Текст книги "Деревня Нура 3"

Набрав все, что мне было нужно, я пошла домой. Какое-то невероятное возбуждение и бодрость росли с каждой минутой. Казалось, еще миг, и я взлечу.

– Что-то опять неладное во мне просыпается. Тьфу, тьфу, тьфу – старательно сплюнула через левое плечо. – Это просто радость за Максима.

Глава 4

Быстро заварив весь свой урожай, я наконец села спокойно обедать.

– Сегодня и отцу покоя нет, нормально пообедать не дали, только сел за стол, за ним Юрка прибежал, трактор отцовский нужен в помощь, – рассказывала мама.

Максим сидел, оперившись спиной о стену, загадочно молчал, но внимательно разглядывал меня.

– У меня что-то на лице выскочило, что так внимательно смотришь?

– Нет, просто смотрю, какая ты красивая.

– Макс, ты не разглядывай во мне красавицу.

– Мне кажется, я впервые в жизни так счастлив. Просто жизни, тому, что у меня есть такая красивая сестра, хотя сама знаешь мое отношение к этому слову. Мама Вера, почему я не могу быть вашим зятем? Вы не знаете?

– Да откуда я могу это знать? Наверно, потому что Аринка тебя любит как брата.

– Вот же черт, как мне не везет. А мне кажется, я ее люблю не как сестру, а как девушку, в которую очень влюблен.

– Говорят, когда кажется, надо креститься, – ответила мама.

И Макс перекрестился:

– Ек-макарек, получилось! – вскрикнул удивленно он.

– Что получилось? – в один голос с мамой спросили мы.

– Перекреститься, значит, точно живой. Сколько раз пытался в доме деда Мирона это сделать – ни разу не сумел. Рука становилась мертвой.

– Кто бы мог подумать, что дед такой же злыдень, как и его бабка. А мы все ж верили, что он нас лечит. И не к врачу в больницу ходили, а к нему. А он, ирод, на нас свою порчу накладывал, подчинял себе, – говорила мама.

– Ладно, Максимка, будем еще одно средство на тебе испытывать, – подавая ему в кружке отвар из трав, подмигнув, сказала я.

– Это тоже будет ужасно, как там, у дерева? – спросил он.

– Думаю, нет, я же не волшебник, я только учусь, поэтому еще не знаю обратную реакцию. Давай, пей, если что, я рядом, только потихоньку и маленькими глоточками, чтобы доза не оказалась сильной.

– Если начну бушевать, уж заранее простите, это не я, это значит, дед Мирон сопротивляется во мне, – засмеялся Макс и глотнул из кружки настойку. А сам удивленно расширил глаза.

– Ну что? – тихо спросила мама.

– Пока не понял, но ведь не ору, значит, можно пить дальше, – засмеялся он и выпил все содержимое.

– О Господи, ты что творишь, хлопец, сказали же: пей медленно, – прокричала мама в испуге.

– Мам, все хорошо, значит, ему пьется легко. Не волнуйся.

Поставив пустую кружку, Макс молча смотрел на нас.

– Да не пугай нас, я итак знаю, что все у тебя хорошо, и не верти так глазками, чтобы мы испугались.

– Уверена?

– Еще как. Вот там, у дерева, мне было за тебя страшно, а сейчас как никогда спокойно.

– Блин, тебя уже надурить трудно.

– Ну давай, рассказывай, какое чувство?

– Кости ломит примерно также, как когда болеешь гриппом.

– Ура-а-а, – крикнула я.

– Чего ура, если у человека ноги ломит? – удивилась мама.

– Ломит, значит, все верно мы сделали. Тебя, Максик, сейчас потянет в сон, поэтому давай-ка, идем в мою комнату, уложим тебя там.

– Мне кажется, я с удовольствием посплю. Спасибо, мама Вера, за вкусный обед, целый месяц так вкусно не ел. У деда Мирона в рационе одна трава. Да каши из трав.

– Не за что сынок, иди отдыхай, набирайся сил. Я так рада за тебя, что ты опять рассуждать можешь, да шутишь, точно идешь на поправку, наверно, правильнее сказать, что полностью возвращаешься от деда Мирона.

– Это точно. Ну что, покажите мое место, пойду спать.

Макс уснул быстро. Мы с мамой напекли пирогов. Как раз закончили, и отец приехал с работы.

