Текст книги "Брынский лес"

– Да ты, сударь, не изволь так лаяться – я правду говорю. Я еще покамест живой человек, и память-то не вовсе сгибла. Как теперь гляжу: ты привез в Выгорецкий скит девочку годков трех и строго всем наказал не говорить ей, что она приемыш. «Пусть, дескать, бедная сиротинка думает, что я – родной ее батюшка».

– Ты лжешь, Иуда окаянный!

– Эх, полно, кормилец!.. Какой у тебя быть дочери: ведь ты и женат-то никогда не был.

– Фу, батюшки, – промолвил Куродавлев, поглаживая свою широкую грудь. – Как гора с плеч!.. Так вот дело-то какое!.. Они вовсе не родня?.. Ну, перепугал ты меня, Андрей Яковлевич!.. Эку штуку выкинул!.. Да как прикинулся: родная дочь, да и только!.. Теперь не прогневайся, любезный, мы ухаживать за тобой не станем: хочешь благословить свою нареченную дочь – милости просим! А не хочешь – так Бог с тобой!.. Савельич, ступай-ка, скажи, чтоб их довенчивали… Да только правду ли ты говоришь?

– Помилуй, государь мой, Юрий Максимович! Захочу ли я взять на душу такой грех – избави Господи!

– Ну, так ступай же проворней!

– Приемыш! – прошептал Денисов. – Да разве та, которую я вспоил и вскормил, нянчил на руках своих, называл своею дочерью?..

– Все-таки не двоюродная сестра Левшину, – прервал Куродавлев. – А что ты вспоил и вскормил ее, так это не диво, любезный. В ваших скитах будут поить и кормить всякого, лишь только бы привести в свою веру. Вот и ты думал сделать то же, и тебе не хотелось, чтоб эта сиротинка была православною, а Господь-то сделал по-своему. Да полно, Андрей Яковлевич, не кручинься! – продолжал Куродавлев. – А попируй-ка лучше с нами. Я же жду с часу на час друга моего сердечного, Кириллу Андреевича Буйносова. Вот, любезный, не тебе уж чета – понатерпелся горя. Было у него одиннадцать дочерей, а ни одной не осталось: десять померло, а одиннадцатая, крестница моя, пропала без вести, здесь, в наших Брынских лесах.

Денисов вздрогнул.

– Здесь, в Брынских лесах? – повторил он.

– Тому назад ровно пятнадцать лет.

– А что… Разве ты об этом слыхал?

– Нет! – отвечал отрывисто Денисов. Он снова задумался, и вдруг мрачное лицо его прояснилось, глаза заблестели, и злобная улыбка мелькнула на устах. – Вот, – сказал он, – твой приятель Кирилла Андреевич Буйносов хоть барин большой, а, чай, выдал бы свою дочь и за стрелецкого сотника, лишь бы она отыскалась.

– За стрелецкого сотника!.. Чтоб моя крестница, дочь боярина Буйносова, была какой-нибудь стрельчихой?.. Сохрани Господи!.. По мне, лучше век не находись… Да к чему ты это говоришь?

– Так.

– Нет, видно, что-нибудь недаром.

– Ну, – продолжал Денисов, как будто бы говоря с собою, – видно, детей в Брынских лесах теряют частехонько.

– А разве и твой приемыш?..

– Да, Юрий Максимович! Я эту девочку нашел в здешнем лесу, также лет пятнадцать назад и, кажись, об эту пору.

– Об эту пору?

– Да. Я из здешних мест ехал тогда за Онегу; вот этак недалеко от села Беликова…

– От села Беликова?..

– Да. Гляжу, лежит под кустом девочка лет трех или четырех в красной кофточке…

– В красной кофточке?.. Что ты говоришь?..

– Правду, боярин. Сначала я думал, что она мертвая, не дышит, а там как ее поднял да поотогрел, так она и глазки раскрыла. Вот, подумал я, видно, Господь сжалился над моим сиротством и посылает мне детище. Завернул ее в кафтан и увез с собой.

– Господи! – вскричал Куродавлев. – Неужели в самом деле?..

