Текст книги "Пока не поздно"

Покос

На покос Харламов попал торжественно и с удовольствием. Ехал он в «пазике», на боку которого красовался лозунг «Поможем героическим труженикам села». Что такого героического было в них, никто не знал, но автобус прибыл из города с уже разукрашенным боком, погрузил грудившихся у поссовета людей ранним прохладным утром, потом заехал в соседний посёлок, там добрал недостающих и на шоссе у Вереи влился в колонну. Пока ехали, Володька дремал и думал о превратностях судьбы. От деревни оторвался, к городу не прибился, специальность в армии подтвердил, прирос к посёлку, который навсегда стал своим, а судьба его опять в село заворачивает. Тянулись они долго, потом устраивались на ночлег, чтоб по первой росе идти косить неудобья…

Встал Харламов рано, до рассвета, удивился какой-то непривычной лёгкости в теле и чуть тревожному ощущению от сырого холодного воздуха и ожидания чего-то родного и давно забытого. Он побрёл наугад, оглядываясь, оценивая хаты, разглядывая давно не крашенные резные наличники… В конце улицы из открытого амбара женщина выносила косы, грабли, вилы и расставляла вдоль стены.

– Вот и помощь подоспела! Здравствуйте! – приветствовала она Харламова.

– Здравствуйте! – и он чуть поклонился.

– Вы косить-то умеете? – усмехнулась хозяйка, оглядывая его: брюки, заправленные в кирзу, пиджак в полосочку…

– Хм… – усомнился Харламов, – должно быть, руки не забыли! – и он стал рассматривать свои кисти, поворачивая их перед собой.

– Ну, выбирайте! Всё для вас! – она кивнула на инструмент.

– Так уж и всё? – неожиданно для себя игриво подмигнул Володька и уставился на её красивое лицо.

– Ой! Не с того начинаете! Одёжка у вас, хм, подходящая… кепочку бы какую… не напечёт с непривычки?

– Не напечёт… это будьте уверены… ну… – он прихватил косу, потрогал жало, – а молоточка, брусочка не найдётся?

– А вы умеете косу навести?! – обрадованно удивилась женщина. – Вас как величать, простите?

– Харламов! – представился Володька.

– Прямо так официально, по фамилии?

– Прямо так! Ещё меня Харламычем друзья называют…

– А я Маруся… бригадирю тут… так, может, вы инструмент проверите пока… пока все соберутся… у нас там и верстак… и…

– А чего ж… сейчас сделаем! – обрадовался Володька…

– Ну, вы туточка, пока я побегу побужу всех да соберу, чтоб росу не пропустить…

– Конечно, – согласился Харламов. Он смотрел вслед уходящей, будто замер… «Мужиков, значит, ноль… сами колупаются тут, программу эту хренову продовольственную выполняют… вместо хлеба, значит, план выдают и программу… косу отбить некому… ё-моё… мне чё? Я отобью, конечно, делов-то… а потом… чё потом?.. – он тяжело вздохнул. – Точно, точно… вот так и пропадают люди! Раньше-то никогда не переживал я, моя, мол, хата с краю… эх, Михалыч, Михалыч, сбил ты меня… вот ведь как интересно: понимаю, а поделать ничего не могу… просто изнутри точит – и всё… общественное сознание, мать его, теперь руководит… и зачем мне?.. Ни на фиг! А иду! Не сам – толкают в спину, да ещё пинками… и Иван Демьяныч тоже: „Тебя, как кутёнка в молоко, а ты морду воротишь!“. А чё? Каждому ж своё должно быть! Ну, какой из меня министр хренов! Пускай какой из них придёт отбить косу! А? Накося… а тоже, небось, из таких, как я, понабрали… выдвиженцев…».

– Ой, душа радуется! – прервала его запыхавшаяся Маруся. – Нет, правда! Иду, а звенит так! Вы уж извините, что я сомневалась давеча!

– Да ладно! – улыбнулся Харламов. – Я и послесарить могу, и подварить чего… если надо… с аргоном могу…

– Это как же? – изумилась Маруся.

– А специальная такая сварка под газом…

– Под газом, – разочарованно протянула Маруся, – а не взорвётся?

– Ну, вы скажете! – расплылся Харламов. – Это ж специальный, инертный газ, понимать надо!

– Ну, мы этого не знаем…

– Так у меня разряд-то шестой! – неожиданно и сам удивляясь зачем похвалился Харламов.

