Текст книги "Собрание сочинений в 3-х томах. Том 2"

Мария Александровна Лохвицкая
Собрание сочинений в трех томах. Том 2

© Т. Л. Александрова, предисловие, составление, примечания, 2018

© ООО «Издательство «Дмитрий Сечин», 2018

Стихотворения
Том III
1897–1899

Новые песни

 
В моем незнанье – так много веры
В расцвет весенний грядущих дней;
Мои надежды, мои химеры
Тем ярче светят, чем мрак темней.
 
 
В моем молчанье – так много муки,
Страданий гордых, незримых слез
Ночей бессонных, веков разлуки,
Неразделенных, сожженных грез.
 
 
В моем безумье – так много счастья,
Восторгов жадных, могучих сил,
Что сердцу страшен покой бесстрастья,
Как мертвый холод немых могил.
 
 
Но щит мне крепкий – в моем незнанье
От страха смерти и бытия,
В моем молчанье – мое призванье,
Мое безумье – любовь моя.
 

 
Мой светлый замок так велик,
Так недоступен и высок,
Что скоро листья повилик
Ковром заткут его порог.
 
 
И своды гулкие паук
Затянет в дым своих тенет,
Где чуждых дней залетный звук
Ответной рифмы не найдет.
 
 
Там шум фонтанов мне поет,
Как хорошо в полдневный зной,
Взметая холод вольных вод,
Дробиться радугой цветной.
 
 
Мой замок высится в такой
Недостижимой вышине,
Что крики воронов тоской
Не отравили песен мне.
 
 
Моя свобода широка,
Мой сон медлителен и тих,
И золотые облака,
Скользя, плывут у ног моих.
 

 
Мне снилось – мы с тобой дремали в саркофаге,
Внимая, как прибой о камни бьет волну.
И наши имена горели в чудной саге
        Двумя звездами, слитыми в одну.
 
 
Над нами шли века, сменялись поколенья,
Нас вихри замели в горячие пески;
Но наши имена, свободные от тленья,
        Звучали в гимнах страсти и тоски.
 
 
И мимо смерть прошла. Лишь блеск ее воскрылий
Мы видели сквозь сон, смежив глаза свои.
И наши имена, струя дыханье лилий,
        Цвели в преданьях сказочной любви.
 

 
Резнею кровавой на время насытясь,
Устали и слуги, и доблестный витязь, —
И входят под своды обители Божьей,
Где теплятся свечи Господних подножий.
И с кроткой улыбкой со стен базилики
Глядят серафимов блаженные лики.
 
 
Палач, утомленный, уснул на мгновенье,
Подвешенной жертвы растет исступленье.
На дыбе трепещет избитое тело.
Медлительным пыткам не видно предела.
А там, над землею, над тьмою кромешной,
Парят серафимы с улыбкой безгрешной.
 
 
В глубоком in pace[1]1
  In pace (лат.) – буквально «в мире». Название темницы, которую можно приравнять к могильному склепу.


[Закрыть], без воли и силы
Монахиня бьется о камни могилы.
В холодную яму, где крысы и плесень,
Доносится отзвук божественных песен.
То с гулом органа, в куреньях незримых,
«Осанна! Осанна!» поют серафимы.
 

 
Идут, идут небесные верблюды,
По синеве вздымая дымный прах.
Жемчужин-слез сверкающие груды
Несут они на белых раменах.
 
 
В вечерний час, по розовой пустыне,
Бесследный путь оставив за собой,
К надзвездной Мекке, к призрачной Медине
Спешат они, гонимые судьбой.
 
 
О, плачьте, плачьте! Счет ведется строго.
Истают дни, как утренний туман, —
Но жемчуг слез в сокровищницу Бога
Перенесет воздушный караван.
 

«И дрогнет лебедь пробужденный,

Моя бессмертная душа». Т. II

 
Страдала я – и не был ты со мной.
        Я плакала – ты был далеко.
Уныл и сер лежал мой путь земной, —
        Я изнывала одиноко.
 
