Текст книги "Поцелованные Одессой"

«У меня нет погромной философии…»

Под впечатлением погрома в Белостоке некий еврей-журналист пытается получить у Жаботинского рецепт спасительного слова, рождённого «погромной философией».

Не удовлетворённый полученным ответом на своё драматическое вопрошание журналист раздражённо замечает: Жаботинский «равнодушен к еврейскому горю».

Позже Жаботинский объяснил, что не отреагировал на выпад журналиста, поскольку «слишком хорошо понимает настроение людей этого типа, чтобы гневаться на них за несправедливость или обиду»'.

«Здесь, – рассуждает он, – было повторение старой еврейской истории: Человек отдал лучшие соки своей жизни на то, чтобы распахать чужую ниву, и в последнюю минуту хозяева убили его братьев и трупами их удобрили своё поле: и человек пошатнулся от оскорбления, и судорожно хватается за соломинки, и злится на всех людей… и хочет что-то такое кропотливо и мелочно доказать или опровергнуть…»

Время для изречения спасительных слов, полагает Жаботинский, прошло – из трагедии погромов невозможно извлечь никакого спасительного волшебного слова, никакой философской мудрости:

«У меня нет погромной философии. Я не из тех, которым она необходима, чтобы заштопать прорехи, чтобы было за что ухватиться, когда чужой ураган опрокинет их вместе с их истуканами. Я ничему не учусь на погромах нашего народа… Я не ищу понапрасну лекарственной травы против отдельных нарывов галута, потому что я в неё не верю».

В плену магии утопии

«Сионизм (ивр. цийону́т – от названия горы Сион в Иерусалиме) – политическое движение, целью которого является объединение и возрождение еврейского народа на его исторической родине – в Израиле (Эрец-Исраэль), а также идеологическая концепция, на которой это движение основывается» (Википедия).

«Мне говорят, что сионизм – утопия… Но поскольку в этой утопии я вижу непобедимую, страстную жажду свободы, для меня – это великое дело жизни. Всей душой моей я желаю еврейскому народу вложить все силы духа в эту мечту, облечь ее в плоть и, напитав горячей кровью, неустанно бороться за нее, чтобы победить все несправедливое, грубое, пошлое» (Максим Горький).

Писатель и публицист В.Г. Короленко писал, что сионистская «мечта несомненно заманчивая» и нельзя не сочувствовать «стремлению гонимого народа устроить собственное отечество…»

Обращает на себя внимание статья г-на Бикермана «О сионизме и по поводу сионизма» (Русское богатство. № 7. 1902), которую не без иронии комментирует Жаботинский:

«— О! – слышатся мнения. – Это опыт настоящей научной оценки сионизма.

– О! – говорят другие. – В этой статье научно доказано, что сионизм – утопия…

“Научно”. Интересное это модное словечко – “научность”… Полно уже, в самом деле, бояться этого окрика: “Утопия!” Глупое слово из словаря трусов. Многое, что сотню лет тому назад казалось утопией, окрепло теперь и шествует, и наступает, и завоевывает…

– Всемирная история, – пишет г-н Бикерман, – не знает случая, когда бы какая-либо группа людей – род, племя, народ, орда – вздумала бы в одно прекрасное утро создать государство, а вздумав, создала бы его. И в древние, и в новые времена государства являлись результатом деятельности человеческих масс, но никогда не служили целью этой деятельности…

Ни один серьезный теоретик истории не позволил бы себе категорически заявить, что того, чего до сих пор не бывало, и впредь не будет. Только самодовольное полузнание, не обязанное дорожить ни достоинством, ни престижем науки, способно изрекать от ее имени такие пророчества…

Бикерман упрекает сионистов еще в том, что они пытаются увлечь свой народ по пути наибольшего сопротивления. А это бесплодно, ибо непреодолимый закон природы велит всякой энергии направляться по пути наименьшего сопротивления. Это, конечно, правильно. По пути наибольшего сопротивления никакая энергия не пойдет…

