Текст книги "Чёрная кошка, или Злой дух"

Однако мужик вскоре после своего благородного поступка повадился ссориться (совершенно безосновательно, я полагаю) с женой – стройной, весёлой, общительной женщиной, державшей себя словно леди, и она его прогнала, что ли. Короче, осталась одна в большой квартире и с горя ударилась в загулы: как суббота-воскресенье, так у неё басистые гости и пьяные застолья за полночь с песнями и плясками. Мужчины всякий раз распевались у неё другие, но мощь децибел хмельных их глоток воспринималась моими хозяевами равно болезненно – уж очень хлипка была стенка на кухне, через которую докатывалось до нас победное эхо очередных соседкиных праздников.

Семья справа была ещё респектабельней. Муж там был средней руки бизнесменом, держал в Одинцове, кажется, прибыльный автосервис, рано утром уезжал, после двадцати двух вечера неслышно возвращался. Жена неустанно выгуливала на детской площадке рядом с домом трёхлетнюю дочку. Приветливые, уважаемые граждане. Нинка не могла нарадоваться, что наконец-то ей повезло хоть с одними соседями.

Видно, Господь Бог тут же прислушался к Нинкиному мнению, что таких приятных людей послал к ней не иначе как он сам, и решил, что неважно, как она, а Андрей этого уж точно не заслужил. Поэтому бизнесмен внезапно малость разбогател, купил в лесопарковой зоне Москвы новую квартиру и съехал с домочадцами туда, а эту, на нашем безвылазном десятом этаже, сдал в аренду. Квартирантами оказалась, ну, фактически такая же по составу семья, как у него, только негритянская. Супруг представился бизнесмену и случившемуся при этой презентации Андрею аспирантом универа имени Патриса Лумумбы.

Вот же ёкарный бабай! Месяцок там у них, которые из знойной, жаркой Африки, из центральной её части, побыло тихо, а потом вместо этого блядского якобы аспиранта и его почти белой жены с милым младенчиком, практически бесшумно сопевшим в красивой коляске, на трёхкомнатной жилплощади непонятным образом нарисовались крикливые и наглые молодые девки самых разных весовых категорий и статей, от необъятно пышных до фотомодельно ногастых. Все чёрные, как моя жопка. Числом, если я верно сосчитал, не менее десятка. Так вот эти половоспелые девки, мулатки-шоколадки, оказывается, блин, были профессиональными проститутками, и чуть погодя вместе с ними зажил на хате их чернокожий же сутенёр.

Правда, в соседской квартире возник отнюдь не бордель, ибо посетители сюда не захаживали – организовалось скорее общежитие для иностранных специалистов. Андрей и Нина много чего уже насмотрелись на своём веку, потому без особого труда ужились бы и с африканскими потаскухами, но те умели досаждать ближним, надо отдать им должное. У них ведь работа была в основном в ночную смену – выезды к озабоченным клиентам, и в режиме нон-стоп подлетали к нашему подъезду крутые развозные тачки, так что равнодушное оглушительное хлопанье общей железной дверью в холле на этаже не прекращалось ночи напролёт. Заснуть можно было, наверное, если только взять да и помереть.

Вдобавок раз в неделю, как я понял, сутенёр делил среди работниц сферы интимных услуг честно добытую выручку. Мероприятие брало старт, как правило, где-то около полуночи и завершалось под утро, будя соседей клёкотными гортанными выкриками и скорострельной эмоциональной речью на неведомом грубом языке, битьём посуды, утрированно безутешным женским плачем, иногда профилактическим блицмордобоем, – что и говорить, непросто мужчине руководить бабским коллективом. Мои хозяева, особенно Нинка, малодушно пугались этих рутинных внутренних разборок в ходившей ходуном квартире справа, предполагая, что дело там кончится когда-нибудь жутким смертоубийством и их как свидетелей затаскают на нудные допросы.