 
Те дни прошли. Не все мы рождены
        Для подвига самозабвенья.
В моей душе такие дышат сны,
        Такие блещут откровенья,
Что самый мир, что самый круг земли,
        Замкнутый небом, кажется мне тесен,
И нет границ для грез и песен;
        Для звуков, тающих вдали.
 
 
Страдала я, когда ты был далеко.
Я плакала, что нет тебя со мной.
И в жизни я избрала путь иной,
        Чтоб не томиться одиноко.
В иную жизнь, к иному торжеству
Расправил крылья лебедь пробужденный.
Я чувствую! Я мыслю! Я живу!
Я властвую душой непобежденной!
То с бурями, то с лунной тишиной
Безбрежный путь раскинулся широко…
Я не ропщу, что нет тебя со мной,
        Не плачу я, что ты далеко.
 

 
Утро спит. Молчит волна.
В водном небе тишина.
Средь опаловых полей
Очертанья кораблей
Тонким облаком видны
Из туманной белизны.
 
 
И как сон, неясный сон,
Обнял море небосклон.
Сферы влажные стеснил,
Влагой воздух напоил.
Все прозрачней, все белей
Очертанья кораблей.
 
 
Вот один, как тень, встает,
С легкой зыбью к небу льнет,
Сонм пловцов так странно тих,
Лики бледные у них.
Кто они? Куда плывут?
Где воздушный их приют?
 
 
День порвал туман завес —
Дня не любит мир чудес.
В ширь раздался небосвод,
Заалела пена вод,
И виденья-корабли
Смутно канули вдали.
 

1898, Крым

 
За нами месяц, пред нами горы.
Мы слышим море, мы видим лес.
Над нами вечность, где метеоры
Сгорают, вспыхнув во мгле небес.
 
 
Темнеет вечер. Мы ждем ночлега.
Мы ищем счастья, но счастья нет.
Слабеют кони, устав от бега.
Бессильны грезы сожженных лет.
 
 
Ленивым шагом мы едем кручей.
Над нами гаснут уступы гор.
Мы любим бездну и шум могучий,
Родного моря родной простор.
 
 
Уж близко, близко. Уж манит взоры
Огней селенья призывный свет.
За нами месяц. Пред нами горы.
Мы ждали счастья, но счастья нет.
 

1898, Крым

 
Все спит иль дремлет в легком полусне,
Но тусклый свет виденье гонит прочь.
Тоска растет и грудь сжимает мне,
И белая меня тревожит ночь.
 
 
Смотрю в окно. Унылый, жалкий вид —
Две чахлые березки и забор.
Вдали поля. – Болит душа, болит,
И отдыха напрасно ищет взор.
 
 
Но не о том тоскую я теперь,
Что и вдвоем бывала я одна,
Что в мир чудес навек закрыта дверь,
Что жизнь моя пуста и холодна.
 
 
Мне тяжело, что близок скучный день,
Что деревцам желтеть не суждено,
Что покосился ветхий мой плетень
И тусклый свет глядит в мое окно
 

* * *

 
Ляг, усни. Забудь о счастии.
Кто безмолвен – тот забыт.
День уходит без участия,
Ночь забвеньем подарит.
 
 
Под окном в ночном молчании
Ходит сторож, не стуча.
Жизнь угаснет в ожидании,
Догорит твоя свеча.
 
 
Верь, не дремлет Провидение,
Крепко спят твои враги.
За окном, как символ бдения,
Слышны тихие шаги.
 
 
Да в груди твоей измученной
Не смолкает мерный стук,
Долей тесною наученный,
Сжатый холодом разлук.
 
 
Это – сердце неустанное
Трепет жизни сторожит.
Спи, дитя мое желанное,
Кто безмолвен – тот забыт.
 