Почему же первые христиане в Риме, или те же евреи на Пиренейском полуострове, или гугеноты во Франции – предпочли гонения и эмиграцию вместо того, чтобы тихо и спокойно ассимилироваться, то есть принять веру сильнейшего? Это, конечно, не значит, что все они шли по пути наибольшего сопротивления, ибо идти по пути наибольшего сопротивления логически немыслимо. Это просто значит, что им, по многим разным причинам, было легче и выгоднее переносить гонения, умирать на кострах, разоряться и эмигрировать, чем уступить…

Сделают ли евреи Палестину “страной меда и млека”, нет ли, – но, во всяком случае, они сделают ее более оживленной, более культурной и, значит, более доходной областью, чем теперь…

Способны ли евреи к земледелию, способна ли почва Палестины производить злаки в достаточном количестве – на все вопросы ответить можно было бы только с цифрами в руках.

Я могу только напомнить, что в Финляндии есть совершенно голые утесы, куда люди нанесли чернозема и живут плодами этого чернозема.

Приспособиться же, не сразу, конечно, а через два-три поколения, можно ко всему, не только к земледелию.

Особенно евреям, которые давно доказали свое умение приспособляться ко всяким, даже самым невероятным условиям существования» (В. Жаботинский. О сионизме).

Вопреки предостережениям господина Бикермана, безапелляционно – с «научной достоверностью» – утверждавшего, что «сионизм – утопия» и, как всякая утопия, реализации не подлежит, Жаботинский, независимо от того – был ли он знаком с высказываниями пролетарского трибуна Маскима Горького по этому поводу либо нет, – следует именно его завету: «вложить все силы в эту мечту [в сионизм], облечь её в плоть».

P.S. В книге Шарля Де Ко стера «Легенда об Уленшпигеле» фраза юного героя Тиля Уленшпигеля «Пепел Клааса стучит в моё сердце» становится девизом его жизни.

Рождается этот девиз после сожжения отца испанской инквизицией, когда Тиль вместе с матерью поднимаются на выгоревший костер с тем, чтобы взять немного пепла от останков его отца.

Прах мать Тиля помещает в мешочек, сшитый из черного и красного кусочков ткани, и вешает его на шею сыну со словами: «Пусть этот пепел, который был сердцем моего мужа, в красном, подобном его крови, и в черном, подобном нашей скорби, будет вечно на твоей груди, как пламя мести его палачам».

Тиль становится гёзом – одним из борцов с испанским правлением в Нидерландах. Частица праха в мешочке на груди, с которым он не расстаётся, наполняет его решимостью бороться с теми, по чьей милости он лишился отца.

Всякий раз перед очередным ответственным шагом, подобно мантре, звучит призывающее его на подвиг заклинание: «Пепел Клааса стучит в моё сердце».

Аналогом девиза Клааса для Жаботинского могли вполне стать слова из переведённой им с иврита на русский поэмы выдающегося еврейского поэта Хаима Нахмана Бялика «Сказание о погроме»:

 
…Встань, и пройди по городу резни,
И тронь своей рукой, и закрепи во взорах
Присохший на стволах и камнях и заборах
Остылый мозг и кровь комками…
 

Пронизанная пламенным протестом против пассивного смирения народа перед лицом творящегося над ним насилия поэма прозвучала набатом, призывающим евреев сплотиться – с тем, чтобы кардинально изменить свою судьбу, вместо того чтобы заниматься штопаньем прорех галутного существования либо поисками сомнительных трав, якобы врачующих кровоточащие раны.