Зато днём вся негритянская община обычно изволила почивать, только одна-две заспанные полуодетые путаны вылезали иногда из своего пропахшего приторным женским потом будуара, чтобы дошлёпать до ближайших магазина и рынка за мясом да овощами-фруктами. Сонные красотки намеренно оставляли нараспашку дверь холла на нашем этаже, когда уходили. Думаю, властный сутенёр не доверял им ключей, и они отчаянно боялись, что по возвращении им придётся долго звонить в эту дверь: звонок, идущий от неё в арендуемую бизнесменскую квартиру, был сродни пожарной сигнализации, на него вполне могли в недоумении сбежаться легальные жильцы со всего подъезда. Экс-жена бывшего моряка иногда шутки ради, заслышав, что импортные шлюшки пошли за провизией, выскакивала вслед и запирала общую дверь, едва отваливала кабина их лифта. Негритянки затем часами скреблись у порога прихожей, названивали по мобильному подругам, до тех пор пока кто-то из отдыхающих обитателей стихийной общаги, наконец-то пробудившись, не впускал их.

Меня тоже не устраивала ситуация с вечно незапертой дверью холла – это выглядело как приглашение для вора, пока моих кормильцев не было дома. У Андрея, я знаю, язык чесался сдать с потрохами этот притон владельцу квартиры, ведь приютить сразу десятерых негритят, к тому же основательно подзасравших вовсе не резиновое жильё, в планы новоявленного автосервисного магната заведомо не входило, – но что-то моего хозяина удерживало и останавливало… Русская лень? Рабское долготерпение? Нежелание выглядеть в собственных глазах стукачом? А может, отчасти и злорадство, порождённое мелкой завистью? Дескать, пускай бывший сосед сам расхлёбывает неаппетитную густую кашу, которую заварил своим успешным переездом, причинившим Андрею массу неудобств…

Ещё у нас был сосед сверху, с одиннадцатого этажа – этот-то русский, русский! Настоящий русак. Запои у него длились неделями. И петь любил по ночам. Горланил так, что мама не горюй. Ну, моим-то не страшно, они и так кемарили не больше чем вполглаза благодаря гиперактивным соседям по этажу. Я, правда, инстинктивно шарахался и шугался, когда он там, невменяемый, пикировал на голый пол с кровати – грохот от падения бывал такой, словно с крыши небоскрёба сбросили стальной сейф.

Зато, если выпивал за день сравнительно мало, ну, бутылку водки (пустую потом эффектно выбрасывал с балкона на тротуар, никого почему-то не убив – я свидетель), мог часами без передышки ебать женщину. Делал это несносно сопя, и как-то по-стариковски кряхтя, и ещё скрипя продавленными пружинами архаичного ложа любви, – но по-крестьянски терпеливо и глубоко погружаясь в распаренную плоть предположительно дородной подруги, словно заждавшуюся пашню плугом обрабатывал… Мы снизу чутко прислушивались к каждому извороту их необозримо грузных тел, прочувствованно, хотя и вынужденно, вникали в каждую перемену их сексуальных поз, ревниво отмечали, будто выигрыш чужой футбольной сборной, каждый яркий финал их обстоятельных соитий.

Мужик этот тоже куда-то подевался – то ли всё-таки скончался от перепоя, то ли просто продал свою однушку над нами.

Его заменил какой-то фанатично чистоплотный работяга. Он приходил домой не раньше часу ночи, однако и не сильно позднее, что было мне несложно определять не только по светящимся в темноте цифрам радиобудильника, которым относительно недавно разжились Андрей и Нина, но и по нарочито дерзкому, будто взрыв петарды над ухом, хлопку его входной двери, немедленно залезал в ванну и включал душ – минут на пятьдесят, не меньше. И так в любой будний день. Вернее, ночь. Что он там у себя столь прилежно отмывал, какую мутацию?..

