Текст книги "Тест Сегаля"

После бала

Ожидая их нынешней встречи, Марк так и не знал точно, с чего начать разговор. Наверное, все-таки с объяснений, только теперь без «но». Во всяком случае он постарается без «но», хотя будет непросто – так привык. Главное после этой извинительной прелюдии донести до Аси самое важное – она нужна ему вся и всегда. Не важно, как будет называться формат их отношений, он бы и рад жениться, но если ей это не подходит – пусть будет по ней, лишь бы вместе.

Говорить ли о произошедшем с Эстер – было до сих пор непонятно, и Марк решил сориентироваться в процессе разговора. Марк уже не был уверен, что Ася примет такое, а потому сомневался, говорить ли об этом. А что если этого преступления Ася ему не простит? Не от ревности не простит, а от любви – преступился же он в первую очередь перед собой, себя предал – этого может не простить. Они редко говорили о любви, в предыдущей серии их отношений Ася дистанцировалась от всего, что могло сделать их жизнь общей, но Марк чувствовал и знал, что она любит его больше, чем он сам себя. И чем саму себя она явно больше любит его. Она вообще явно любит любить.

Появление Аси сбило его со всех мыслей и смело предварительно законсервированные мысли. «Какая красивая! – подумал Марк. – И каким фантастическим идиотом надо было быть, чтобы не замечать этого. Почему было сразу, уже несколько лет назад, не сгрести ее в охапку, не утащить домой и ни на шаг не отходить. Может, даже родили бы кого вместе. Сколько времени потерял, да чего теперь, сейчас же тоже неплохо – девочку ее на ноги поставим и друг для друга будем жить. Тоже счастье!»

Поднялся ей навстречу, прикоснулся губами к щеке, убедившись, что родной запах за это время не изменился и не очужел, проводил за стол. Ася сияла, ей явно не терпелось рассказать ему какую-то новость. Неужели ее дочку, Лиэльку, взяли на офицерские курсы, или Софа наконец вылезла из своей раковины на свет божий?

Заказали кофе и яблочный штрудель – вкусы на сладкое у них тоже совпадали. Марк в очередной раз с удовольствием понаблюдал обычный кофейный ритуал Аси – пакетиком сахара постучать об стол, чтобы песок ссыпался вниз, надорвать упаковку сверху и тонкой струйкой высыпать сверху на пенку капучино, не размешивая. Непременно по кругу и сахар обязательно коричневый. И хорошо бы корицей сверху припорошить, но это если расторопный официант сам догадался подать, специально Ася не просила, ей было неловко обременять кого-либо заботой о себе.

– Ну рассказывай, – попросил Марк.

– Сперва ты.

– Я… – замялся мужчина. – Хорошо, давай тогда я сразу с конца начну, а потом вернусь в начало и надеюсь, это действительно станет началом очень важного. Короче, если с конца – то я очень перед тобой виноват и должен тебе рассказать…

– Не должен, – неожиданно резко перебила его Ася.

– Я думаю, так будет правильно.

– Знаешь, у меня было время подумать, и я поняла, что как ни старалась этого избежать, но с тобой совсем потеряла свое собственное «я».

– ?

– Ну вот ты все время начинаешь с «я», даже сейчас. Ничего плохого в этом нет, ты долго и тщательно выстаивал свое «я», и просто это не было, понимаю. Нам все детство вдалбливали, что «я» – последняя буква в алфавите, только не рассказали, что успеха добивается тот, у кого она первая. Ты понял это намного раньше меня, и результаты налицо. А меня у себя никогда не было – сначала я была у родителей, потом ни у кого, потом у учебы, после у дочки, у работы, у пациентов своих, вот у мамы твоей, потом у Софы. А когда Лиэльке исполнилось восемнадцать, я вдруг поняла, что мне теперь самой себя держаться надо. Пусть это эгоизм и все такое, но мне с этим стало хорошо, а самое удивительное, что окружающим это не помеха, просто когда ты есть у себя – ты и у них есть правильно. «Нет» научиться говорить – тоже полезный навык, и помогать не потому что должен – никому мы, одиночки, по большому счету ничего не должны. Это когда ты сам себе не нужен, тебе важно быть нужным другим, а когда себя принял – полезничать уже не надо, можно просто делиться. С тем, с кем хочешь и тем, чем считаешь правильным, просто так, от души, не ожидая благодарности. Учиться тому, что интересно, жить с тем, без кого не можешь, рожать, когда безумно этого хочешь, и вообще жить «потому что я так хочу», а не «потому что так получилось». Помнишь, ты хотел, чтоб я с работы ушла и в твоей золотой клетке сидела певчей птичкой? Обижался еще, что не выходит по-твоему. Так вот, несколько лет назад я бы с удовольствием согласилась и в очередной раз проиграла бы себя. И тебе бы вскоре наскучила, не качай головой, теперь я это точно знаю.

