возможно, итальянец; после промашки с турком все смешалось в доме Облонских[100]100
Куда больше мне нравится: «Все обломилось в доме Смешальских!»
[Закрыть]), со стеклянным тролли на колесиках, сплошь уставленным бутылками. Официант пышет добродушием и располагает, и хочется вместе с ним надолго поселиться в «Рице» и начиная с раннего утра есть и пить, пить и есть… Естественно, Крис тут же заводит с ним большой разговор о проблеме аперитива.
– Как вы думаете, а не выпить ли нам по кампари?
– С содовой, апельсиновым соком, с джином (тут же с десяток названий)?
– Пожалуй, лучше виски…
– Очень рекомендую хороший молт, он пользуется у нас большим успехом.
– Мы потом возьмем вина… Или не стоит смешивать?
– Смотря что вы возьмете на второе…
Дискуссия длится минут десять, они не отрывают друг от друга блестящих глаз, они серьезны до умопомрачения, и кажется, что наконец разгадана тайна вечного двигателя.[101]101
Между прочим, в одном московском ресторане я встретил сомелье, похожего на Дилана Томаса, с которым беседовал минут пятнадцать о винах и о жизни в то время, как он переливал красное вино в прозрачный графин-дикантер, изысканно покручивал им, соединяя вино с кислородом. Так что и мы не лаптем щи хлебаем!
[Закрыть] Некоторое время, раскрыв рты, мы вслушиваемся в дискуссию, но приличия требуют собственного разговора, и я глубже знакомлюсь с супругами. Легко интригую рассказом, что когда-то работал в КГБ и старался вербовать консерваторов, за что и пострадал.
– Как интересно! – восклицает она. – Значит, вы общались с консерваторами?
– Совершенно верно, – соглашаюсь я.
– А зачем вы это делали?
– Нас интересовали политики вроде Маргарет Тэтчер… – стараюсь объяснить популярно.
– Я ненавижу эту дуру! – свирепеет Джейн и чуть не сбивает от возмущения пустой бокал.
Муж недовольно молчит, видимо, он любит дуру. Любит, но молчит как истинный джентльмен.
– Дело тут не в вашем отношении, – мягко отвечаю я. – Дело в том, что нас, как и английскую разведку, всегда интересовала политическая информация…
Она хохочет, и я понимаю, что веры мне нет и не будет.
– Какое у вас чувство юмора! Вы так похожи на англичанина!
После этого Джейн видит во мне своего парня, начиненного чувством юмора, правда, она толком не знает, что такое КГБ, но слышала: это что-то плохое.
– А чем вы занимаетесь в КГБ? – Эта тема начинает ее мучить.
Ну и влип в историю! Что может быть ужаснее серьезного обсуждения предмета, о котором твой собеседник слышал лишь краем уха?
– Разными делишками (говорю, что на ум пришло). Вот, например, в 20-х годах захватили английского шпиона, Сиднея Рейли, допросили его, а потом вывезли в лес и там пустили в спину несколько пуль. Он даже не подозревал, что его расстреливают, смеялся и очень радовался хорошей погоде.
Она хохочет до слез. Слава богу, что в мире еще остались англичане! Немец наверняка посуровел бы или заплакал, француз замахал бы руками, испанец осудил бы…
– У нас в Англии это называется черным юмором. А вам нравятся англичанки?
Большой вопрос.
– Нет, я предпочитаю русских… – говорю, словно совершаю преступление против человечества, боюсь, что Джейн не поймет, не простит, к черту пошлет.
– Почему? – искренне удивляется она.