Слышимость в серийных столичных домах о тёмную пору суток и без того фантастическая, бравурный же напор воды из дребезжащего у этого соседа китайского смесителя делал её и вовсе непереносимой для нормального слуха. Регулярная эта какофония, едва умолкнув, непременно дополнялась нисходящим из его жилища стойким запахом блевотно-вонючего и, по-моему (у кошек обоняние вчетверо острее, чем у самонадеянных двуногих), смертельно опасного самосада… Плотные рыжие клубы ядрёного натурпродукта спорадическими миазмами вырывались из-под двери нашего туалета – в московской-то квартире санузел, слава Богу, был раздельный. По системе домовой вентиляции верхний сосед бессчётными кубометрами и совершенно безвозмездно, вряд ли даже догадываясь о последствиях своего убийственного альтруизма, снабжал наш сортир, словно газовую камеру в концлагере, прихотливыми амальгамами из отборных ядовитых веществ – этот, сука, полуночный гедонист любил не спеша выкурить на досуге папироску-другую, причём делал это, как я понял, исключительно в собственном нужнике. Оттого мимо двери в наш туалет я всегда мчался со всех лап – страшно боялся отравиться; мои же хозяева быстро притерпелись к неизбывной злосчастной вони, они оказались чужды моему спасительному снобизму.

А вот еженощная звуковая пытка доводила Нину до слезливых истерик; Андрей же ходил с самого утреца неприступно-злой и мрачный… Ну что тут поделаешь – нет такого закона, запрещающего гражданину пускать воду из крана на полную катушку, моясь по ночам в собственной ванной. А то прискорбное обстоятельство, что у всех нервнозадроченных жильцов с нижнего этажа зачастую возникало ощущение, будто голый нетрезвый субъект, устало намыливая себе мудя и всё остальное, плещется непосредственно у них в ванной, в их квартире, а не в родном джакузи на своём этаже, могло представлять интерес разве что для бездельников психиатров, но не для будущих строителей и девелоперов, язви их в душу!..

Зато рано утром по выходным, где-то без четверти семь, едва мои хозяева угрюмо проваливались в заслуженное забытьё, к отмытому прокуренному типу сверху приходил мальчик, резвенький такой, и бодро чеканил тугим баскетбольным мячом в непокрытый щербатый пол как раз в том месте, под которым этажом ниже лежали в постели Андрей и Нина. Я мигом сообразил, что это крошка сын заявлялся на встречу к разведённому отцу. Беспорядочная бомбардировка гулкого бетонного настила тяжёлым мячиком продолжалась обычно не менее получаса и с гарантией поднимала моих хозяев на ноги, как бы им ни хотелось ещё понежиться в постельке.

В отличие от подмосковного городишки, где мои хозяева по уважительной причине не располагали возможностью стать жертвами шалостей со стороны соседей снизу, поскольку таковых просто не имелось (квартиру Андрей и Нина там снимали, напомню, на первом этаже), здесь, в столичной высотке, им сумел насолить даже жилец с нижнего – относительно них – этажа.

Не знаю, что за олигофрен там обретался, но он умудрился, подвешивая на кухне люстру, пробить насквозь свой потолок, причём так, что линолеум в нашей кухне угрожающе вздыбился вокруг пробоины этакой раздражённой коброй не меньше чем на четыре сантиметра над поверхностью пола. По невнимательности можно было, натурально, наебнуться. Я с насторожённостью и презрением разглядывал этот сюрреалистический домашний вулкан, вдруг выросший посреди нашей кухни, но затем приспособился и даже привык тереться головой об его скособоченный конус, чтобы извести ушных блох.

Оно бы всё ничего, подумаешь, посторонний крошечный фаллос вылез из взрыхлённого бетона съёмной, не нам принадлежащей жилплощади, но закавыка была в том, что этот имбецил с девятого этажа, маниакально вдалбливая в потолочное перекрытие свою дурацкую люстру, чего-то там повредил в общей электропроводке, и теперь, если Андрей включал одновременно утюг и телевизор, или ноутбук и чайник, или хотя бы один только пылесос, часто случалось короткое замыкание… Приходилось выходить на погрузившуюся во тьму лестничную площадку и осатанело дёргать туда-сюда переключателем электросчётчика, чтобы оживить потухшую лампочку Ильича.