На распутье

Из трёх возможных исторических опций, каждая из которых в той или иной степени претендовала на решение ставшего пресловутым еврейского вопроса – Эмиграция (поиск нового места галута, где предпочтение отдавалось Америке), Революция. Палестина – Жаботинский однозначно на стороне последней:

«У меня нет лекарства от погрома – у меня есть вера и моё ремесло: не из погромов я вынес эту веру, и не ради погрома я оставлю даже на час своё ремесло. Вера моя говорит, что пробьёт день, когда мой народ будет велик и независим, и Палестина будет сверкать всеми лучами своей радужной природы от сыновьего рабочего пота. Ремесло моё – ремесло одного из каменщиков на постройке нового храма для моего самодержавного Бога, имя которому еврейский народ. Когда молния режет насквозь чёрное небо чужбины, я велю моему сердцу не биться и глазам не глядеть: я беру и кладу очередной кирпич, и в этом мой единственный отклик на грохот разрушения» (В. Жаботинский. Траурные дни. 1906 год).

Вступив на стезю одного из каменщиков «на постройке нового храма» – безопасного очага для исторического выживания своего народа, Жаботинский, по выражению английской прессы, обретает славу еврейского Гарибальди.

Его глубоко впечатляет Всемирный сионистский конгресс в Базеле, где он услышал выступление Теодора Герцля, автора озвученной в то время немыелимой утопии, изложенной им в книге «Еврейское государство» (нем. Der Judenstaat, ивр. ידוהיה הנידמך), главный посыл которой сводился к следующему:

«Мысль, которую я хочу изложить в этом сочинении, уже очень стара. Я говорю о восстановлении еврейского государства».

Вдохновлённый идеями Герцля, Жаботинский пишет многочисленные статьи и брошюры, призывающие евреев вернуться на свои исторические земли. Вместе тем в преддверии осуществления своей заветной мечты он принимает активное участие в формировании отрядов еврейской самообороны от погромщиков.

Он категорически против увлечения еврейской молодежи русским революционным движением – призывает её реализовать свою пассионарность, энергию и революционный порыв на землях Палестины.

В своей пьесе «Чужбина» он подчёркивает, что бесплодно и бессмысленно искать решение проблем еврейского народа в ассимиляции – в переходе его представителей в иную национальную ипостась.

Глупо, полагает он, видеть решение трагедии бездомного народа на чужих нивах – особенно на фоне растущего в мире крайнего национализма:

«Подлинная ассимиляция – это не соло, а дуэт. Недостаточно, чтобы еврей думал, будто он полностью уподобился соседу-иноверцу. Главное, думает ли так же его сосед».

О том, что «думает его сосед», можно, в частности, узнать у Александра Куприна, который уверен, что антисемитизмом с его глубоким неприятием еврейства со всей его самобытностью, заражено подавляющее большинство властителей народных душ – русских писателей.

В письме Фёдору Батюшкову, в котором он разоткровенничался о скрываемом на людях чувстве глубокого презрения к евреям, он, в частности, уверен, что и даже для Короленко и для других защитников «гонимого народа» – «в душе им еврей более чужд, чем японец, чем негр, чем говорящая сознательная прогрессивная (представь себе такую) собака».

Жаботинский пророчески предрекает – услуги, оказываемые еврейской молодёжью революции, отольются ей боком.

Серьёзный шанс для реализации лелеемой еврейской вековой мечты, воплощённой в девизе «На будущий год в Иерусалиме». Жаботинский в какой-то момент видит в перевороте младотурок, приведшем их к власти в Оттоманской империи в 1908 году.

В попытке реализовать открывшийся исторический шанс он отправляется в Стамбул, где налаживает выпуск газет и журналов на французском, ладино (диалект сефардских евреев), иврите, пропагандирующих идею возрождения еврейского государства в находящейся под контролем Турции Палестине, встречается с министрами турецкого правительства, членами турецкого парламента, верхушкой революционного движения младотурок с целью добиться поддержки предполагаемого проекта.

В начале Первой мировой войны Жаботинский выезжает в Западную Европу корреспондентом влиятельной московской газеты «Русские ведомости». После вступления Турции в войну на стороне Германии (октябрь 1914 г.) Жаботинский начинает кампанию за создание еврейской национальной воинской части в составе сил союзников. Он полагает, что участие еврейского народа в войне даст ему право голоса в послевоенном устройстве мира, а кровь еврейских солдат, пролитая за освобождение Эрец-Исраэль, закрепит право еврейского народа на его историческую родину.

