Текст книги "Собрание сочинений в 3-х томах. Том 2"

 
– Отчего, скажи мне, радостный,
Давит грудь неясный страх?
Затемняет дремой тягостной
Белый свет в моих очах?
 
 
По лесам вершины хвойные
Опалил полдневный зной.
Думы бродят беспокойные.
Я больна. Побудь со мной.
 
 
Боязливая, усталая
Я прильну к тебе щекой.
Если горе угадала я,
Поддержи и успокой.
 
 
– На лугу, где всходы новые
Под дождем омыли прах,
Дремлют венчики лиловые
На мохнатых стебельках.
 
 
Сила их – неразгаданная,
А дыханье – сладкий мед.
Улыбнись, моя желанная,
Это сон-трава цветет.
 
 
Ты забудь тревогу вздорную,
Взвеял ветер – и утих.
И посеял пыль снотворную
На пушок ресниц твоих.
 

1

 
Тише, бор. Усни, земля.
Спите, чистые поля.
Буйный ветр, приляг к земле.
Скройтесь, горы, в синей мгле.
 
 
Отгорел усталый день,
По долам густеет тень.
Почернел, как уголь, лес,
Ждет полуночных чудес.
 
 
Месяц вздул кровавый рог.
На распутье трех дорог,
Вещим светом осиян,
Распускается дурман.
 

2

 
Он, как ландыш над водой,
Белой светится звездой.
В лепестках, где зреет яд,
Семена его блестят.
 
 
Вихрь степной рассеет их
Меж цветов и трав степных,
По деревьям, по кустам,
Разметает тут и там.
 
 
И на крылья вольных птиц,
И на шелк густых ресниц
Бросит легкое зерно;
Пышный цвет дает оно.
 

3

 
Над равнинами плывет
Ядовитый пар болот.
Чуть белеет сквозь туман
Расцветающий дурман.
 
 
От дурмана три пути:
Вправо ль жребий твой идти —
В злой разлуке смерть найдешь;
Влево – милую убьешь.
 
 
Если прямо ляжет путь, —
Вихрь твою иссушит грудь,
И горя меж двух огней,
Ты погибнешь вместе с ней.
 

4

 
Бедный друг мой, не грусти,
Не кляни, забудь, прости!
Наша радость отжита,
День угас – и я не та.
 
 
Как тростник, поник мой стан,
Пред очами всплыл туман.
Вихрь степной меня сломил,
В сердце семя заронил.
 
 
И растет, растет оно,
Придорожное зерно;
Вспоен кровью жгучих ран,
Распускается дурман.
 

Легенды и фантазии

 
Алеет морозный туман.
Поля снеговые безмолвны.
И ветра полуночных стран
Струятся холодные волны.
 
 
Хрустальная башня блестит
Вознесшись над снежной пустыней.
На кровле – серебряный щит,
На окнах – сверкающий иней.
 
 
Там в шубках из белой парчи
Гадают царевны-снегурки,
Льют воду с топленой свечи,
Играют то в прятки, то в жмурки.
 
 
Их дедушка грозен теперь,
Не выйдет взглянуть на царевен;
Замкнул он скрипучую дверь,
Сидит неприступен и гневен.
 
 
Пред ним, на колени упав,
В веночке из почек березы,
В одежде из листьев и трав,
Красавица молит сквозь слезы:
 
 
«Пусти меня, грозный, пусти!
Я выйду в широкое поле,
Фиалок нарву по пути
Наслушаюсь песен о воле».
 
 
«Вот, глупая! – молвил Мороз. —
Там вьюга, не знаешь ли, что ли?
Сугробами ветер занес
И поле, и песни о воле».
 
 
«Я с вьюгою справлюсь сама,
Лишь выглянуть дай мне в оконце.
И спрячется в землю зима,
И реки оттают на солнце».
 
 
Мороз так и обмер: «Посмей!
А выглянешь если без спросу,
Я мигом отрежу, ей-ей,
Твою золотистую косу!..»
 
 
И с плачем запела Весна,
Разлилась серебряным звоном
О неге весеннего сна,
О рощах, о луге зеленом.
 
 
О солнце, о плеске весла
По глади прозрачной и синей…
И вьюга ту песнь понесла
Далеко над снежной пустыней.
 

1

 
Там далеко-далеко, где навис очарованный лес,
Где купается розовый лотос в отраженной лазури
                                                                             небес,
Есть преданье о нежной Родопис, приходившей
                                                          тревожить волну,
Погружать истомленное тело в голубую, как день,
                                                                          глубину.
 