– Давеча деда Багаева встретил, с рыбалки шел, вот, мать, рыбу передал тебе, сказал, к пирогам наловил.

– Так мы уже пироги напекли, ну, если только, для следующего раза.

– А ты пожарь, свежую поедим.

– Аришка, успеем пожарить рыбку-то, как думаешь?

– Успеем, сразу на двух сковородках жарить начнем, тем более, уже почищенная.

– Ну тогда пойдем быстрее готовить, а то ведь время ужина, сейчас уже Люба с дедом придут.

Последние два кусочка дожаривались, когда дед Багаев крикнул в открытую дверь:

– Есть кто дома?

– Входите, входите, – пошла встречать мама, я услышала, как дед шутил, настроение у них было на высоте. Я вышла к нему навстречу, он взглянул на меня, и в глазах навернулись слезы.

– Здравствуйте, деда.

– Здравствуй, внучка, ох и выросла, а какой красавицей стала, ох, берегитесь, хлопцы, – и прижал меня крепко к себе. – А где ваш батя? – спросил дед, отводя внимание от своих прослезившихся глаз.

– Мыться пошел, только приехал, – ответила мама. – Что, пойдемте за стол? Все готово.

– Да подождем отца вашего, потом и сядем, – ответила тетя Люба.

Дед расспрашивал, как у меня дела, как учеба, спросил, видали ли я Надю, что о ней слышно.

– Деда, Надю я давно не видела, но я точно знаю: скоро она к вам вернется. Вы только потерпите немного.

Он махнул головой, помолчав несколько минут, и снова спросил:

– Сегодня видел тебя у холма, к Дуське что ли бегала?

– Да, хотела у нее спросить, где можно крапиву нарвать, для волос надо, чтобы не выпадали. В городе вода плохая, сыпаться стали да ломаться, скоро в хвост собирать нечего будет.

– Вот и я Любаше всегда говорю, город – это наше горе, пока внучка жила в деревне, все хорошо было, как Надюшка наша поступила в треклятый институт, так все и полетело прахом.

– Дедушка, а вы деда Мирона с детства знаете? – спросила я.

– Мирона-то, конечно, с детства. Мне бы не знать, ирода этого, – он помолчал, вспоминая, наверно, что-то, потом ответил: – Вот знаешь, внучка, что странно, я еще пацаном был, под стол пешком ходил, а Мирон уже стариком был. До сих пор ирод живой, а молодых скольких уже в деревне похоронили, не счесть, а он все живет и как будто молодеет с кажным годом. – Деревенский говор всегда присутствовал в его речи.

– Дед, такого не может быть, ведь его бабку Прасковью многие помнят, – ответила ему я.

– Да, верно. И бабка у него была старая, как баба Яга, ей на тот момент лет двести было. Все в деревне считали так.

– Дед, ты лучше расскажи им, как его бабка тебя за деда Мирона наказала, – попросила тетя Люба.

– Было дело, злыдня старая рассерчала раз, что я Мирона в ясный день на озеро силой поволок. А как за ограду его вытолкал, он от солнца черный сделался, ох я и напужался тогда.

– Так он, значит, молодой в то время был? Думала, что дед оговорился, назвав его стариком.

– Да нет же, старый, а мне тогда в аккурат восемнашка стукнула. Мы с парнями поспорили, что я деда Мирона притащу на озеро, никто ж его днем никогда в деревне не встречал. Они со старухой своей всегда лесом ходют. А тут смотрим: бабка его идет и не прячется, вот и давай спорить, что у них, наверно, у колдунов, дни особые есть. А что будет, если Мирона сейчас на озеро заманить? Вот я, дурак, и пошел к нему. А он упирается, говорит: «Иди со двора прочь». Знал бы я, чем мне это обернется, ни за что бы до него не дотронулся, но у молодого ни страху, ни мозгов на тот момент не было, он упирается, а мне еще больше выиграть спор хочется. Говорю: «Ты только дойди со мной до озера и назад возвращайся». А он ни в какую. Вот я его и давай силком тащить. Только за калитку вытолкал, дед застонал и как чумной сделался. Вмиг почернел.

– И как же вас бабушка его наказала? – задала я вопрос.

– Цельный год под себя ходил, пластом лежал. Пока Дуська меня не отпоила травами. С тех пор в деревне никто просто так, без надобности, к Мирону близко не подходил.