 
Что за нравы, что за время!
Все лениво тащат бремя,
Не мечтая об ином.
Скучно в их собраньях сонных,
В их забавах обыденных,
В их веселье напускном.
Мы, застыв в желаньях скромных,
Ищем красок полутемных,
Ненавидя мрак и свет.
Нас не манит призрак счастья,
Торжества и самовластья,
В наших снах видений нет.
Все исчезло без возврата.
Где сиявшие когда-то
В ореоле золотом?
Те, что шли к заветной цели,
Что на пытке не бледнели,
Не стонали под кнутом?
Где не знавшие печалей,
В диком блеске вакханалий
Прожигавшие года?
Где вы, люди? – Мимо, мимо!
Все ушло невозвратимо,
Все угасло без следа.
И на радость лицемерам
Жизнь ползет в тумане сером,
Безответна и глуха.
Вера спит. Молчит наука.
И царит над нами скука,
Мать порока и греха.
 

* * *

 
He сердись на ветер жгучий,
Что средь каменных громад
Он забыл простор могучий
И разносит дым и чад;
 
 
Что от выси лучезарной
Он, склонив полет живой,
Дышит тягостью угарной
Раскаленной мостовой.
 
 
Взмах один воскрылий сонных —
И открыт забытый след.
Снова листьев благовонных
Потревожит он расцвет.
 
 
Заиграется на воле
С белым облаком вдали —
И всколышет в дальнем поле
Позлащенные стебли.
 

* * *

 
Восходит месяц златорогий —
И свет холодный, но живой,
Скользит над пыльною дорогой,
Над побелевшею листвой.
 
 
Колосья клонятся дремливо
О, сон! – желанный мир пролей,
Слети, как радостное диво,
На ширь взволнованных полей.
 
 
Обвей прощеньем и забвеньем
Мои отравленные дни, —
И благодатным дуновеньем
Ресниц воскрылия сомкни.
 

 
Розоватым пламенем зари
Засветился серебристый вал.
Спишь ли ты, единственный? – Смотри,
Как на море ветер заиграл.
Как цветы настурций, будто сон,
Обвили стеклянный мой балкон,
Чтоб качаться тихо, и висеть,
И сплетаться в огненную сеть.
 
 
Я смотрю сквозь зелень их листов
На свободу ветра и волны.
И поется песнь моя без слов,
И роятся сказочные сны.
И мечты нездешней красоты
Обвивают душу, как цветы,
Как цветы из крови и огня,
Как виденья царственного дня.
 

 
Ты – пленница жизни, подвластная,
А я – нереида свободная.
До пояса – женщина страстная,
По пояс – дельфина холодная.
 
 
Любуясь на шири раздольные,
Вздымаю вспененные волны я.
Желанья дразню недовольные,
Даю наслажденья неполные.
 
 
И песней моей истомленные,
В исканьях забвения нового,
Пловцы погибают влюбленные
На дне океана лилового.
 
 
Тебе – упоение страстное,
Мне – холод и влага подводная.
Ты – пленница жизни, подвластная,
А я – нереида свободная.
 

 
Мне не надо наслаждений
      Мимолетной суеты.
Я живу среди видений
      Очарованной мечты.
 
 
Только ангел темной ночи
      Свеет к ложу моему, —
Я замру, вперяя очи
      В неразгаданную тьму.
 
 
И с тоской неутолимой
      В полусонной тишине
Кто-то близкий и любимый
      Наклоняется ко мне.
 
 
Я шепчу ему с тревогой:
      Сгинь, ночное колдовство.
Ангел ночи, ангел строгий
      Бдит у ложа моего.
 
 
Но в смущении бессилья
      Чистый ангел мой поник,
И трепещущие крылья
      Закрывают бледный лик.
 

«Aux ombres de l’enfer je parle sans effroi,

Je leur imposerai ma volonte pour loi!»[2]2
  К теням ада я взываю без страха,
  Я налагаю на них мою волю по закону (фр.).