– Это здорово, – вздохнула Маруся. – А мы тут…

День был долгий. К вечеру стало крапать. Танцы отменили, и все поминали недобрым словом погоду… Володька удивлялся сам себе – выпить даже не тянуло! Немного ныли плечи и стреляло в пояснице. Он посмотрел на небо («а бог с ним») и побрёл к запруде умыться… «Чего-то со мной? Разбередили всего только со своим покосом… жил и жил… то тебе техникум, то аж в министры прямо, то покос этот… и Маруся… а как они живут-то… ну, я тоже раздухарился, будто не знаю… ну, в посёлке-то не так, конечно. Он хоть и навроде деревни, наш-то, а всё ж не деревня уже… и откуда у нас которые работают? Отсюда! Из деревни! Все сбежали, а теперь нас сюда же и помогать гонют… ну, дела! Ой! Не нравится мне всё это… что со мной происходит… пропаду я так… вот уже думать за всех стал… по-государственному, значит! А не к добру это! Точно не к добру! И как есть пропаду… дали мне разряд – и всё! А думать тоже надо по разряду! Только они не сдают на разряд-то… у кого башка, может, и на месте, как Михал Иваныч… ну, тут другое дело… а которые по Продовольственной программе специалисты? А! Накося… программу жрать не будешь! Косу отбить некому! В деревне-то! Дожили!..».

– А я искала вас! – услышал он за спиной.

– Ой! – обернулся Володька. – А чего?

– Ну, как же: исчезли… беспокоилась…

– А я думал – опять косу направить надо! – и они оба засмеялись…

– Вы не подумайте… – будто оправдываясь, начала Маруся.

– А я и не думаю… спасибо, что беспокоились и что искали… только непривычно это, чтоб меня искали вот так… когда подварить чего или поправить… а так…

– Что ж вы…

– Ага… не смущайтесь, значит, я всю жисть один… с четырнадцати лет сам по себе…

– Как же так… небось, с бутылкой дружите…

– Что правда, то правда… да, как все – не больше…

– Это не резон! Ну, раз уж нашла вас, пойдёмте… ужинать…

Возвращение

У времени неограниченные права. На всё. То летит время, то тянется… для кого как, а часто и наоборот у каждого: для кого неделя как год, а для другого – эта же неделя как час.

– Отметить надо! – сказал Харламов Михал Иванычу.

– Что? – не понял профессор.

– Возвращение! – внушительно произнёс Володька.

Когда все собрались за круглым столом и Паша развернул газету-самобранку, Столяров провозгласил:

– Сегодня у нас тематическая встреча: «Возвращение Харламова после трудового подвига!».

– И не только, – поправил Харламов.

– А ещё чего? – поинтересовался Иван Иваныч.

– Вообще! Возвращение! – сказал Харламов.

– Как, вообще? – удивился Паша.

– Вообще возвращение… понимаете? Я возвращаюсь! – размеренно продекламировал Харламов.

– К жизни! – ехидно поддел Столяров.

– Вот! Сразу понятно – профессор! Я ж там так размечтался, в деревне, – доверительно начал Володька, – так размечтался… а теперь возвращаюсь…

– Во чешет! – Иван Иваныч звонко хлопнул себя ладонью по ляжке.

– А куда ж ты влип? С милицией, что ли…

– Да ладно тебе, – перебил Харламов Пашу, – ну при чём тут милиция, ну при… чём…

– Володь! Ты скажи, не темни… а то выпить пора уже…

– Вот! Во-первых, выпить! – подтвердил Харламов.

– А, так ты к выпивке возвращаешься! – догадался Паша.

– Опять же не только! – крутанул головой Харламов. – Выпили, друзья! – все выпили. – К нормальной жизни… а то я там так рассупонился… чуть не женился, во-первых, ей-богу… и вообще так человека до полного абстракционизьма довести можно!

– Ну… так чего же?! Харламов, не темни!

– Ой, Михал Иваныч! Михал Иваныч!.. Во-вторых, ну, как это сказать… дальше этого поссовета – ни-ни… никаких министров… во-вторых…

– В-третьих, – помог Паша…

– Да! В-третьих… ну, не в этом дело… какой из меня на хрен министр…

– Заело тебя, однако, Володя, – посочувствовал Столяров, – ты, если хочешь, расскажи! Мы поймём! Правда!