– А откуда вы знаете, что именно его бабка вас наказала? – удивленно спросила я деда.

– Так она в дом к нам пришла с ковшом в руке, облила меня чем-то шибко вонючим, да горсть земли с другой руки в ноги мне кинула. Я тут же и свалился. Сказала, дом мой проклинает и весь род проклинает, беда отныне кажное мое поколение коснется, женская половина городскими хлопцами поругана будет, имя их девичье всегда будет землей пачкано, ну а если в роду сыны появятся, гореть им всем в синем пламени.

– И что, ведь не отразилась на вашем поколении беда? – не веря в сказанное, опять спросила я.

– Как же не отразилась, сначала жена угорела, сразу после того как дочку родила, в скорости и померла. Дочка Натаха еще школу не закончила, снасильничали ее ироды городские. Из школы выгнали, как узнали, что беременная. Повеситься хотела, два раза из петли вытаскивал, а при родах Любаню спасли, а Натаху мою спасти не смогли. Потом с Любашкой беда случилась такая же, а теперь и с правнучкой Надюшкой. А меня проклятье бабки Мирона с земли не отпускает, чтобы всех страдания видел и помнил, кем наказан был.

– Погодите, как это с тетей Любой беда случилась? – и я посмотрела на нее.

– Да, случилась, только я никому в деревне не говорила, одна баба Дуся знает. Меня, как и мою мамку и дочку Надюшку, городские изнасиловали на нашем озере. Шла я с фермы поздно домой, не знала, что городские гуляли там. Увидела, как они навстречу ко мне вышли, стала бежать. Но не сумела далеко убежать, споткнулась в темноте, упала. Они хоть и пьяные были, но сумели догнать. Вот и напали, затащили подальше к лесу, избили и насильничали всю ночь по очереди, баба Дуся меня нашла, к себе утащила, две недели отпаивала. Тоже жить не хотела, да деда жалко было одного оставить. Вот и терпела все оскорбления да плевки в мою сторону, жить себя заставляла ради него. А потом оказалась на сносях. Пуще прежнего стыдно было. Месяца три прошло, в нашу деревню новый агроном из города приехал, к нам на постой его тогда председатель упросил определить. Стал за мной ухаживать, я тогда подумала, если рожу ребеночка, пусть люди думают, от него, вот и бегала с ним на свидания. А потом руки когда стал распускать, дед его из дому и прогнал. А больше никто его на постой не взял, он и уехал. Все наши деревенские люди так и решили, что Надюшка – его дочка.

Пока тетя Люба рассказывала, мой папа упорно ковырялся вилкой в рыбе, опустив глаза. Я поняла: он смущался, а вернее, ему было стыдно.

– Ты, Любаня, прости меня, – начал говорить папа, – Ведь и я всегда думал, что ты с агрономом-то шашни водила.

– Да не за что мне тебя, Василий, прощать, ты же в деревне не тыкал в меня пальцем, не плевал мне вслед, да не слыхала я с твоих уст оскорбления.

– За двором я и правда ни разу плохого не сказал о тебе, но дома пару раз все же ляпнул, перед дочкой выразился. Поэтому и прошу у тебя прощения. И ты, дочка, прости меня за мой поганый язык.

– Спасибо тебе, Василий, за извинение, за то, что не отвернулся, когда беда в наш дом вошла, деда моего не забывал, – утирая слезы, говорила тетя Люба.

– Дед, а чтобы снять с вас проклятье, я утром к вам приду, когда солнце проснется.

– Ох, Ариша, после бабки Мирона кто только не пробовал порчу да проклятье снять, куда я только не ездил, никто не смог, сильное, сказали, проклятье, невозможно его снять.

– Тетя Люба, деда, я все же попробую. Меня в городе одна старушка научила порчу снимать.

– Аринушка, да мы согласны, лишь бы помогло. Ведь и на внуках скажется, – ответила тетя Люба.

– Тогда утром рано зайду. А пока, мои хорошие, я от вас сбегу, пойду Свету проведаю, если вы, конечно, не обидитесь.

– Иди, конечно же, иди, твое дело молодое. Сегодня на работе слышала, что Светланке лучше стало. Даже во двор выходит. Вот же родителям какая радость, – с грустью сказала тетя Люба.