[Закрыть]

 
О, яви мне, Господь, милосердие въявь
И от призраков смерти и ларвов избавь,
И сойду я во ад, и сыщу их в огне,
Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.
 
 
И я ночи скажу, чтобы свет излила.
Солнце, встань! – Будь луна и бела и светла!
Я к исчадиям ада взываю в огне,
Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.
 
 
Безобразно их тело и дики черты,
Но хочу я, чтоб демоны стали чисты.
К неимущим имен я взываю в огне:
Да смирятся и, падши, поклонятся мне.
 
 
Их отверженный вид ужасает меня,
Но я властен вернуть им сияние дня,
Я, сошедший во ад, я, бесстрашный в огне,
Да смирятся – и, падши, поклонятся мне.
 

 
Свершится. Замолкнут надежды,
Развеется ужас и страх.
Мои отягченные вежды
Сомкнутся в предсмертных мечтах.
 
 
Быть может, в гробу мне приснится —
Кто будет склоняться над ним,
Кто будет рыдать и молиться
Над трупом холодным моим.
 
 
Но дух мой дорогою ближней
Поднимется в дальнюю высь,
Где сонмы неведомых жизней
В созвездиях вечных сплелись.
 

 
В счастливый майский день – над детской колыбелью —
В венке лавровом, с полевой свирелью,
Склонилась фея, светлая, как сон,
И молвила: «Дитя, несу тебе я звон
Весенних ландышей и ветра вздох шуршащий,
Раздавшийся в лесу над пробужденной чащей;
Улыбку алых зорь, что в небе разлита,
Весь трепет ясных звезд, все радуги цвета,
И слезы, и восторг, и ропот дальней бури,
Всю музыку ручьев, всю глубину лазури,
И все, что создает свободная мечта!»
Сказала – и, свирель вложив в персты ребенка,
Исчезла, как туман. – И птицы ей вослед
Защебетали радостно и звонко.
Ребенок спал – и видел яркий свет.
Из золота зари и пурпура заката
Горячие лучи сверкали и росли,
И вызывали жизнь из черных недр земли;
И розы, полные живого аромата,
Торжественно и гордо расцвели.
В лучах горячих царственного света
Раскрылись пышно майские цветы —
В бессмертии могучего расцвета
Невянущей и вечной красоты.
 

 
Как хорош, как пригож мой развесистый сад,
Где узорные сосны недвижно стоят.
Весь пропитан смолой их лесной аромат.
Как хорош, как пригож мой запущенный сад.
Я устала смотреть, как струится поток,
Как глядится в него одинокий цветок.
Желтый венчик его, будто шлем золотой,
Блещет в сумраке грез непокорной мечтой.
Я пошла на лужайку, где ныла пчела,
Где разросся жасмин и сирень отжила,
Где рассыпала жимолость розовый цвет,
Где жужжанье и свет, где молчания нет.
Я бродила в тени, под навесом ветвей,
Где прохлада и тишь, где мечтанье живей,
Где по мшистой траве и бледна и чиста
Белых лилий сплелась молодая чета.
Я искала огня – и наскучил мне зной,
Но томилась душа в полутени больной.
О, как грустно одной в этой чаще глухой,
Где назойлива жизнь и неведом покой.
И вернулась я вновь в мой заветный приют,
Где сказанья, как волны, плывут и поют,
Где журча по камням, так певуч, так глубок,
О прошедшем звенит говорливый поток.
И дремлю я, и внемлю. И грезится мне
О далеких веках, о забытой стране.
И на тонком стебле тихо клонится вниз
Символ рыцарских дней – благородный ирис.
 

1

 
В сиянии огней
Блестящий длился бал.
Все тише, все нежней
Старинный вальс играл.
     В кругу нарядных пар
     Плыву я сквозь туман.
     Гирляндой нэнюфар
     Обвит мой тонкий стан.
Болотная трава
Скрывает мрамор плеч,
Условна и мертва
Моя пустая речь.
     Чужой руки едва
     Касается рука,
     Ответные слова
     Звучат издалека.
 