– Право, так! – продолжал спокойным голосом Денисов, взглянув украдкой в окно. – Всю дорогу она была без памяти, а там как очнулась и стали ее расспрашивать, так начала что-то лепетать, да мы разобрали только, что ее зовут Сонюшкою.

– А не было ли у нее чего-нибудь на шее? – прервал, едва дыша, боярин.

– Как же!.. У ней висел на шелковом гайтане обделанный в серебро финифтяный образок с ликом преподобной великомученицы Варвары.

– Боже мой!.. Боже мой! – вскричал Куродавлев. – Это она!.. Точно она!..

– Она!.. Кто она, боярин?

– Моя крестница – дочь Кирилла Андреевича Буйносова!

– Неужели в самом деле?.. Так ее-то теперь венчают со стрелецким сотником?

– Господи Боже мой!.. Кондратий, беги!..

– Что его трудить, боярин, – прервал Денисов, указывая на окно. – Вон, посмотри, молодые-то из церкви уж едут.

– Обвенчаны! – завопил неистовым голосом Куродавлев.

– Да, Юрий Максимович… И развенчивать их не станут: они ведь не родные. А вот, кажется, и батюшка ее изволит ехать.

Подлинно, в самое то время, как свадебный поезд, переехав через плотину, стал приближаться к господскому двору, на противоположном конце села показался длинный ряд повозок.

– Это Кирилла Андреевич, – сказал Кондратий, глядя в окно. – Точно, он!.. Вон едет впереди его летний возок, обитый красным сукном.

– Эх, жаль! – промолвил Денисов. – Не успеет принять молодых с хлебом и солью!

– Молодых! – повторил отчаянным голосом Куродавлев. – Ну! Снял я себе голову с плеч!.. Что мне теперь делать?.. Что сказать Кирилле Андреевичу?.. Как показаться ему на глаза?.. Фу, батюшки!.. Смерть моя!.. Ноги не держат!.. – промолвил боярин, задыхаясь. Он опустился в кресло и закрыл руками лицо.

С полминуты продолжалось молчание. Денисов торжествовал. Он смотрел с такой радостной улыбкой, с таким наслаждением на отчаяние Куродавлева, что, казалось, в эту минуту вовсе не жалел о потере своей нареченной дочери.

– Правду ты говорил, Юрий Максимович! – промолвил он наконец. – Истинно, все наши земные помыслы прах и суета. Думал ли я, что мое доброе заплатится мне злом?.. Вот и тебе также, боярин, больно не хотелось, чтоб твоя крестница была стрельчихой, а Господь-то сделал по-своему – да еще как!.. Ты сам снарядил ее к венцу!..

– Молчи, проклятый! – закричал боярин, вскочив с кресла. – Все это сказки, вздор, выдумки! Эта девка никогда не была дочерью Буйносова. Ты от кого-нибудь слышал, да и сплел все это нарочно, чтоб только осрамить меня и моего друга… Да нет, голубчик, не на того напал!.. Слушай, Кондратий: если как-нибудь дойдет до Кириллы Андреевича – коли кто ни есть из наших вымолвит хоть одно словечко – заикнется сказать, что этот приемыш – дочь боярина Буйносова, так я и тебя и его живым в землю закопаю!.. Слышишь?.. А, ты, господин родословный человек в сермяжном балахоне, – продолжал Куродавлев, обращаясь к Денисову, – ступай, куда хочешь, да рассказывай свои сказки, а здесь, в моем доме, чтоб сей же час и след твой простыл!.. Милости просим вон отсюда, коновод раскольничий!

– Не гони, Юрий Максимович, сам пойду! – сказал Денисов, взглянув с неизъяснимым презрением на Куродавлева. – Благодарствую тебе, боярин, за угощенье, ласковый прием и радушные проводы. Дай Господи и тебе встречать всегда таких же хлебосолов!

– Проклятый еретик! – прошептал Куродавлев, когда Денисов вышел вон. – Кондратий, прими молодых и приведи их в расписную палату.

– В расписную палату?.. Да ведь стол-то накрыт…

– Молчи и делай, что тебе приказывают!