– Внучка, ты заходи к нам, а то нам с Любашей шибко скучно без тебя и Надюшки.

– Деда, обязательно хоть раз в день, хоть на минуточку, но заскочу.

– Ну беги, милая, – поцеловав меня, дед отпустил мою руку.

Мама вышла вместе со мною.

– Дочка, а если хлопец проснется, что делать-то?

– Мам, он до утра не проснется. Так что не переживай.

– Ну беги с Богом, – махнула рукой мама.

По дороге к бабе Дусе я снова забралась на холм и посмотрела на деревню. Черта сместила свое положение, но не нарушила границу между домами, ни один дом из-под солнца не попал под тень, также из тени дом не вышел на свет, и только один наш дом перестал нарушать прямую линию, сейчас он полностью стоял под солнцем, и линия тьмы ровно проходила за домом.

Баба Дуся встретила у калитки и, как утром, отхлестала меня странным веником, залепила опять мое родимое пятно, обмела ноги и только потом впустила в дом.

– Баба Дуся, скажите, с деда Багаева можно полностью снять проклятье?

– Кому другому нет, а ты сможешь.

– Почему я могу, а другие нет?

– Камень в твоих руках, он поможет. Прасковья, проклиная Багаева, землю услышать призывала и в свидетели ее взяла.

– Что это значит?

– А ты проси не только землю матушку, проси солнце и луну в помощь, чтобы они слышали, что проклятье снимаешь. Всех проси разом.

– Еще, баба Дуся, сегодня утром и вечером, когда к вам шла, смотрела с холма на деревню, и заметила одну странность. Может, это совпадение, не знаю.

– Не совпадение, спокон веков наша деревня поделена на светлую и темную сторону. Только ваш дом входит в обе ее стороны. Поэтому ты и выбрана Нурой, потому что владеть можешь обеими ее сторонами. Это впервые за всю историю так пролегла черта.

– А раньше как она проходила?

– А раньше вашего дома не было. Она ровно ложилась между сторонами. Понимаешь, девонька, что в темной стороне, что в светлой есть свои законы, их нельзя нарушать. Прасковья нарушила закон. И с тех пор все пошло неправильно.

– Чем же она нарушила?

– Она не только хотела быть хранительницей камня, хотела стать его хозяйкой, и поэтому своими силами заставила начальство деревни выделить участок твоему отцу на том месте, где он будет служить дверью между темной и светлой стороной.

– Так наш дом и есть та дверь между живым и мертвым миром?

– Нет, дверь находится в доме Мирона. А через вашу дверь Нура может выходить в светлую сторону. Когда дверь открывается с мертвой стороны в нашу, живую.

– Ох Боже, как все сложно, и зачем мне это все нужно. Скажите, баба Дуся, сколько деду Мирону лет?

– Я же говорила, много.

– Столько много, что вы не знаете или не хотите сказать?

– Сейчас тебе не об этом надо думать, утром тебе с хлопцем надо поехать в город. Возьми с собой Любу, на всякий случай пусть не забудет документы.

– Зачем?

– Поезжайте в детский дом, что недалеко у городского кладбища.

– И что нам там делать?

– Любиного внука заберешь, убеждай, как хошь, но пацана привези в деревню, иначе Мирон его заберет.

– Надин сын в детдоме?

– Рано утром она его туда снесет. А может, и ночью. Что-то не все я в ней понимаю. Сильно крепко Мирон свою лапу на нее наложил.

– Как он сумел, если она в городе?

– Также, как и тебя в городе достал.

– Но нам ведь не отдадут ребенка?

– Почто камнем ты сейчас владеешь, ежели пацана уберечь не сможешь?! – гневно произнесла старушка.

– Я вообще боюсь лишний раз на него смотреть, а вдруг мне понравится?

– Так познай силу его, пока не поздно!

– Баба Дуся, не ругайтесь, вы лучше говорите, чего делать надо.

– На, возьми это, положи в него камень. Входить в ворота будешь, неси впереди себя. Но смотри, чтобы ни Люба, ни хлопец тебя ни на сантиметр не обогнали.

– Что будет, если обгонят?

– Этим ты отвлечешь интерес от ребенка. А ежели войдет вперед камня хлопец или Люба, то мальчонки тебе не видать, и этим обязательно воспользуется Мирон.

Я взяла со стола небольшой мешочек, который она бросила перед моим носом. Объяснить, из чего он, я в жизни не смогу.

