Текст книги "Поцелованные Одессой"

О sole mio

В Одессе был поцелован уроженец Неаполя, гость города – композитор Эдуардо ди Капуа, воплотивший витавший над ним дух гармонии в знаменитой неаполитанской песне-шлягере О sole mio.

Здесь в 1898 году, совершая остановку по пути в Крым со своим отцом – уличным музыкантом, вдохновлённый яркими лучами солнца, встающего из морской пучины после бури, Эдуардо ди Капуа создаёт свой музыкальный шедевр – О sole mio. ставший символом неаполитанской песни и музыкальным паролем Италии.

Существует легенда, согласно которой во время VII Олимпийских игр в Антверпене, в 1920 году, из-за отсутствия по каким-то причинам нот вместо итальянского гимна перед зрителями и участниками олимпийских состязаний была исполнена песня О sole mio. Свой вдохновенный музыкальный порыв, озвученный под благодатным небом Одессы, автор продаёт издательскому дому Бидери (Bideri) всего за каких-то 25 лир.

Не только музыка…

Наваждение, источаемое зависшей над городом аурой гармонии, выражалось не только в тяге души к погружению в звуки незримой музыкальной вселенной, но и в стремлении эстетически запечатлеть мир в зримых художественных образах.

«Началось всё с Сони Делоне. Мне поручили ряд статей о художниках… меня попросили написать что-нибудь о тех художниках, которые из Одессы уехали. Потому что о тех, кто в Одессе остался, например, Кириаке Костанди, не писал уже только ленивый. И, естественно, Кандинский, Бурлюк – это два самых знаменитых художника, связанных с Одессой. И я наткнулся в поиске на Соню Делоне, что она родилась в Одессе… А Соня Делоне – это художник, который известен в мире широчайшим образом, это первая женщина, чья персональная выставка состоялась в Лувре, это кавалер ордена Почётного легиона. Она вместе с мужем оформляла Всемирную выставку в Париже. Соня Делоне – основоположник, вместе с мужем Робером, симультанизма и орфизма, она стала одним из ведущих дизайнеров в 1920-30-е годы прошлого века, и её наработки до сих пор применяются. Это такая легенда. В Париже, в музее Помпиду, два зала отведено работам Сони и Робера».

Из записей в книге раввината: Соня – в действительности Сара Штерн, родилась в Одессе. В пятилетием возрасте удочерена дядей (братом матери) и стала Сарой Терк. После замужества Сара Терк превращается в Соню Делоне. В своём завещании местом рождения указала Одессу.

После Сони Делоне Евгений Деменок продолжает заниматься изысканиями, в частности, биографий художников, в той или иной степени причастных к Одессе.

«Например, Михаил Врубель… Окончил Ришельевскую гимназию (Одесса) с отличием. Он был одним из первых учеников в Одесской рисовальной школе… Именно в Одессе начинает делать наброски “Демона”» …

В одном из своих приездов в Одессу он зовёт к себе Серова с предложением открыть в Одессе художественную школу на французский манер в противовес Академии художеств в Петербурге.

Из художников, вписавшихся в контекст мирового искусства и мало знакомых землякам-одесситам, Евгений Деменок называет Владимира Баранова-Россине.

Известнейший во Франции художник окончил Одесское художественное училище.

Покинув родные пенаты, Баранов-Россине прибывает в Париж, где пробует себя в разных стилях, придумывает оптофоническое пианино, которое проецировало во время исполнения музыкального произведения цветные картины, делает то, над чем бился Скрябин. Он вносит серьёзную лепту в разработку соотношения нот, тонов и цветов.

Сегодня его работы, цена которых постоянно растёт, на престижных аукционах продаются за миллионы. В Одессе сохранилась всего одна работа художника – пуантель 1905 года «Утро».

Погиб он в концлагере. Остался в оккупации в Париже, где, то ли с любезной помощью соседей, то ли случайно, был схвачен французской полицией и отправлен в пересыльный лагерь Драней, откуда последовал в свой последний нетворческий путь – в крематорий Освенцима-Биркенау.