– Слушаю, батюшка!.. Только воля твоя… не прогневайся, кормилец!.. Ведь, кажись, в самом деле…

– Дурак!.. Да разве жена какого-нибудь стрельца может быть дочерью Кириллы Андреевича… Ступай!.. Вон он сердечный, – продолжал боярин, подойдя к окну. – Видно, сердце в нем не чует, что родная дочь его у меня в доме?.. Не поехал бы он шажком!.. И что это я так заторопился?.. Венчай да венчай!.. Вот и повенчали! Эх, Юрий Максимович! Не кривить бы тебе душою, не выдавать бы замуж дочери без отцовского благословения! Так нет! Дай-ка я путем насолю этому сквернавцу Токмачеву!.. Ан вот тебя лукавый-то и попутал!.. А какая была бы радость!.. Какое веселье!.. Уж то-то был бы для тебя гостинец, друг сердечный!.. Ты ко мне в двери, а родная-то твоя – твоя Сонюшка к тебе на шею!.. Ох, да ведь она уж не девица Буйносова, а стрелецкая женка Левшина!.. Нет, нет! Лучше ему век не знать, что дочь его нашлась: ведь уж он привык к своему горю… Что ж это возок-то его остановился?.. Кто-то подъехал к нему на тройке… соскочил с телеги… Ахти! Да это никак… так и есть… мошенник Денисов!.. Зарежет он меня без ножа!.. Они разговаривают… Вот Кирилла Андреевич машет руками… кричит что-то своим людям… Все знает! Ну, поскакали!!!

XII

Через несколько минут возок, обитый красным сукном, вкатил на господский двор и подъехал к крыльцу, на котором стоял уже Куродавлев. Он принял сам из возка боярина Буйносова.

– Здравствуй, друг сердечный, – говорил он, обнимая Кириллу Андреевича. – Милости просим!

– Где она! Где она? – промолвил дрожащим голосом старик Буйносов, вырываясь из объятий своего друга.

– Она!.. Кто она?

– Дочь моя!.. Дитя мое!..

– Тише, мой друг, тише!.. Что ты это говоришь?.. Ведь, пожалуй, эти, дурачье, поверят!.. Войдем, любезный, в покои, войдем!.. Мы уж там потолкуем об этом…

– Чего тут толковать! – вскричал Буйносов. – Она здесь, у тебя…

– Да успокойся, Кирилла Андреевич!.. Пожалуй, пожалуй!

Куродавлев схватил под руку своего гостя, провел его через переднюю и столовую, затворил за собою все двери и, войдя с ним в первую приемную комнату, по-нашему гостиную, сказал:

– Ну вот, теперь отдохни, любезный друг, садись!

– Да где же она?..

– Садись!.. Мы поговорим…

– Эх, Юрий Максимович!.. Да что ж, уморить, что ль, меня хочешь?

– Говорят тебе, садись!.. Не сядешь, так я тебе и отвечать не стану.

– Ну, ну, изволь!.. Вот я сижу.

– Послушай, друг сердечный, – сказал Куродавлев, садясь подле Кириллы Андреевича, – ну что толку без пути радоваться, коли, может статься, вовсе нет никакой радости?..

– Что ты говоришь!..

– Ну да!.. Мало что нам кажется на первых порах и так и этак, а там, как порассмотришь да порассудишь хорошенько – так ой-ой-ой!.. в такой бы просак попал, что и Господи… Вот и мне было сгоряча показалось.

– Да как не то, когда мне сейчас рассказал обо всем тот самый, кто нашел ее, вспоил и вскормил, как родную дочь!..

– А знаешь ли, кто это тебе рассказывал и что это за человек такой?.. Да ему здесь и малый ребенок ни в чем не поверит!.. Ведь это отъявленный мошенник и еретик Андрюшка Поморянин!

– Что нужды, кто бы он ни был!

– Да и почему ты думаешь, что этот найденыш точно твоя потерянная дочь?

– Как почему?.. Он ровно пятнадцать лет тому назад нашел ее в здешнем лесу…

– Эко диво!.. Да здесь, почитай, каждый год дюжины по две ребятишек в лесу находят. Ведь ты не знаешь, какие здесь водятся раскольники: иные детей-то своих нарочно в лесу покидают. «Пусть, дескать, они гибнут от диких зверей – мученики будут!» Ну, рассуди сам, что хорошего, если бы ты при всех начал целовать и назвал бы своею дочерью какого-нибудь раскольничьего подкидыша?

