Текст книги "Тест Сегаля"

Софа

Озадаченный своими делами, Марк наспех попрощался с раввином, договорившись встретиться через месяц, накануне открытия. Привычно погрузившись в задумчивость, Марк шагнул на улицу, но, пройдя пару шагов, остановился.

«Так, – подумал он, – что-то есть во всей этой зеркальной истории, ведь действительно же вокруг себя не вижу. Что у нас сейчас? Ну да, заказов нынче прорва и в сукке я только что сидел, значит – осень. Осенью у нас что? Листья желтые… Нет, это у них, у нас максимум жара спадает, хотя девчонки все такие же оголенные ходят. Так они и зимой в одной пижаме утром в лавку выползают, когда я в пуховике мерзну. Стоп. Интересно, а девчонки на меня еще смотрят? Не подчиненные на фирме, не охотницы за приключениями в дорогих ресторанах, а просто девчонки на улицах? Эх, действительно совсем я заработался, надо бы понаблюдать».

К его огорчению, недолгая прогулка по неве-шеананской улице желаемых трофеев девичьих взглядов не принесла, и, дойдя до машины, Марк позвонил в офис, предупредил секретаря, чтобы его сегодня не ждали, завел свою белую «субару» и направился на рынок.

Рынок, как обычно, встретил гомоном, жарой и миллионом ароматов. Впрочем, это не отвлекало Марка от серьезной закупки. После беседы с равом ему почему-то очень захотелось повидать Софу – сестра в последнее время хандрила. После развода она ушла в себя, стала очень скупа на общение и, как предполагал Марк, впала в депрессию. Единственное, что она делала с удовольствием, это готовила и общалась с Асей. Ася осталась им от мамы – как патронажная медсестра она навещала старушку по линии социальных служб, а позже, когда подопечной не стало, продолжила иногда заходить к Софе, уже по-приятельски – поддержать, по хозяйству помочь. После своего развода и смерти мамы сестра перебралась в ее квартиру, уступив свою дочке с семьей, сын-программист был отлично устроен и давно жил отдельно. Марк не очень понимал сути отношений Аси и Софы – близкими подругами они не были, да и вообще после развода оказалось, что подруг у Софы нет, есть жены друзей бывшего мужа. Бывшие приятельницы, соответственно. Не вникая в то, что связывает двух женщин, он был благодарен Асе за участие, поддержку и дельные советы, которые та периодически давала его сестре.

Готовить для детей Софе подсказала именно Ася, увидев, что, оставшись одна, горюющая женщина почти перестала есть. «Я покупную еду не люблю, а готовить для одной себя смысла никакого и перевод продуктов», – говорила Софа, оправдывая пустой холодильник перед братом и детьми. Тогда Ася, обычно немногословная и ни во что никогда не вмешивающаяся, проявила чудеса организаторства. Обзвонив Софиных детей и брата, она объяснила им ситуацию, и тем тут же затребовалась домашняя пища в исполнении мамы и сестры. Это же дало дополнительный повод для нанесения визитов, ведь готовила Софа исключительно из продуктов с рынка, так родители любили, и менять это она не хотела.

Складывая в пакет огромные баклажаны, которые у них дома называли синенькими, Марк почувствовал-таки на себе заинтересованный женский взгляд. Отойдя от прилавка, рассмотрел и его владелицу – миловидная женщина лет сорока смотрела почти в упор, но это не был тот взгляд, которого искал мужчина. В нем был интерес, был поиск, но скорее поиск спасения, и если читался в нем голод – то хорошо замаскированный голод к еде, а никак не к плотским утехам.

Посмотрев на себя со стороны, Марк оценил ситуацию – прилично одетый, он тащит битком набитые пакеты к вот тут же запаркованной новой машине. Кажется, даже его пакетам стало неловко перед тощей сумкой женщины. При всей его любви к рынку, было то, за что мужчина старался его избегать – вот такие покупатели. Которые сюда не за свеженьким или по привычке, а от безвыходности и по нужде.

– Простите, вы не могли бы мне помочь? – обратился он к женщине.

– Я? Чем я могу вам помочь?

