Текст книги "Поцелованные Одессой"

В ожидании «русской узды»

По мере того как город строится, хорошеет, богатеет, обретает популярность в стране и Европе, растёт число его недоброжелателей, выражающих «свою ненависть основателю Одессы и основанному им городу» (Доротея Атлас. Старая Одесса, её друзья и недруги).

В ответ на дифирамбы восхищённого хора доброжелателей Южной Пальмиры, впечатлённых её успехами, недруги Одессы настаивают том, что «невероятные плоды» её достижений – результат незаслуженно предоставленных ей «оранжерейных условий». А посему их «нельзя сравнивать с теми, что растут на чистом воздухе», то бишь с теми, которые выращиваются на исконной почве прочих российских городов, затерянных на бескрайних просторах отечества» (из письма, опубликованного в «Санкт-Петербургских коммерческих ведомостях» в 1804 году). Более зловещим выглядит обвинение: «Одесса – город, пропитанный “иностранщиной”, на который следует накинуть “русскую узду”» .

Необходимость в «русской узде» для Одессы не в последнюю очередь мотивировалась в высказывании графа Ростопчина, который в одном из своих писем выражает опасение, как бы «примесь французской крови не породила в Одессе местного либерализма».

Русский государственный деятель, генерал от инфантерии, фаворит императора Павла, публицист патриотического толка Фёдор Васильевич Ростопчин, уйдя в отставку, уехал жить в Париж.

«Не уважая и не любя французов, известный их враг в 1812 г., жил безопасно между ними, забавлялся их легкомыслием, прислушивался к народным толкам, все замечал, все записывал и со стороны собирал сведения. Жаль только, что, совершенно отказавшись от честолюбия, он предавался забавам, неприличным его летам и высокому званию…» (Ф. Вигель. Записки).

Чрезмерная «примесь» в Одессе французской и прочих «нерусских кровей» настораживает не только графа – «франкофоба», но и его критика – мемуариста Филиппа Филипповича Вигеля, иронизирующего над судьбой беглого патриота.

Филипп Вигель, автор популярных «Записок» – неуклонный защитник «консервативных ценностей и традиций» отечества. В активе деятельности Ф. Вигеля на «патриотическом» поприще – донос митрополиту Серафиму на «Философическое письмо» Чаадаева, опубликованное в «Телескопе» в 1836 году. Вигель ополчился на его «богомерзкую статью» как на «ужаснейшую клевету на Россию».

Вигель также не приемлет «Ревизора» Гоголя, обозвав его пасквилем на Россию – «клеветой в пяти действиях». При этом он утверждал, что те, кто критически относятся к его «Запискам», – не патриоты, поскольку демонстрируют нелюбовь к своей родине.

Блюститель неизменности отечественных традиций появляется в Одессе вскоре после вступления на должность её правителя графа Михаила Воронцова.

«Насилу в десять часов вечера 26 июля приехал я в Одессу. Среди ночной темноты всё показалось мне громадно. Я остановился в известнейшем отеле “Рено”, близ театра, перед которым горела блестящая иллюминация. Она была по случаю приезда графа Воронцова и должна была продолжаться три дня… Рядом со мной, об стену, жил Пушкин, изгнанник-поэт».

Пока «изгнанник-поэт» упивается атмосферой города, где «всё Европой дышит, веет…», наш гость начинает знакомство с Одессой, настороженно приглядываясь к местной элите.

Первое впечатление: «Исключая двух столиц, нет ни одного города в России, где бы находилось столько материала для составления многочисленного и даже блестящего общества, как в Одессе».

Однако, по мере погружения в «дух Европы», которым дышит город, Филипп Вигель приходит в негодование.

Там, где романтик Пушкин встречает «гордого славянина», он видит униженного представителя титульной нации, о которой слышит нелестные высказывания: «Больно мне было слышать ругательство против русского народа». Хотя в чём-то он считает это ругательство «оправданным».

