Текст книги "Поцелованные Одессой"

Григорий Котовский

Бессарабский Робин Гуд – Григорий Котовский свой незаурядный актёрский талант впечатляюще демонстрирует на карнавальных подмостках истории Одессы.

Его подлинная фамилия Котовский. Со временем буква «а» была заменена на «о» – по-видимому, из соображения большей благозвучности. В пенатах одесского кичмана он появляется в ореоле славы легендарного бандита-налётчика, обретённой на просторах Молдавии, где во главе организованного отряда совершает набеги, поджигает имения помещиков, уничтожает долговые расписки тружеников, грабит состоятельную публику. Послужной список его пестреет различными тюрьмами, этапом в Сибирь, побегами.

В поисках опасного беглеца в адрес уездных исправников и начальников сыскных отделений рассылается секретная депеша с описанием его портрета: «…прекрасно говорит по-русски, молдавски, румынски и еврейски. А равно может изъясняться на немецком и чуть ли не на французском языках. Производит впечатление вполне интеллигентного человека, умного, энергичного. В обращении старается быть со всеми изящным, чем легко привлекает на свою сторону симпатии всех, имеющих с ним общение. Выдавать он себя может за управляющего имениями, а то и помещика, машиниста, садовника, сотрудника ка кой-либо фирмы или предприятия, представителя по заготовке продуктов для армии и прочее…»

В какой-то момент возникает ощущение приближения трагического финала затянувшейся драмы. 25 июня 1916 года после неудачной операции по ограблению Котовский с простреленной грудью схвачен агентами сыскной полиции Одессы, осуждён и приговорён к смертной казни. Исполнение приговора ожидает в казематах одесского кичмана.

В письме, отправленном из камеры смертников, он обращается с покаянным письмом к госпоже Брусиловой, жене генерала Брусилова, занимающейся благотворительностью и опекавшей заключённых. По настоянию мадам смертная казнь атамана была заменена пожизненным заключением.

В ожидании смягчения приговора Котовский принимает активное участие в Комитете самоуправления заключённых тюрьмы: проводит впечатляющие экскурсии по Киче, а в марте 1917 года выступает посланником сидящей братвы в одном из питейных заведений Одессы перед сходкой 40 уголовных «авторитетов».

По сообщению «Русских ведомостей» в номере, вышедшем в марте 1917 года, «в одном из ресторанов Одессы состоялся своеобразный митинг представителей уголовного мира. Митингом руководил отпущенный под честное слово из тюрьмы, приговорённый к бессрочной каторге начальник разбойничьей шайки, наводившей ужас в Бессарабии, Катовский. Ораторы единодушно отмечали, что прежний строй способствовал росту преступности и что теперь положение изменилось и необходимо взяться за честный труд. Для обсуждения практических вопросов о возвращении к честной жизни созывается новое собрание».

В тюрьме Котовскому удаётся завязать важные связи и знакомства, среди которых выделяется влиятельная фигура легендарного Мишки Япончика – «короля одесских налётчиков».

В мае 1917 года помилованный, как он уверяет, самим Керенским, преисполненный актёрским порывом Котовский прямо из тюремной камеры направляется в одесскую оперу, где на сей раз, вместо «упоительного Россини», в своё время услаждавшего слух Пушкина, давали зажигательную «Кармен» Бизе.

О спектакле, где наряду с прописанными героями вдруг появляется ещё один не предусмотренный сценарием персонаж – бывший уголовник Котовский, в Одессе распространяются различные легенды.

По одной из них – публика обращает внимание на появившегося в зале героя в момент знаменитого дуэта Хосе и Кармен. Под звуки гремящих в его руках кандалов он проходит вперёд и усаживается в первом ряду. Оказавшаяся рядом дама неожиданно опознаёт в кресле по соседству ограбившего её джентльмена – и падает в обморок. Котовский галантно приводит её в чувства. Оторопевшим артистам он посылает воздушный поцелуй – и страстные звуки музыки Бизе, усиленные великолепной акустикой зала, вновь увлекают слушателей в романтические дали в чём-то близкой по духу Одессе Испании.

В антракте между актами оперы Котовский устраивает свой маленький спектакль. Взобравшись на некое подобие трибуны в одном из роскошных фойе театра, он зычным голосом обращается к окружившей его публике и что-то говорит о свободе, о судьбе России, вспоминает эпизоды из истории собственной жизни.