– Извините, я полный профан, ничего не понимаю в мясе, а жена вот попросила… Понимаете, она терпеть не может говядину, только баранину ест, вы не могли бы глянуть, – с этими словами он засунул ей в руки полный пакет отборного мяса.

Открыв его, женщина сразу же сказала, что мясо прекрасное, но это говядина.

– А не знаете, баранина тут вообще есть?

– Я не покупаю такое, – с грустью ответила женщина. – Но, кажется, там, видите лавку с огромными мочалками? Вот за ней хороший мясной магазин, наверное, в нем есть.

– Спасибо огромное, – горячо заторопился Марк. – Я дотуда на машине доеду, а вы не могли бы оказать мне еще одну услугу?

– ?

– Вот эту говядину – пристройте ее как-нибудь, пожалуйста, терпеть не могу выбрасывать продукты, а домой мне это лучше не приносить, жена опять отчитает и все равно выкинет, жалко будет, если пропадет!

– Да тут килограммов шесть, это же целое состояние! – изумилась женщина, взвесив пакет рукой. – Строгая она у вас!

– Да уж! Но вы мне сделайте одолжение, пожалуйста, приспособьте его как-нибудь… – И не дожидаясь ответа, Марк прыгнул в машину и умчался с рынка.

«Откупился, – подумал на ходу, так и не остановившись у мясной лавки. – Ничего, мясо я в супере куплю, а с зеркалом эта история… да, есть в этом что-то. Взгляд я искал, понимаешь ли, а такой вот мне не подходит. Ишь, переборчивый какой, эстет, блин. Между прочим, женщина интересная и моложе лет на десять, видно, что интеллигентная и не профура какая, а тебе взгляд не тот!»

– Твой братец – редкостный шлимазл [37]37
  Неудачник (идиш).


[Закрыть]! – громко объявил Марк, едва переступив порог квартиры Софы.

Кажется, их план успешно работал, и дом, в котором последние месяцы пахло лишь корвалолом да слезами одинокой женщины, наполнился сытным духом домашних котлет и прочей стряпни, что раньше готовила мама.

– Соф, я шлимазл два раза, я еще и мяса забыл привезти!

– Да вы как с цепи сорвались! – довольно пробурчала Софа, принимая у брата многочисленные пакеты и наспех чмокнув того в щеку. – Гришка вот, Цви который, притащил вчера столько, можно подумать, что Арафат нашу Хайфу в блокаду брать собрался. Куда парню столько – ума не приложу, один же живет. Небось папаше своему тайком таскает, солидарность у них мужская. Тот тоже хорош – как от меня по своим курицам таскался – прямо пыль из-под копыт стояла, думала, после развода сразу к одной из них подженится, так он нет – квартирку себе снял на Адаре, хотя с его зарплатой и на Кармеле мог, специально как можно более убогую выбрал и сидит там бедным котиком, вроде он еще и пострадавший. Как я за него переживаю, ведь взрослый мужик, а ни жены, ни невесты, внуков от него явно нескоро дождусь!

– От бывшего, что ль?

– Да от какого бывшего? Я ж про Гришку!

– Ну, ты так строчишь без переходов, я уж думал, ты всех нянчить готова.

– Ну уж дудки, этому я бы нянчить не стала! – после развода бывшего сестра называла только «этот» и злилась, если кто-то другой произносил его имя. – Хотя… Единственное, что он хорошо умел делать – это детей, у него и с новой женой, наверное, сладкие получатся.

На последней фразе Софа промокла глазами и поспешно вышла в ванную.

– Все еще скучаешь? – спросил Марк, дождавшись ее возвращения.

– Вот еще! – отрезала сестра и робко добавила: – Немножко!

– А разводилась зачем?

– А то ты не знаешь?!

– Нет, Соф, вот честно не знаю – он погуливал уже сколько лет, и всегда ты это терпела, а тут на ровном месте гевалт и атомная война. Тем более сейчас, по маме отгоревать не успела и сама себе новое горе придумала!

– Марик, вот веришь – не представляла себе, что настолько сложно будет. Когда думала об этом, намного проще казалось. И так же как брат с сестрой жили, последние лет пять даже не разговаривали толком, разве что о бытовом – как дела, купи то и это, есть будешь, спокойной ночи – вот и все разговоры. Спали в разных комнатах.