Там, где Пушкин восхищается многообразием национальной палитры города, Вигель с негодованием замечает:

«Если послушать иностранцев, каждая нация приписывала себе её основание: во-первых, французы, которые столь много лет при Ришелье и Ланжероне приписывали себе её основание; потом итальянский сброд, гораздо прежде Рибасом привлечённый, в этом деле требовал старшинства. Жиды, которые с самого начала овладели всей мелкой торговлей, не без основания почитали себя основателями. Немцы, которых земляки в Люстдорфе и Либентале были единственными скотоводами, хлебопашцами, садовниками и огородниками в окрестностях и одни снабжали население съестными припасами, имели равное на то с ними право. Наконец, поляки, которые привозили свою пшеницу, родившуюся на русской земле, обработанной русскими руками, и поддерживали там хлебную торговлю, видели в Одессе польский город».

Особую неприязнь к Одессе Филипп Вигель демонстрирует в «Записках», посвящённых Керчи и опубликованных в 1827 году, где он с издёвкой пишет об основателе города графе де Рибасе:

«Пронырливый итальянец де Рибас имел один-единственный успех – взял турецкую “фортечку” Хаджибей, на месте которой начал строить новый город в противовес уже построенным… городам Николаеву и Херсону – и только затем, чтобы досадить истинно российскому графу Мордвинову, настоящему основателю Николаева».

Одесса – продолжает свои инвективы в адрес ненавидимого им города мемуарист – по сути украла у других городов право «первородства» – право претендовать на титул столицы российского Причерноморья. Она – продолжает он свои рассуждения – «несправедливо получила льготы, те необходимые средства за счёт “обиженных” Очакова и Керчи, на которых природа сама указывала тогда».

«Расправившись» с адмиралом де Рибасом, Вигель берётся за Ришелье. Будучи не в состоянии игнорировать заслуг герцога в становлении города, он, тем не менее, ставит ему в вину французское происхождение, которое обусловливало, по его мнению, предпочтительное отношении градоначальника к пришельцам с его родины:

«Свой своему поневоле друг, – говорит Вигель, – и французы в Одессе пользовались особым покровительством и чрезвычайно поддерживались».

Самым серьёзным обвинением в адрес Одессы является утверждение автора «Записок», что «город превратился в буржуазную республику, решительно нетерпимую, серьёзную и эгоцентричную» (Ф. Вигель. Воспоминания. Т. 2, с. 107).

Заметьте – «буржуазная республика» Одесса возникает на территории империи, на которой ещё значительное время будет сохраняться средневековый институт крепостного рабства.

«Золотой век» Одессы

В мае 1823 года император Александр I вызывает к себе графа Воронцова и высказывает ему свою волю: «Быть тебе, граф Михайло, вместо уходящего в отставку генерала Ланжерона, Новороссийским генерал-губернатором и полномочным наместником моим в Бессарабской губернии. С Богом, граф, управляй во славу державы и во благоденство народа российского».

Первые комментарии, последовавшие вслед за назначением графа, в частности, акцентировались на следующей идее:

«Захотели, наконец, чтобы Новороссия обрусела – прислали управлять ею русского барина и русского воина».

Более чем тридцатилетнее пребывание графа на посту главы города называют «золотым веком» Одессы.

При нём Одесса стала третьим городом империи по количеству жителей – после Москвы и Петербурга, а по царившей в ней атмосфере созидательности, наличию учреждений культуры и удобству жизни, как свидетельствуют очевидцы, была под стать не только обеим столицам России, но и многим городам Европы.

Под стать обеим столицам и многим городам Европы был и внешний облик города, который она обретала:

«Бульвар здешний по местоположению своему может называться одним из прекраснейших в Европе. Он расположен на возвышенном берегу моря, которое представляется отсюда во всей красе своей с обеими гаванями и карантином, усеянными кораблями. С другой стороны он обращён к целому ряду прелестнейших домов, кои сделали бы украшения и самой столице Севера, каковы: генерала Орлова, графа Болеслава Потоцкого, князя Лопухина и других…» (Галина Семыкина. Одесские очерки П.П. Свиньина. Взгляд на Одессу: Из живописного путешествия по России. «Отечественные записки», 1825 год).