В 1917 году правительство Англии даёт согласие на формирование еврейской боевой части в рамках британских вооруженных сил. Жаботинский вступает рядовым в Еврейский легион, проходит курс сержантов, а позднее получает производство в офицеры.

После демобилизации вместе с семьёй он селится в Иерусалиме, печатается в местной газете «Хаарец».

Предвидя опасность арабских антиеврейских выступлений, он безуспешно пытается воспрепятствовать демобилизации Еврейского легиона.

В 1919 году Эрец-Исраэль посещает Луи Брандайз, известный американский судья, активный сторонник иммиграции евреев в Палестину. Жаботинский делится с ним своими опасениями о возможности еврейских погромов со стороны арабских экстремистов.

Брандайз пытается его успокоить:

«Вы преувеличиваете, сударь, это не царская Россия, это территория, занятая англичанами, и здесь погромов не будет».

На что Жаботинский не без иронии отвечает:

«Сударь, мы выходцы из России, охотничьи собаки, мы чуем кровь издали».

После роспуска легиона Жаботинский формирует из иерусалимских юношей и бывших солдат Еврейского легиона первые отряды еврейской самообороны – «Хагану», которые вскоре становятся на защиту еврейского населения от арабских погромщиков в Пасху 1920 года.

За участие в отпоре погромщикам британский военный суд осуждает и приговаривает его к 15 годам каторжных работ. Бурные протесты в Палестине, Англии и Америке вынуждают английские власти сначала смягчить, а затем и вовсе аннулировать вынесенный приговор.

Страстный пропагандист идеи возвращения евреев на историческую родину, он принимает предложение о сотрудничестве с журналом «Рассвет», органом русских сионистов, эмигрировавших после Октябрьской революции в Берлин, где выступает с серией статей, касающихся строительства будущего государства в Палестине.

Статьи эти производят глубокое впечатление особенно на еврейскую молодёжь Прибалтики, Польши, румынской Бессарабии, а также среди евреев-эмигрантов Парижа, Берлина, Лондона и других мест.

В 1927 году Жаботинский публикует свой роман «Самсон Назорей», где рисует тип еврея, которого старался сформировать из выросшей в галуте современной молодёжи.

В 1928 году он возвращается в Палестину и становится редактором газеты «Доар айом», где выступает с резкой критикой британской администрации, которая предпринимает значительные усилия с тем, чтобы помешать евреям осуществить свою историческую мечту – построить собственное государство.

В ответ на кровавые события в Иерусалиме и Хевроне в 1929 году наряду с «Хаганой» появляется формирование «Национальная военная организация», номинальным руководителем которой со временем становится Жаботинский.

«Аннушка уже разлила масло…»

На вопрос «иностранца» (Воланда) относительно ближайших планов персонажа из романа М. Булгакова «Мастер и Маргарита» Берлиоза – мужчины примерно сорокалетнего возраста, маленького роста, темноволосого, упитанного, лысоватого, начитанного, гордящегося тем, что атеист, – что будет делать Берлиоз «сегодня вечером», следует ответ:

– Будет председательствовать в МАССОЛИТе.

– Нет, этого быть не может, – с леденящим душу хладнокровием изрекает Воланд.

– Это почему? – слышится в ответ возмущённое возражение.

– Потому, – отвечает «иностранец», – что Аннушка уже купила подсолнечное масло, и не только купила, но даже разлила… Так что заседание не состоится.

Вечером того же дня Берлиоз, спеша на запланированное мероприятие в МАССОЛИТ, поскользнулся на трамвайных путях, на которые Аннушка успела пролить масло, – и лишился головы.