– Вполне! – поддержали остальные. – Вот выпьем ещё и поймём…

– Ладно! – серьёзно произнёс Харламов. – Ладно. Слушайте… я как поглядел там… одни бабы… ну, мужики тут подтянулись… и шорох по деревне пошёл… а мне такая серьёзная… встретилась, и я, значит, совсем с колёс… вспоминать стал, как сам рос… без отца же… а какие были мужики, все ещё тогда поразбежались, кто в город на заработки, а кто и дальше… ну, потом немного их вернулось… А я тут вдруг, как сознательный, значит… ну, жалость такая взяла… пропадают ж бабы одни… и мы вот… хорошо у нас тут – круглый стол… а там… уж и выпить не с кем! Всю неделю ни капли! Понимаете… это ж какую силу иметь надо… но я держался… вроде как неудобно… помогать приехали, и вообще, в министерство готовиться надо, а какой же это фасон получится… чуть не свихнулся! Правда! Думаю: женюсь вот на этой Марусе, забьюсь в хозяйство, и всё – пропал! А потом считаю: приеду домой – опять начнут меня в учёбу да в министры – и всё: пропал! Точно – полная абстракция! Тогда я понял, что мне вернуться надо, а то совсем по всем пунктам мне крышка… вот, – он замолчал и покрутил стакан в руке. – Я вот вам и говорю: вернулся! И всё! Кулик – в болоте, а овца – в закуте!

– Да-а-а… – протянул Паша, – достают они нашего брата.

– Какой выкрутас! – отреагировал Столяров. – Так ты что, с ней близко познакомился?

– Куда уж ближе! – сокрушённо сказал Харламов.

– И чего? – заинтересовался Иван Иваныч. – Хорошая женщина?

– То-то и оно! – почти восхищённо сказал Харламов.

– Чё ж ты? – удивился Иван Иваныч.

– Чё, чё! В том-то и дело! Что ж я ей жизнь портить буду?

– То спасать, то портить… – огорчился Паша, – определись сперва!

– Вот я и определился. Лежал, думал… всю ночь не спал… и понял, что сбегу! Другие сбежали оттуда, и я сбегу!

– Что ж от хорошей женщины бежать-то? – не понял Иван Иваныч.

– Да не от женщины! Перспективы там никакошенькой – тоска! Говорю же: даже выпить не с кем!

– А тут прям в министры! – поддел Паша. – Ну ты даёшь, Володька!

– Вот. И вы меня не поняли… – огорчился Харламов. – Нигде никто… ну, как жить-то…

Все замолчали.

– Знаешь, – сказал Столяров, – может, это и есть жизнь? Не думал? Это вот и есть жизнь – всё время решать задачки… да не для третьего класса… а ты как хотел?

И хоть вопроса-то на самом деле не было, это к слову так сказал Столяров, Харламов ответил:

– Не знаю. Тут, по крайней мере, хоть вы есть!..

Клавка

Всю ночь Клавка не спала. Слушала, как перелаиваются собаки, как ветер просится в дом в застрехах… чудились ей чьи-то шаги, чавканье сапог по лужам мимо дома, чечётка электрички на стыках… Звуки утягивали куда-то за собой так далеко, что страшно становилось: «…сколько вспомнить могу! Это что ж, я прожила уже столько? А не жила ещё, не видала ничего! Господи, Господи, а помирать стану, что вспоминать буду?». На душе у неё было пасмурно. Она поднялась совсем рано – необычно, и сидела, задумавшись, накинув простыню, а потом стала быстро умываться, отфыркиваясь, причёсывать давно не стриженную голову и застыла перед открытой дверцей шифоньера…

Мужа она растолкала, когда уже была при параде по полной.

– Паш, ты сегодня на работу иль как?!

– А время? – поинтересовался Паша.

– Самое! Опоздаешь!

Паша открыл глаза, увидел жену и тут же опять закрыл их. Через несколько секунд он приподнял веки, долго рассматривал Клавку, и было видно, что она произвела на него сильное впечатление!

– О-о-о-о-о, – просипел он, – это, значит, как… вообще… – он выпростал руку и покрутил кистью в воздухе, – что случилось?!

– Ты чё, Паш, забыл? Я ж на работу сегодня первый день выхожу!

– А-а-а-а, – неопределённо протянул муж, – и что?

– Как что?

– Ты куда выходишь-то? – голосом учителя спросил Паша.

– Чё, забыл, Паш? – совершенно смиренно спросила Клавка.

– А ты скажи!

– В ясли. В ясли выхожу, – Клавка высунула язык: так-то, вот, мол!