– Почему?

– Потому что я себе не была бы нужна, а когда себе не нужен, и у других надобность в тебе пропадает.

– Ну нет, тут ты перегнула – вон на меня посмотри, вроде же в порядке, и себе вполне нужен, а другим… Нет, ну наверное, и Софе, и племянникам, и тем, кому работу даю – немного, да нужен, а на поверку – один. И тебе вот, судя по всему, не сгодился.

– Точно нужен?

– Да нет, наверное, ну вот смотри – у нас тут автобусы на воздух взлетают чуть ли не каждую неделю, ладно, я в них не езжу, но, допустим, на улице где или на рынке взорвет меня какой арабский черт, и что? Ну закопают, поплачут маленько и забудут. Вот и вся нужность.

– Я не то спросила. Себе-то ты точно нужен?

– Ну… да. Наверное.

– Марк, скажи, вот то, в чем ты передо мной повиниться хотел. Ну, наверное, раз ты с этого начал, то оно в тебе действительно свербит, так?

– Да, очень, я вообще не собирался и не предполагал, что так получится… – Марк вдохнул поглубже и хотел уже на одном дыхании выпалить, как дело было, но Ася опять не дала ему заговорить.

– А тебе это было нужно? Вот лично тебе?

– Что именно?

– Ну, сделать то, от чего теперь тебе тяжело на сердце и за что стыдно?

– Нет, мне вообще это сто лет не было надо. Сначала думал, что старые счета закрываю, мол, порешаю, и в новую жизнь… Так сказать, на свободу с чистой совестью.

– Ага, только совесть теперь об меня пришел чистить, так?

Марк опустошенно молчал. Разговор зашел в тупик, и он в кои-то веки не знал, как из него вырулить. Между тем Ася совсем не собиралась ему в этом помогать, ее кофе остывал, но она к нему даже не притронулась, лишь крутила чашечку по блюдцу то по часовой стрелке, то против.

– Почему ты не хочешь меня понять?

– Я старалась, я все это время старалась. А потом случилось нечто, и я поняла, что сейчас мне важнее понимать себя, а тебе надо понять себя, тогда, глядишь, и друг друга поймем.

– А пока? Ну то есть я хотел сказать, тому, что ты с такой легкостью обозначила, всю жизнь можно учиться и не научиться, а жизнь же пока проходит. И мы проходим, а я не хочу пройти мимо. Мимо тебя, например, не хочу.

– Значит, не пройдешь. Я здесь, никуда не уезжаю и дверь не закрываю, приходи, когда поймешь, что тебе действительно надо. Впрочем, когда поймешь, может оказаться, что меня-то тебе и не надо, так тоже бывает.

– А пока?

– А пока, извини за банальность – пока. – Ася помахала ему рукой детским жестом бай-бай, спешно достала из сумочки пятьдесят шекелей и, оставив их на своем блюдце, встала из-за стола, не сказав ему больше ни слова.

Когда она поднималась, Марк увидел, что ее глаза полны слез. «Какой же я опять мудак», – подумал он. Она принесла в глазах хорошую новость, явно очень радовавшую ее, а я взял и обменял ее на слезы.

– Ася! – почти крикнул он. – Ты же тоже хотела что-то рассказать? Пожалуйста, давай посидим еще, ты расскажешь, а я…

– А ты пока придумаешь, как меня уболтать, а уж по этой части ты известный специалист, кляйне хухем. Нет, не надо, пусть все будет как есть, по-честному. И рассказывать ничего не надо, ни тебе, ни мне, – сказала она, тряхнув челкой и как бы стряхивая недосказанную новость, но Марк заметил, как та вернулась в ее глаза. – Спасибо тебе за все, Марк, и разберись уже наконец в себе, тебе это пойдет. И Софу порадует, и меня, – добавила Ася и, не обременяя себя выходом по тропинке вокруг всех столиков, легко перепрыгнула через невысокие кустики лаванды, отделявшие кафе от тротуара. Мужчина жадно наблюдал, как мелькнули ее лодыжки, не столь тонкие и породистые, как у Эстер, но такие родные.

«Опять Новый год в одиночку встречать», – с тоской подумал он. Можно, наверное, с Софой, да пусть она с Асей своей воркует. Своей… м-да… А там и Судный день скоро.