2

 
Этот вальс мне напомнил сгорающий день,
    Золотисто-румяный закат.
На террасе акаций подвижную тень,
    Майских девственных роз аромат.
 
 
В дымке алой, с весенним цветком на груди,
    Я смотрю в беспредельную даль.
«Где ты, радостный мой, – я твержу, – погляди
    На мою молодую печаль!»
Но была я чиста и как снег холодна,
    И свободна, как ветер степной.
Никого не любя, я томилась одна.
    Отчего же ты не был со мной?
 

3

 
    От пламени огней
    Устало никнет взор,
    Чело теснит больней
    Опаловый убор.
Затоптан мой наряд
В толпе безумных пар.
Увядшие висят
Гирлянды нэнюфар.
    В чужой руке мертва
    Забытая рука,
    Обычные слова
    Звучат издалека.
И в пестрой суете
Померк блестящий бал.
О девственной мечте
Старинный вальс рыдал.
 

* * *

 
Далекие звезды, бесстрастные звезды
Грустили на небе горячего Юга.
Наскучили звездам эфирные гнезда,
К свободе они призывали друг друга.
 
 
– Дорогу! дорогу! Раздайтесь, светила!
Свободная мимо несется комета. —
Огнистую косу она распустила
И мчится, пьянея от счастья и света.
 
 
«Свободы!» – запели лазурные луны,
На алых планетах зажегся румянец.
От солнц потянулись звенящие струны —
И тихо понесся торжественный танец.
 
 
И дрогнули хоры, незримые оку,
Что блещут в пространствах жемчужной росою. —
«Свободы, свободы! Умчимся к востоку
Вослед за кометой с огнистой косою».
 
 
Когда же для света и радости вечной
Исчезла последняя светлая пара,
Послышались вздохи во тьме бесконечной
Земли позабытой тяжелого шара.
 
 
«Завет мой, – гудел он, – нарушил я с ними.
Я скован». Закрылись небесные очи.
И грузно цепями гремя вековыми
Он ринулся в бездну зияющей ночи.
 

* * *

 
Отравлена жаркими снами
Аллея, где дышат жасмины, —
Там пчелы, виясь над цветами,
Гудят, как струна мандолины.
 
 
И белые венчики смяты,
Сгибаясь под гнетом пчелиным,
И млеют, и льют ароматы,
И внемлют лесным мандолинам.
 

* * *

 
Я хочу умереть молодой,
Не любя, не грустя ни о ком.
Золотой закатиться звездой,
Облететь неувядшим цветком.
Я хочу, чтоб на камне моем
Истомленные долгой враждой
Находили блаженство вдвоем.
Я хочу умереть молодой!
 
 
Схороните меня в стороне
От докучных и шумных дорог,
Там, где верба склонилась к волне,
Где желтеет некошенный дрок.
Чтобы сонные маки цвели,
Чтобы ветер дышал надо мной
Ароматами дальней земли.
Я хочу умереть молодой!
 
 
Не смотрю я на пройденный путь,
На безумье растраченных лет,
Я могу беззаботно уснуть,
Если гимн мой последний допет.
Пусть не меркнет огонь до конца
И останется память о той,
Что для жизни будила сердца.
Я хочу умереть молодой!
 

Под ропот арфы златострунной

 
В огне зари – и ночи лунной,
И в тусклом сумраке ненастия
Под ропот арфы златострунной
Я долго плакала о счастии.
 
 
Но скрытых мук все крепли звуки,
В мольбе, к забвенью призывающей.
О, истомленные в разлуке,
Поймите мой напев рыдающий!
 
 
Как тяжело мое изгнанье,
Как пуст мой замок заколдованный!
Блажен, кто верит в миг свиданья
Душой, к блаженству уготованной.
 
 
Бледнеет день, сгорев напрасно.
О, молодость, мое страдание!
Безумна ты, но ты прекрасна
В самом безумье ожидания.
 