– А кем? Директором? – не унимался Паша.

– Ладно тебе, Паш, сам-то, небось, тоже не генерал! – мягко возразила Клавка.

– Нет, ты мне скажи! – Паша сел в постели. – Скажи! Громко!

– Я те счас, кажется, скажу! – обозлилась Клавка. – Нянечкой я выхожу, понял?!

– Понял! А парад зачем? Кофта эта гипюровая, и юбка плиссе-гофре, и эти побрякушки на шее, а?

Вопрос, видимо, попал в самую точку – на больное место.

– Паш… ну, по одёжке же встречают… – покрутилась Клавка, – а я первый раз…

– Ой! И кто же тебя встречать будет, а? Горшочники, да?

– Горшочники! А ты мне что – хошь настроение испортить, да? Да, скажи? Ну, скажи! А Марь Ванна, заведующая, а родители…

– Родители! – перебил Паша. – Ты что, уже себе и присмотрела там кого?

– Козёл ревнивый! – вдруг без артподготовки перешла в наступление Клавка! – Я те рога ещё не наставила, так сделаю, а потом сама посшибаю на хрен, понял?!

– Ты чё разошлась? – испугался Паша. – Может, я так хотел испытать тебя… шуткой…

– И шутки твои козлиные! Я на тебя сколько жизни положила… не спала сегодня… всю ночь считала… сосчитать не могла!

– Считать не умеешь, сама ты коза драная, нарядилась горшки убирать…

– Считать не умею! – заело Клавку. – А Демьяныч мне сказал, что, если работу не брошу, он меня в вечернюю определит, мне всего один класс остался, а там на курсы воспитателей подамся, понял, гад! У-у-у-у!..

Паша был трезвый, а при таком темпераменте ему ни за что было не совладать с женой… он это хорошо знал… и тихо начал отступать на привычные спасительные позиции…

– Ладно, ладно уж… ещё не начала, а уж нагородила…

– Нагородила! Обрыдло мочалкой целый день болтаться! Обрыдло…

– Ну, и хорошо! Я чё, я – за… давай… с почином, значит… – ласково завёл Паша.

– То-то, – вдруг миролюбиво согласилась Клавка. – Знаешь, Паш, волнуюсь очень…

И весь день у неё прошёл в большом волнении, но, что самое удивительное, ей нравилось то, что она делала! Действительно, горшки подставляла, а потом снимала малышей с них, и эти горшки отлипали от попок, как медицинские банки, с хлопком, оставляя после себя красные кольца на коже. Она помогала малышам одеваться и держать ложку, строить пирамиду, ей нравилось мыть пол и убирать со столиков, а потом сидеть вместе с другими на равных и пить чай с кексом «Столичный». День приобрёл смысл! Как давно это было: день, прожитый со смыслом… И второй день получился не хуже, и третий… «Господи, – твердила она по дороге, – сделай так, чтобы и завтра было не хуже, сделай…». Будто от неё самой ничего не зависело…

Прошло месяца два. Клавка сильно переменилась, и Паша страдал – он терял верного партнёра в борьбе с алкоголем. Теперь Клавка ехидно замечала ему:

– Ты уже в жизни всем довольный – давай бухай! А мне ещё интересно поглядеть, что впереди будет…

– Впереди? Впереди у тебя ни хрена не будет, если так дальше пойдёт! Сбегу я от тебя. А тебе твой голый зад останется… поняла?

– Ладно, – согласилась Клавка, – мне и того хватит. Не всё чужими харчами пузо набивать… впрок не пойдут!

– Ах, ты! – вскипел Паша и потянулся за чем-нибудь тяжёлым.

– Только попробуй, – тихо просипела Клавка. – Беда будет. Не тронь лучше… – и Паша отступил.

Однажды он проснулся среди ночи непонятно почему, какая-то тревога подняла. Клавки рядом не было… Он нашёл её на кухне. Она сидела и плакала, утирая слёзы подолом ночной рубахи. Такого ещё не бывало, и Паша перепугался:

– Ты чего?

– Паша! – подняла она глаза… – Сегодня по телеку показывали «Дети Дон Кихота»… четверо у них… не своих… а своих… а я как нагляжусь днём на детишков, домой идти не могу! Пусто тут… дура была… ой, дура… а теперь Господь не даёт, Паша! И правда, бросишь ты меня, возьмёшь молодую, она тебе народит, а я так хочу маленького…

Вот уж незадача. Такого Паша не ожидал… да и не думал об этом – жил как жил…. «Ай да Клавка! Вот, что значит женщина, ну совершенно по-другому у неё мозги устроены, всё остальное так же, кроме одного места, а мозги совершенно другой категории…».