Действительно почему? Я краснею – ну и допросик! – надо быстренько уплыть в другую бухту, хватаясь за соломинку…
– Послушайте анекдот: француз, англичанин и русский обсуждают достоинства женщин. «Когда моя Мэри садится на лошадь, ее ноги достают до земли. Однако не потому, что лошадь низкорослая, – просто у англичанок самые длинные ноги в мире», – говорит англичанин. «Когда я танцую с Николь, – замечает француз, – то чувствую, как соприкасаются наши локти. Но не потому, что у французов длинные руки, а потому, что у наших дам самые тонкие талии в мире». – «О да! – говорит русский. – Когда я ухожу на работу, то хлопаю свою Машку по заднице, а когда прихожу домой, она еще трясется. Но это не потому, что у русских баб самые толстые жэ, а потому, что у нас самый короткий в мире рабочий день!»
Джейн хохочет, а я с ужасом думаю, что она снова переведет разговор на уже несуществующий КГБ.
Но уже несут, уже несут! И ставят на стол. Закусываем чисто по-английски – ростбифом. Второй акт звучит помпезнее: появляются два сияющих официанта с серебряными кастрюльками, прикрытыми серебряными крышками (там царь-рыба под соусом, от которого поет ариозо печень). Они маршируют строем, словно солдаты, останавливаются за спиной, ставят перед каждым из нас свои кастрюлечки и одновременно, как по команде, поднимают перед самым носом крышки (странно, что при этом не щелкают шпорами). Ароматы вырываются на волю, вздымаются и стелются по столу, как утренний туман, кружат голову и забивают нос. Подбежавший виночерпий подливает белого вина…
Шпионы хорошо питаются, но рано умирают
После такого ужина хочется продолжения счастья. Словно почувствовав наше настроение, размякшая чета приглашает нас к себе в Челси на дринк, по дороге мы берем несколько бутылок вина; представьте на миг лорда Горинга из «Идеального мужа», который захватывает спиртное на банкет к леди Уиндермир. Джейн не разбирается в КГБ, зато она восхищается Набоковым и читает его стих, сделанный по размеру пушкинского ямба:
Истинно московский вечер, и это снова убеждает меня в мысли, что разница между англичанами и русскими ничтожна и легко превозмогается за бутылкой в домашней атмосфере.
Я читаю в ответ набоковский «Вечер русской поэзии»:
How would you say «delightful talk» in Russian?
How would you say «good night»?
Oh? That would be:
Bessonnitza, tvoy vzor oonil i strashen;
Lubov moyia, otstoopnika prostie.
(Insomnia, your stare is dull and ashen,
my love, forgive me this apostasy.)
Чеширский кот тоже не отстает и декламирует стишки Эдуарда Лира.
Брюки важнее, чем мировая история
Утром Крис решает меня осчастливить и помочь подобрать новые брюки: те самые, заветные, купленные в страшных мучениях в «Хэрродсе», при примерке дома оказались длинноваты, а в Хемстеде, по мнению моего друга, лучшие в мире магазины, и вообще – это самое прекрасное место на земле. Сначала мы залетаем во французскую кондитерскую («Вы француженки или только прикидываетесь?» – это игривый Крис), а затем важно заходим в магазинчик с хозяином-индусом, там выбор туалетов идет как по маслу: мало того что я нахожу подходящие брюки, но и проникаюсь любовью к клетчатому твидовому пиджаку. Единственная беда: брюки требуется чуть укоротить, и хозяин тут же снимает мерку. Я плачу за пиджак, но решаю оставить его в лавке и забрать на следующий день вместе с брюками. Зачем тащить с собой эту поклажу?
– Приходите завтра в четыре, – говорит индус, любезно склоняясь в поклоне, – но только оставьте, пожалуйста, депозит за брюки.
Приходит на ум Карамзин: «Один говорил: „дай мне шиллинг за то, что я подал тебе руку, когда ты сходил с пакетбота“; другой: „дай мне шиллинг за то, что я поднял платок твой, когда ты уронил его на землю“».
– Сколько? – спрашиваю я.
– Сто пятьдесят фунтов.
– Позвольте, – вмешивается Крис, – но это же цена и пиджака и брюк, причем мы оставляем пиджак у вас! Что за странные порядки?