 
И орел, пресыщенный звездами, совершая заоблачный
                                                                               путь,
Загляделся на кудри Родопис, на ее лебединую грудь.
И сандалию с ножки чудесной отыскав меж прибрежных
                                                                           камней,
Близ Мемфиса, в сады фараона полетел он с добычей
                                                                             своей.
 
 
Под ветвями кокосовой пальмы раззолоченный
                                                               высился трон,
Где свой суд пред толпой раболепной самовластно
                                                            вершил фараон.
И орел над престолом владыки на минуту помедлил,
                                                                              паря,
И бесценную, легкую ношу уронил на колени царя…
 
 
И царицею стала Родопис, и любима была – потому,
Что такой обольстительной ножки не приснилось
                                                                 еще никому…
Это было на радостном Юге в очарованном мире чудес,
Где купается розовый лотос в синеве отраженных небес.
 

2

 
Каждый вечер, на закате
Солнца гневного пустыни
Оживает и витает
Призрак, видимый доныне.
 
 
Призрак Южной Пирамиды,
Дух тревожный, дух опасный,
Вьется с вихрями пустыни
В виде женщины прекрасной.
 
 
Это – царственной Родопис
Вьется призрак возмущенный,
Не смирившейся пред смертью,
Не простившей, не прощенной.
 
 
Скучно женщине прекрасной,
Полной чарами былого
Спать в холодном саркофаге
Из базальта голубого.
 
 
Ведь ее души могучей,
Жажды счастья и познанья
Не сломили б десять жизней,
Не пресытили б желанья.
 
 
И душа ее мятется
Над пустынею безгласной
В виде женщины забытой,
Возмущенной и прекрасной.
 

 
В узорчатой башне ютился гарем
Владыки восточной страны,
Где пленницы жили не зная, зачем,
Томились и ждали весны.
Уж солнце склонялось к жемчужной волне,
Повеяло ветром и сном.
Неведомый рыцарь на белом коне
Подъехал и – стал под окном.
Он видел, как птицы, коснувшись окна,
Кружились и прядали вниз.
Он видел – в гареме всех краше одна,
Рабыня Энис-эль-Джеллис.
Уста молодые алели у ней,
Как розы полуденных стран.
Воздушней казался вечерних теней
Ее обольстительный стан.
На солнце пушистые косы вились,
Как два золотые ручья.
И рыцарь воскликнул: «Энис-эль-Джеллис,
Ты будешь моя – иль ничья».
И солнце в ночные чертоги свои
По красным сошло облакам.
Да славится имя бессмертных в любви, —
Оно передастся векам.
Разрушена башня. На темной скале
Безмолвный стоит кипарис.
Убитая, дремлет в холодной земле
Рабыня Энис-эль-Джеллис.
 

O Belzebub! O roi de mouches qui bourdonnent[3]3
  О Вельзевул! О царь жужжащих мух! (фр.).


[Закрыть]

из старого заклинания

 
О Вельзевул, о царь жужжащих мух,
От звонких чар меня освободи!
Сегодня днем тебе подвластный дух
Звенящий яд разлил в моей груди.
 
 
С утра, весь день, какой-то красный шмель
Гудел и ныл, и вился вкруг меня.
В высокий зал и в теплую постель
Он плыл за мной, назойливо звеня.
 
 
Я вышла в сад, где желтых георгин
Разросся куст и лилии цвели.
Он надо мной, сверкая, как рубин,
Висел недвижно в солнечной пыли.
 
 
Я сорвала немую иммортель
И подошла к колодцу. Парил зной.
За мной следил докучный, звонкий шмель,
Сверлил мой ум серебряной струной.
 
 
И под жужжанье тонких, жгучих нот
Я заглянула вглубь. О, жизнь моя!
О, чистый снег нетронутых высот, —
Чтo видела, чтo угадала я!
 
 
Проклятый шмель, кровавое зерно
Всех мук земных, отчаянье и зло,
Ты мне открыл таинственное дно,
Где разум мой безумье погребло!..
 
 
И целый день ждала я, целый день,
Что мрак ночной рассеет чары дня.
Но мрак растет. За тенью реет тень;
А звонкий шмель преследует меня.
 
 
Я чуть дышу заклятия без слов.
Но близок он – и бешенством налит,
Летит ко мне в мой розовый альков
И тонким гулом сердце леденит.
 
 
В глазах темно. Дыханье тяжелей.
Он не дрожит пред знаменьем креста.
Как страшный дух оставленных полей,
Раздутый ларв, он жжет мои уста.
 