– Но этот Поморянин говорил мне, что девочке было, на взгляд, годка три или четыре, что она была в красной кофточке…

– В красной кофточке!.. Эка невидаль!.. Да ведь и старый и малый, все поголовно носят красные кофты.

– Да это все еще ничего! Он сказал мне, что у девочки был на шее финифтяный образок с ликом святой великомученицы Варвары, что он и теперь еще на ней… А ведь ты сам благословил свою крестницу таким образом.

– Вот то-то и дело, что нет!.. Я точно благословил ее, да только образом святой Веры, а не Варвары.

– Господи! – промолвил с ужасом Буйносов. – Да нет, нет! Ты забыл!

– Ох, любезный! То-то и беда, что не забыл… Ты постарее меня, память становится у тебя плоха, а имена-то сходны меж собою: Вера, Варвара – вот ты и перепутал!.. А я как теперь помню…

– Боже мой, Боже мой! – простонал бедный старик. – Неужели ты порадовал меня для того только, чтоб мне горчее стало жить на белом свете.

Он закрыл руками глаза, и крупные слезы потекли по его бледным щекам.

– Ах я окаянный! – прошептал Куродавлев. – Ну, наделал я дела!.. А что, мой друг, – продолжал он, помолчав несколько времени, – говорил ли тебе еще что-нибудь этот Андрюшка Поморянин.

– Нет! – отвечал Буйносов. – Он только успел вымолвить то, что я тебе пересказал; да объявил мне, что эта девица у тебе в доме.

«Девица!» – подумал про себя Куродавлев и сказал вслух:

– Вот что!.. Так он не сказал, что она повенчана?

– Вера!.. Варвара! – повторял Буйносов. – Ох, кажется, Варвара!.. Да постой!.. Лучше всего… позволь, любезный.

Кирилла Андреевич вскочил, вышел в переднюю и сказал дворецкому Кондратию:

– Послушай, братец, попроси у этой приезжей, что у вас теперь в доме, финифтяный образок, который она носит на шее.

– Да на что тебе? – спросил с приметным смущением Куродавлев, когда гость его возвратился опять в приемную.

– Как на что? – отвечал Буйносов. – Я хочу сам видеть. Почем знать: коли ты, мой друг, точно помнишь, что благословил свою крестницу образом святой Веры, так может статься, этот Поморянин ошибся, когда сказал мне, что на этом образке лик великомученицы Варвары.

– Помилуй, любезный!.. Да неужели в пятнадцать лет они не рассмотрели, какая святая написана на образе?

– Эх, Юрий Максимович!.. Кто тонет, тот и за соломинку хватается!

Через несколько минут Кондратий возвратился, неся бархатную ладанку, привешенную к шелковой тесьме. Куродавлев предупредил Кириллу Андреевича. Он выхватил ладанку из рук Кондратия, вынул из нее образок, взглянул на него и, казалось, совершенно успокоился.

– Ну вот, – сказал он, передавая образок Буйносову, – посмотри сам.

– Да, – промолвил с отчаянием Буйносов, – так и есть: великомученица Варвара!

– И образок-то вовсе не такой! – подхватил Куродавлев. – Вспомни хорошенько: ведь у того, которым я благословил крестницу, были только краешки серебряные, а этот весь в серебро обделан. Подай-ка его сюда.

– Погоди! – сказал Буйносов, осматривая крутом образок. – Ты мне что-то напомнил… Да, так точно!.. Я сам отдавал его обделать в серебро… И зачем бишь?.. О, дай Бог память… А! Помню! Помню!.. Для того чтоб надпись не стерлась… Постой!

И прежде чем хозяин мог догадаться, что хочет делать Буйносов, он с живостию молодого человека выхватил из кармана дорожный ножик, отогнул им края у серебряной спинки образа, снял ее… Вот на задней стороне иконы открылась надпись, и Кирилла Андреевич прочел громким голосом: «Сей святой иконою великомученицы Варвары благословить крестницу свою, девицу Софью Буйносову, боярин Юрий Максимович Куродавлев».