Принял ли во внимание новый хозяин Одессы нелицеприятную критику в адрес города, строительству которого посвятил многие годы своей жизни? Внёс ли он, с учётом распространённой критики в «нерусскости» города, серьёзные коррективы в стратегию его будущего развития? Вряд ли…

Впрочем, с уверенностью можно утверждать: надежды радетелей идеи о том, что «русский барин и русский воин» наденет на город «русскую узду», не оправдались.

Кое-что на этот счёт нам может сказать оценка деятельности графа, прозвучавшая во время его похорон в надгробном слове архиепископа Херсонского и Таврического Иннокентия в Одесском кафедральном Преображенском соборе 10 ноября 1856 года:

«Для многих новых предприятий недостаёт туземных деятелей – почивший не медлит призвать их отовсюду, употребляя для сего даже собственные средства; а в числе призванных на время, многие, буду чи обласканы, успокоены и привязаны к новой стране самыми успехами своими остаются у нас навсегда».

Воронцов по определению не мог стать той «русской уздой» на европейскости Одессы, на которую рассчитывали её недоброжелатели.

Вопреки издевательской эпиграмме Пушкина («Полумилорд, полукупец, / Полумудрец, полуневежда, / Полуподлец, но есть надежда, / Что будет полным наконец») светлейший князь Михаил Воронцов был одним из наиболее образованных людей своего времени.

«Сын русского посла [в Великобритании], будучи, по описанию Льва Толстого, среди русских высших чиновников человеком редкого в то время европейского образования», Воронцов возвращается в Россию после учёбы в Англии с университетским дипломом.

Ещё до переезда в Одессу он демонстрирует присущий ему дух либерализма, который выражается, в частности, в глубокой неприязни к любому виду рабства, в том числе и к крепостному укладу жизни в России. По прибытии на родину он подаёт Александру I проект уничтожения крепостной зависимости в стране в десятилетний срок.

О просвещённости графа, о его незаурядной эрудиции может также свидетельствовать уникальное собрание книг в его фамильной библиотеке – предмет зависти многих солидных книгохранилищ.

Переданное в дар вместе с архивом европейской и отечественной истории ХVIII-ХIХ веков. Одесскому университету собрание книг и документов графа становится доступным для общественного пользования, внося тем самым существенный вклад в повышение уровня интеллектуальной жизни города. Об этом, в частности, могут свидетельствовать издания Одесского императорского общества истории и древностей, первым почётным президентом которого с 1839 года стал М.С. Воронцов.

Воронцов высоко оценивает вклад Ришелье в становление и развитие города. В память о заслугах герцога 22 апреля 1828 года состоялось открытие памятника. После торжественной литургии, совершённой в Преображенском соборе, по случаю установления монумента присутствовавшие на церемонии граф Воронцов, военные и гражданские чины проследовали на Приморский бульвар, где собрались горожане. Протоиерей Куницкий произнес речь, в которой рассказал о заслугах Дюка перед Одессой.

Разделяя многие из идей своих предшественников на посту градоначальников Одессы, граф прилагает серьёзные усилия для поддержания экономической и культурной составляющих в развитии города, стремясь вместе с тем придать городу впечатляющий облик, соответствующий его претензии на статус неофициальной столицы Юга.

Европейски образованный чиновник Воронцов с должным пиететом относится к населяющим город иноверцам и к представителям различных этнических групп, отдавая дань их заслугам в развитии и процветании города.

Следует отметить нехарактерную для того времени политику графа в отношении еврейской общины города, направленную на поощрение её активного участия в экономической, культурной и общественной жизни города.

Впечатляющим на этом фоне выглядит его поступок – выступление против высочайше одобренного указа правительства, согласно которому те из евреев, которые, в соответствии с предложенной классификацией, не попадают под категорию полезных, подлежат, как «бесполезные», репрессиям и выселению.

Воронцов обращается с письмом к Николаю I, в котором отмечает: название «бесполезных» для нескольких сотен тысяч людей, по воле Всевышнего издревле живущих в империи, несправедливо. Он подчёркивает ту пользу, которую приносят краю подлежащие выселению определённые группы евреев, указывая на неуместность называть их «бесполезными».