– Что это?

– Чехол для камня.

– А из чего он?

– Лучше тебе не знать, из чего. А теперь слухай меня, девонька, очень внимательно и хорошенько запоминай. Помни, если ошибешься хоть трошечки, все пойдет тебе во вред.

И она до полночи мне рассказывала, объясняла, показывала все хитрости, которые сберегут меня от деда Мирона, и даже от самой себя, если такое вдруг случится.

Провожая меня за калитку, она на прощание мне сказала:

– Ко мне больше не прибегай, даже если что позабудешь, хорошенько копай в своей голове, я тебе все, что знала, в нее вложила. С Багаева деда проклятье снимется за три дня до полной луны, ни раньше, ни позже, значит, тебе еще рано этим заниматься. Утром не забудь с Любаней пацана в городе найти.

– Бабушка Дуся, как мы будем знать, что тот ребенок – именно сын Нади?

– Те, кто живет под солнцем, все имеют отличительную родовую отметину, она у всех в семьях на одном и том же месте, у тебя на виске, у матери твоей также. У Любы выше локтя, у ее дочки тоже, и у хлопчика такое же должно быть. Да и он один там новорожденный. Не опоздайте только.

Она обняла меня и тихо добавила:

– От тебя теперь все зависит: мой покой, покой Багаевых, Светы Калкиной и всех, кто в плену у темной силы. Да поможет тебе земля матушка, луна и солнце. Ступай, внучка.

– До свидания, баба Дуся, – и я вышла за калитку.

Баба Дуся посыпала чем-то порог у калитки и стала бросать мне вслед. Что это было, я не видела, только догадывалась, наверняка чистотел с пшеницей, чем очищала мне путь вперед. Небо было звездное, я быстро добежала до дому, Максим еще спал, родители, дождавшись моего возращения, тоже улеглись спать. Ни страха, ни волнения у меня не было.

Но с восходом солнца я проснулась с огромным предчувствием чего-то плохого.

Я все помнила, что наказывала баба Дуся, и самое главное, мне сейчас нельзя опоздать в детский дом, куда Надя подбросит сына. Сегодня выходной, и наверняка все службы, кроме милиции, не работают. Но не должен ребенок попасть в правоохранительные органы. Иначе мы не сможем доказать, что ребенок наш. И я сразу же вспомнила Бориса Марковича. Если что пойдет неправильно, и мы опоздаем, обязательно обращусь к нему за помощью. Мама тоже встала, ей сегодня с утра на ферму, там нет выходных, поэтому сегодня по графику ее смена.

– Ариша, ты чего так рано встала?

– Мам, у нас деньги дома есть?

Из спальни вышел папа, сразу же спросил:

– А сколько надо?

– Не знаю, но дайте все, что у нас дома есть, возможно, не пригодятся, а возможно, потратить придется все.

– Дочка, что случилось, ты только не скрывай от нас ничего, ведь от незнания мы больше тревожимся, чем если знаем, к чему нам надо быть готовыми.

– Мам, у нас все хорошо, Надиного ребенка надо будет с детдома забрать, я не знаю, у тети Любы есть деньги или нет. У меня нет времени выяснять, нам срочно надо ехать в город, пока доедем, уже, может быть, будет поздно.

– Мать, неси быстрее все, что у нас есть, на хлеб оставь, а остальное все отдай. Проживем, с голоду не помрем.

Мама быстро зашла в спальню и вынесла деньги, завернутые в платок.

– На, тут приличная сумма, тебе на приданное копили.

– Спасибо, мои любимые, вы у меня самые лучшие.

– Ты только найди ребенка. А то ведь Любаня не переживет, узнает, что Надюха натворила.

– Макс, – крикнула я, – Вставай, засоня.

– Да он уже во дворе на лавке давно сидит.

– Значит, очухался основательно, – не удивляясь, спросила я, а вернее, подтвердила сказанное.

– Чего кричишь, – входя в дом, отозвался Макс, – Я давно не сплю, будить вас никого не хотел, вот и вышел во двор. Но голодный как волк, если меня сейчас не покормите, я вашу корову Зорьку сырую загрызу.

– Мамуль, я пока к тете Любе сбегаю, вы тут его покормите.

– Беги, дочка, беги. Накормим, и в дорогу сейчас соберу перекусить.