– Да?

– Ага. Как Гришка в студенческую общагу съехал, он в его комнате засиживаться стал, мол, компьютер там лучше, до самой ночи сидел, в нашу комнату приходил только спать завалиться. А уже когда малая замуж ушла, стесняться некого стало – он там и ночевать начал.

– Ну и что, друг мой рижский, Алик, я рассказывал тебе о нем часто, практически с самого начала с женой не эт самое и до сих пор вместе. А у вас хоть поначалу страсть такая была, что аж искры из глаз. Я же помню, когда вы только познакомились, родители переживали до жути – вы так друг на друга смотрели, старики боялись, что до свадьбы не дотерпите, ты забеременеешь, он сбежит – короче, рисовали себе страшилки и сами же их боялись. Мамэ тогда стратегический запас валидола выпила.

– В том-то и дело, что страсть поначалу была. И не только поначалу, а когда она есть – трудно потом смириться, что кончилась. Первые одиннадцать лет тяжело было – учились, работали за копейки, у родителей жили, пока своя двушка не завелась; Гришка спать не давал – беспокойным мальчик рос. А потом вроде бы наладилось все – квартира, сын уже школьник, работы у обоих поприличнее, уважение, и тут все с левой ноги пошло.

– А с чего разлад-то начался? Я когда в Ригу уезжал, ты как раз в самом этом счастье вашем витала, ко мне и к родителям заходила редко, и то не заходила, а запархивала, все домой спешила и вечно в клюве что-то несла, то старшему мужику, то младшему вашему, Григорию. Взрослая такая, красивая, но не солидная совсем – хохотушка, девчонка. Вот уже когда вы в Израиль уехали, я по фотографиям отсюда заметил, что посолиднела ты, погрузнела, из Софочки в Софью Аркадьевну выкуклилась. Но вроде и тогда ты не жаловалась, а родители так вовсе счастливы за тебя были, вы им и внучку уже к тому времени родили.

– Я и теперь не жалуюсь, Милка такой славной выросла, вон и внуком меня наградила раньше братца своего, муж у нее отличный парень. Обо мне заботятся, хоть и не положено мне.

– Чего это тебе не положено?!

– Виновата я перед ней.

– Чем это? Вечно носилась с ней как с писаной торбой, над Гришкой никогда так не хлопотала.

– Потому и носилась, что вину свою знала. Стыдно сказать – не хотела я ее.

– Как это? Я же помню, когда мелким совсем был, как ты мечтала, что замуж выйдешь и что дети у тебя будут, сын и дочка.

– Так это я в детстве мечтала, а как с Гришкиными пеленками, зубками и ночами бессонными напрыгалась, так поунялась. Потом до садика с ним досидела и на работу вышла, там тоже поначалу трудно было – учетчицей на производстве, где одни мужики пашут, а я даром что замужняя и мамаша, сама-то девчонка девчонкой, всерьез никто не воспринимал. Ты правильно говоришь – порхала я тогда, для счастья совсем мало надо было: мандарины выкинули – счастье, стенку мебельную в рассрочку купили – счастье, в Ялту летом втроем съездили – так это же счастье-счастье.

А потом мы сюда переехали, тоже легко не было – язык учили, дипломы подтверждали, на ноги становились. Когда малому тринадцать стукнуло, мы уже про себя считали, вот, еще пять лет и школу кончит, в армию пойдет, институт ему присматривали и мечтали, как по Европе с друзьями путешествовать поедем, когда совсем вырастет – и тут здрасте вам. Я даже не сразу поняла, что беременна, настолько уже в голове такой вариант не держала. Когда поняла – в ужас пришла, я уже здесь в бухгалтерии на хорошем счету, пятый год на одном месте, на курсы повышения квалификации посылали, еще несколько лет и главбух, а вместо этого опять пеленки-распашонки, дома сиди, потом по новой начинай… В общем, всерьез об аборте размышляла.

– Никогда бы не подумал!