Перенесёмся в ситуацию конца XIX – начала XX века: мир ещё упивается грёзами «Прекрасной эпохи» (Belle Epoque) – в Париже за столиками входящих в то время в моду кафе, либо во время прогулок по знаменитым городским бульварам французской столицы, либо в фойе популярного кабаре под впечатлением достижений недавно открывшейся Все мирной выставки (Париж, 1900 год) всё чаще звучат непривычные для уха слова: электричество, дизель, синематограф, телефон, телеграф, фотография, когда наряду с именами кумиров мира искусства – Карузо и иных чародеев на поприще прекрасного, с придыханием произносятся имена первого лауреата Нобелевской премии по физике Вильгельма Конрада Рентгена с его загадочными лучами, инженера Эйфеля – творца чудо-башни в центре Парижа.

И вдруг, представьте себе, именно в этот момент – в пылу разгулявшегося пиршества, посвящённого достижениям человеческого разума, явившийся из Ниоткуда мрачный посланник Бездны обращается к ликующему люду с вопросом:

– Что вы ожидаете, господа хорошие, от будущего, которое наступит примерно через ближайшие полтора десятилетия?

В ответ Он. вероятно, услышал бы следующее:

– Наступление Царства Разума, либо – Прорыв человечества из Царства нужды, несвободы, неравенства в Царство изобилия, свободы, всеобщего равенства… И т. д. и т. п.

– Нет! – с лукавинкой прозвучит возражение зловещего Духа Преисподней. – Уже разлито месиво безумия, всеобщей злобы и ненависти, о которую вы поскользнётесь перед пропастью террора и насилия, которые будут конвертированы в море человеческой крови…

 
В год тысяча девятьсот четырнадцатый,
Тридцать первого августа, вечером,
В маленьком автомобиле Рувера
Выехал я из Довиля.
Нас было трое вместе с шофером.
<…>
И когда, наконец, в Фонтенбло мы приехали в полдень
И Париж
Нас приказом о мобилизации встретил,
То мы поняли оба, мой товарищ и я,
Что авто привезло нас в другую эпоху,
В Новый век.
И что мы, хотя и зрелые люди,
Только что вновь родились.
 

(Из стихотворения Гийома Аполлинера «Маленькое авто»)[6]6
  Гийом Аполлинер. Стихи. – М.: Наука, 1967. С. 119, 122. – Перевод М.П. Кудинова.


[Закрыть]

28 июля 1914 – официальное начало сошествия ослеплённой грёзами Прекрасной эпохи Европы в Царство террора, сопровождаемое массовым крещением в потоках крови «Нового Иордана», истоки которого обильно забили из траншей развязанной Первой мировой бойни.

Зафонтанировавшие кровавые ручьи, со временем слившиеся в реки, обильно пополнялись по мере того, как карта мира окрашивалась в различные цвета тоталитарных режимов.

Бродящий по просторам и весям Европы где-то с конца XVIII столетия мессианский Призрак революций при более близком знакомстве оказался мрачной старухой с косой, ставшей зловещим символом наступившей эпохи.

«Муспилли! Мировой пожар!..»

Муспилли – название древнегерманской поэмы, которое переводится как «Конец мира» либо «Страшный суд».

«Мы не капитулируем никогда! Может быть, мы погибнем. Но мы возьмём с собой весь мир. Муспилли! Мировой пожар!» (Из беседы Гитлера с лечившим его психиатром Эдмундом Форстером[7]7
  Цит. по изд.: Застольные разговоры Гитлера в Ставке германского Верховного главнокомандования (1941–1942), записанные Генрихом Геймом и Генри Пиккером и изданные последним (русский перевод – 1993).


[Закрыть]).

Одна из ипостасей, в которой всеустрашающий символ смерти явил себя XX столетию, – Адольф Гитлер, канцлер Германии, вождь и непререкаемый авторитет для большинства немецкого народа, с энтузиазмом откликнувшегося на его откровенно юдофобскую программу.

Реакция Жаботинского на появление Гитлера на геополитической авансцене мира мгновенна и удивительно проницательна:

«Когда я пишу эти строки [речь идёт лишь о начале второй недели гитлеровского царствования. – М.П.], у евреев имеется одно настроение. Когда строки эти появятся в печати, будет, вероятно, другое, а неделей позже – третье» (В. Жаботинский. Германия).