Американская родня

Вечером того же дня позвонил Алик – недавний скомканный разговор оставил более чем неприятный осадок и чувство вины, другу не терпелось услышать подробнее, как прошла встреча Марка и Эстер и что же там произошло, привычно обсудить дела в их общем бизнесе и просто поговорить за жизнь. Так уж получилось, что несмотря на расстояния Марик остался его единственным задушевным другом, как и Алик у него. В момент его вечернего звонка Марк был мертвецки пьян. Такое он позволял себе редко, чуть чаще, чем никогда – пятьдесят граммов хорошего коньяка под приятный разговор или бокал вина с дамой – да, а так – нет. Он и потом не мог вспомнить, о чем они говорили с другом, рассказал ли он ему о своей потере и дурацкой истории с Эстер – наутро память лениво воспроизводила лишь окончание разговора: «Держись, старик, завтра же закажу билеты и приеду, дату пока, сам понимаешь, не знаю, но точно до Рош ха-Шана – это будет мой первый Новый год в Израиле, встретим его вместе. И да, поздравь нас обоих – я решился! Приеду ненадолго, побуду с тобой и вернусь в Ригу оформлять документы и собирать вещи. Много мне не надо – Светуля пока остается здесь, а с Ингой мы разводимся. Вот прилечу – поздравишь со всеми этими радостями. Зай гизунт! [42]42
  Будь здоров! (Идиш.)


[Закрыть]»

«Хоть какая-то радость», – подумал Марк, вспомнив утром эту часть разговор с Аликом. Его подташнивало, голова была тяжелой и гулкой, по поводу чего мужчина позволил себе внеплановый выходной. Вскоре Алик перезвонил и сообщил, что купил билеты на двадцатое сентября. Похоже, он и сам был жутко рад, что с билетами решить вопрос удалось так быстро, лишь посетовал на восьмичасовое ожидание при пересадке в Праге, прямых рейсов на ближайшие даты не было. Все получалось настолько хорошо, насколько может быть в такой невеселой ситуации.

«Ну вот и славно, отвлекусь хоть немного и праздник вместе встретим», – рассуждал Марк, заваривая себе утренний кофе. В последнее время, причем он даже не заметил когда, у него появилась привычка по утрам дома разговаривать с собой вслух. Кажется, это началось с прихода в его жизнь Аси – ему очень нравилось просыпаться с ней по утрам и разговаривать за кофе – завтракать за все эти холостяцкие годы он так и не привык.

Когда Ася оставалась у него по утрам, она готовила завтрак, всегда на двоих, но ему не предлагала – знала, что его это сердит. Женская хитрость заключалась в том, что как бы себе она готовила такие вкусные вещи, что Марк нет-нет, да и соблазнялся, стаскивая с ее тарелки то оладушку, то сырник. Она делала вид, что не замечает, просто большую тарелку с обеими порциями ставила на стол, якобы для себя. Это была такая игра – вначале она кидалась поставить тарелку с приборами и ему, но тогда он говорил: «Ты же знаешь, я не завтракаю!», выходил за дверь, подбирал утреннюю газету, брошенную почтальоном на крыльцо, и с преувеличенным интересом углублялся в чтение.

Из всех его дурацких привычек эта Асю злила больше всего – неоднократно просила она его не читать за столом, и если можно – не включать за едой телевизор или радио, ей были дороги их совместный утренний завтрак и разговоры за ним. Теплые воспоминания детства, когда у нее еще были родители и то самое детство, как раз и относились к таким семейным завтракам выходного дня и ужинам будних. В последнее время, завтракая в одиночестве, Марк понял, что и ему эти утренние разговоры были очень важны, они заряжали его на целый день, а то и на несколько, до следующего завтрака вдвоем. Наверное, тогда-то в одинокие утра он и начал говорить сам с собой, но точно он этого не помнил, как-то не анализировал.

С момента их последней встречи тревога и беспокойство не покидали его. Для себя он точку в их отношениях не поставил, она вроде тоже, но неопределенность всегда раздражала Марка, а в столь чувствительном вопросе, пожалуй, еще и оскорбляла бы, не будь он так виноват.

Как ни странно, после разговора с Асей чувство вины в нем трансформировалось – он продолжал ощущать его, только теперь не перед ней, а перед собой. Встречаться с Эстер, разумеется, зарекся, на ее настойчивые звонки не отвечал и ждал даты ее отъезда, чтобы выдохнуть с облегчением. Казалось бы, чем ее присутствие за сотню километров в другой, никак не связанной с ним туристической жизни могло его обременять – непонятно, но интуиция всегда была его рабочим органом, и ей он доверял.