Выйдя из дома, я пустилась бегом через огород, сокращая путь к дому Багаевых. Поглядев в сторону леса, я увидела удаляющею фигуру, очень похожую на деда Мирона.

– Теть Люба, – стучала я в дверь.

– Иду, Ариночка, иду, – дверь открыла тетя Люба, полностью одетая.

– Теть Люба, а вы куда собрались?

– Так на ферму, сегодня мы с матерью твоей дежурим там.

– Теть Люба, вам надо со мной в город, а кто может вместо вас выйти на работу? Да хотя это неважно, мой папа что-нибудь придумает, а вы собирайтесь, нам с вами срочно нужно ехать в город.

– Ой, – присела она, – Что-то с Надей случилось? Аринка, скажи, неужто опять беда к нам пришла?

– Пока никакой беды нет, но если вы будете сидеть и охать, то может и случиться беда. Берите все документы с собой на всякий случай. Я вам в дороге все расскажу.

Со двора в дом зашел дед.

– Внучка, что случилось? Смотрю, бежишь сломя голову.

– Деда, то, что я обещала, еще рано делать, поэтому сейчас нам с теть Любой надо в город.

– Неужели с Надюшкой беда? – вполголоса спросил дед.

– Нет, с ней все хорошо. Просто, чтобы с вас снять проклятье, нужен еще один человек, иначе не получится.

– Неужто Надежду нашу привезете? – спросил дед.

– Если получится, то ее тоже прихватим, а так мы поедем за той бабушкой, которая меня учила снимать заговоры и порчу.

– Тьфу ты, напужала с утра всех. Так не торопитесь, все равно она против Прасковьи ничего поделать не сможет. Я даже и не верю в ее силу. Таких как Мирон и Прасковья на свете больше нет.

И дед уселся на табурет.

– Вот мы поедем, привезем ее и потом проверим.

– Ну, я готова, – выйдя к нам, сказала тетя Люба. – Деда, сходи к Никоноровым, попроси Клаву, чтобы она за меня сегодня отработала, а я за нее потом, когда ей нужно будет. Сходишь? – просила тетя Люба.

– Да поезжай, схожу, и уговорю, и даже погоню, если не согласится.

– Спасибо, дедушка, – вместо тети Любы ответила я и поцеловала его в колючую заросшую щеку.

Мы всегда раньше целовали деда с Надей наперегонки, если он нам разрешал залезть на чердак дома и оттуда прыгать в стог сена.

Джип Макса стоял уже у ворот. Мама поставила набитую едой корзину в салон машины. Словно до города нам ехать два дня, а не всего один час своей машиной.

– Хоть перекусите в дороге, – добавила мама.

– Вера, я деда своего попросила, чтобы он за Клавой сходил Никоноровой, надеюсь, уговорит.

– Любаня, езжай спокойно, про это не думай даже. Справимся и без тебя.

– Максик, с тобой все хорошо? – тихо спросила я, садясь рядом с ним.

– Да вроде все в норме, бегать не пробовал, а так немного в ногах есть слабость, но ехать могу запросто. Только мне интересно, докуда мы с вами сегодня доедем?

– До города, конечно же.

– Или до первого поля, и заглохнем.

– Ой, я совсем забыла, подождите, я сейчас, – и быстро побежала в дом взять камень с чехлом, который дала баба Дуся.

– Чего вспомнила-то? – спросил Макс, когда я, вернувшись, усаживалась на место.

– Да забыла важную вещь, скажем так, билет до города без приключений.

– Ты не поверишь, мне даже интересно. Проскочим мы поле или все же против деда Мирона не попрешь. Командуй, едем мы куда? – и завел свой автомобиль.

– Макс, я город плохо знаю, нам надо в детский дом у городского кладбища.

– Так это, он ведь переехал, а старый детдом снесли, и там, насколько я знаю, теперь тоже кладбище, его расширили за счет детского дома. А куда детский дом переехал, я не знаю, но в городе, конечно, можно узнать новый адрес, даже через интернет.

– Вот это новость. Но все равно едем туда, а там посмотрим. Только торопись. Доехав до поля, у которого Макс, сбегая от деда Мирона, глох, мы увидели, что оно приветливо провожало нас в путь.

– Пропустило! – заорал Макс.

– Я же сказала, у нас есть билет до города.