 
В немую даль смотрю я жадно;
Колосья нив заглохли в тернии,
И круг земли так безотрадно
Уходит в небеса вечерние.
 
 
Плывет туман. Змеятся реки.
Пылится путь, бесследно тающий.
О, разлученные навеки,
Для вас пою мой гимн рыдающий!
 
 
Остановись! – Ты быстротечна,
О, жизнь моя, мое страдание!
Блажен, блажен, кто верит вечно,
Пред кем бессильно ожидание.
 
 
Но ты далек, мой светлый гений,
Мой луч, мой ясный, мой единственный.
Оставлен храм – и нет курений,
И стынет жертвенник таинственный.
 
 
Угас мой день в лиловой дали.
Свернулся мак. Измяты лилии.
О, пойте гимн моей печали,
Вы – изнемогшие в бессилии!
 

* * *

 
Белая нимфа – под вербой печальной
Смотрит в заросший кувшинками пруд.
Слышишь? Повеяло музыкой дальной…
      Это фиалки цветут.
 
 
Вечер подходит. Еще ароматней
Будет дышать молодая трава.
Веришь?… Но трепет молчанья понятней,
      Там, где бессильны слова.
 

* * *

 
Власти грез отдана,
Затуманена снами,
Жизнь скользит, как волна,
За другими волнами.
 
 
Дальний путь одинок.
В океане широком
Я кружусь, как цветок,
Занесенный потоком.
 
 
Близко ль берег родной,
Не узнаю вовеки,
В край плыву я иной,
Где сливаются реки.
 
 
И зачем одинок
Путь на море широком —
Не ответит цветок,
Занесенный потоком.
 

* * *

 
Поля, закатом позлащенные,
Уходят в розовую даль.
В мои мечты неизреченные
Вплелась вечерняя печаль.
 
 
Я вижу, там, за гранью радостной,
Где краски дня сбегают прочь,
На вечер ясный, вечер благостный
Глядит тоскующая ночь.
 
 
Но в жизни тусклой и незначащей
Бывают царственные сны.
Они к страдающей и плачущей
Слетят с воздушной вышины.
 
 
Нашепчут райские сказания
Ветвям акаций и берез
И выпьют в медленном лобзании
Росу невыплаканных слез.
 

* * *

 
Горячий день не в силах изнемочь,
Но близится торжественная ночь
И стелет мрак в вечерней тишине.
Люби меня в твоем грядущем сне.
 
 
Я верю, есть таинственная связь,
Она из грез бессмертия сплелась,
Сплелась меж нами в огненную нить
Из вечных слов: страдать, жалеть, любить.
 
 
Еще не всплыл на небо лунный щит,
Еще за лесом облако горит,
Но веет ночь. – О, вспомни обо мне!
Люби меня в твоем грядущем сне.
 

* * *

 
Светлое царство бессмертной идиллии,
Лавров и мирт зеленеющий лес.
Белые розы и белые лилии
В отблеске алом зажженных небес.
 
 
Кто это входит походкой медлительной?
Веспер играет над бледным челом.
Долог и труден был путь утомительный, —
Вспомнишь ли здесь о скитанье былом?
 
 
Кто ты, несущий печать откровения,
Близкий и чуждый всегда для меня?
Вечер иль сон? – Или призрак забвения,
Светлая тень отлетевшего дня?
 
 
В черной одежде – колючие тернии…
Лик твой измучен и голос твой тих.
Грустно огни отразились вечерние
В мраке очей утомленных твоих.
 
 
Странник, останься! Забудь о скитании,
Вечную жажду навек утоли.
Арфы незримой растет трепетание,
Море и небо сомкнулись вдали.
 
 
Падают руки в блаженном бессилии,
Сладкое душу томит забытье…
Розы и лилии, – розы и лилии —
Млея, смешали дыханье свое.
 