– Да, для себя хотелось пожить, представляешь? – зло кинула Софа. – Не дочкой быть, не мамашей, а просто женщиной, женой, на работе белым человеком. Это совсем непонятно?! Тебе, который всю жизнь для себя жил и делал, что хотел, непонятно?!

Укол больно задел Марка, правоту сестры он понимал, но принять упрек в лицо было неприятно. Он действительно не был обременен семейными хлопотами и заботой о пожилых родителях, оставив тех на сестру, но деньгами же всегда помогал. Откупался? Опять это стекло с серебром.

Поняв, что обидела брата, Софа испуганно уставилась на него.

– Только ты на меня не обижайся, ладно? Хватит уже того, что Гришке от меня достается. Да и Милке перепадает – я после развода с их папашей совсем бешеная стала, срываюсь почем зря. Вот только Аське от меня не прилетает, но с ней и поссориться невозможно, такой человек.

– Да на правду обижаться – неблагодарное занятие. И себя ты зря коришь, мало ли чего ты там хотела – не хотела, вон девицу какую родила. И на ноги поставили, замуж выдали – теперь только радоваться, так ты себе находишь драму на ровном месте.

– Грех был даже думать об аборте, как ты не понимаешь? Когда такое у нас в семье было?! Даже подумать страшно. Ну вот Бог меня и наказал. Как Милку родила – так все наперекосяк и пошло. Раскабанела я, больше чем на двадцать кг поправилась, наряжаться-украшаться уже не хотелось – все равно дома торчать. На дочку смотреть тяжело было – как будто она передо мной виновата, а я перед ей. Но главное – легкость пропала. А с легкостью и желание прошло.

Мужу-то хоть бы хны – он на работе ничего не потерял, наоборот – повысили. Льготы налоговые за двух детей, опять же. Каждый день на службу – рубашечка свеженькая, одеколончик, я сэндвичи с собой дам, он в щечку меня поцелует и фьють – упорхал, а я, как старая гусеница, жопу свою жирную между кухней и детской целый день таскаю и втайне ему завидую.

Сам понимаешь, в таких настроениях любовница из женщины – как из бегемота балерина. Причем он как будто не замечал, что я жирная стала и сварливая, как вечер – ждет, вот сейчас пацан спать уйдет, малою уложу и эгегей, а у меня и так целый день эгегей. Примерно год я его так мурыжила – то голова болит, то месячные, то суточные, то ремонт делать надо. Даже сказала ему как-то, мол, если он свой вопрос на стороне порешает – я не обижусь, только чтоб без левых детей и урона бюджету. Я-то вроде в шутку сказала и забыла, а он, похоже, всерьез принял.

– То есть ты мужа сама до баб отправила?

– Ну, я же не всерьез, рассчитывала угомонить его так, вроде как не молоденькие уже – пора и честь знать. Теперь самой смешно, какой наивной была, а тогда думала, что поскольку мы до этого душа в душу, то раз мне больше не надо, то и ему разнадобится. Таки разнадобилось, только не совсем, а дома. Я поначалу нарадоваться не могла – приставать перестал, значит, образумился, будем потихоньку детей растить, о стариках заботиться, до пенсии помаленьку дотянем, а там путешествовать начнем. Одно удивляло – я забыла, когда последний раз парикмахера живого видела, а этот все молодится – по утрам зарядочка, перед выходом одеколончик, всегда аккуратненький, ухоженный.

Уже когда на работу вернулась, отгадала секрет его бодрости – в одном отделе со мной оказалась женщина, с которой у мужа был недолгий романчик. Ирис. Местная, устроенная, замужняя, зачем ей это было надо – ума не приложу. Как она мне сказала – «для здоровья и вдохновения», мол, мужик интересный, аккуратный и при всех этих достоинствах еще и любовник хороший. А еще для спорта – «русских» любовников у нее до встречи с ним не было, любопытно стало.

– И что наш герой, не посрамил алию [38]38
  Алия – дословно подъем (иврит), репатриация в Израиль.


[Закрыть]?

– Да вот нет, геверет [39]39
  Госпожа (иврит).


[Закрыть] сказала, что осталась довольна.

– А зачем она тебе это рассказала?