Импровизированное выступление завершается мини-аукционом, средства от которого должны поступить в фонд свершившейся в России Февральской революции.

Перед восторженной аудиторией оратор выставляет на продажу свою единственную «недвижимость» – кандалы. Через считанные минуты обладателем исторического сувенира – ножными кандалами, по одной из легенд, оказался купец Гомберг, выложивший за них огромную по тем временам сумму – три тысячи сто рублей. Напомним, что за год до этого власти готовы были заплатить за голову Котовского всего две тысячи рублей. Ручные кандалы приобрёл хозяин кафе «Фанкони» всего за 75 рублей – и они в течение нескольких месяцев служили рекламой популярного заведения.

Эпизод с аукционом впечатляет Котовского:

«Медовый месяц Февральской революции. И буржуазия покупает мои кандалы». – вспоминает он.

Между недолго длящимся медовым месяцем Февральской революции, породившей ожидание грядущего весеннего половодья, и Октябрьским переворотом – преддверием сурового зимнего сезона, Котовскому удаётся легализовать свои воинские таланты.

За новостью о необычном театральном аукционе, о котором говорит не только Молдаванка и Пересыпь, но буквально – вся Одесса, следует очередная сенсация – Котовский отправляется кавалеристом на фронт.

Любимец-герой дефилирует перед провожающей его публикой в вызывающем восхищение наряде – алые гусарские чикчиры с позументом, венгерка, мягкие, как чулки, сапоги с бляхами на коленях и шпорами с благородным звоном.

На театре военных действий он участвует в сражении российских войск против румынской армии. За проявленную храбрость он вскоре награждается Георгием. Через некоторое время в звании прапорщика Котовский командует отдельной казачьей сотней.

Победа большевиков сопровождается очередной сменой политического сценария. На авансцене истории появляются новые персонажи, озвучиваются новые роли, следуют очередные переодевания, произносятся новые слова, заявляют о себе новые устремления. Неизменной остаётся лишь исконная опора власти на тех, кто готов убивать и, если потребуется, отдать свою жизнь в борьбе за «Это» – «И как один умрём в борьбе за Это…».

На волне наступивших перемен недюжинные способности перешедшего на сторону восставшего народа романтика-налётчика, отважного воина чрезвычайно востребованы. Пламенных приверженцев идеи пролетарской революции – марксистских гуру анархические замашки боевого командира пока не смущают. Не вызывает на первых порах особых эмоций и его «невежество» – идеологическая незрелость, непонимание того, что важнейшим оружием пролетариата, помимо символического камня, является также всесильное слово, извлечённое из библии коммунизма. Для новых властей приемлемы все слабости и отклонения любого попутчика, пока он с готовностью льёт кровь на красную мельницу истории. Время окончательных разборок наступит чуть позже.

По мандату большевистского правительства с фальшивым паспортом на имя помещика Золотарёва Котовский направляется на подпольную работу в оккупированную белую, переполненную иностранца ми – французами, греками, англичанами, итальянцами, поляками, румынами – Одессу. Здесь ему предстоит помочь подпольщикам-коммунистам разобраться с общей ситуацией в городе, на политической авансцене которого, наряду с белыми, заметную роль играют анархисты, левые эсеры, уголовный мир во главе с одесским Робин Гудом, имевшим честь быть в числе его сокамерников легендарным налётчиком Мишкой Япончиком.

Через месяц по городу поползли слухи – анархист Котовский в Одессе. Многие теряются в догадках – «Что делает этот прапорщик в нашем городе?»

Пока пресса строит свои домыслы о тайных планах окопавшегося в одесском подполье Котовского, большевистский эмиссар набирает «под своё атаманство 30 дружинников из разбойного и уголовного мира вперемежку с коммунистами. Котовский брал людей “по глазам”. Одним взглядом видел – годится ему или нет. И снова вся Одесса заговорила о Котовском» (P.S. Гуль. Котовский анархист-маршал. – Нью-Йорк, 1975).

Убийства полицейских провокаторов и стукачей, террористические акты против белой контрразведки, экспроприация деникинского казначейства, налёты на банки, на состоятельных граждан, разыгрываемые в традициях выдающихся авантюрных романов, оживляют городские будни. Никто не сомневается – за этим маскарадом событий, будоражащих воображение городского обывателя, вездесущая рука Котовского.