 
Но с ужасом безумья и тоской
Нежданно в грудь ворвался алый звон,
Как запах роз, как царственный покой,
Как светлых мух лучистый легион.
 
 
О, Вельзевул, о царь жужжащих пчел,
От звонких чар освободи меня!
Пурпурный цвет раскрылся и отцвел,
И пышный плод созрел под зноем дня.
 

И был искушен Адам в час полуденный,

когда уходят ангелы

поклоняться перед престолом Божиим.

(из Апокалипсиса Моисея)

 
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
Духи злые, нелюдимые, по земле блуждая,
Отвращают очи праведных от преддверья рая.
 
 
У окна одна сидела я, голову понуря
С неба тяжким зноем парило. Приближалась буря.
В красной дымке солнце плавало огненной луною.
 Он – нежданный, он – негаданный тихо встал за
                                                                        мною.
 
 
Он шепнул мне: «Полдень близится, выйдем на
                                                                       дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
В этот час мы, духи вольные, по земле блуждаем,
Потешаемся над истиной и над светлым раем.
 
 
Полосой ложится серою скучная дорога,
Но по ней чудес несказанных покажу я много».
И повел меня неведомый по дороге в поле,
Я пошла за ним, покорная сатанинской воле.
 
 
Заклубилась пыль, что облако, на большой дороге.
Тяжело людей окованных бьют о землю ноги.
Без конца змеится-тянется пленных вереница,
Все угрюмые, все зверские, все тупые лица.
 
 
Ждут их храма карфагенского мрачные чертоги,
Ждут жрецы неумолимые, лютые, как боги.
Пляски жриц, их беснования, сладость их напева
И колосса раскаленного пламенное чрево.
 
 
«Хочешь быть, – шепнул неведомый – жрицею
                                                                        Ваала,
Славить идола гудением арфы и кимвала,
Возжигать ему курения, смирну с киннамоном,
Услаждаться теплой кровию и предсмертным
                                                                   стоном?»
 
 
«Прочь, исчадья, прочь, хулители! – я сказала
                                                                   строго, —
Предаюсь я милосердию всеблагого Бога».
Вмиг исчезло наваждение. Только черной тучей
Закружился вещих воронов легион летучий.
 
 
Бойтесь, бойтесь в час полуденный выйти на дорогу,
В этот час уходят ангелы поклоняться Богу.
В этот час бесовским воинствам власть дана такая,
Что трепещут души праведных у преддверья рая!
 

 
Тишина. Безмолвен вечер длинный,
Но живит камин своим теплом.
За стеною вальс поет старинный,
Тихий вальс, грустящий о былом.
 
 
Предо мной на камнях раскаленных
Саламандр кружится легкий рой.
Дышит жизнь в движеньях исступленных,
Скрыта смерть их бешеной игрой.
 
 
Все они в одеждах ярко-красных
И копьем качают золотым.
Слышен хор их шепотов неясных,
Внятна песнь, беззвучная, как дым:
 
 
«Мы – саламандры, блеск огня,
Мы – дети призрачного дня.
Огонь – бессмертный наш родник,
Мы светим век, живем лишь миг.
 
 
Во тьме горит наш блеск живой,
Мы вьемся в пляске круговой.
Мы греем ночь, мы сеем свет,
Мы сеем свет, где солнца нет.
 
 
Красив и страшен наш приют,
Где травы алые цветут,
Где вихрь горячий тонко свит,
Где пламя синее висит,
 
 
Где вдруг внезапный метеор
Взметнет сверкающий узор
И желтых искр пурпурный ход
Завьет в бесшумный хоровод.
 
 
Мы – саламандры, блеск огня.
Мы – дети призрачного дня.
Смеясь, кружась, наш легкий хор
Ведет неслышный разговор.
 
 
Мы в черных угольях дрожим,
Тепло и жизнь оставим им.
Мы – отблеск реющих комет,
Где мы – там свет, там ночи нет.
 
 
Мы на мгновенье созданы,
Чтоб вызвать гаснущие сны,
Чтоб камни мертвые согреть,
Плясать, сверкать – и умереть».
 

В лучах восточных звезд

 
Встречая взгляд очей твоих восточных,
Я жду чудес несбыточного сна;
И близостью видений полуночных
Моя душа смятенная полна.
 
 
Я жду в преддверье тягостном и странном,
Я чувствую – немыслима борьба.
Алмазный путь к восторгам несказанным
Нам указует вечная судьба.
 