– И что делать-то теперь? – совсем растерялся Паша.

– А знаешь, сейчас сирот сколько? Больше, чем после войны, говорят, когда поубивало людей да голодом поморило… а сейчас рожают и бросают, дуры… Паша, а Паша… ты подумай, сирот-то сколько…

– Да что ты всё про сирот…

– Как же… каждому мамку хочется… видишь, я попробовала с детишками – очень у меня получается… так раз родить не могу… давай одного какого приютим… Паша! Ты, небось, тоже сына хочешь… или дочку…

Паша задумался.

– Знаешь, Клава, давай весь твой детский сад сразу, чего мелочиться… пить теперь не пьём, денег остаётся прорва… давай!

– Ты серьёзно, Паша?!

– А то…

– Нет, ну, правда, серьёзно?..

– Клав, мне ведь завтра на работу… комиссию обещают на днях… понимаешь… её ведь встретить надо во всеоружии, чтоб руководители могли понять, как мы все перевыполняем Продовольственную программу… завтра и обсудим… надо и мужиков спросить…

– Мужиков… – укорила Клавка, – я у тебя всегда на втором месте… а это дело-то семейное… или как: у нас семьи нету?

«Вот, – думал Паша, возвращаясь в постель, – до чего на трезвую голову додуматься можно! Это ж надо: пусто ей! А я, значит, чистая абстракция! Пустота… полмолекулы второй категории… тьфу!».

Гости

Гости к Михал Иванычу не приехали. Точнее сказать: не доехали. Не потому, что увязли, нет. Дорогу закончили вовремя – засыпали щебёнкой, даже три КрАЗа грунта высыпали на особо приметные колдобины и разровняли всё, так что завязли не на дороге, а по дороге к дороге… Ну, уж если по-простому сказать: предварительно завязли где-то в закорючках у бюрократов… А гость с женой был, как рассказывал Михал Иваныч, но это потом… а по посёлку-то (неизвестно, как и откуда) поползли слухи, что шпионом оказался этот гость… короче, завербованный, и ехал он в посёлок, чтобы секреты особой государственной важности выкрасть у доверчивого русского человека… анекдот с бородой серьёзно рассказывали про шпиона и славянский шкаф, а потом кто-то что-то перепутал, и сказали, что вообще шпиона этого в старинном шкафу обнаружили, и он подслушивал… опять же одни говорили – в гостинице, а другие – в институте… в котором Михал Иваныч доверчивый работал – полная неразбериха…

Как оно ни было, а за круглым столом на опушке в этот воскресный день стояли все мрачные и пили молча… Михал Иваныч вообще долго держал стакан в руке, и его большая ладонь полностью скрывала все грани по самую кромку. Облокотился он и стоял со стаканом в одной руке, а смотрел вниз: на стол. Харламов взирал куда-то вдаль сквозь опушку, Паша шуршал расстилаемой газетой с закусью, а Иван Иваныч всё оглядывался – не идёт ли кто…

– Какой же это гад настучал? – поинтересовался он. – Ну разве кто из наших мог?!

– Ладно… это полный раскол… – сказал Харламов…

– Но дорогу наши, как обещали – сделали! – гордо заявил Паша.

– Дурак ты! – обиделся Иван Иваныч. – Мы же всё же держава! Великая!

– Великая, – вздохнул наконец Михал Иваныч, и все обрадовались.

– Ты знаешь что, профессор, особенно не огорчайся! – будто раздумывая, посоветовал Харламов. – Это всё от доброты нашей! Вот мне, например, тоже пообещали министра… ну, я весь подобрался, поверил, решил всю свою жизнь переиначить, а оказалось что? Сболтнули по доброте – и всё! Вот и тебе…

– Чего ты, Харламыч! – встрепенулся Иван Иваныч. – Сравнил оглоблю с пальцем… ты кто – и академик кто? А?