Однажды этот перец снизу прибежал к дверям нашей квартиры и стал истошно давить на пипку звонка, поскольку Андрей, созревший до мысли разрушить кухонный рукотворный кратер, о который он в задумчивости разок-другой всё же споткнулся, попытался попрыгать на нём, чтобы выровнять поверхность пола. Кажется, он что-то там, в свою очередь, нарушил у нижнего соседа, хотя наш линолеумный фаллос от прыжков по нему нисколько, по-моему, не уменьшился в размерах… Да, и вот этот нижний, хуйвейбин, прибежал к нам, видите ли, с претензией. Жаль, Андрей не открыл визитёру и не начистил ему по-добрососедски его глупую харю.

Ну, блин, больной народ кругом. Зато на какой замечательной – недрами изобильной, лесами да реками богатой – земле живёт. Такую с неподдельным энтузиазмом оприходует и плодовитый китаец, и харизматичный чечен. Остающимся в относительном здравии православным аборигенам пора учить матчасть. Как-то так, по-видимому. Нация-то давно атомизирована.

Между тем до Андрея, наконец, дошло – как до меня уже многим ранее, – что это именно он (а не вежливая Нина или я, скажем) притягивает к себе таких нелепых людей, как его всегдашние соседи. Он с рассудительной и внятной ответственностью принял эту не вдруг обозначившуюся гибельную тенденцию на свой, сугубо личный счёт. И где-то на самой затемнённой, недоступной взору чужих батискафов, но не мутной глубине собственной души решил, что он совсем пропащий человек. В литературу его не пускают – словно глухая стена выросла перед ним. По жизни у него ничего не склеилось – ни карьеры не сделал, ни детей, минимальной финансовой обеспеченности не добился, даже своего угла не имеет… Проект под амбициозным названием «Андрей Котин» объективно следует признать неудавшимся. (Если сказать точнее, с треском провалившимся.) И поскорее закрыть. Хотя это уже не его забота (суицида мой хозяин не одобрял). Отмечу, я оценил его мужество: судил он себя по справедливости, то есть сурово. Впрочем, как там у Евгения Харитонова: «Но раз уж в душе поселилась безнадёжность, она никуда не уйдёт, даже если на Красной площади поставят памятник Джойсу».

Андрей продолжительно и кисло размышлял, что ничего удивительного, чудесного, счастливого в его жизни уже не будет – ни новой, всепоглощающей любви, ни заслуженной литературной славы, ни вызывающего самоуважение военного или гражданского подвига. Он едет с ярмарки. Не на ярмарку, а с ярмарки, чёрт возьми. Точка. Он абсолютно разочарован, удручён предварительными итогами своей единственной и неповторимой жизни, всё, что можно проиграть, уже проиграно, и наступает подходящее время пуститься во все тяжкие. Когда море по колено.

Таков, мне кажется, был ход мыслей приунывшего Андрея; он неразборчиво свалил в одну кучу хроническую нервозность, которой стал, к сожалению, подвержен заодно с Нинкой вследствие длительного сосуществования рядом с неотвязными кармическими соседями, и свой идейный ступор от осознания им простой истины, что время уходит, уходит, уходит… А он так и не преуспел. Ни в чём.

Отнюдь не семи пядей во лбу, Андрей не придумал, таким образом, ничего круче, чем постараться наверстать упущенное хотя бы в низменных наслаждениях. Подобно наивному мистификатору и непробиваемому весельчаку Юрию Лонго, царствие ему небесное, замкнутый и ранимый по характеру Андрей снова возмечтал, как мечтал уже, я думаю, многажды прежде, в том числе в вынужденном воздержании раннего отрочества (кто из нас, мужчин, через это не проходил?), перепихнуться с максимально возможным количеством женщин. Никакие иные творческие озарения его почему-то не посетили. Как бишь там в «Дхаммападе»: «Как в дом с плохой крышей просачивается дождь, так в плохо развитый ум просачивается вожделение».