 
Спокойный взор вперяя в бесконечность,
Я вижу свет грядущей красоты.
Быть может, – завтра, может быть, – чрез вечность,
Но, знаю я, меня полюбишь ты!
 

* * *

 
Я хочу быть любимой тобой
Не для знойного, сладкого сна,
Но чтоб связаны вечной судьбой
Были наши навек имена.
 
 
Этот мир так отравлен людьми.
Эта жизнь так скучна и темна.
О, пойми, – о, пойми, – о, пойми!
В целом свете всегда я одна.
 
 
Я не знаю, где правда, где ложь,
Я затеряна в мертвой глуши.
Что мне жизнь, если ты оттолкнешь
Этот крик наболевшей души?
 
 
Пусть другие бросают цветы
И мешают их с прахом земным.
Но не ты – но не ты – но не ты!
О, властитель над сердцем моим.
 
 
И навеки я буду твоей,
Буду кроткой, покорной рабой,
Без упреков, без слез, без затей.
Я хочу быть любимой тобой.
 

* * *

 
О божество мое с восточными очами,
Мой деспот, мой палач, взгляни, как я слаба!
Ты видишь – я горжусь позорными цепями,
      Безвольная и жалкая раба.
 
 
Бледнея, как цветок, склонившийся над бездной,
Колеблясь, как тростник над омутом реки,
Больная дремлет мысль, покинув мир надзвездный,
      В предчувствии страданья и тоски.
 
 
Бегут часы, бегут. И борются над нами,
И вьются, и скользят без шума и следа, —
О божество мое с восточными очами, —
      Два призрака: Навек и Никогда.
 

* * *

 
Лучистым роем несутся мимо
Неуловимые мгновения.
Как будто счастье – недостижимо,
Как будто в мире нет забвения.
 
 
Вдали безвестно, вдали туманно,
И безотрадно ожидание.
Да, я безумна, но постоянна
И в наслажденье, и в страдании.
 
 
И вновь зову я мой холод прежний,
Покой неверный, бесстрастье ложное,
Чтоб недоступней, чтоб безнадежней,
Чтоб дальше было невозможное.
 
 
Но призрак светлый, блеснув нежданно,
Манит так властно мечтой таинственной.
Да, я безумна, но постоянна.
Я верю, близкий! Я жду, единственный!
 

* * *

 
Так долго ждать – и потерять так скоро.
Что может быть ужасней и больней?
И без надежд, без вздоха и укора
Смотреть вослед непоправимых дней.
 
 
Бессмертника цветами золотыми
Моей любви зацвел нетленный сад.
В нем – бледных роз и лилий аромат,
И блеск зарниц над чащами густыми.
 
 
Лишь захоти – и я тебе сплету
В один венок двойную красоту:
Земной любви земное упоенье
 
 
И гимн души, раскрывшейся едва.
Но ты молчишь. – И жизнь моя мертва.
И в заблужденьях я ищу забвенье.
 

* * *

 
Жестокость, власть – и силу без названья,
Бесстрашную, хранят твои черты.
Как велико, как странно обаянье
Законченной и строгой красоты.
 
 
Я помню дни. – Измучена истомой,
Под бременем таинственного сна,
Я жду тебя, – как солнца ждет весна, —
Таясь в толпе чужой и незнакомой.
 
 
Но сложат крылья дерзкие мечты, —
Но ты войдешь… Скажи мне, знал ли ты,
Что призрак твой во сне меня тревожит,
 
 
Что там, в тени, бледнея от стыда,
Я жду тебя – и буду ждать всегда,
Пока рассудок мой не изнеможет?
 

* * *

 
Нет, не совсем несчастна я, – о нет!
За все, за все, – за гордость обладанья
Венцом из ярких звезд, – за целый свет
Нe отдала бы я мои страданья.
Нет, не совсем несчастна я, поверь:
Лишь захочу – и рушатся преграды
И в странный мир мучительной отрады
Откроется таинственная дверь.
Пусть я томлюсь и плачу от томленья,
Пусть я больна от страсти и любви,
Но ты меня несчастной не зови,
Я счастлива в безумии забвенья!
Не вечен день; я не всегда одна.
Оно блеснет, желанное мгновенье,
Блаженная настанет тишина, —
И будет мрак. И будет царство сна.
И вот, клубясь, задвигаются тени…
То будет ли в мечтаньях иль во сне,
Но ты придешь, но ты придешь ко мне,
Чтоб целовать мои колени,
Чтоб замирать в блаженной тишине.
О, пусть несет мне грустный час рассвета
Все униженья мстительного дня.
Пусть ни единый луч привета
В твоих очах не вспыхнет для меня. —
Воскреснет мир колеблющихся теней,
И призрак твой из сонма привидений
Я вызову, тоскуя и любя,
Чтоб выпить чашу горьких наслаждений
Вдвоем с тобой, далеко от тебя.
 