 
О свет прощальный, о свет прекрасный,
Зажженный в высях пустыни снежной,
Ты греешь душу мечтой напрасной,
Тоской тревожной, печалью нежной.
 
 
Тобой цветятся поля эфира,
Где пышут маки небесных кущей.
В тебе слиянье огня и мира,
В тебе молчанье зимы грядущей.
 
 
Вверяясь ночи, ты тихо дремлешь
В тумане алом, в дали неясной.
Молитвам детским устало внемлешь,
О свет прощальный, о свет прекрасный!
 

 
В бессмертном царстве красоты,
Где вечно дышит утро раннее,
Взрастают белые цветы, —
Их нет прекрасней и желаннее.
 
 
Два грифа клад свой сторожат,
Как древо жизни и познания.
И недоступен тайный сад,
И позабыты заклинания.
 
 
Но чьи мечты – как снег чисты,
Тот переступит круг таинственный.
Там буду я. Там будешь ты,
О, мой любимый, мой единственный!
 
 
Тебе, отмеченный судьбой,
Цветы, бессмертием взращенные.
И грифы лягут пред тобой,
У ног твоих, порабощенные.
 

Под небом родины

 
        Расстилает метель
        Снеговую постель,
Серебристая кружится мгла.
        Я стою у окна,
        Я больна, я одна,
И на сердце тоска налегла.
        Сколько звуков родных,
        Голосов неземных
Зимний ветер клубит в вышине.
        Я внимаю, – и вот,
        Колокольчик поет.
То не милый ли мчится ко мне?
        Я бегу на крыльцо.
        Ветер бьет мне в лицо.
Ветер вздох мой поймал и унес:
        «Милый друг мой, скорей
        Сердцем сердце согрей,
Дай отраду утраченных слез!
        Не смотри, что измят
        Мой венчальный наряд,
Что от мук побледнели уста.
        Милый друг мой, скорей
        Сердцем сердце согрей, —
И воскреснет моя красота».
        Жду я. Тихо вдали.
        Смолкли звуки земли.
Друг далеко, – забыл обо мне.
        Только ветер не спит.
        И гудит и твердит
О свиданье в иной стороне.
 

 
Я уснула, когда бушевала метель
И, тоскуя, скрипела озябшая ель.
Я очнулась – и, слышу, – открылось окно,
И горячее утро впустило оно.
 
 
Вместо вьюги мне ветер весенний принес
Ароматы согретых жасминов и роз.
Но, внимая напевам и шорохам птиц,
Я поднять не могу отягченных ресниц.
 
 
Что-то тяжким свинцом налегает на грудь,
И нет воли усталой рукой шевельнуть.
Кто-то жаркой щекой прислонился к щеке,
Чей-то вздох прозвучал – и угас вдалеке.
 
 
– О, скажи, мой любимый, что сталось с зимой?
Отчего вместо песни ее гробовой
Я вдыхаю лесных колокольчиков звон?
– Оттого что, – шепнул он, – ты грезишь сквозь сон.
 
 
И молю я в слезах: – Мой любимый, ответь,
Отчего мне так больно и сладостно млеть?
Отчего так несказанно близок ты мне?
– Оттого что, – шепнул он, – ты любишь во сне.
 

 
Ты лети, мой сон, лети,
Тронь шиповник по пути,
Отягчи кудрявый хмель,
Колыхни камыш и ель.
И, стряхнув цветенье трав
В чаши белые купав,
Брызни ласковой волной
На кувшинчик водяной.
Ты умчись в немую высь,
Рога месяца коснись,
Чуть дыша прохладой струй,
Звезды ясные задуй.
И, спустясь в отрадной мгле
К успокоенной земле,
Тихим вздохом не шурши
В очарованной тиши.
Ты не прячься в зыбь полей,
Будь послушней, будь смелей
И, покинув гроздья ржи,
Очи властные смежи.
И в дурмане сладких грез
Чище лилий, ярче роз
Воскреси мой поцелуй,
Обольсти и околдуй!