– Так у нас принято, сэр! – говорит индус.
– Где это у нас?! – Подумать только: какой-то иммигрант учит англичанина как жить.
– В нашем магазине. – Продавец учтив, хотя, конечно, его так и тянет дать Крису под зад.
– Я никогда в жизни больше не приду в вашу лавку! – полыхает Крис.
– Спасибо, сэр, – улыбается индус.
Где он научился английской выдержке и вежливости? Неужели под хлыстами и пулями колонизаторов?
На улице Крис свирепеет:
– Майкл, возьми завтра одни брюки, но откажись от пиджака! Эта сволочь принимает тебя за кувшин! (По-русски чайник.)
Кувшин так кувшин, штаны дороже. Для меня штаны – выше национальной гордости и великих принципов. Я не могу без штанов, и это главное.
– Ты испортишь нравы продавцов во всем Хемстеде! Будь мужчиной и хоть примерь штаны завтра, не бери без примерки, этот гад все напортачит! – шипит Крис.
– Мне нужно поменять доллары на фунты, Крис.
– В Хемстеде с этим нет проблем! – уверенно говорит он, заходя в банк «Мидлэндс». Там меня неожиданно просят заполнить анкету и предъявить паспорт, который я с собой не захватил. Паспорт просят и в России, но вот насчет анкеты… Не собираюсь же я поступить на работу в банк!
Борец за права человека снова на баррикадах:
– Что за странности? В Хемстеде меняют деньги на каждом углу и никто ничего не спрашивает.
– У нас такой порядок, сэр, – оправдывается служащий, скаля зубы.
– Идиотский порядок! – не выдерживает Крис. – Какой ваш номер факса?! Я сниму отсюда свой вклад! Какая глупость, что я связался с вами!
– У нас нет факса, сэр! – отвечает служитель, скрывая за улыбкой лютую ненависть к Крису.
– Как это нет факса? – вмешивается Кот. – Вон он стоит на столе, разве вы не видите?
Крис не выдерживает, мы возмущенно выходим на улицу и без всяких проблем меняем доллары в соседнем банке.
– Бюрократы, чернозадые гады, сукины дети! Заполонили, закакали весь Хемстед! (Очень согласен.)
Моему другу сейчас не помешали бы отравляющие газы, чтобы выкурить из Лондона всех иммигрантов. Впрочем, бо́льшую часть года он проводит не в родных местах, а в США и Франции – вот чужаки и заполнили вакуум, ведь природа не терпит пустот.
Немного о великих
Но в конце тоннеля всегда, как известно, есть свет (или же нет): после всех мытарств у нас встреча с великим Джоном Ле Карре. Крис, правда, не уверен, что такая литературная величина захочет видеть Чеширского кота, это все равно что привести на свидание к Льюису Кэрроллу собаку Баскервилей.
Тут я откачу свой шарабан на рельсы 1989 года, когда в расцвет перестройки и гласности я почувствовал творческое отчаяние: ни один поганый театр не брал мой шедевр «Джеймс Бонд в Москве». Каждую ночь я ожидал телефонного звонка и взволнованный голос знаменитого режиссера: «Я прочитал вашу пьесу и не могу заснуть. Ничего подобного я в жизни не читал!!!» Далее аншлаги, горы роз на сцене и скромный автор, отмахивающий поклоны под ручку с режиссером и красоткой актрисой. Кто же вытащит меня из этой трясины? Кто еще в мире понимает, что такое шпионская тема и как она популярна? Ну конечно же, король этого жанра Джон Ле Карре, его «Идеальный шпион» подвиг меня в 1990 году на написание первого романа, неожиданно опубликованного в «Огоньке». О Ле Карре, мой духовный отец! Голова моя оказалась в таком огне, что, коряво переведя пьесу на английский, я отправил ее с оказией в издательство (боялся, что в нее влезет известно кто) в Лондон лично живому классику. К пьесе приложил письмецо, в котором скромно сообщил, что я, отставной полкаш КГБ, обращаюсь к нему как к бывшему разведчику по другую сторону баррикад, ныне вроде бы не заклятому врагу, а другу, с деловым предложением: стать соавтором моей пьесы, естественно пройдясь опытной рукой по моему несовершенному переводу и наполнив текст тонкой английской спецификой, сленгом и идиомами, что, несомненно, сделает пьесу ломовым хитом на Уэст-Энде и Бродвее.