Конечно, неискупимый грех задуманного Андреем предательства супруги был отчасти объясним: редкий мужик выдержал бы, чтоб не изменить Нинке-колоде физически (но не ментально – это совсем другое!). А Андрей, как я по-кошачьи чутко подозревал, малодушно готов был при счастливой романтической оказии и вовсе уйти от Нины. И ведь отговорился бы, подлец, от укоров своей саднящей совести тем, что у него с ней нет детей.

Так или иначе, к поискам постоянной любовницы он подошёл основательно. (Андрей, как все персонажи, не умеющие удержать в своих руках, да хоть бы просто под контролем, что-либо надолго, будь то вещь, ситуация или отношения с человеком, непременно стремился к постоянству). Понуро чатился с кем-то в SMS-порталах, всю ночь остервенело терзая бедный мобильник и гробя немалые деньги на обмен эсэмэсками. По выходным часами не вылезал с сайтов интернет-знакомств, втюхивая недоумевавшей Нине, что-де выполняет ответственное редакционное задание.

На тучных просторах этих бездарных сайтов, как я подсмотрел, сидючи за неширокой Андрейкиной спиной и глазея на дисплей его ноутбука, паслись всё больше одни и те же лица: скучающие разновозрастные бабоньки, видать, раскинули широкую сеть по поимке лохов и лузеров, предрасположенных бескорыстно их развлекать и удивлять в виртуальном пространстве. Мужчины, надеясь на скорую встречу в реале, лезли вон из кожи, чтобы заинтересовать хитроумно разместивших свои соблазнительные портфолио девиц всякими смешными историями, блеснуть недюжинным интеллектом, но получали от прелестниц по преимуществу уклончивые ответы.

Андрюха как раз был таким типичным лузером, ему не везло с виртуальными женщинами. Они парили ему мозги, выклянчивая бесконечные велеречивые комплименты, разгоняли собственную сезонную скуку, переписываясь с ним на форумах и в соцсетях, но на свидание соглашаться не спешили. На конкурсе дураков он, я думаю, занял бы второе место. Почему не первое? Да потому что дурак.

В метро и на улице Андрей знакомиться не отваживался: безбожный гордец, он панически боялся отказа. Оставались ещё журналы знакомств, такие тонюсенькие буклетики, издаваемые на плохой бумаге. Там прямых контактных телефонов и домашних фото оголённых пышногрудых красавиц было хоть пруд пруди, но за ними скрывались, увы, обыкновенные проститутки-индивидуалки.

Выяснив это, Андрей загрустил, снова едва не впал в депрессию. Решил позвонить своему давнему другу Юрке Копылову, отпетому ловеласу, чтобы тот посоветовал, как найти правильную любовницу, ну, может, даже сплавил бы ему во временное владение какую-нибудь из своих бэушных, пусть и поплоше, но не заразную. Пользоваться презиками Андрей не любил, да и Нина тоже, так что его левак мог и не укрепить их брак.

Копылов этот Юрий славен был меж бывших однокурсников, как поведал однажды жене Андрей, врождённой, будто сросшиеся пальцы на ноге, а потому и не слишком обидной для его друзей, ортодоксальной скаредностью. Например, мог пригласить приятеля в приличный ресторан, заявив, что угощает, а затем, нажравшись от пуза, улыбчиво повиниться перед ним, что якобы забыл портмоне дома. Или и вовсе улизнуть из злачного заведения эдак по-английски, не прощаясь.

В журналистику Юрий Копылов не пошёл, поскольку, по словам Андрея, был безграмотен и невежествен, как фонвизинский Митрофанушка. Зато преуспел в бизнесе – немножко разбогател на том, что дерзновенно кидал партнёров. Получит, скажем, от них миллионную предоплату за товар, неважно, фрезерные станки это или женские прокладки, а саму заказанную продукцию не поставит – сбежит, поменяет фирму, юридический адрес, сферу деятельности, чуть ли не паспорт. Или арендует офис в центре Москвы, год под разными предлогами не платит за него, а в последний момент, когда уже становится известно, что завтра придут описывать имущество его компании, ночью загрузит все свои манатки по фургонам и бесследно исчезнет, так и не заплатив ни копейки. Образцовый российский предприниматель, блин.