– Понятия не имею. Одно точно – котлеты у меня из-за тебя пригорели. А Ирис просто невзлюбила меня с первого дня, я по конкурсу прошла на место, которое она надеялась по блату подружке устроить. Она меня и так подкалывала по мелочи, а когда я семейную фотографию на стол поставила, сперва пару дней косилась и ухмылялась, а потом с издевочкой так и говорит: «Хорош, красавчик! Муж? Соболезную! Привет ему от Ирис из банка передай, он поймет!»

– Передала?

– Ну говорю же, дурой была. Не просто передала, а сказала, что та мне все про них разболтала. На пушку, так сказать, взяла. А он как будто с облегчением это воспринял, мол, ну и хорошо, что врать больше не надо, ты же сама этого хотела, так что все честно. Потом, правда, покаялся, вроде как только меня любит и никогда больше. Кстати, первое было очень натурально, а во второе, похоже, он и сам не верил.

– Как твой брат – яйца б ему оторвал. Уж и раньше его не любил, а тут оторвал бы. Но как мужик понять могу. Но и тебя могу, все равно же обидно было, понятное дело.

– Это даже не обидно, это… как бы тебе сказать. Во-первых, брезгливо – мало ли какую заразу принесет, а у нас дети. Не поверишь – утром перед уходом на работу оба унитаза хлоркой мыла, потом краны, раковины и дверные ручки. Вечером перед сном второй круг. Во-вторых, разговаривать стало не о чем.

– Какая связь?

– Да прямая! Не хотела, чтоб мне врали. Что, мне его спрашивать, как на работе было?

– Ну например!

– Ага, а он там, может, ровно сегодня новую секретутку пробовал! И что, он мне должен это рассказать? Или со скучным видом станет говорить, что обычный день был. Вот, например, в Эйлат они на уикенд с коллективом поехали, я, значит, спрошу, он мне про дельфинов и Красное море расскажет, да?

– Нет, вместе с ним могла поехать. Родители наверняка не отказали бы с малой посидеть.

– Да не хотела я, как ты не понимаешь?! Не хотела сплетен за спиной – мол, вон, эта старая толстая курица – жена нашего перспективного специалиста, который… И взглядов сочувственных не хотела, и ночи с ним в одной гостиничной кровати не хотела. При этом даже в тот период у нас немало счастливых моментов случалось – когда с Милкой куда-нибудь ездили, когда Гришке его первую холостяцкую нору своими руками ремонтировали, когда в Лондон поехали, а потом в Прагу. Мы ладили.

– Тогда почему же ты все-таки развелась?

– Одиноко было очень. То самое одиночество вдвоем – этого не поймешь, пока не испытаешь, а испытать не дай бог. Ну и горько тоже. Одно дело, когда ты не хочешь, а другое – когда тебя. Я ж не совсем дура, когда поняла, что семья разваливается, попыталась было эт самое реанимировать. Вроде в порядок себе привела, подхудела, шмоток новых прикупила, даже белье. Заигрывать с ним пыталась, только тогда уже он ни в какую. Я и так и эдак, а он то делал вид, что не понимает, то отшучивался.

– Так прямо поговорили бы, не всегда мы ваши женские намеки понимаем, не залезешь же другому человеку в голову.

– Пыталась я, но он и от разговоров на эту тему отбрехивался, мол, разборки ни к чему хорошему не приведут. А я ж никаких разборок не устраивала, наоборот, норовила узнать, что со мной не так и как ему понравиться.

– Пффф.

– Ну вот и он делал «пф» и говорил, что не надо об этом говорить, или само наладится, или не наладится. Не наладилось. Я и с подругами советовалась, и к врачу ходила. Врач спросил, на самом ли деле я так его хочу. Врать не стала, сказала, что не очень-то мне это надо, а вот что из-за этого стена ледяная между нами встает – страшно. Доктор сказал, что с возрастом так бывает, гормональный курс предложил, мол, такие есть уколы, после которых к мужу побежишь, как в молодости не бегала. Но куда мне гормоны – опять растолстела бы, да и вообще кто знает, какая от них еще побочка может быть. Ох, не поверишь, что я тогда учудила!

– М?