Мишка Япончик

Исторически Котовскому в чём-то не повезло. Несмотря на ярко прожитую жизнь, ему не повезло оказаться предметом внимания своего Бабеля – автора, который запечатлел бы его неоднозначный героический образ для потомства в художественной палитре в искусстве.

В этом смысле удача оказалась на стороне другого легендарного питомца «одесского кичмана» – Робин Гуда с Молдаванки, налётчика Мишки Япончика, обретшего литературное бессмертие в образе одного из героев знаменитых «Одесских рассказов» Исаака Бабеля – Бени Крика.

Мишка Япончик, ещё в революцию 1905 года молодой электрик – в миру Михаил Винницкий – за участие в анархистских вылазках отправляется в места не столь отдалённые – на каторгу. Свобода, которая в действительности обернулась необузданной волей, является вчерашнему узнику, как и его легендарному сопернику Котовскому, в облике Февральской революции и тут же беспощадно швыряет его в объятья бушующей смуты.

Свирепствующая за тюремным порогом постреволюционная реальность города с её странным смешением понятий добра и зла, низменного и высокого, где те, кто пытается защитить рушащийся порядок, и те, кто выступают под лозунгом «мы наш, мы новый мир построим», и те, кто за «самостийную Украину», и те, кто против всякого порядка – с завидным постоянством убивают и грабят друг друга, ставит вчерашнего узника «кичмана» перед непростой дилеммой: на чьей стороне и во имя чего и для кого грабить, к какой шайке грабителей и убийц следует примкнуть?

Разобраться в этом мало понятном чуждом мире, определиться с местом под солнцем – совершить свой решающий выбор, возможно, ему подсказала запечатлённая в душе память о Молдаванке – память, которая в чём-то «больше, чем сама Одесса», память улиц – Запорожской, Госпитальной, Болгарской, – где прошло его детство, память двора, который запечатлелся «первичной ячейкой общества. Во дворе варили варенье, купали детей, как говорили в Одессе, “сохнут” белье, чистили “рибу” – какая же уважающая себя хозяйка будет заводить “такой грязь” на собственной кухне? – душными летними ночами спали под старой акацией, во двор выходили со своими болями, радостями, неприятностями и надеждами, справляли свадьбы и поминали усопших… И никого не интересовало сословное положение, материальный достаток или, не дай Б-г, национальность: русский ты, грек ли, украинец, еврей, поляк, немец, турок – был бы человек хороший. И говорили тут не на русском, не на украинском или еврейском, а на… одесском, подобно тому, как парижане изъясняются на “парижском”» (Ростислав Александров. Родился на Молдаванке).

На Молдаванке Михаил Винницкий «коронуется» под именем Мишки Япончика. Кто-то из одесских старожилов с горечью заметил: «Будь Миша хитрее, так он сделался бы героем гражданской войны». Но, увы, Мишка не оказался хитрее, хотя обладал не меньшим шансом, чем его сокамерник комбриг Григорий Котовскии, занять почтенное место в ареопаге легендарных красных командиров (Ареопаг – «холм Ареса» – историческая местность в Афинах и орган власти в Древней Греции, собрания которого здесь проходили).

По воле случая либо сложившихся обстоятельств он вошёл в мифологию города знаковой фигурой одесского бандитского эпоса. Отсутствие его имени в списке отважных борцов за светлое будущее коммунизма вряд ли объясняется его бандитским прошлым, которое у борцов за светлое будущее страны и человечества особых нареканий не вызывало.

Идея классовой близости уголовного мира к пролетариату, убеждённость в возможности перековать вчерашнего уголовного преступника в честного труженика близка большевикам. После окончания Гражданской войны известный деятель партии большевиков, прокурор Российской республики Николай Крыленко пишет: «В наших глазах каждое преступление есть продукт социальной системы, и в этом смысле уголовная судимость по закону капиталистического общества и царского времени не является в наших глазах тем фактом, который кладёт раз и навсегда несмываемое пятно… Человек, который знает наши принципы, может не опасаться, что наличие судимости в прошлом угрожает его поставить вне рядов революционеров».

Была ли подобная установка доведена до сведения возглавившего банду налётчиков Мишки Япончика, неизвестно. Известно лишь, что свою деликатную деятельность по отъёму излишков денежных знаков, которыми обладали удачливые граждане города, принесшую ему славу Робин Гуда местного масштаба, он успешно сочетает с сотрудничеством с большевиками. На такое сотрудничество его, возможно, подвигло чутьё некоей классовой близости. Вместе они нападали на полицейские участки с целью освобождения своих дружков и сотоварищей по общему делу. С дружиной Котовского Мишка и его бесшабашная когорта участвуют в знаменитом штурме одесской тюрьмы в конце 1918 года. Взорвав тюремные ворота, они освободили около семисот заключённых.