Если вам когда-либо предложат в бизнес-партнёры Юру Копылова, ни за какие коврижки не соглашайтесь. Даже если вы с ним уже случайно и лишь совсем шапочно знакомы, всё равно я посоветовал бы вам перейти на другую сторону улицы, когда он, раскрыв объятия, заторопится вам навстречу. Есть риск остаться без гроша.

Вот такой друг был у Андрея. Ну, как говорится, на безрыбье…

Зато у Копылова была настоящая кила – не банальный детородный орган, как у прочих, посредственных представителей вымирающего мужского племени, и не скорбный артефакт длиной в полтора дюйма, как у аполлоноподобного Андрея, а такой вот действительно привлекательный рудимент богатырской самцовой состоятельности. Тупо орудуя этой тридцатисантиметровой дубиной, Юрий поимел уже шестьсот четырнадцать женщин – как всякий скупердяй, он вёл дотошный подсчёт всех своих прибылей и успехов, а тем паче любовных. И добродушно гордился фантастической тёмно-синей, перманентно налитой кровью тяжеловесной килой – гордился не меньше, чем нажитым неправедным богатством. Ходить нашему Юрке, правда, приходилось всегда в утрированно широченных, нарочито мешковатых брючищах, чтобы никто ненароком не подметил и не ужаснулся, какая штуковина у него там телепается, и чтобы не натереть на ней болезненную мозоль от постоянного трения о грубую прочную ткань.

По пьяной лавочке (а выпить за один присест он, жизнерадостный верзила массой под полтора центнера, спокойно мог пару бутылок «Губернской» водки, которую обожал) Копылов любил на многолюдной вечерней улице, чему сам Андрей оказался некогда невольным, но брезгливым свидетелем, солидно обнажить устрашающий свой гидрант и отлить, швыряя тугие струи направо-налево, под ноги бросающимся врассыпную и очумело визжащим молоденьким девушкам.

Копылов горячо пообещал Андрею найти для него необременительную пассию, но, как за ним водилось, обманул, не сдержал обещания. Голос у друга был трескучий и гулкий, отдавая металлическим басом, словно кто-то надрывно кашлял в водосточную трубу. Андрюша всегда морщился и отставлял мобилу подальше от уха, когда разговаривал с Копыловым: звук этих фальшиво воодушевлённых шумных речей, подобно осеннему ливню равнодушно колотивший по нашим с Андреем барабанным перепонкам, казалось, осквернял саму семейную атмосферу квартиры, где мы находились. Однако Юрка расщедрился на абсолютно бесплатный и дельный, как ему представлялось, совет – сходить всё же к проститутке, ведь от излишнего тестостерона мужчине надобно вовремя избавляться, иначе и захворать можно.

Скрепя сердце мой хозяин набрал-таки однажды вечером, пока Нина беззаботно принимала душ, заветный мобильный номер. В неприличном специализированном журнальчике нашлась завлекательная фотка: милое непотасканное лицо, весёлые светло-зелёные глаза, стоячие острые груди размером с Андрееву ладонь. Света, девятнадцати лет, студентка, ищет доброго, нежадного, незакомплексованного мужчину для интимных встреч. Почему-то Андрюша решил, что соответствует этим невыполнимым требованиям.

При телефонном соединении даже мне слышно было, что звонок подвергается неоднократной переадресации. Наконец, трубку сняли.

– Здрасьте, мне бы Свету, – бодро начал Андрей.

– Её сейчас нет. Я её подруга, Настя. Тоже очень симпатичная. Вас какой секс интересует?

– Обычный, – сразу скис мой повелитель.

– Ну, если без извращений, то восемьсот рублей за час, полторы тысячи – за два. Без анала. Устраивает?

– Угу.

– Подъезжайте на «Пролетарскую». От метро минут пять пешком.