Сходная участь и у другого одессита – также художника Сандро Фазини.

Художник, график, живописец, настоящие имя и фамилия которого Сруль Файнзильберг, родной брат писателя-сатирика Ильи Ильфа. Вопреки желанию родителей, пытавшихся его направить на учёбу в Коммерческое училище, в 1911 году поступает в Одесское художественное училище и принимает итальянизированный псевдоним – Сандро Фазини.

В 1920 году работает художником в ЮгРОСТА под руководством Бориса Ефимова. Рисует плакаты на революционные темы в стиле Матисса.

В повести Валентина Катаева «Трава забвенья» мы читаем: «Огромный щит-плакат под Матисса работы художника Фазини – два революционных матроса в брюках клёш с маузерами на боку на фоне темно-синего моря с утюгами броненосцев».

В начале 1922 года эмигрирует в Париж, где выставляется как художник, работающий в стиле кубизма и сюрреализма в знаменитых салонах Осеннем, Тюильри, Независимых. Становится известным и как фотохудожник.

С ростом антисемитских и фашистских умонастроений во Франции перед началом Второй мировой войны Сандро пытается перебраться в Соединённые Штаты, при этом он пишет проживающему там дяде:

«К сожалению, сейчас нельзя делать выбора. И выбирать Россию сейчас как поприще – значит выбирать смерть».

В действительности он «выбрал» непредвиденный вариант смерти. 16 июля 1942 года Сандро Фазини и его супруга Аза Канторович были задержаны французскими жандармами и после временного пребывания в парижском лагере Драней отправлены в Освенцим-Аушвиц, где в том же году были ликвидированы.

P.S. 22 апреля 2010 года на торгах Sotheby’s в Нью-Йорке была представлена уникальная коллекция из 86 картин одесских авангардных художников начала XX века, имена которых мало о чём говорят современной публике в России – Михаила Гершенфельда, Амшея Нюренберга, Исаака Малика, Теофила Фраермана и других мастеров из одесского Общества независимых художников.

Коллекция, которую специалисты называют жемчужиной раннего одесского авангарда, была продана за солидную сумму.

Считавшиеся ранее утерянными, работы эти сохранились благодаря покровителю искусств и видному одесскому коллекционеру Якову Перемену.

Обладая не только хорошим художественным вкусом и чутьём, но и немалой смелостью, Перемен покупал картины мало кому известных в то время художников – приобрёл около двухсот работ. Со многими художниками он дружил. Многим оказывал финансовую поддержку.

Сам он следующим образом объясняет мотивы приобретения коллекции молодых художников: «У меня в голове родились две идеи для Эрец-Исраэль и их воплощение в реальность: а) библиотека по лингвистике и ивритской культуре; б) художественная галерея еврейских художников в диаспоре и в Эрец-Исраэль. В течение десяти лет и также во время войны и революции я вложил силы и деньги в эти две коллекции».

В 1919 году Яков Перемен отправляется из Одессы в Палестину, увозя с собою большую библиотеку на нескольких языках и художественную коллекцию, основу которой составляли работы одесских модернистов из Общества независимых художников.

Через год после эмиграции в Палестину он открывает в Тель-Авиве «Палестинскую постоянную художественную галерею», в которой выставляет работы одесситов и яффских художников.

Помимо живописной коллекции в начале двадцатых годов Перемен открывает библиотеку, которая со временем превратилась в интеллектуальный центр Тель-Авива.

В тридцатые годы коллекционер и покровитель искусства направляет свои усилия на реализацию давней мечты – посвящает себя изучению ассирийской клинописи и расшифровке древних текстов семитской литературы.

Одесса… имеет сказать…

«Чтобы родиться в Одессе, надо быть литератором. Я, впрочем, родился в Елисаветграде, но всю лирику, связанную с понятием родины, отношу к Одессе» (Олеша. Книга прощания).