В своём Представлении, адресованном императору Николаю I, знатный вельможа просит самодержца отнестись к судьбе евреев более благосклонно.

«Ваше Императорское Величество!

Зная, сколь Вы, Государь, изволите интересоваться мнением управляющих отдельными частями империи относительно дел государственных, осмелюсь и считаю долгом определиться в намерениях правительства изменить судьбу еврейского народа… Будучи верными подданными, евреи заслужили полное от правительства доверие. Благоразумие и человеколюбие призывают отказаться от жестокой меры, ибо плач и стенание несчастных будет порицанием правительству и у нас, и за пределами России…

Зная, сколь Ваше Императорское Величество благоволите мне, недостойному высокой милости, припадаю к стопам Вашим, Государь, о смягчении судьбы несчастного народа».

В начале 1845 года Воронцов уезжает в Санкт-Петербург за новым назначением. На обеде, на ко тором присутствует граф, император сообщает ему: «Удовлетворил Я твоё представление, граф, касательно евреев».

В марте 1845 года покидающего Одессу – с тем, чтобы вступить в новую должность, – графа Воронцова провожают около ста тысяч благодарных граждан города.

P.S. Что-то есть в этом городе – какая-то таинственная сила, которая присутствует в каждом из однажды поцелованных им, которая зовёт их и манит – и со временем пробуждает в них острую потребность, где бы они ни находились, вновь, хотя бы мысленно, прикоснуться к ней, как к истоку своей жизни.

Не лишены воздействия этой силы и отцы-основатели города. Во власти её оказывается герцог Ришелье, который на склоне лет мечтает вернуться к своему детищу. Реализации этой мечты помешала внезапная смерть. Прах умершего в Санкт-Петербурге графа Ланжерона, согласно его завещанию, был отправлен на вечный покой в Одессу. Последние дни своей жизни Воронцов проводит в любимой им Одессе, куда он вернулся в начале октября 1856 года, а 6 ноября на 75-м году жизни его не стало.

«Одесса шумит – я сделаю из неё Саратов…»

Эту угрозу в адрес одесситов приписывают одному из очередных после Воронцова малоприметных генерал-губернаторов Новороссийского края, которая прозвучала в связи с «неподобающей» реакцией граждан города на поражение России в Крымской войне 1853–1856 годов.

Борьба с Одессой постепенно принимает национал-патриотический оттенок и разгорается под девизом защиты интересов «коренного населения», которое подавляется «пришлыми иностранцами».

«Евреи, греки, итальянцы, армяне, караимы, французы, немцы, англичане, испанцы, поляки, молдаване, сербы, болгары – буквально вопиет подполковник Российского генерального штаба, составитель сборника «Материалов для географии и статистики России» (1863) Александр Оттович Шмидт, – гораздо рельефнее русских выдвигаются из общей массы одесского населения. И если бы пришлось Одессе выставить флаг соответственно преобладающей в ней национальности, то, вероятно, он оказался бы еврейским или греко-еврейским».

Подполковник Российского генерального штаба прогуливается по улицам города – и душа его наполняется гневом:

«Взгляните на надписи у ворот лучших домов в Одессе – почти везде вы встретите фамилии на -афи, -аки, -пудо, -пуло, несколько немецких, французских или итальянских, очень немного русских, гораздо более польских, а ещё, и без всякого сравнения, более мнимо немецких и мнимо польских, в которых каждый опытный глаз одесского жителя может открыть (О, ужас!) чисто еврейские прозвища…»

В тон Александру Оттовичу Шмидту своё недовольство Одессой высказывает некто Иван Аксаков – казначей и квартирмейстер, которому, как он утверждает, приходилось иметь дело с прибывающими с севера по различным делам офицерами, интендантами либо чиновниками других мест – с истыми великороссами. Подшофе либо в редкие минуты протрезвления они зачастую повергали его в смятение своими откровениями:

«Ах, как тяжело жить в России – в этой вонючей среде грязи, пошлости, лжи, обманов, злоупотреблений, добрых малых мерзавцев, хлебосолов-взяточников, гостеприимных плутов-отцов и благодетелей-взяточников».