Весной 1919 года Мишка Япончик обращается в Особый отдел Третьей украинской советской армии с предложением сформировать отряд для борьбы с белогвардейцами. К середине мая укомплектованный отряд под названием «54-й украинский советский полк», отправляясь на фронт, торжественно дефилирует по улицам города: «Впереди – командир на вороном жеребце и с конными адъютантами по бокам. За ними – два еврейских оркестра от Молдаванки. Потом шествует пехота с винтовками и маузерами, одетая в белые брюки навыпуск и тельняшки. Правда, головные уборы были разнообразнейшие – от цилиндра и канотье до фетровых шляп и кепок. За двухтысячным отрядом пехоты несли несколько орудий со снарядными ящиками» (из воспоминаний современника).

Вряд ли кто-либо из очевидцев этого яркого зрелища мог предположить, что является свидетелем одного из последних красочных карнавальных зрелищ, которое в действительности оказалось увертюрой к другой постановке, открывшей вакансии на новые амплуа, требующей иных исполнителей.

Актёров, отыгравших свои роли, просят удалиться со сцены. В суматошной смене декораций и карнавальных масок власть на какой-то момент вдруг обнажает своё подлинное лицо, выражение которого не внушает чрезмерного оптимизма.

«Мавры» сделали своё дело…

 
Мы на горе всем буржуям
Мировой пожар раздуем.
Мировой пожар в крови -
Господи, благослови!
 

А. Блок. Двенадцать

Пожар состоялся – но не в тех масштабах, на которые рассчитывали его вольные и невольные поджигатели. Наступило время его притушения.

Не проявила особой снисходительности судьба и к трём нашим героям, обладателям «дипломов» эксклюзивного «учебно-воспитательного заведения» – «одесского кичмана», каждый из которых пытался подбросить свою долю хвороста в разжигаемый пожар мировой революции.

Прогарцевав какое-то время на авансцене истории, завершившейся победой большевизма, вся тройка, за дальнейшей ненадобностью, пала жертвой «дружественного огня» – от сотоварищей-большевиков.

Дольше всех уклонявшийся от неминуемой участи – пасть жертвой разборки, осуществляемой по наводке «кремлёвского горца». – Лев Троцкий лишён жизни ударом ледоруба по голове идейным борцом за победу коммунизма во всём мире иностранным агентом НКВД Рамоном Меркадером в далёкой Мексике 21 августа 1940 года.

Одесский Робин Гуд, Мишка Япончик, с ротой охраны бывших налётчиков численностью 116 человек, попал в организованную чекистами ловушку и был убит при аресте 4 августа 1919 года. Бойцы 54-го украинского советского полка, находившиеся под его командованием, частично перебиты кавалерией Котовского, частично выловлены частями особого назначения.

Бессарабский Робин Гуд, революционер и герой гражданской Григорий Котовский ушёл из жизни 6 августа 1925 года.

По одной из версий, он был застрелен – в порядке мести за смерть Мишки Япончика – на своей даче в посёлке Чабанка на черноморском побережье в тридцати километрах от Одессы. Убийцей оказался начальник штаба полка и ближайший сподвижник одесского Робин Гуда Мейер Зайдер, по кличке Майорчик, который сразу же ставит власти в известность о совершённом преступлении.

Понесённое наказание позволяет предполагать, что Майорчик действовал в сотрудничестве с карательными органами. Приговорённый судом за убийство к 10 годам тюремного заключения, он практически сразу оказывается в числе привилегированных преступников, так называемых «придурков» – его назначают начальником тюремного клуба с правом свободного выхода в город. Всего через два года после отбывания срока наказания – в 1928 году – Зайдер освобождается из заключения с формулировкой «За примерное поведение».

Погарцевавшему на подмостках истории в роли «революционного топора» плохо управляемому, с анархическими замашками красному командиру Котовскому, который, по свидетельству его супруги, «ни большевиком, ни тем более коммунистом никогда не был», отныне предстояло служить стране в иной ипостаси – павшего героя.

Забальзамированное тело героя похоронили на центральной площади одной из временных «столиц» захолустной Молдавской автономной республики – в городке Бирзула, позже переименованного в Котовск. Фрунзе назвал Котовского «лучшим боевым командиром Красной армии».