Слово в Одессе – абсолютно уникальный феномен. Выраженное высоким поэтическим слогом, романтической прозой либо уличным анекдотом, оно отмечено особым знаком – клеймом: «сделано в Одессе».

Вряд ли вам удастся быстро отыскать на карте похожий город, чья традиция слова столь органично произрастала бы из его генетики, как это имело место быть в Одессе.

Устоявшееся клише – «Южнорусская школа» литературы – по сути, дань Одесскому слову. Одесская поэзия, одесский рассказ, одесский анекдот, одесские куплеты, одесский юмор, одесский жаргон – свидетельство уникальности почвы, на которой они взошли, средство выражения специфического мироощущения, которое весьма далеко от того, которое черпает своё вдохновение «От финских хладных скал до пламенной Колхиды» либо стремится вслед за неведомой птицей дерзнуть «долететь до середины Днепра».

Шкловский сравнивает мастеров Одесского слова с александрийцами – эллинскими поэтами, творившими в египетской Александрии в III и IV веках нашей эры и «не считавшими себя ни греками, ни египтянами». Их волнуют иные дали, их взорам, обращённым к черноморским просторам, открывается другая ширь. Они отождествляют себя с универсумом, который каким-то таинственным образом им удалось уловить в атмосфере города, наполнив души их особым вдохновением.

Олеша в «Книге прощания» пишет об Одессе как о потерянном рае. И он – человек, который ни разу не выезжал за границу, – говорит, что Одесса для него была Европой.

Гротто Дионисо

В автобиографической повести «Алмазный мой венец» Валентин Катаев вспоминает странную реакцию в далёкой молодости на поэтические строки, посвящённые античному божеству Дионису, которые он услышал из уст поэта, плоть от плоти одесских корней, Эдуарда Багрицкого:

 
Там, где выступ холодный и серый
Водопадом свергается вниз,
Я кричу у безмолвной пещеры:
«Дионис! Дионис! Дионис!»
 
 
Утомясь после долгой охоты,
Запылив свой пурпурный наряд,
Он ушел в бирюзовые гроты
Выжимать золотой виноград…
 

«Откуда он выкопал Диониса, – недоумённо размышляет Катаев, – его пурпурный наряд, запылившийся во время охоты. Откуда взялись какие-то бирюзовые гроты и выступ, и мало того, что холодный и серый, но ещё и “водопадом свергающийся вниз”» .

В почтенном возрасте, примеряя к своему челу «алмазный венец», Катаев размышляет над удивительным, не лишённым мистики эпизодом. Во время экскурсионного турне по достопримечательным местам Сицилии он вдруг слышит нечто, что резко нарушает монотонность ритма, которым сопровождается шествие от одного памятного места к другому, и вздрагивает: «…Наш гид произнёс: Синьоры, внимание. Перед нами гротто Дионисо, грот Диониса». За этим объявлением поражённому взгляду писателя открывается картина, которую он уже когда-то мысленно созерцал. Это было именно то, что в далёкие молодые годы в своём буйном поэтическом воображении перед ним рисовал Эдуард Багрицкий:

«Но каким образом мог мальчик с Ремесленной улицы, – вопрошает он, – никогда не уезжавший из родного города, проводивший большую часть своей жизни на антресолях, где он, изнемогая от приступов астматического кашля, в рубашке и кальсонах, скрестив по-турецки ноги, сидел на засаленной перине… – как он мог с такой точностью вообразить себе грот Диониса?»

Интермеццо

«Intermezzo (лат. intermedins – находящийся посреди, промежуточный) – небольшая музыкальная пьеса, служащая вставкой между двумя разделами произведения и имеющая иное построение и иной характер. Исполняется обычно для того, чтобы обозначить разрыв во времени действия предшествующей и последующей сцены либо заполнить паузу, необходимую для перемены декораций» (Википедия).