Пока же, констатирует он, среди многих немецких евреев преобладает умиротворяющее настроение:

«…Не так всё страшно. Во-первых, когда становятся канцлером, становятся умереннее. Во-вторых, вопрос ещё – может ли такой человек, как Гитлер, оставаться долго канцлером… В-третьих, есть же старый Гинденбург. Он не допустит хулиганских актов против еврейского равноправия, и, говорят, Гугенберг и даже фон Папен не антисемиты…»

В порядке утешения озвучиваются и такие прогнозы и предположения:

«Может быть, только так говорится, будто хотят уничтожить евреев, может быть, это было только для агитации, на деле же у них самих это не играет особой роли и теперь у них есть более серьёзные проблемы…»

Те же, кто продолжает с упорством верить в здравый смысл человека, наивно удивляются:

«Как это такая малая группа, как евреи в Германии, может занимать такое важное место в психологии большой партии. Невозможно себе представить, чтобы миллионы немецких граждан, умеющих читать и писать, верили в то, что все несчастья Германии и всего мира происходят от нас. Это – абсурд, это немыслимо…»

В ответ на всё это елейное благодушие в статье «Судьбы еврейские», опубликованной по прошествии всего четырёх месяцев после прихода Гитлера к власти, Жаботинский предупреждает:

«Германский крестовый поход против евреев – самое важное и серьёзное, что произошло в нашей народной жизни за целый ряд поколений. Это так важно и так значительно для нашей мировой будущности, что, вероятно, изменятся позиции различных направлений еврейской общественности…

Мы все ощущаем – некоторые ещё пока несознательно, – какими незначительными кажутся теперь различные наши проблемы, которые ещё месяц тому назад стояли в центре дискуссии… Всё теперь отодвигается на задний план событиями в Германии» (Журнал «Гадегель» – 25 мая, 1933 г.).

Развёртывание зловещего сценария встающей с колен под развевающимися с нацистской символикой знамёнами Германии не оставляет никаких иллюзий относительно смертельной угрозы, нависшей над евреями Европы.

P.S. Последующий ход событий не только подтверждает мрачный прогноз Жаботинского, но в чём-то его даже усугубляет:

1935 год.

Нюрнбергские расовые законы (нем. Nürnberger Rassengesetze): «Закон о гражданине рейха» (нем. Reichsbürgergesetz) и «Закон об охране германской крови и германской чести» (нем. Gesetz zum Schutze)…

Согласно статье второй «Закона о гражданине рейха» гражданином рейха может быть лишь тот, кто обладает «германской или родственной ей кровью и кто своим поведением доказывает желание и способность преданно служить германскому народу и рейху». Такая формулировка фактически означала лишение евреев и цыган немецкого гражданства.

Август 1936 года

Раса чемпионов

1 августа 1936 года Гитлер, охраняемый 40 тысячами штурмовиков, сопровождаемый звуками оркестра, которым дирижирует композитор Рихард Штраус, под приветственные выкрики обезумевшего народа прибывает на стадион «Шпортпалас». Поднявшись по лестнице, конструкция которой была навеяна римским Колизеем, он торжественно объявляет об открытии XI Олимпийских игр.

Фюрер стоит в окружении ВИП-гостей – болгарского царя, наследников престолов из Швеции, Греции, Италии. Рядом с ними сыновья фашистского диктатора Италии Бенито Муссолини. Повсюду развеваются флаги со свастикой. В едином порыве встают зрители, вытянув правые руки в фашистском приветствии. Толпа ликует.

Те, кто где-то перед этим призывал к бойкоту игр в логове нацизма, – посрамлены.

Ещё в 1935 году, когда споры о проведения игр в Германии достигли своего пика, президент Американского олимпийского комитета, решительно настроенный в пользу Олимпиады, заговорил о существовании «еврейско-коммунистического» заговора с целью помешать Соединённым Штатам продемонстрировать свои достижения на предстоящих мировых игрищах.