Пару дней спустя, когда Марку почти удалось убедить себя в нерациональности тревоги по поводу Эстер, да и, по его расчетам, она через три дня улетала, неожиданно в самый разгар рабочего дня позвонила Софа. В середине дня такое случалось крайне редко – она знала, как брат занят на работе, особенно в пред– и межпраздничные дни, и позвонить могла лишь по особой нужде. Такой разговор всегда предварялся ее заискивающе-церемонным: «Маричек, можешь минутку поговорить? Не очень отвлекаю?»

Тут же Софа была лаконична и официальна.

– Марк, – сказала она и многозначительно кашлянула. – Я думаю, тебе стоит знать, тут у меня гости…

– Продавцы какие-то? «Гербалайф»? Сектанты? Служба национального страхования?

– Не угадал.

– О, сестра наконец-то решила организовать себе культурный досуг? Мазалтов! Только прости, я сейчас действительно по горло, давай вечером перезвоню, и ты все расскажешь?

Но Софе явно было не до шуток, она говорила строго и, пожалуй, даже зло.

– Да нет, не получится. Гости-то скорее твои и приехали издалека, аж из Америки.

Под ложечкой предательски засосало, Марк ушел в свой кабинет, на ходу жестами показывая секретарю, чтоб никого к нему не пускали. Для верности запер за собой дверь.

– Давай угадаю. Эстер? Как она тебя нашла и что ей надо?

– Ну, нашла-то как раз просто – по справочной. Ты, оказывается, говорил, что я болею, вот, хм… Эстер забеспокоилась и решила проведать.

– И познакомиться наконец! – донеслось на заднем плане.

– Ну да, и познакомиться… наконец. Да. И не только Эстер меня здесь навещает, с ней и молодой человек. Даник. Очень приятный и воспитанный юноша. Жаль только, по-русски совсем не говорит.

От ярости Марк сломал карандаш, который бесцельно крутил в руке с момента, как сел за свой рабочий стол. Вот так ввалиться без спроса и приглашения, да еще не к нему самому, а к сестре, к тому же зная, что та недомогает. И сына своего в этом спектакле задействовать! Дрянь, какая же она все-таки дрянь…

– Гони ее в шею! – крикнул Марк, но тут же взял себя в руки и добавил: – Продержись минут двадцать, выезжаю. Все решу.

– Как улетел?! Когда? Куда? – неожиданно спросила сестра.

Опешив, Марк уточнил:

– Не вылетаю, а выезжаю.

– А-а, вчера улетел? – продолжила Софа таким фальшивым голосом, что Марк понял ее затею. – Ну что ж ты меня не предупредил? Ладно, чего уж, удачи тебе там. Надолго?

– Ну, ты ж у меня умная, придумай что-нибудь, – ответил брат и улыбнулся. Ишь, стратег какой сестричка-то. Ее бы стратегию да в мирное русло, например, из развода их чертова быстрее подняться. В ответ же услышал:

– Ой, только после праздников обратно будешь? Ну кто так поступает? Ирод ты, а не брат. Ладно, береги там себя в… Германии этой, а то немцы – они как антисемитами были, так… ну ладно, сам знаешь.

На заднем фоне очень эмоционально и довольно громко зашептало, кажется, американская гостья требовала трубку, или еще чего-то, впрочем, недостаточно громко, чтоб Марк услышал, что именно. Зато Софа не растерялась.

– Все, разговоры с заграницей дорогие, целую, звони мне оттуда, как сможешь. Ба-ай!

Скомкав рабочий день, как в своей рижской комиссионке он когда-то комкал очередной листок отрывного календаря, Марк метнулся домой и только оттуда решился наконец позвонить сестре, чтобы услышать всю историю. Все оказалось хуже, чем можно было себе представить.

Около часа дня Софе позвонили в дверь, она и открывать-то не хотела – у своих ключи, а чужим в это время нечего шастать. Шлаф штунде – тихий час, негласный закон в Израиле, почти как сиеста в какой-нибудь Италии. Но звонок настойчиво сверлил мозги и явно не планировал умолкать. Поползла, накинув на ночнушку домашний халат и готовя для навязчивых коммивояжеров, совсем потерявших стыд, острую и малопечатную отповедь на смеси иврита с арабским. К ее удивлению, на пороге оказалась холеная дама иностранного вида, довольно красивая, хотя, на Софин вкус, немного вульгарная.

Из рассказа сестры следовало, что, обняв и расцеловав опешившую ее, дама ввинтилась в квартиру, протаскивая за собой смущенного юношу, которому явно хотелось домой, но к себе. Не дав Софе прийти в себя, гостья представилась: «Я – Эстер! Да, та самая, Марк наверняка вам много обо мне рассказывал. Вы же Софи, да, его дорогая сестричка? Ой, а давай на „ты“, мы же столько лет заочно знакомы!» – с этими словами дама уселась за стол, предварительно брезгливо сметя несуществующие крошки со стула. Жестом приказала сесть и парню.