Смута

Октябрьская революция 1917 года. В Одессе эта весть встречается без восторга. Председатель Губернского комитета партии большевиков Софья Соколовская (подпольная кличка – Елена Светлова) предлагает местным активистам энергичнее бороться за установление советской власти. На что рабочие ответили:

«Мадам, нет проблем. Платите нам деньги – и мы вам устроим любую власть».

В одесском областном партийном архиве многие годы хранилась телеграмма Соколовской председателю Совнаркома Ульянову (Ленину): «Одесский пролетариат – это бандиты, спекулянты, гниль… В Одессе без денег революция не двинется ни на шаг».

Зародившаяся на набережной Невы и шествующая по весям и просторам России «её величество» революционная смута докатилась до берегов Южной Пальмиры, где – то ли в силу темперамента её обитателей, то ли благодаря особенностям её культуры, то ли под влиянием того и другого одновременно – обретает карнавальный колорит.

Выплеснувшиеся наружу страсти, в обычной ситуации находящиеся под контролем условностей культуры, в сравнении с северной столицей, носят здесь скорее спонтанный и в чём-то карнавальный характер и с трудом поддаются жесткой организации.

На подмостках борьбы за рухнувшую вертикаль власти в городе выступают многочисленные претенденты – политические и не политические актёры самого различного толка. При этом здесь с трудом удаётся поляризовать общество на «наших» и «не наших», провести чёткую демаркационную линию, разделяющую его обитателей на «мы» и «они».

К местной специфике разыгравшегося революционного карнавала следует, несомненно, отнести отсутствие некоего подобия штаба Смольного – единого организующего центра, призванного направлять разбуженный гнев взбунтовавшихся масс к указанной общей цели.

Здесь нет разработанного стратегического плана вооружённого восстания с перечнем подлежащих захвату стратегически важных объектов и учреждений города.

К тому же на рейде одесской бухты вместо примкнувшего к революции крейсера «Авроры» маячили корабли Черноморского флота, в составе которого выделяются броненосцы «Ростислав» и «Синоп». Некоторые из матросов этих военных посудин, поддавшись агитации анархистов, прохаживаются по улицам города и бойко распевают:

 
«Ростислав» и «Синоп» за республику!
Наш призыв боевой – резать публику.
 

Особый колорит в карнавализацию разыгравшихся событий вносит партия «анархистов-обдирателей», выступившая с лозунгом, понятным для широкой пу блики, – «обдирать и грабить буржуа». Её деятельность мешает различным временщикам власти навести «железный» порядок в городе.

В числе впечатляющих акций, проведённых сторонниками партии «обдирателей», – захват публичного дома Айзенберга, откуда изгоняются застрявшие там посетители и хозяева. Всё имущество неподобающего учреждения именем анархии реквизировано. К освобождённым революцией эксплуатируемым труженицам сексуального поприща победители обращаются на уважительном языке, именуя их «товарищи проститутки». Каждой из них, в порядке возмещения понесённого физического и морального ущерба, выдаётся наличными от 100 до 500 рублей.

Доблестные освободители борделя вместе со своими семьями по-домашнему осваивают отвоёванный объект, заодно располагая там свою штаб-квартиру.

А пока дошедшая с берегов Невы разлившаяся по городу смута перерастала в вооружённые схватки гайдамаков с солдатами, солдат с матросами, красногвардейцев с гайдамаками и ещё кого-то с кем-то, не лишённые фантазии и неистребимого чувства жизнелюбия жители города 20 ноября 1917 года, в качестве временной передышки, провозглашают в одном отдельно взятом районе Одессы, на Молдаванке, появление особого суверенного образования – «Молдаванской республики».

Одесская республика

К началу 1918 года ситуация проясняется – реальными претендентами на власть остаются две воинствующие группировки города, одна из которых – сторонники независимой Украины – Киевской Центральной Рады (ЦР), другая – сторонники Харьковского Советского правительства. В восстании, которое началось 13 января (26 января по новому стилю) 1918 года, победу одерживают большевики.