– Подружка одна подколодная насоветовала, мол, есть специальные таблетки расчудесные, мужчина такую выпивает, и только держись. Достать их тогда было сложно, да и не пойдешь за таким к семейному доктору. Но у нее стратегический запас имелся, отжалела она мне пару таблеточек. Мне напрямую мужу предложить неудобно было, да и унизительно как-то, вроде так ты меня в упор не видишь, так хоть фармакология чудо сотворит. Короче, приготовила ужин, коньячка его любимого открыла, оделась соблазнительно, такая вся феечка. Таблетку ему в салатик растолкла, да не одну, а для верности сразу обе. Подумала, что если дело пойдет, то потом нам таблеток не потребуется, так-то у него проблем по этой части нет, просто раскачаться надо, вспомнить друг друга.

– Ну и чем вечер воспоминаний кончился? Хотя нет, стоп, вот совсем не уверен, что хочу это знать.

– Ай, ну тебя, стала б я рассказывать, если б случилось такое, чего ты знать не хочешь. Небанально все кончилось – скорой помощью и приемным покоем.

– Как это?

– А вот так – ближе к концу трапезы благоневерному моему плохо стало. С сердцем. У него, оказывается, уже проблемы с давлением намечались, но он от них отмахивался, мол, как это у того молодого и рьяного проблемы как у старпера. Кофе старался поменьше пить, вот и вся терапия. А таблетки те духоподъемные, как оказалось, ровно кардиологическое противопоказание имели. Словом, гипертонический криз ему и адский позор мне.

– Раскололась?

– Ему бы под пытками не призналась, это же со стыда сгореть можно. Но врачи в приемном серьезно насели – чего необычного делал, принимал ли какие-то препараты. Он сказал, нет, а я рассказала. А куда деваться, врачи же должны знать. Знаешь, вот старалась никогда в жизни такого не делать, чтоб на месте провалиться хотелось. Даже фразу эту считала какой-то надуманной. Только там, у его койки в больнице, поняла, как это – глаза от пола не поднимала и жалела, что полы тут везде каменные, в песчаный бы закопалась. Мой-то как слово «виагра» услышал – обалдел, врач его укорил, мол, что за детский сад такие вещи скрывать, его же не из любопытства спрашивают. И вообще, дело житейское, чего стесняться. Тут уж он озверел, аж орать на врача стал и в отказ пошел, мол, не знаю, о чем жена говорит, я ничего не принимал.

– Ситуация, однако.

– Ага, со стороны прям комедия положений, но только вот не смешно – как вспомню тот позор, по сей день холодею. Короче, выложила я им, как дело было, врач посуровел, пациент аж пятнами пошел, я такой ненависти в его глазах ни до ни после не видела, только сестрички молоденькие переглянулись так шкодливенько и тут же смылись – наверняка ржать над старой дурой пошли. Врач мне потом строго объяснил, что здесь вот такое подсыпание препаратов вообще противозаконно, а в частности мужа с такими проблемами с давлением я этим до могилы могла довести скорее, чем до супружеского ложа. А кто ж знал? Я даже не знала, что таблетки эти вообще не для желания, а для функционирования того самого, с чем у моего и так проблем не было. В общем, чуда не произошло, только хуже стало. Уж я и прощения просила, и объясняла, что для сохранения семьи старалась, только с кем там говорить-то было? С человеком, который и слушать не хотел, как попугай твердил, что я его обманула, что вообще не знает, как доверять мне теперь, а до кучи еще и опозорила. Опозорила, понимаешь, перед кем? Перед сестричками, которые могли подумать, что он уже не орел? Это точно важнее, чем все годы вместе, дети, друзья, дом?! Что я при этом чувствовала, его не волновало – чужие раны не болят. После этого мы вообще чужими стали. И что самое мерзкое – перед друзьями и знакомыми, то бишь напоказ – образцовая семья, жена – хозяюшка, заботливый муж, замечательные дети, а значит, мы еще и хорошие родители. Квартира, машина, работы хорошие – словом, все как у людей. Когда мы развелись, никто понять не мог, с чего вдруг. А я так тебе скажу – если это «как у людей», то ты, брат, лучше вообще не женись, чем так жить.