* * *

 
Зимнее солнце свершило серебряный путь.
Счастлив – кто может на милой груди отдохнуть.
Звезды по снегу рассыпали свет голубой.
            Счастлив – кто будет с тобой.
 
 
Месяц, бледнея, ревниво взглянул и угас.
Счастлив – кто дремлет под взором властительных глаз.
Если томиться я буду и плакать во сне,
            Вспомнишь ли ты обо мне?
 
 
Полночь безмолвна, и Млечный раскинулся Путь.
Счастлив – кто может в любимые очи взглянуть,
Глубже взглянуть, и отдаться их властной судьбе.
            Счастлив – кто близок тебе.
 

* * *

 
Не мучь меня, когда, во тьме рожденный,
Восходит день в сиянии весны,
Когда шуршат в листве непробужденной
          Предутренние сны.
 
 
Не мучь меня, когда молчат надежды
И для борьбы нет сил в моей груди,
И я твержу, смежив в томленье вежды:
          Приди, приди, приди!
 
 
Не мучь меня, когда лазурь темнеет,
Леса шумят – и близится гроза;
Когда упасть с моих ресниц не смеет
          И очи жжет слеза.
 
 
Когда я жду в безрадостном раздумье,
Кляну тебя – и призываю вновь.
Не мучь меня, когда я вся – безумье,
          Когда я вся – любовь.
 

* * *

 
В густом шелку твоих ресниц дремучих
Рассудок мой потерян навсегда.
И там, где блещут в молниях и тучах
Два черных неба, грозных и могучих,
Я не найду его следа.
 
 
Но в сердце спят невольные укоры.
Мне радостно, немое божество,
Впивать твои расширенные взоры,
Где чуждых дум сгорают метеоры
В огне безумья моего.
 

* * *

 
Когда средь шепотов ночных,
Проснувшись, ты откроешь очи —
И в сумрак летней полуночи
Вопьется мрак очей твоих;
 
 
Когда желаний присмиревших
Воспрянет злое торжество
В виденьях снов неотлетевших
И в безднах сердца твоего;
 
 
Когда из рощ хрустальным звоном
Застонут чьи-то голоса,
Заблещут на лугу зеленом
Его цветы, его роса;
 
 
И будет месяц златорогий,
Пылая заревом костра,
Томить тебя земной тревогой,
И жечь, и нежить до утра;
 
 
О, заклинаю! – для мгновенья
Не запятнай вершин любви.
Ее сверкающие звенья
Для лунных чар не разорви.
 
 
Угаснет ночь. За дымной тучей
Заря небес проглянет вновь.
Всегда с тобой твой щит могучий,
Моя покорная любовь.
 

* * *

 
Я люблю тебя, как море любит солнечный восход,
Как нарцисс, к воде склоненный,
                                – блеск и холод сонных вод.
Я люблю тебя, как звезды любят месяц золотой,
Как поэт – свое созданье, вознесенное мечтой,
Я люблю тебя, как пламя – однодневки мотыльки,
От любви изнемогая, изнывая от тоски.
Я люблю тебя, как любит звонкий ветер камыши,
Я люблю тебя всей волей, всеми струнами души.
Я люблю тебя как любят неразгаданные сны:
Больше солнца, больше счастья, больше жизни и весны.
 

* * *

 
Моя любовь – то гимн свирели,
Ночной росы алмазный след,
То – золотистой иммортели
Неувядающий расцвет.
 
 
Твоя любовь – то свет вечерний,
Далеких лир прощальный звон,
Возросший царственно меж терний
Багрянородный анемон.
 
 
Моя любовь – то ветер вешний,
С полей неведомой страны
Несущий аромат нездешний
И очарованные сны.
 
 
Твоя любовь – то омут спящий
Под мягкой тенью тростника,
То – смерч могучий, смерч клубящий
И прах земной, и облака.
 

Драматические поэмы

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ОН

ОНА

СТАРЫЙ МИННЕЗИНГЕР

МОЛОДОЙ МИННЕЗИНГЕР

Терраса перед замком, усыпанная желтыми осенними листьями. Вокруг вековые дубы. Вдали горы, озаренные багровым сиянием заката. ОНА сидит на ступени. ОН стоит выше, на краю террасы, и глядит на НЕЕ.