– А это наш Даник! – приторно проворковала она Софе и строго сказала сыну: – Daniel, say hello to Aunt Sophia!

– Hi, – вымолвил отрок и вымученно улыбнулся.

Сказать, что Софа пребывала в шоке – не сказать ничего. Она была обескуражена таким напором и смущена странностью ситуации – незнакомая женщина вела себя чуть ли не как родственница, а Софа вообще не понимала, кто это. Имя Эстер ей тоже ничего не говорило – ну не хвастался тогда брат перед семьей этой историей. Позже, на многочисленные расспросы сестры по поводу его бобыльства, намекнул, что была в его жизни очень значительная, но грустная история. Да, еврейка, нет, не срослось, вышла замуж, уехала в Америку. О том, что история была замужем, брат тогда целомудренно умолчал.

Теперь же выходило, что они все эти годы не теряли друг друга из виду, история была с продолжением, и продолжение через каких-то три года достигнет совершеннолетия. Да, в Америке это в двадцать один.

В какой-то момент несмолкающего треска по поводу преуспевания новой родственницы в Штатах, та вдруг уставилась на буфет и ринулась к нему, как такса к подстреленному зайцу, и тут дверной замок зашуршал и впустил Асю. Гостья, остановившись в прыжке, замерла, оценивая ситуацию, а видя, что женщины сердечно обнялись, решила, что это тоже новая родственница, метнулась к ней и, протянув холеную лапку с фальшивыми ногтями, но вполне натуральными бриллиантами, промурлыкала:

– Хеллоу, Я Эстер, систер ин лоу Софи, а это наш Даник. Дорогая, а как будет систер ин лоу на русском? – спросила она опешившую Софу, но Ася ее прервала, коротко сообщив, что перевод знает, и собралась было ретироваться, однако Софа так умоляюще на нее посмотрела, что та решила ненадолго остаться. Она начала разбирать принесенные покупки, когда Эстер, вспомнив, куда скакала до этого, вернулась к буфету и затараторила:

– О, это невероятно, я знаю это фото, это же Марк! О, мой бог, это как раз за год до того, как родился Дэниэль, Рига, восемьдесят третий год, райт? Я не верю! Дэниэль, ты должен это видеть!

Ася ошарашенно смотрела на Софу, но та пребывала в неменьшем замешательстве. Пытаясь сохранять хладнокровие, Ася убрала в кухонный ящик опустевшие мешки из-под продуктов и протянула Софе чек. Так было у них заведено с того момента, когда Ася в первый раз принесла покупки вернувшейся в отчий дом Софе. Та тогда настояла, что за помощь в готовке благодарна от души, но за покупки будет деньги отдавать, иначе не согласна.

Вот и сейчас, подслеповато рассматривая чек, она пошла было в комнату за сумкой с кошельком, но Эстер твердо и уверенно выхватила из ее руки бумажку, мельком увидев сумму в сто семьдесят шекелей, проворно вытащила три сотни из своего кошелька, сунула их опешившей Асе и сказав: «Спасибо, дорогая, сдачи не надо, и сегодня нам ваши услуги больше не потребуются, я буду счастлива помочь Софи сама, по-родственному», – открыла перед той входную дверь. Покраснев до корней волос, Ася выскочила из квартиры, даже не попрощавшись с остолбеневшей от такой наглости и самоуправства Софой.

Когда к Софе вернулся дар речи, она повернулась, чтобы высказать нахалке все, что о ней думает, но наткнулась взглядом на подростка, который, даже не понимая по-русски, чувствовал все непотребство разыгравшейся сцены и буквально вжался в стул, опустив глаза так низко, чтобы не слишком длинная челка прикрыла пунцовые щеки.

Вот тогда-то, не сказав обидчице ни слова, Софа проследовала в гостиную и набрала номер брата. Маневр возымел-таки действие, ибо минут через десять после их разговора, поняв, что ловить тут больше нечего, гостья вызвала такси до Тель-Авива и, сдержанно попрощавшись, отбыла, едва протиснувшись в дверь, куда, обгоняя ее, ломился юноша, не перестающий повторять на английском «сорри».

От услышанного Марк впал в такую ярость, что почел за благо поскорее закончить разговор с сестрой, чтобы случайно не сорваться на нее. Положив же трубку, он ощутил полное бессилие, опустился на стоявший поблизости пуф и, обхватив голову руками, прошептал: «Ася… Ну вот и все!»