Все лето ожидал ответа, потом решил, что любимый Джон ничуть не лучше наших главных режиссеров, которые любят с экрана вещать о любви к ближнему, а на деле – фарисеи и самовлюбленные бездари. И вдруг месяца через два пришло письмо от 10 сентября 1989 года из Лондона с обратным адресом литературного агента. Автор опасался давать свой личный адрес: вдруг я завалю его мешками со своими рукописями? Письмо было написано от руки, как-то слишком запросто для маститого писателя. Правда, по сей день респектабельные джентльмены, даже если все напечатано секретарем, своей рукой обязательно пишут ласковое обращение к адресату («Дорогой сэр Майкл») и рутинное «Искренне Ваш» с подписью в конце, это признак хорошего тона и легкого презрения к техническим достижениям цивилизации – от станка Гуттенберга до компьютера, может быть, даже утверждение того человеческого, что в нас еще осталось. Текст гласил: «Дорогой сэр! Ваше письмо, датированное двадцатым июля, достигло меня только вчера! Послушайте, я не могу реализовать ваш проект, ибо у меня на тарелке слишком много своего и идей в голове хватит на несколько лет; моя проблема не в том, что писать, а где найти время. Поэтому я послал вашу пьесу своему литературному агенту со слабой надеждой, что он кого-нибудь найдет, подойдут ли Алан Беннетт или Майкл Фрейн? Очень сожалею, но больше ничем не могу помочь и желаю вам успеха». Пьесу в конце концов поставили, но не в Лондоне, а в Душанбе, что все равно прекрасно, какая разница, кто восхищается тобой – англичане или таджики?
Ле Карре тоже живет в Хемстеде, в миле от Криса, и сначала мы заезжаем за ним на такси домой, там мы впервые жмем друг другу руки и выпиваем по бокалу шампанского «Мумм» (о, исторический момент!). Естественно, в голове классика я уже занял свою нишу: ведь не каждый же день ему присылают пьесы спятившие от графомании полковники! Далее машина привезла нас в знаменитый «Симпсон» на Стрэнде, где с утра до ночи джентльмены жуют недожаренные бифштексы с кровью; там состоялся милый, ничего не значащий разговор с седым, чуть застенчивым и скромным автором, не особенно распространявшимся о своих подвигах на ниве шпионажа.
Прокачусь на своем шарабане на год вперед. Вскоре Ле Карре прибыл в Москву собирать фактуру для своего очередного романа, остановился в шикарном «Савое», где я его и разыскал и предложил пообедать в Доме литераторов, тогда еще доступном для медленно беднеющих московских писателей. В киоске рядом с входом я по дурной привычке купил и запрятал в карман бутылку «Тичерс», стоившую (о, славное время!) всего шесть долларов. В ресторане мы пожинали фирменные писательские деликатесы, и мой гость охотно воспринял бутылку, внесенную в кармане, словно мы с ним уже не раз по-совковому выжирали «на троих» в подъезде (а не в «Симпсоне»), закусывая селедкой с газеты, положенной на подоконник (к образу английского джентльмена). Кот смотрел на нас с нескрываемым презрением как на жалких плебеев.