18 января власть в городе, в лице избранного Совета народных комиссаров, провозглашает создание Одесской советской республики (ОСР). Формально в состав вдруг возникшего государственного образования включена также Бессарабия, в столице которой (Кишиневе) под руководством Революционного штаба советских войск были захвачены важнейшие стратегические объекты.

21 января 1918 года состоялись похороны жертв трёхдневных сражений в городе. Среди покойников не было ни своих, ни чужих – всех похоронили в общей братской могиле на Куликовом поле. За время боёв погибло 119 человек, 359 было ранено.

Будни новой власти традиционно начинаются с конфискации и перераспределения чужой собственности. Проблему катастрофической нехватки денег в городской казне новые правители пытаются решить созданием собственного казначейства. На имеющейся в распоряжении города бумаге печатаются одесские денежные купюры достоинством в три и пять рублей.

Серьёзным источником пополнения бюджета новоявленной республики является конфискация соответствующих средств у состоятельных граждан. Разъезжающие по городу в реквизированных автомобилях бравые морячки свозят их, в количестве 69 человек, в важное учреждение – прообраз зарождающейся ЧК.

После убедительных бесед под подписку о выплате определённых денежных сумм задержанных на сей раз отпускают по домам.

Соотечественники Ришелье

Одесская республика просуществовала весьма короткий исторический период. 13 марта всё того же 1918 года, в результате оккупации австро-немецкими войсками, она прекращает своё существование. С этого момента и вплоть до 1920 года город переживает один из впечатляющих исторических этапов своего карнавального существования – период калейдоскопической смены властителей, в роли которых успели побывать разношерстные претенденты из своих и иностранные интервенты.

Впечатляющим моментом представляется вступление в город французов. Не зафиксировано, с каким чувством парни из Нормандии, Бургундии, Прованса либо Шампани и ещё каких-нибудь заманчиво звучащих по-русски французских провинций, прихватив с собой в качестве компаньонов пёструю толпу жаждущих острых ощущений легионеров, взирали на статую своего соотечественника Ришелье – одного из основателей Одессы, с удивлением взиравшего на неожиданно высадившихся с моря земляков.

По соглашению конкурирующих сторон за властные полномочия в городе пространство Одессы делится на четыре зоны – французскую, греческую, петлюровскую и деникинскую. Французы берут под свой контроль часть города, включая территорию, где высится памятник Ришелье.

«Каждая зона была отгорожена от соседней рядами венских стульев. Однажды петлюровцы воспользовались тем, что французский часовой отлучился с поста по нужде, и перетащили часть стульев к себе – отхватили большой кусок чужой территории. Возмущённый часовой поднял… “страшный шухер“ и начал даже стрелять» (К. Паустовский. Повесть о жизни. Время больших ожиданий).

В атмосфере непрекращающейся чехарды правительств дворники по утрам из подворотни домов, прежде чем вывесить флаг – символ очередной власти на той или иной улице, – озабоченно вопрошают случайных прохожих: «Джентльмен, не подскажете ли, какая нынче власть на улице?»

Пир во время чумы

В июле 1918 года в Одессу приезжает Иван Бунин. Оказавшись в черте города, он, по свидетельству его супруги Веры Николаевны Муромцевой, со вздохом восклицает: «Никогда я не переезжал с таким чувством границы! Неужели, наконец, я избавился от этого скотского народа!»

Одесса на какое-то время превращается в своеобразный Ноев ковчег, куда стекаются пассажиры, многие из которых могли бы претендовать на статус цвета нации. Одни взбирались на его борт с целью пережить «окаянное время», другие – в надежде на спасительное отправление в более надёжные гавани.

«Сюда съезжалось множество ярких людей. Надежда Теффи, Алексей Толстой, Максимилиан Волошин, Аркадий Аверченко, Николай Евреинов, Татьяна Щепкина-Куперник, Иван Соколов-Микитов, Марк Алданов… Приехали популярные артисты Леонид Собинов, Александр Вертинский, Вера Холодная, Вера Каралли, Екатерина Рощина-Инсарова, Екатерина Полевицкая…

Для них Одесса стала местом недолгой передышки в стране, охваченной смутой… и одновременно отправной точкой для отбытия к другим берегам… Все перемешались – социалисты, либералы, монархисты» (Из дневника В.Н. Муромцевой).