Канонизация образа народного героя, занявшего почётное место в пантеоне павших в революционной борьбе ее выдающихся участников, выразилась в сооружении над местом его захоронения «мавзолея», увенчанного трибуной для высокого партийного начальства.

Сам покойник помещён в цинковый гроб со стеклянным «оконцем», по-видимому, с тем, чтобы иметь возможность когда-то созерцать «светлое будущее», за мираж которого отдал свою бурно прожитую жизнь.

Пробитое пулей сердце легенды Бессарабии осталось в Одессе. Заспиртованное, оно было передано на «вечное хранение» в музей Одесского медицинского института.

Ненужные люди

«Фроим, – произнесла старуха, – я говорю тебе, что у этих людей нет человечества. У них нет слова. Они давят нас в погребах, как собак в яме. Они не дают нам говорить перед смертью…

<…> Фроим встал и вышел на улицу <…> Он дошёл до Екатерининской улицы, свернул у памятника императрице и вошёл в здание Чека.

– Я Фроим, – сказал он коменданту, – мне надо до хозяина».

«Это грандиозный парень. – представляет Хозяину Фроима Грача знавший его следователь Боровой. – Тут вся Одесса пройдёт перед вами…» Но что ему, Хозяину – председателю Чека, прибывшему из самой Москвы, до всех ихних одесских глупостьев.

Старика забивают до смерти в чёрном дворике зловещего здания, не дав проронить ни единого слова.

«Фроим Грач лежал там распростёртый под брезентом у стены, увитой плющом. Два красноармейца курили самодельные папиросы над его трупом».

После опознания трупа Боровой входит в кабинет Хозяина.

Хозяин:

«Ты сердишься на меня, я знаю <… >, – но только мы власть, Саша, мы – государственная власть, это надо помнить…

– Я не сержусь, – ответил Боровой и отвернулся, – вы не одессит, вы не можете этого знать, тут целая история с этим стариком…

<…> – Ответь мне, как чекист <…>, – ответь мне, как революционер – зачем нужен этот человек в будущем обществе?

– Не знаю, – Боровой не двигался и смотрел прямо перед собой, – наверное, не нужен…» (И. Бабель. Фроим Грач).

В мучительной рефлексии по поводу судьбы «ненужного» («лишнего») человека, в которую на протяжении длительного времени погружены склонные к романтизации человеческой натуры мастера слова, поставлена точка.

Из сферы литературных изысканий досье на них передаётся в жёсткие руки политика. Неуверенность, прозвучавшая в простодушной фразе «Наверное, не нужен…», уступает решительному «чекистско-революционному» – «Не нужен!». Участь большинства из них, списочный состав которых стремительно возрастает и пополняется самыми невероятными категориями лиц, предрешена. Для этого нет никакой надобности прибегать ко всяким либеральным заморочкам с их нелепой судебной волокитой. На смену закону приходит классовый инстинкт с его чётким чутьём, разделяющим общество на своих и чужих. Разумеется, место последним, на первых порах, отводится «под брезентом у стены, увитой плющом», либо в каком-то расстрельном подвале.

Впрочем, «одесская модель» чекистской расправы с «ненужным человеком» – с её нелепым персонажем, всё ещё верующим в какую-то справедливость грандиозным парнем (характеристика следователя), дело вито упокоенным в уютном чёрном дворике у стены, обвитой плющом, без каких-либо изощрённых пыток двумя простыми в красноармейских мундирах бесхитростными парнями, – своеобразная дань всё ещё витавшему где-то в облаках иллюзий традиционному романтизму. На смену ему явились суровые романтики, рожденные «сказку сделать былью» с тем, чтобы «кто был никем» стал «всем».

По мере того как сказка становится былью, растёт число подлежащих выбраковке «ненужных» персон под зловещим клеймом «враг народа», для которых, как оказалось, нет места в обществе «светлого будущего».

И что удивительно – правдолюб с Волги, некогда разделявший с одесским босяком Челкашом тяготы и романтику жизни «ненужных» бедолаг дна общества в портовой ночлежке, вдруг оказывается автором «творческой лицензии», дающей право властям на массовое бессудное истребление назначенных «врагами народа» – «Если враг не сдаётся, его уничтожают» (Название статьи Максима Горького, опубликованной 15 ноября 1930 г. одновременно в двух газетах – «Правда» и «Известия»).