На следующий год он пригласил меня погостить у него в загородном доме близ Панзанса, встретил меня на перроне, посадил в просторный «лендровер», рассчитанный на пересеченную местность, и повез в свое имение, состоявшее из двух двухэтажных домов, один – хозяйский, другой – для гостей. Дома высились на каменистом холме, внизу хмурилось серо-зеленое море, видимо недовольное визитом бывшего чекиста, из окна гостевого дома виднелось ограждение из колючей проволоки (!), рядом с которой сидел огромный рыжий кот, который зашипел и жутко напугал моего Чеширского кота. Вопрос о назначении проволоки мучит меня до сих пор, я так и не рискнул спросить об этом у хозяина. Защита от местных жителей, ворующих картошку? Или от тигров, покушающихся на кота?
Дэвид (истинное имя Джона Ле Карре – Дэвид Корнуэлл) отдал мне на откуп весь гостевой дом, я тут же начал все осматривать и обнюхивать, прежде всего холодильник, который оказался набитым пищепродуктами и – nota bene! – бутылками Puilly fumé, моим любимым французским вином. Вот вам и негостеприимство англичан, и болезненный уход в приватность!
О, бедность!
Расставшись с Ле Карре, мы мчимся домой, но по дороге у Криса верещит мобильник, напрочь ломающий всю мою хемстедскую идиллию: дела зовут моего приятеля в провинцию. Как истинный англичанин, он предлагает остаться в его квартире, но внутренний голос подсказывает: не надо! Ничего хорошего из этого не выйдет, вспомни, сколько ты сам из-за этого потерял друзей, как охала жена и кричала, что вся квартира превратилась в грязный бардак и исчезли даже мельхиоровые ложки, а потом приходили телефонные счета, не надо…
Крис, увидев мою непреклонность, предлагает переехать в приличествующий мне по рангу отель «Королевские конногвардейцы». Там множество достоинств: соседство с Министерством обороны, всем Уайтхоллом и Скотленд-Ярдом («Шпион всегда шпион»), кроме того, там обожали останавливаться отставные английские полководцы, а разве я, хотя и в малой степени, не вхожу в этот сонм ангелов?
Предварительно заказав номер, на «ягуаре» торжественно переезжаем на точку, швейцар в позументах очень осторожно грузит на тачку мой потертый чехословацкий чемодан, купленный еще в «Мосторге», видимо, подобных он никогда не видел у своих постояльцев-конногвардейцев и потому относится к моему багажу как к антиквариату. Отель «Королевские конногвардейцы» увешан портретами прославленных сэров в тусклых золоченых рамах, они напоминают о блеске ушедшей империи. Рядом страсть моей души – желтоватые гравюры со стройными яхтами, видами Гринвича и Лондонского моста, тоже уходящая натура, в которую уже грубо вторглись новый газетный центр Доклэндс и манхэттенское нагромождение отелей у Темзы – Chelsea Harbour. Тут еще мой Лондон, тут убаюкивают музыкальный треск беломраморного камина и волнительно-красной кожи кресла и диваны. Если бы в них сидели не бизнесмены с радиотелефонами и чересчур деловитые остроносые дамы (увы, не леди полусвета), а истинные конногвардейцы в поблескивающей униформе, позвякивающие шпорами!
В романной атмосфере старомодного отеля чувствую себя аристократом из Троллопа или Филдинга, эдаким потертым, но великолепным сквайром, кавалером и кавалергардом, изрядно пострелявшим восставших сипаев и попинавшим черно-желтых слуг. Кстати, уборщицы темнокожи, таинственно-женственны и похожи на копошащихся зверушек, мужская обслуга тоже черновата, подчеркнуто почтительна и обращается ко мне не иначе как к «полковнику»: «Простите, полковник, вы будете гренки или овсяную кашу?»[103]103
Не стоит обольщаться по поводу всех английских отелей. Писатель Билл Брайсон с болью вспоминает один пансион, где хозяйка постоянно укоряла его за то, что он не гасит свет, не доедает (!) до конца завтрак, забивает волосами дырку в умывальнике (в сердцах после этого выговора он туда помочился) и не закрывает окно. Конфликт закончился трагически: хозяйка за рукав утянула его в туалет и указала на несмытые следы экскрементов – только тогда ему изменила выдержка, и он покинул гостеприимную обитель.