Проведение игр в нацистском Берлине поддержал и основатель современного Олимпийского движения – Пьер де Кубертен, который в своём обращении по радио к немецкому народу уверял: «Олимпизм станет новой религией».

Олимпиада продолжалась с 1 по 16 августа 1936 года. Всего было разыграно 129 комплектов медалей, из которых Германия завоевала в общекомандном зачёте 89 медалей, заняв первое место. Таким образом, нацистский рейх обрел статус «расы чемпионов».

Игры в Берлине были организованы образцово, этому есть масса свидетельств. Вот, например, что отмечает побывавший на Олимпиаде американский писатель Томас Вулф в романе «Домой возврата нет»:

«Организационный гений немецкого народа, который так часто бывал направлен на столь благородные цели, теперь проявился с необычайной, волнующей силой. Истинно языческая пышность превосходила все, что только можно вообразить… Было во всем этом что-то зловещее. За громадной объединенной мощью всей страны ощущалось колоссальное сосредоточение усилий, невероятная слаженность и порядок. И зловещим это казалось оттого, что для самих Олимпийских игр ничего подобного не требовалось… Изо дня в день здесь планомерно и с грозной внушительностью демонстрировалось, какой вышколенной и дисциплинированной стала вся Германия. Было похоже, что игры обращены в символ новой объединенной мощи, в средство наглядно показать миру, какова она, эта новая сила».

Международная пресса признала, что Германия провела самые успешные Игры в истории. При этом влиятельная американская газета «Нью-Йорк тайме» заявила, что Олимпиада «вернула Германию в лоно наций» и «сделала её более человечной».

Март 1938 года

Эвианская конференция

Международная конференция с участием представителей 32 стран, на которой решались вопросы помощи еврейским беженцам от режима Гитлера.

Общий тон конференции был задан выступлением главы делегации США М. Тэйлора, который в резкой форме заявил, что его страна не станет вносить изменения в своё иммиграционное законодательство с целью открыть более широкий доступ беженцев в страну и его правительство ожидает, «что другие страны поступят точно так же, ибо ни одна страна не должна нести финансовое бремя, вызванное иммиграцией».

Другие поступили «точно так же» – 31 из 32 присутствующих на конференции стран отказались принимать еврейских беженцев, ссылаясь на то, что квоты на иммиграцию у них исчерпаны.

Лишь мало приметная на политической карте мира, не претендующая на какие-то особые исторические достижения и вклад в мировую культуру страна – Доминиканская Республика выразила готовность принять у себя изгоев из Германии. Однако вскоре после консультации с представителями США это предложение было снято.

P.S. Эвианская конференция не только потерпела полное фиаско, но к тому же ещё более осложнила положение немецких и австрийских евреев…

Присутствовавшие на конференции немецкие журналисты верно расшифровали прозвучавший здесь для Германии сигнал:

«Мы видим, что евреев жалеют только до тех пор, пока это помогает вести злобную пропаганду против Германии, при этом никто не готов бросить вызов “культурному позору Европы”, приняв у себя несколько тысяч евреев. Вот почему эта конференция оправдывает германскую политику против еврейства» (Газета «Данцигер Форпостен», 15 июля 1938 г.).

Ноябрь 1938 года

«Хрустальная ночь…»

«Хрустальная ночь», или «Ночь разбитых витрин» (нем. Novemberpogrom 1938, Reichs-Kristallnacht), – эвфемизм, обозначающий волну еврейских погромов, прокатившуюся с 9 по 10 ноября 1938 года по нацистской Германии, захлестнувшую часть Австрии и Судетскую область.

На фоне разрешённых убийств и насилия, сопровождаемых пламенем поджигаемых синагог и услаждающих слух дисциплинированных мародёров звуками разбитых стёкол витрин еврейских магазинов, немецкий народ демонстрирует свой патриотический порыв и единение на еврейской крови.