Дон-Аминадо – адвокат и писатель. Впечатленный опытом участия в Первой мировой войне публикует свою первую книгу стихов «Песни войны». На Февральскую революцию 1917 года откликается пьесой «Весна семнадцатого года». Помимо всех прочих изданий печатается в одесской газете «Современное слово».

В очерке «Одесса в 1919 году» описывает своё видение города с момента высадки французских войск под командованием генерала Бориуса в одесском порту. Появившиеся на улицах города оккупационные войска, внешне напоминавшие пёстрый сброд, серьёзно усилили карнавальную составляющую разыгрывавшейся в Одессе смуты: «Международный десант ведёт жизнь весёлую и сухопутную – марокканские стрелки, сенегальские негры, французские зуавы на рыжих кобылах, оливковые греки, итальянские моряки – проси, чего душа просит. Каждый развлекается, как может…» (Дон-Аминадо. Одесса в 1919 году).

Разворачивающаяся картина всё более напоминает пир во время чумы: «Музыка играет, штандарт скачет, всё как было, всё на месте. Фонтаны, Лиманы, тенора, ночные грабежи, “Свободные мысли” Василевского» (там же).

И разумеется, никакая Одесса невозможна без театра: «Театры переполнены – драма, опера, оперетка, всяческие кабаре – хоть пруд пруди. А во главе опять “Летучая мышь” с неутомимым Никитой Валиевым. Сытно, весело, благополучно, пампушки, пончики, булочки…» (там же).

Не забыто и искусство Слова – важная составляющая духа Одессы:

«Газет, как грибов после дождя. В «Одесском листке» – Сергей Фёдорович Штерн. В «Современном слове» – Дмитрий Николаевич Овсянико-Куликовский, Борис Мирский (в миру Миркин-Гецевич), П.А. Нилус, А.М. Фёдоров, Василий Регинин, бывший редактор петербургского «Аргуса»; Алексей Толстой, он же и старшина игорного клуба; А.А. Койранский на ролях гастролёра; Леонид Гроссман, великий специалист по Бальзаку и Достоевскому; молодой поэт Дитрихштейн; и тоже поэт Эдуард Багрицкий; Я.Б. Полонский, живой, пронзительный, – в шинели вольноопределяющегося; Д. Амидо, тогда ещё Дон; и, в торжественных случаях, почётный академик Иван Алексеевич Бунин…» (там же).

Активно вовлечённые в карнавальную суету джентльмены стараются не думать о большевиках, которые ожидают своего часа всего в каких-то ста километрах от города. Мало кто интересуется, о чём помышляет Деникин. Всеми правдами и неправдами в город стекаются толпы столичных печенегов. Среди развернувшейся перед ними фантасмагорической картины жизни вряд ли многие отдают себе отчёт, что вскоре, буквально вот-вот, всё это пиршество прекратится – и «на обломках самовластья» вряд ли появятся имена его известных участников.

P.S. Советская власть надолго и всерьёз утвердилась в Одессе с февраля 1920 года, когда в город вступили войска кавалерийской бригады Григория Котовского.

Процесс смены политических актёров на какое-то время сохраняет атмосферу лихого карнавала:

«На автомобилях, на лихачах – очень часто с разряженными девками, мчится в эти клубы и театры… вся красная аристократия: матросы с огромными браунингами на поясе, карманные воры, уголовные злодеи и какие-то бритые щёголи в френчах, в развратнейших галифе, в франтовских сапогах, непременно при шпорах, все с золотыми зубами и большими, тёмными, кокаинистическими глазами» – такими предстают перед Иваном Буниным функционеры, приступившие в Одессе к возведению вертикали большевистской власти.