– Ну, Юрий Максимович! – вскричал Буйносов. – Веришь ли теперь, что это моя дочь?

Куродавлев молчал. Бледный, с поникшей головой стоял перед Буйносовым, как стоит уличенный преступник перед своим неумолимым судьею.

– Что ж ты молчишь? – продолжал Буйносов. – Иль не веришь, любезный?.. На вот – прочти!

– Ну! – прошептал Куродавлев. – Нечего делать!.. Кирилла Андреевич! – молвил он, повалясь в ноги своему гостю. – Прости меня, Бога ради!

– Что ты, что ты?.. Бог с тобой! – вскричал Буйносов. – Да встань, пожалуйста!

– Нет, не встану, пока ты меня не простишь!

– Прощаю, братец, прощаю!.. Да в чем?

– Ох! Страшно вымолвить!

– Господи!.. Да что ж такое?

– Какими глазами мне на тебя взглянуть?.. Что я наделал!.. Друг мой… Кирилла Андреевич!.. Ведь я, не зная, что это твоя дочь, выдал ее замуж!

– Замуж!.. За кого?

– Вот в том-то и дело!.. Язык не повернется вымолвить!

– Да говори, Бога ради!

– Ее сейчас обвенчали.

– С кем?

– Ну, резать так резать!.. Я обвенчал ее с присланным от тебя стрелецким сотником…

– С Левшиным?

– Да!.. Теперь ты все знаешь. Вот тебе моя голова, делай с нею, что хочешь!

– Фу, батюшки! – промолвил Буйносов, перекрестясь. – Слава Тебе, Господи!.. А я уж думал и бог знает что!.. Ну, Юрий Максимович, напугал ты меня.

– Напугал! – повторил Куродавлев. – Да чего тебе еще?.. Иль ты не слышал?.. Стрелецкий сотник…

– Так что ж.

Этот вопрос до того поразил Куродавлева, что он несколько времени не мог вымолвить ни слова.

– Батюшки! – прошептал он наконец. – Да он никак с радости-то обезумел?.. Что ты это, друг сердечный?.. Христос с тобою!

– Чему ж дивишься? – сказал Буйносов. – Отец Левшина был моим задушевным приятелем… Он сам молодец прекрасный… Левшины люди родословные…

– Хороши родословные! – прервал Куродавлев. – И батюшка и сынок – оба стрельцы!

– Стрельцы, да не изменники; а по мне, тот, кто служит верой и правдой царю-государю – где бы он ни служил… да вот, хоть, например, стрелецкий полковник Сухарев…

– Ну, что по-твоему?.. Чай, нашему брату будет в версту?

– А почему же нет?

У Куродавлева руки опустились.

– Эге! – промолвил он, глядя на своего гостя. – Как вы там в Москве-то онемечились!.. Ну!.. Так тебе ничего, что твоя дочь стрелецкая сотничиха?

– Ничего.

– Ну а коли тебе ничего, так мне и подавно!.. Ведь Софья-то Кирилловна моя крестница, а не дочь родная.

– Да что об этом говорить?.. Веди меня скорей к ней…

– Постой!.. Ведь надобно же ей сказать, кто она такая, а то ведь ты ее перепугаешь: кинешься к ней на шею, закричишь, заплачешь… Побудь немного здесь. Я сам приведу к тебе молодых… Эки времена! – продолжал шепотом Куродавлев, идя во внутренние покои. – Я думал, что с ног его срежу, а он как ни в чем не бывало!.. Стрелецкий сотник ничего… ну!..

Прошло несколько минут; разумеется, каждая из них не имела конца для Буйносова. Несколько уже раз хотел он бежать навстречу своей дочери, искать ее по всему дому, проклинал медленность Куродавлева, и вот наконец в соседних покоях послышались скорые шаги, двери растворились; молодая женщина, с закинутой назад фатою, вбежала в комнату и с радостным криком бросилась в объятия Буйносова.

– Дочь моя, дитя мое!.. Сонюшка, друг мой! – не говорил, а рыдал старик отец, прижимая к груди своей ту, которую он давно уже оплакал.