[Закрыть] Звучит. И очень хочется денщика в ливрее, хотя бы вроде хлестаковского Осипа.
Вдруг на меня нападает комплекс неполноценности: а вписываюсь ли я своим внешним обликом в этот имперский отель? Зато Кот чувствует себя здесь как дома, словно всю жизнь он провел в таких шикарных дворцах.
Где вы, джентльмены?
В комфортабельном номере я успокаиваюсь, лишь выпив глоток виски (не из дорогущего мини-бара, а из бутылки, купленной в магазине): ведь фланелевые брюки наконец-то купил (о, счастье идиота!), и твидовый пиджак приобрел, и классические туфли марки «Баркер», в эдаких пупырышках. Соединение всех этих роскошных ингредиентов в гармоничный букет сделает меня настоящим джентльменом, и я сольюсь, сольюсь в экстазе со всеми королевскими конногвардейцами. Надеваю новоприобретенное, веером выпускаю из верхнего кармана цветастый платок и уверенно спускаюсь в ресторан на ленч.
Не так уж и шикарно. Где вы, богатые джентльмены? Из тех, кто по выходным нарочито не брит и бродит в драных джинсах (или вельветовых штанах) и пуловере, обернув вокруг шеи шарф, с непокрытой головой. Зато в будни выбрит до синевы и одет в полосатый костюм. Правда, один директор универмага недавно уверял меня, что полосатые костюмы, брюки из кавалерийской саржи (не путать со спаржей!) давно вышли из моды. Не поверю никогда: просто директор командует универмагом ширпотреба…
После ленча выходим с Котом на променад, и вдруг я слышу беседу по-русски. Звучит диалог с легким матерком, он интригует (о чем же все-таки говорят «новые русские», если говорят?), стараюсь держаться рядом, но боюсь, что засекут – во мне ведь тоже со стороны виден русский, – и все же тянусь за их спинами, словно опытный наружник, стараясь усечь разговор.
– На первый взгляд все выглядит хорошо! – поучает длинноногий в джинсах супружескую пару, очевидно недавно прибывшую в Лондон. – На самом же деле… например, плачу дикие деньги за ихнее телевидение. Но ведь это полное дерьмо по сравнению с нашим! Собираюсь скоро поставить нашу «тарелку»…
Патриотический запал меня умиляет, и я отстаю, размышляя, что буржуазия бывает не только компрадорской, рано или поздно в ней просыпается национальная гордость, связанная с желанием не потерять накопленное (или награбленное) и сохранить его в жестокой конкуренции с Западом.
– А не взглянуть ли нам на «Старый чеширский сыр»? – предлагает Кот. – Только не пить: ты и так уже принял в номере виски! Вообще-то следовало бы назвать этот паб «Чеширский кот»! Такое дерьмо, как чеширский сыр, не заслуживает даже упоминания! Ты пробовал когда-нибудь эту гадость?
Я спешу унести Кота из этих мест и уже в Сити врезаюсь сразу в трех русских, определяю их по походке вразвалку (руки в брюки), по равнодушию и даже презрению, с которыми они взирают на дорогие витрины. О, это очень богатые люди, это уже короли бизнеса! Первоклассные костюмы, купленные на Бонд-стрит, где считается неприличным вешать на товары ярлык с ценой. Отменные ботинки, шелковые итальянские галстуки, а у одного даже типично джентльменский, длинный зонт с бамбуковой ручкой. Но не укрыться от взгляда чекиста-пенсионера! За этим маскарадным блеском проглядывают партийный работник, ныне директор приватизированного завода, и уже поживший старший бухгалтер, которому вдруг на старости лет подфартило. А кто же этот третий, молодой да ранний, с татуировкой на руке, уверенный в движениях? Конечно, зона. Англичан они считают бедняками и идиотами, не умеющими делать деньги и вечно дрожащими перед лицом закона. Став крёзами в считанные месяцы или дни, они не представляют себе, что состояние можно наживать веками и честным путем, они любят деньги, но не знают, как их тратить. Им уже скучно от того, что можно купить и красивую девицу, и самый дорогой «люкс», и шампанское из погребов какого-нибудь графа де Бофор, и самого графа, и его за́мок.