Нелицеприятные отзывы о родине приезжающих из глубинки гостей, тем не менее, никак не влияют на его резко негативное отношение к пропитанной «иностранщиной» Одессе, где даже «истые великороссы» проявляют неприязнь к своему отечеству:

«Русские здесь – поколение беглых, враждебное России. Недавно я говорил с одним бородачом-извозчиком. Увидев его бороду, я обратился к нему с радостью, как к земляку… На приветствие он отвечал сухо и объяснил, что “Чёрт ли ему в России! Там мы жили под панами, а здесь мы вольные. Молдаване и евреи народ добрый – с ними жить можно”. Подобные же речи слышал я от многих русских… Россия является для них страшилищем, страной холода, неволи, солдатства, полицейщины, казёнщины – и крепостное право, расстилающееся над Россией свинцовой тучей, пугает их невыразимо».

После этих встреч казначей и квартирмейстер Иван Аксаков считает нужным особо подчеркнуть:

«Здешнее население состоит из испорченных Малороссов и испорченных Великороссов – испорченных благодаря подражательности Западу, под влиянием которого они считают образцом “чисто русского быта” то, что мы считаем его искажением» (Доротея Атлас. Старая Одесса, её друзья и недруги).

Магия места

К градообразующим факторам Одессы наряду с отцами-основателями следует, несомненно, отнести и «гений местности» – особенность побережья, которое ещё во времена оные чем-то приглянулось неутомимым мореплавателям Древней Эллады.

Бороздящие воды Чёрного моря греки изначально именуют его Понтом Аксинским (греч. Πόντος Αξενος – «Негостеприимное море») – вероятно из-за трудностей с навигацией, а также из-за варварских враждебных племён, населявших его берега. Позднее, после удачного освоения его берегов греческими колонистами, оно стало называться Понтом Эвксинским (греч. Πόντος Εΰξενος – «Гостеприимное море»).

Предположение, что именно на этом месте некогда находилась древнегреческая колония Одессос, оказалось ошибочным. Тем не менее дух античности некогда почил на этом месте.

Во II веке нашей эры Арриан, каппадокийский правитель, по велению римского императора Адриана осматривавший берега Чёрного моря, нашёл тут поселение и корабельное пристанище истрийских мореплавателей – ΙΣΤΡΙΑΝΩΝ ΛΙΜΗΝ – дословный перевод Гавань Истриан, которая находилась на территории современной центральной части Одессы около двух с половиной тысячелетий тому назад.

Сохранившиеся артефакты этого присутствия – остатки древнего поселения, обнаруженные под Приморским бульваром на глубине всего полутора метров. Гавань Истриан – древнейшее и самое большое, но далеко не единственное из античных поселений, некогда находившихся на территории Одессы.

Магия места, запечатлённая в самом греческом названии города – Одесса (Одессос), каким-то образом уловлена первым архитектором возводимого града уроженцем Антверпена брабантским дворянином Францем де Волланом.

Военный инженер, строитель порта и города Франц де Воллан – автор генерального плана города. Предложенная им сетка улиц, удачно вписывающаяся в очертание дуги Одесского залива и напоминающая масонский треугольник, наметила основные градообразующие узлы будущего города, в том числе Приморский бульвар и Екатерининскую площадь.

Строящийся практически на голом месте город, по замыслу его первых строителей, должен был заявить о себе как о крупном начинании, приобрести имидж очередного «чуда света», ошеломить размахом строительства и овладеть сердцами и умами дальновидных коммерсантов, банкиров, ремесленников, представителей интеллектуальной элиты.

Своим генеральным планом строительства города де Воллан запустил механизм цепной реакции воображения последующих строителей Одессы, которая с энтузиазмом была поддержана зодчими Фраполли и Торичелли. В предложенных ими архитектурных ансамблях уроженцы Средиземноморья имитировали образцы античной эпохи, наследницей которой считала себя Одесса.

P.S. За заслуги перед городом Франц де Воллан – наряду с такими знаковыми фигурами российского истеблишмента, как Григорий Потёмкин, Платон Зубов – удостаивается чести быть запечатлённым на монументе Екатерины II, возведённом на Екатерининской площади в Одессе.