– Ну, всё равно… когда человек ничем не руководит, не командует, ему скучно становится! Вот!.. И все на него беды сразу! Дурить начинает, пить… Вот я и говорю…

– Говорю, говорю… Подумай сам: опять шпионов ловить стали… не к добру это…

– Точно, – согласился Паша, – ревизию пришлют – не иначе… и, не дай бог, опять какую стройку затеют, вроде БАМа… А я вам так скажу…

– Погоди! – перебил Михал Иваныч. – А всё же? Меня ж на ковёр вызвали и говорят, что, мол, вы пьёте не попадя с кем, а как же к вам иностранного джентльмена… и всё такое… значит, кто-то стукнул…

– Подозревать, что ли, кого можете? – поинтересовался Иван Иваныч…

– Ага! – хохотнул Харламыч. – А то это тайна такая… и в магазине никто не знает, и соседи, однако, и сам начальник Иван Демьяныч никогда тут не прикладывался, когда меня искал… Да тут все собаки, даже бездомные, про наш круглый стол, значит, теперь знают, и все, значит, завидуют!

– Вот! – обрадовался профессор. – Вот! Зависть – это двигатель жизни! Всё остальное – производные от неё… Вот!.. Таких мы потомков вырастили: на зависти, а не на зависть! И предложили мне повысить моральный уровень… то есть они – мне это! Эти… – он махнул с досады рукой…

– Да, Михал Иваныч… а ты ба им и врезал: мол, придите, посетите наш посёлок: народ у нас трудовой, и всё такое, а что касается культурного отдыха, так на всю округу была одна церква, и ту Никита-кукурузник спалил на хрен, если не сказать справедливее… так что теперь развлекаемся как можем!

– Да, Михал Иваныч, ты извини, значит, за критику снизу, но сам тоже виноват! С одной стороны, конечно, спасибо за доверие и что нас не брезгуешь, а мы теоретически растём с твоей помощью, а с другой стороны, вот мне объяснили в нашем РСУ, когда я на поля ехать не хотел: ты что, мол, думаешь, наше героическое трудовое крестьянство само не выкопает и не выложит всю картошку? Нет, говорят, мы туда вас посылаем, чтобы знать, об чём каждый из вас думает, мол, в общении и труде выясняем ваши взгляды – годитесь вы для светлого будущего или не годитесь! Потому что во время совершения вашего тоже трудового и тоже подвига раскрывается душа и поёт, и всё, что в ней есть, как раз на свет и является, в дружеской, значит, беседе, у костра на посиделках или в клубе на танцах, а нам как есть необходимо совершенно дойти до каждого человека, что и записано в программе нашей родной, любимой и великой партии! А ты всё с нами да с нами – вот они обиделись от твоего недоверия!

– Вот это спич! – восхищённо сказал профессор. – Матфей ты наш трудовой! Давай выпьем за правду твою сермяжную… – и все дружно выпили, конечно. – Я им так и сказал, Харламыч! Не пускаете ко мне гостей – сам поеду… потому как письмо я получил от моего друга из Англии…

– Вот это да! И что сообщает? – поинтересовался Паша.

– А вот что! Мол, мы хотим вас давно выбрать почётным в члены Королевской Её Величества академии наук, но очень сомневаемся, что сможете выполнять наш регламент…

– А это что? – перебил Иван Иваныч…

– Каждый первый вторник февраля прибывать на общее ежегодное собрание безо всяких приглашений и напоминаний… у них так ведется уже три века… а вас, мол, не пустят, как и к вам не пробиться…

– Вот это да! Без напоминания! – восхитился Харламов. – А у нас на собрание в нашем СУ палкой не загонишь… объявление аршишечными буквами нарисуют, потом ещё стоят у проходной и обратно вертают, кто сбежать норовит…

– Дурак ты! – сокрушённо произнёс Паша. – Там же Королевская Её Величества…

– Да… – протянул Иван Иваныч, – три века… вот нам такого три века и ждать ещё…

И долго бы продолжалось это искреннее заинтересованное обсуждение воистину широкого профиля: от размера щебёнки для засыпки дороги, который подобрали совершенно неверно, до Королевской академии наук и совершенно удивительных порядков, царящих в ней… но стемнело и начал крапать нудный российский дождик тихо и неутомимо – самый сладкий и успокаивающий дождик на свете, который сильнее любого новоизобретённого транквилизатора. Он не то чтобы гнал вон из лесу, он напоминал, что кончилось воскресенье, что и осень уже перевалила за бабье лето, что пора запахнуть свою душу и тихо ожидать нового тепла, нового витка, который перелистнёт ещё одну страничку и напишет на ней много нового, что непременно будет тщательно, подробно, беспристрастно и заинтересованно обсуждено за круглым столом – самым замечательным и объективным во всей округе, да, пожалуй, и во всём мире.