Захожу в собор Святого Павла, смотрю на надгробие погибшим во время Крымской войны 1854–1856 годов. Там идет служба и играет орган, рассматриваю посетителей (снова старина Карамзин: «Взглядывали и на англичан, которых лица можно разделить на три рода: на угрюмые, добродушные и зверские») и держу путь на Тауэр. Улочки тут узкие, от них вьются проходы к набережной, по дороге к знаменитой крепости со сладким предвкушением наслаждения захожу в музей пыток. Чекистская натура выздоравливает от такого музея (забываешь о зверствах «органов»!): там восковые фигуры заливают друг другу воду в глотки, четвертуют, придавливают тело камнями, вырывают щипцами куски тела и ногти, сурово рубят головы. Иногда рядом кто-то исступленно визжит, загорается окровавленная голова Анны Болейн, и падают в обморок потрясенные посетительницы. И все же существовала и английская доброта: обреченных на смерть вели по длинной дороге из Восточного Лондона в Гайд-парк, где уютно располагались виселицы, причем по пути накачивали в пабах, чтобы веселее было висеть. Более того, любой свободный горожанин или горожанка могли освободить жертву, пожелав вступить с нею в брак. Известен случай, когда приговоренная к повешению англичанка прямо на месте казни отвергла предложение, сделанное мужиком из глазеющей толпы, заявив, что предпочитает виселицу жизни вдвоем с таким уродом.
Но хватит о пытках, зайдем в Тауэр, в тюремное жилище великого сэра Уолтера Рэли. Идиллически-зеленая поляна, где, по идее, уже 900 лет проживают жуткие во́роны – грозные стражи Тауэра, в свободное от пожирания трупов время чистившие антрацитовые перья и вытиравшие окровавленные клювы о вереск лужайки. Но жизнь прозаична и легко рассеивает наши иллюзии: я долго ищу птичек, но они настолько обалдели от туристов, что запрятались в укромных местах и мучаются там от страха. Но вот пара растрепанных и смурных существ с жидковатыми перьями – вороны с моей дворовой помойки в сравнении с ними смотрятся королями, а этих несчастных вполне может сожрать даже полудохлая мышь!
– Да я их всех придушу одной лапой! – хвастается Чеширский кот, гордо идущий рядом (пришлось превратить его в невидимку, иначе стражники – йемены, известные как мясоеды-бифитеры, в честь которых назван славный джин, – содрали бы с него входную плату). – Самый старый ворон, по имени Ронни, родился в графстве Линкольншир всего лишь в 1989 году, а самая молодая ворониха, Джеки, появилась на свет только в 1991-м, хотя корчит из себя старушенцию, заставшую казни при самых кровожадных королях. Да и вообще это не вороны, а воробьи!
Публика толпится в любимых сердцу местах: там, где в свое время стояли виселиц мосты и изящные приспособления для отделения от тела головы, там, где благополучно экзекутировали страстных любовниц и верных жен знатных особ вместе с самими особами. Как мужествен и осанист Генрих VIII на картине Гольбейна! Никогда не поймешь, зачем ему потребовалось отрубать головы женам – уж если так хотелось, мог бы тихо отравить или удушить в постели.
Правообладателям!
Это произведение, предположительно, находится в статусе 'public domain'. Если это не так и размещение материала нарушает чьи-либо права, то сообщите нам об этом.