– И не собираюсь. Хорошо понимаю, о чем ты. Помнишь Алика, друга моего рижского? Вот у него семейная жизнь как раз это самое одиночество вдвоем.

– Зато семью сохранили, да?

– Угу!

– Ну и было там чего сохранять?!

– Вообще нечего, потерял он на этом больше, чем выиграл. Впрочем, Светланке их уже двадцать два, что ли, может, через годик Алик и сорвется сюда. Познакомлю вас, – сказал Марк и подмигнул опешившей от такого предложения сестре.

– Я еще за прошлого не отсидела! – грустно ответила та и опустила глаза.

– Да ты не убила вроде, а что развелась – так поделом ему. Я только не понимаю, ведь не он тебя бросил, а ты его, к чему все эти нюни и траур – в порядок себя приведи, почисти перышки и вперед к новым свершениям и завоеваниям!

– Ага, чтоб теперь с новым завоеванием в разных комнатах спать?! Нет уж, отвоевалась, это ж меня не только к собственному мужу не тянуло, меня вообще эта тема интересовать перестала. А горюю я потому, что осталась одна.

– Так ты же сама сказала – одиночество вдвоем?

– Но ведь вдвоем! Я за столько лет срослась с ним, не было у меня ближе и роднее, состариться вместе хотела, внуков вместе нянчить. И не я его бросила, а он меня, когда у меня за спиной с девками начал. Я же хорошей женой была, дом всегда в порядке, дети как куколки – сыты и воспитанны, он-то на работе все время пропадал, карьеру делал, а дома тыл, и зарабатывала я при этом всем нормально, на шее не висела. А что спать с ним перестала… Ну не самое же это главное, неужели никак понять нельзя было, принять, самому как-то в ванной справляться – взрослый же мужик, чего он у девок не видел, поперек-то ни у кого нет!

– Ну так тем более, перегорюй уже, забудь и дальше иди. Для начала в парикмахерскую. А в торговый центр потом вместе пойдем – вот на что глаз ляжет – то и купим, могу я в кои-то веки сестру побаловать? Ты ж красивая еще, а причепуришься – так вообще королева будешь.

– Не понимаешь ты, брат. И хорошо, что не понимаешь. Причепуриться можно, прическу сделать, маникюры-педикюры, даже глаза со временем можно научиться делать веселыми. Чтобы все думали, что в них живут бабочки-цветочки. Это довольно просто – как в детском калейдоскопе, где из маленьких разноцветных стекляшек складывались причудливые узоры. Помнишь их? Надо было только правильно повернуть. Себя напоказ повернуть тоже можно – вот как принарядишься, да встанешь глазами к солнцу, оно отразится в них, прядями поиграет – и ты уже красавица, а что там у тебя на душе сдохло – кому интересно. Сама хорони!

Только смотреть искусственными бабочками на красивое трудно. Вот, скажем, смотрю, как нежно какой-то мужчина берет девушку за руку прямо на улице и скользит по запястью к локтю. А когда-то давно меня тоже так брали. И разлетаются мои придуманные калейдоскопные бабочки, оставив вместо себя проплаканные глаза. Или праздник, например. У всех скоро праздник, они радостные будут сидеть за вкусными столами, с друзьями, с любимыми, потом такие бесстыдно счастливые пойдут смотреть на салют. А мне не с кем! И кррррак – снова бабочки не сложились. Конечно же, есть друзья, с которыми… Да нет, будем честными – разве есть на свете хоть один человек, которому ты можешь показать эти осколки, когда они валяются на дне твоей истерзанной души?

– Нет.

– Вот! И тогда ты понимаешь всю свою ничтожность. Я понимаю. Понимаю, что я – неудачница! Не такой уж золотой был мой муж, а и с тем не срослось.