А Софья… о, в эту минуту она была совершенно счастлива! Все прошедшее воскресло в душе ее. Вот этот другой отец, который являлся ей иногда как будто бы во сне, – вот его родные, милые черты!.. Эти детские воспоминания не мечта, – нет! Этот тайный шепот сердца не обманул ее: она не дочь Андрея Поморянина!

Я не стану описывать, или, вернее сказать, я не могу описать вам, что чувствовали отец и дочь при этом неожиданном свидании. Как ни богат, ни роскошен язык русский, но он так же, как и все языки земные, беден и мертв, когда дело идет о том, чтобы описать эту чистую, непорочную радость души, это тихое, неизъяснимое блаженство, которые сближают землю с небесами; но там они вечны, а здесь эта радость, это блаженство – минутные гости. Там Господь Бог дает их даром, а здесь почти всегда мы покупаем их страданьем целой жизни.

Когда первый восторг свидания прошел, Буйносов обнял с нежностью Левшина и назвал его своим милым сыном. Хозяин хотя и поморщился, однако ж не сказал ни слова и пригласил всех в самую обширную комнату своего дома. Там был накрыт стол и дожидался священник. После молитвы отец Егор надел на молодых венцы, которыми они венчались в церкви, а хозяин посадил их рядом на кресла, обитые богатой парчой. Перед ними стоял, по обычаю наших предков, огромный свадебный каравай, начиненный всякими сластями. По правую руку Левшина Юрий Максимович посадил священника, Буйносов сел рядом с дочерью, а подле него поместился хозяин. За креслами князя и княгини – так называли в старину всех молодых – стоял, светлый, как медный грош, наш давнишний знакомец Ферапонт. Он не мог наглядеться на своих молодых господ, перемигивался с Дарьей, которая, вместе с другими сенными женщинами, выглядывала из-за двери, и ухмылялся по временам так выразительно, что шут Тришка отвел его после обеда в сторону и сказал:

– Ну, брат Ферапонт, какие ты рожи корчил за столом!.. Нечего сказать – мастерище!.. Выучи меня, пожалуйста, голубчик!

Когда хозяин выпил несколько кубков знаменитого угорского винца за здоровье своего друга Кириллы Андреевича и деток его, то стал немного повеселее.

– А ведь надо сказать правду, – молвил он, толкнув локтем Буйносова, – любо на молодых-то посмотреть – парочка! Хороша твоя дочка, друг сердечный, да и Дмитрий Афанасьевич – экий писаный красавец!.. Эх, жаль! Не служи только этакий молодец в стрелецком войске…

– Да он уж в нем не служит, – прервал Буйносов.

– Как?

– Да он приписан к царской охоте. Государь Иван Алексеич изволил мне обещать пожаловать его в свои начальные сокольники.

– Прямо в начальные сокольники?.. Ну, это полегче… А все, любезный, хоть дойди он до чина старшего подсокольничего, так и тут станут говорить: «Что, дескать, он ходит таким козырем – оглянулся бы назад… Теперь, дескать, он шапку-то заломил, а напреж сего не велик был человек. Служил-де в стрельцах, и батюшка его был стрелецким головою».

– Да полно об этом толковать, – сказал Буйносов. – Брат Юрий Максимович, зажился ты в своих Брынских лесах… Пора тебе приехать в Москву проветриться. Там уж не об этом речь идет. У государя Петра Алексеича пображивают в головушке свои замыслы. У него только тот и боярин, кто по-боярски служит, сиречь не жалея живота своего. А лежебок-то он не очень жалует – не прогневайся.

– Послужили и мы! – сказал Куродавлев. – И если б меня не обидели…

– Обидели?.. Вот то-то и есть!.. Да погоди, любезный, дай только подрасти государю Петру Алексеичу: у него бояре местами считаться не станут.

– Право?.. Да ведь батюшка-то его, царь Алексей Михайлович, не глупей его был, а в наши боярские дела не вступался.

– А этот вступится!.. Вот попомни мое слово, повернет он все по-своему.

– Что ты говоришь?.. Да не дай Господи дожить до этого!

– А вряд ли не доживем, – прошептал боярин Буйносов, принимаясь за новый кубок угорского вина.