Полиция не только не вмешивается в происходящее, но всячески пытается способствовать реализации заранее разработанного сценария:

«Ночью я ехал на такси с дамой вдоль Курфюрстендамм (Берлин). По обеим сторонам улицы стояли мужчины и ударяли железными палками по витринам… Это были эсэсовцы… сосредоточенно выполнявшие свою работу…

Трижды я останавливал такси, желая выйти. Трижды из-за деревьев показывался полицейский и энергично требовал, чтобы я оставался в автомобиле и продолжал поездку…» (Эрих Кестнер, немецкий писатель и сценарист. 1938 год).

Фюрер – «человек года»

На обложке влиятельного журнала «Time» в качестве «человека 1938 года» помещён портрет Гитлера.

Май 1939 год

Корабль обречённых

Речь идёт о корабле «Сент-Луис», который получил известность благодаря рейсу, вошедшему в историю как «Плавание обречённых» – неудачной попытке еврейских эмигрантов избежать трагической участи, которую им готовили нацисты.

Спустя почти полгода после «Хрустальной ночи», в мае 1939 года, корабль «Сент-Луис», на борту которого находилось 937 пассажиров, покинул Германию. У большинства пассажиров имелось формальное разрешение на въезд на Кубу.

Однако судьба диктовала свои правила. Пока корабль плыл, в Гаване появилось новое правительство, которое под давлением изнутри и извне аннулировало ранее выданные визы. В течение многих дней, пока различными еврейскими организациями прилагались тщетные усилия с тем, чтобы добиться высадки беженцев на берег, «Сент-Луис» стоял на рейде Гаваны.

Понимая бессмысленность дальнейшего ожидания, командир корабля Густав Шрёдер – кстати, этнический немец – направляет корабль к берегам Флориды, США, в надежде на милость великой державы.

Надежда, которая, как многие себя уговаривают, исчезает последней, – на сей раз окончательно испарилась при подходе судна к территориальным водам Флориды. Здесь корабль с беженцами явно не ожидали. О чём свидетельствовал предупредительный выстрел, произведённый береговой охраной США в сторону нежелательного пришельца, пытавшегося незаконно войти в территориальные воды страны.

В отчаянии капитан Шрёдер вынужден развернуться и направить курс корабля обратно в Германию, где за его эпопеей пристально наблюдали те, кому было положено…

В ожидании чуда скорость движения корабля снижена до минимальной с тем, чтобы продлить время пути и дать какой-либо стране шанс раскрыть свои гостеприимные объятья и принять обречённых на смерть пассажиров.

– Алло, люди, где вы?

Никто на призыв о спасении не откликнулся – ни «либеральный» Запад, ни вставший либо всё ещё встающий с колен гарант мировой справедливости, борец-интернационалист – «пролетариат Востока».

Не дождавшись доброй весточки, капитан «корабля-изгоя» проигрывает вариант посадки судна на мель у нейтральных берегов с тем, чтобы привлечь спасателей к терпящим бедствие на воде.

Чуда не случилось – большинство пассажиров, так никем и не спасённых, возвращены в страну «исхода» и завершили на глазах равнодушного мира свой памятный рейс в нацистских концлагерях смерти.

Гитлер, по свидетельству очевидцев, «вне себя от радости» от эпопеи с «Сент-Луисом». Он воспринимает её не только как свидетельство безразличия мира к разворачивающейся драме с евреями Германии, но и как молчаливый намёк на то, что нацистам по сути даётся карт-бланш – неограниченное право распоряжаться евреями по собственному усмотрению.

Весна 1939 года

Пожелания короля…

Король Георг VI, отец будущей королевы Великобритании Елизаветы II, обращается к министру иностранных дел страны лорду Галифаксу со следующим посланием:

Узнав о том, что группы «еврейских беженцев скрытно проникают в Палестину», король «был бы рад узнать, что приняты меры для предотвращения эмиграции» из Германии.

Офис Галифакса рекомендует британскому послу в Берлине довести до сведения нацистских властей пожелания Великобритании приостановить эмиграцию евреев из страны, обратив особое внимание на «нелегальную эмиграцию евреев».