– Аринка, по ходу ты и есть тот билет.

Я не ответила Максу, давая знак меньше говорить перед тетей Любой. Он моргнул в ответ и включил музыку.

Полпути мы ехали почти молча, переговаривались так, ни о чем, я не хотела говорить тете Любе о внуке. Тем более, Макс сказал, что детского дома нет. А то место, что указала баба Дуся, сейчас – городское кладбище.

– Аринушка, скажи, детка, что случилось? Не молчи, тревога жмет мое сердце, да так, как будто беда большая ждет.

– Теть Люба, я не знаю, что вам сказать, сейчас я уже не уверена в том, что знала утром, когда к вам прибежала.

– Расскажи все. Я обещаю держать себя в руках и быть сильной. Что бы ни случилось.

– Да просто я сегодня плохой сон видела, но вы же знаете, что сны – это только сны. И еще вы знаете, какая я паникерша. Вот видела во сне какую-то дурость и хочу проверить, что такого на самом деле не может быть. Поэтому и едем туда, где была во сне ваша Надя.

– В детском доме?

– Ну да.

– А что она там делала?

– Жила.

– Тьфу ты, точно, глупость. Но сердце не обманешь. А предчувствие плохое.

– Просто я видела, дед Мирон удалялся в лес, а вдруг он тоже к Наде поедет. Вот и хочу опередить его.

– Да дед Мирон только и ходит лесом.

– Теть Люб, дайте мне там из корзины кусок пирога, я же забыла, что не завтракала.

– Мать твоя тут столько наложила, на целый день хватит.

– Так надо кушать, не повезем же мы еду назад домой. Макс, а ты хочешь кусочек пирога?

– Нет, я так наелся, кажется, что крошки достали до носа.

– А ты, Макс, в городе останешься или к нам назад в деревню поедешь? – задала свой вопрос я.

– Как я могу сейчас в городе остаться, когда у тебя день рождения через пару дней, конечно, назад с вами. Ты ж меня пригласила, а я не отказался. Только с вашего позволения заскочу домой, вещичек прихвачу да посмотрю, что там с хатой, все ли в порядке.

– Конечно, заезжай, да и наверняка о тебе отец беспокоится.

В город мы въехали в семь утра. Как раз по радио били куранты. Машин на улицах почти еще не было. На остановках стояли один-два человека, видно, только те, кто рано начинал рабочий день.

К городскому кладбищу мы подъехали минут через двадцать. Вылезая из машины, я посмотрела на ворота. Две огромные колонны упирались в кроны двух величавых старых дубов, которые росли по обе стороны от колонн и скрипели своими тяжелыми ветвями от тихого ветерка. Своей густой пышностью они прикрывали мир кладбища от дневного света. Хоть и светило солнце, но природа кладбища выглядела пасмурно. При взгляде на ворота сразу появилось ощущение меланхолии, щемящей тоски, горького осознания бренности всего земного. Зловещее освещение да крик ворон за воротами нагнетали страх.

– Значит, через эти ворота я должна пронести камень впереди себя, так строго наказывала мне баба Дуся.

Страх сжимал ноги, появилось какое-то новое необъяснимое желание бежать, а ноги охватывал ступор. Но я не имела права сейчас поддаться этому страху и тихо сказала:

– Макс и вы, тетя Люба, ждите меня здесь. Я скоро вернусь.

– Как же, как же мы тебя отпустим одну в такое мрачное место. На улице солнце светит, а сюда словно ни один лучик не попадает. Раз приехали вместе, значит, вместе и пойдем, – вылезая их машины, говорила тетя Люба.

Макс был уже на улице и шел медленно к воротам.

– Максим, стой! – крикнула я. ‒Тебе нельзя идти впереди меня.

– Что происходит? Ты что-то не договариваешь?

– Пожалуйста, сейчас очень важно, чтобы вы делали все, что я буду говорить, раз решили идти со мною.

– Говори, мы не ослушаемся! – заявила тетя Люба.

И вдруг с кладбища раздался раздирающий крик ребенка.

– Господи, что там такое, так дитя кричит, – и тетя Люба бросилась бежать.

– Нет, нет тетя Люба, вам тоже нельзя, – пыталась удержать ее я.

От крика ребенка по коже бежал мороз.