Они договорились встретиться завтра, в восемь вечера. Андрей сомневался до последней минуты, идти или не идти к продажной женщине, но, когда он из редакции днём позвонил супруге, сугубо в разведывательных целях (мол, как там у тебя дела, как настроение, давай, может, после работы купим бутылочку сухого красного и потом сольёмся в экстазе…), Нинка по традиции буркнула что-то настолько неласковое в ответ (ну, в том духе, что ты, облезлый старый сатир, затрахал меня уже своей похотью, ещё только середина трудовой недели, а я и так уже еле ноги волочу со службы, приду домой – там ты сидишь и т. д.), что Андрей твёрдо решил: еду, пропади оно всё пропадом.

Но то ли он переволновался, то ли организм взбунтовался супротив парадоксальных проявлений его изменчивой воли, не знаю, только обмен веществ в его теле, едва он вошёл в вечернее потное метро, космически (чуть не сказал – комически) ускорился, и затем, когда Андрей уже подходил к кинотеатру «Победа», за которым высился искомый панельный домина, ему вдруг неудержимо захотелось посрать.

Он беспомощно побегал в каких-то редкозубых кустиках, ища место; начинал накрапывать дождь, и хозяин подумал (я будто воочию представил, что он именно так подумал), что вот задница будет мокрой, да и бумаги с собой нету, не щепотью же подтираться… И тогда он решился зайти в гости к шлюхе, благо было уже совсем рядом, и там первым делом спросить, где у неё туалет.

У означенного подъезда он позвонил пресловутой Насте на сотовый, было ровно восемь. Та сказала неожиданно неприветливо, отчего Андрюха трусливо тут же едва не опростался в штаны: «Подождите, я сейчас вас встречу, подойдите ближе к двери подъезда, чтобы я вас могла разглядеть», после чего замолкла минут на десять.

Андрюхе становилось невтерпёж, он понял, что вот-вот обделается, однако перезвонить путане не удосужился и во все лопатки рванул назад к метро – домой, домой! Как ни странно, он успел. И наложил, как потом в подробностях докладывал милейшему другану Копылову, несусветную кучу в родимый унитаз. «Поверишь, Юр, никогда в жизни так много и так сладко не срал, как после неудачного визита к проститутке, – смеялся мой счастливо избежавший позора хозяин. – Ну, практически испытал ярчайший оргазм. С помощью одного только ануса и продуктов моей жизнедеятельности».

Между прочим, помимо тёплого унитаза дома Андрюху ждал и свежеприготовленный ужин – Нинка, обыкновенно ранняя птаха, на этот раз как нарочно припозднившись, ещё не успела убрать со стола, когда муж примчался с бесславных блядок.

Что ж, осёл останется ослом, хотя б осыпь его звезда`ми. Андрей, так и не найдя, куда бы ткнуть своим беспокойным точёным штырьком, скоро опять впал в ипохондрию, при каждом удобном случае срывал на домашних, то есть на мне и привычно недоумевающей жене, немотивированную слепую злость, о чём-то упорно неостановимо думал, словно безоружный гангстер, мечтающий осуществить налёт на хорошо защищённый банк.

Я уверен, ничего бы у него в конце концов с поисками любовницы и феерическими изменами не вышло, не случись той же осенью лично между нами спонтанного инцидента, который судьбоносно перевернул ситуацию.

Возможно, я пил ежедневно слишком мало воды, а может, в желудке у меня стали чаще обычного образовываться волосяные комочки, не знаю, только блевать я повадился одно время по нескольку раз в неделю. Мелочи жизни вроде бы, с кем не бывает, но вот однажды стошнило меня на кухне после сытного обеда с сухим кормом, а Андрей, будучи снова в мечтательной прострации, как бы посподручнее изменить Нинке, возьми да и вляпайся в мои неэстетичные, осклизлые, похожие на детские какашки непереваренные остатки пищи всей дурной голой ступнёй. Малый мой жутко зарычал, будто угодил ею в медвежий капкан, ловко схватил меня в охапку, беспощадно припечатал усатенькой щекой к загаженному полу, прямо в мои блевотки, затем, как мячик, подкинул меня в воздух и, не давая опуститься, нанёс удар ногой куда-то в район позвоночника.