Или, например, друзья. Красивая пара! Сколько лет они вместе? Тридцать? У нас так тоже скоро было бы. А не будет! И что мне делать? Вспоминать, что когда-то двадцатилетняя я мечтала, как совсем старенькие, седые и сгорбленные, мы будем шаркать вместе по осеннему парку, от скамейки к скамейке, поддерживая друг друга под локоток? Так не будем! И плакать я ночью буду одна. И прошлой тоже одна плакала. А он просто все решил. Может, и не просто, но решил. Не подхожу. Списана. Он решил, но не ушел, даже этим не удостоил. Просто поступил как со списанной, а теперь он и ни при чем как будто. Вроде как ошибся, оступился, бывает. Ты-то знаешь почему, а другим кажется, что случайно. И я при этом выгляжу палачом, а он, совсем как невинная жертва, покорно стоит предо всеми, вот-вот голову на мою плаху положит. И глаза при этом такие грустные, что друзья-наблюдатели кричат: «Не казни!» Да какое там, как может казнить распятый… Но там, где он меня тихонечко распял, свидетелей не было.

И дом наш пуст. Красивая квартира, вымечтанная, но зачем она мне одной? Ходить и вспоминать, как любовно обустраивала здесь каждый уголок, чтобы мы были счастливы?

Какое граффити интересное недалеко от дома нарисовали! Ты же видел, здесь каждый уличный распределительный щит как произведение искусства разрисовывают?

– Да. Но, Софа, при чем тут щит? Прошу тебя, успокойся, не могу видеть, как ты себя терзаешь.

– А я тебе расскажу, при чем. Я за столько лет привыкла все только вместе с ним смотреть. Не важно, граффити, щит или фонтан новый, который сделали в скверике, где мы еще Милку маленькую выгуливали. Но это теперь не для меня – я же одна не пойду смотреть, не умею одна, никакого удовольствия. А если и заставлю себя – только расстроюсь. На людях, конечно, не разревусь, да и привыкла уже плакать беззвучно, даже орать научилась – громко, изо всех сил, чтоб до Бога докричаться – но без голоса. Чтобы детей не напугать, не побеспокоить никого. Поэтому просто не пойду. Ты ж меня знаешь – когда радость и достаток – так со всем миром поделиться, всех угостить и порадовать, а беду в уголке погрызть, соленой от слез корочкой – одной. Так нас приучили.

– И то верно, приучили. Софочка, бедная ты моя!

– Да, братик, я бедная. Я очень бедная и не знаю, как со всем этим справиться. Я боюсь одиночества и вообще боюсь. Очень боюсь!

Софа разрыдалась и почти перешла на крик:

– Что ж он меня так рано покинул? А парк? Он обещал! Пожалуйста, пусть будет как когда-то давно! Мне очень нужно тепло и покой!

Внезапно она собралась с духом и строго сказала:

– Я знаю, что нельзя так распускаться. И кричать нельзя, не положено. Это не похороны, а всего лишь развод. Всего лишь…

Еще какое-то время она всхлипывала, зло и горько, как в детстве, когда, докучая сестре, Марк ей назло мог сломать любимую куклу или нарочно поставить кляксу на заполненную пропись. Котлеты сгорели дотла, и, одной рукой обнимая сестру, второй Марк отодвигал несговорчивые жалюзи, чтобы открыть окно и проветрить. С родительского серванта улыбались их детские лица – Софочка обнимает Маркушу точно так же, как он обнимал ее сейчас.

– Понимаешь, по уму все правильно, раз счастлива я в той семье не была – надо было разводиться, ведь так?! – с деланной уверенностью в голосе не то спросила, не то утвердила женщина.

– Так! – подтвердил брат.

– Так, да не совсем так. Мы ведь почти тридцать лет вместе прожили. Разводилась я на запале, как только мама умерла, поняла – сейчас или никогда. До этого перед ней стыдно было, а еще раньше – детям дом рушить не хотелось, а тут меня это «никогда» подстегнуло – думаю, так навсегда и останусь в коммунальном соседстве с почти чужим человеком. А когда развелись, поняла, что и роднее-то не было. Я ж не зря про похороны обмолвилась, развод после стольких лет – это почти как вдовство, только вдовство лучше – потеря такая же, но тогда она окружающим понятна, тебя жалеют, помогают, в жизни сориентироваться подсобляют – женщина же без мужа осталась. Без стены, без защиты, без помощника. А если после развода без мужа-стены-помощника осталась – сама дура виновата, не сберегла сокровище, не мудрая, значит, не привлекательная.