– Максим, держи ее, и чтобы вы не увидели, ни на шаг, ни на сантиметр не выходите вперед, иначе может случиться беда.

– Пойдем быстрее, Аринушка, мне кажется, это голос Нади.

– Тетя Люба, это не Надя, поэтому держитесь вместе с Максом позади меня.

– Пойдем, детка, быстрее, – толкала меня тетя Люба к воротам. – Я буду за спиной, только идем быстрее, – умоляла она.

Я вытянула вперед себя руку с камнем, который лежал в чехле, не выдавая ничем свои магические силы. Миновав главные ворота, мы остановились, на кладбище все стихло, словно все замерло, даже вороны стихли. Недалеко от ворот на свежей могиле стояла детская корзина, а рядом сидела странная женщина, ее длинные черные волосы, давно не мытые, паклями свисали вдоль землисто-серого лица. Отчужденными глазами она смотрела на нас.

Мы двинулись к ней. Тетя Люба не выдержала и заговорила первая:

– Женщина, что ж вы делаете, разве можно дитя на могилу ставить? Ведь можно поставить рядом с могилой, но не на могилу же. И какого черта вы сами на ней сидите?

Женщина подняла голову, пронизывающий взгляд черных глаз угрожающе блестел из темных ям ее костлявого лица, тонкие губы приоткрылись в зверином оскале желтоватых зубов. От ее взгляда нас всех троих передернуло.

– Ты кто? – набираясь храбрости, спросила я.

– Хозяйка кладбища. Ты ведь за ребенком пришла, но ты опоздала, он мой! – и громко-громко засмеялась каким-то зловещим смехом, словно хотела разбудить всех, кто покоился на кладбище.

– Зачем тебе ребенок, отдай его мне. Ты ведь не любишь маленьких детей. Они громко плачут, а ты любишь тишину.

– Он уже молчит, – отрешенным голосом ответила она мне.

– Но ведь он проснется и будет опять плакать.

– Он не проснется, он не посмеет, – громко произнесла она.

– Послушай, давай договоримся, я покажу тебе, где покоится твоя мама, а ты мне отдашь ребенка.

Вдруг она заплакала и ответила:

– Я не нашла, ее здесь, ее нет, она бросила меня одну, а сама ушла в рай, – и начала нервно бить себя по лицу.

– Стой, стой, ты просто не знаешь, что кладбище расширилось, и могилу твоей мамы надо искать на другой стороне дороги.

– Туда ходить нам нельзя. Ты специально зовешь меня под солнце.

– Почему тебе туда нельзя?

– Нельзя и все! – и посмотрела своим пронизывающим взглядом мне в глаза.

– Тебя обманули, пойдем, покажу, только оставь ребенка здесь.

– Нет, я должна отнести его к маме, не то она опять будет меня ругать за то, что я оставила брата одного, и он вывалился из окна.

– Ну, если ты возьмешь ребенка, то я не смогу тебе помочь, я не сумею найти могилу твоей мамы, он будет плакать, а мне нужна тишина также, как и тебе.

– Аринка, ты что, с ума сошла с этой не нормальной идти вглубь кладбища? – шептал мне Максим.

– Тс‒с‒с, Макс, не мешай.

Женщина растянула шире свои губы в плотоядной ухмылке и подняла корзину с ребенком, немытой головой припала к младенцу. В этот миг у меня от страха заледенели руки.

– Поставь корзину, – просила ее я, – Смотри, что я тебе дам.

И вытащила камень желания из чехла, не поверите, я и сама не ожидала то, что случится.

Камень вспыхнул в моей руке, женщина судорожно дернулась, и корзина с ребенком выпала из ее рук. Ребенок закричал. Женщина выгнулась, оскалила недовольную улыбку и словно зашипела, потом схватила себя за волосы, закричала тем ужасным душераздирающим голосом младенца и побежала к большому дереву, она тараном воткнулась головой в ствол, вспыхнула зеленоватым светом и исчезла, оставив после себя струящийся дымок.

От страха тело сковало судорогой, мороз бежал по коже, меня трясло так, словно на улице была зима, а я стою в летнем платье.

– О Господи, – в ужасе сказали Макс и тетя Люба.

У Макса глаза расширились, как два блюдца. В них замерло что-то необъяснимое.

Плач ребенка быстро привел тетю Любу в чувство, она подняла его с земли, прижала к себе и пыталась успокоить.