Я взвыл от резкой, обжёгшей всё нутро боли, позвоночник мой непроизвольно скрючился этаким сломанным колесом, кое-как я поковылял к выходу из кухни, и тут Андрей, в ослеплении ярости видимо пожелавший меня добить, со всей взрослой силы послал мне вдогонку тяжёлую кухонную дверь. Она с хищным лязгом и адским грохотом захлопнулась за мной, едва не прищемив мне кончик хвоста.

С потолка грязненьким снегом просыпалась штукатурка, а дверь наглухо, просто-таки намертво заклинило. Супруги ею никогда не пользовались – замок в ней заедал, и если даже попробовать осторожно закрыть её дверной ручкой, всё равно она могла подвести и больше не открыться. Так что они благоразумно не рисковали.

В гневливом азарте побоища Андрей безответственно запамятовал о капризах этой двери, и вот результат: очень поздний вечер пятницы, Нина уехала на целые сутки к тёще, в комнате и ванной беззаботно горит верхний свет, на всю квартиру хрипло орёт шансонные песни готовый в любую минуту взорваться пещерного века ламповый телевизор, оставшийся от собственника жилья (свой телик, на жидких кристаллах, Андрей включить в этот раз почему-то пожадничал), из радиоприёмника, также подключённого к розетке, на ещё более высоких тонах доносятся отчаянные вопли спортивного комментатора, сочувствующего промахам футболистов российской сборной (Андрей, как и Юлий Цезарь, любил заниматься несколькими делами сразу), мобильник сиротливо притулился на журнальном столике, – а свирепый и безоружный Андрей напрочь изолирован им же запечатанной кухонной дверью от всего этого бедлама. Инструментов, чтобы выломать замок или хотя бы отодрать ручку от злосчастной двери, чтобы потом попытаться выпихнуть эту ручку наружу и как-то пошурудить переклинившим язычком замка, под рукой у Андрея не было – они находились в специальном ящике в ванной.

Скрюченный и обездвиженный, с заплывшим левым глазом (при падении я ещё стукнулся лицом – ну, мордой, мордой – о стену), я через щель под дверью бесконечно долго наблюдал, как Андрей метался бешеным мазандаранским тигром по запертой кухне, превратившейся в надёжное узилище. При этом его жалкие голые ступни мелькали взад-вперёд, а когда он уселся в смятении на стул, то мелко задрожали. Потом он часто-часто будто сомнамбула тихо приговаривал: «Господи, что я наделал. Господи, что я наделал. Господи, что я наделал…»

Чувство мести я не испытывал. Только усталость. Смертный бой, которым меня побил мой невезучий хозяин, вдруг открыл мне, что во всём этом есть нечто поучительное, я бы сказал, нравоучительное для меня, словно ниспосланное мне свыше. Ну, как кара. Или проверка. Или урок. Вероятно, я чем-то заслужил подобное к себе скверное отношение? И в частности это дикое, ужасное избиение?

Я стал размышлять, не в силах ни повернуться на другой бок, ни вытянуться в струнку, как любят делать в гимнастических видах все здоровые кошки. И пришёл к парадоксальному выводу: духовно я чист и невинен, я верен своей доброй кошачьей природе, исключительно честен в любви к себе; но вместе с тем я бываю циничным, а мой повседневный словарь неоправданно переполнен обсценной лексикой.

Действительно, удивился я своему запоздалому открытию, – отчего я такой заправский матерщинник? В этом стоило наконец разобраться.

На мой взгляд, русский мат не что иное как духовный протест против любой диктатуры, против засилья цензуры и всяческих ограничений свободы слова и законных прав личности – самый мирный протест против несправедливого общественного устройства. Публичный мат в России, независимо от подлинных побуждений нецензурно ругающегося, это всегда определённый вызов бездушной чиновничьей государственной машине как институту подавления и насилия. Это утробный крик души живого, не желающего по чьей-либо команде стать (или хотя бы притвориться) мёртвым.