ОН

 
Моя прелестная жена,
Вы так печальны, так унылы,
Как дух, не ведающий сна,
Встающий в полночь из могилы.
Умолк певцов весенних хор,
Цветы июльские завяли,
Но осень сладко нежит взор
Улыбкой, полною печали.
Под вами – золотой ковер,
Пред вами – огненные дали,
А вы – бледны, и цвет ланит
О муках скрытых говорит.
 

ОНА

 
Сегодня видела я сон,
И душу мне наполнил он
Неизъяснимою тоской;
Мне снова снился тот покой.
Мне снилось, будто ночью я
Иду, дыханье затая,
Вдоль гулких стен и меж колонн,
Где каждый шаг мой повторен.
В портретном зале тишина.
Камин погас – и я одна.
И вот, разлился бледный свет,
И, вижу я, скользит из рам
Толпа в одеждах прошлых лет
Прекрасных рыцарей и дам.
И, темной двигаясь стеной,
Они склонились предо мной.
 

ОН

 
          Пред вами?
 

ОНА

 
                             Да. И все они
          Меня молили: «Не вини,
          Прости! Все движется судьбой.
          Страданья кончены, – взгляни,
          Преступник плачет пред тобой. —
          И кто-то близкий и родной
          Упал и плакал предо мной.
          «Здесь все понятней, все ясней —
          Он говорил. – Тебе я дал
Лишь горечь одиноких дней,
Тоску среди пустынных зал.
Но я любил тебя! О, да!
В с е г д а любил!»… И сонм теней
Беззвучно повторил: «В с е г д а».
 

ОН

 
Так предков доблестные тени
Вас умоляли? – Странный сон!
Но кто ж виновный? – Кто был он,
Смиренно павший на колени,
Вам не открыл ваш странный сон?
 

ОНА

 
          Был темен наш старинный зал,
          И глаз преступник не поднял,
          Не отнял рук от головы.
          Но трепет сердца мне сказал,
          Что этот призрак… были вы.
 

ОН

 
О, я – конечно! Кто же боле
Воспламенит ваш чистый сон?
Любовь – ваш догмат, ваш закон.
Вы – верная жена, доколе
Весенней ночью у окон
Не дрогнет цитры нежный звон.
Когда мы любим поневоле, —
На помощь нам приходит сон.
 

ОНА

 
          Опять укор, опять тоска!
          И недоверие все то же.
          Пусть прав мой сон, – любовь близка, —
          Но жалость мне была б дороже.
 

ОН

 
Я с состраданьем незнаком;
Потерян путь к былому раю.
Я вас открыто презираю,
Вы ненавидите тайком.
 

ОНА

 
          Я ненавижу вас?
 

ОН

 
                             Довольно.
          Слова бессильны. Свет угас.
          Что было скорбно, было больно,
          Теперь уж не встревожит вас.
          К чему? – Из всех речей былого,
          Как вековечная вражда,
          Стеной из камня гробового
          Одно меж нами встало слово,
          И это слово – «Н и к о г д а».
                 Забудьте вздорное виденье, —
                 С безумьем ваш граничит сон…
                 Откуда слышится мне пенье
                 Двух голосов и струнный звон? —
          Развеселитесь на мгновенье,
          Вот миннезингеры идут, —
          Они вам песнь любви споют.
 

(Подходят два миннезингера – с арфой и лютней. После низкого поклона, старший, аккомпанирующий на арфе, становится немного поодаль, молодой выступает вперед и начинает песнь.)

МОЛОДОЙ МИННЕЗИНГЕР

 
Граф Бертран в чужие страны
Путь направил на войну.
Паж графини Сильвианы
Вяжет лестницу к окну.
 
 
Бьется граф, как лев в пустыне,
Три пробоины в щите.
Паж сидит у ног графини
И поет о красоте.
 
 
И направо, и налево
Рубит смело графский меч.
После нежного припева
О любви ведется речь.
 
 
На войне грохочет звонко
И трубит победный рог.
Спит графиня сном ребенка,
Дремлет паж у милых ног.
 
 
Но во славу Сильвианы
Граф устал рубить и сечь;
На груди зияют раны,
Притуплен отцовский меч.
Тих и мрачен замок темный,
В спальне светится огонь.
Въехал граф на мост подъемный,
Тяжело ступает конь.
 
 
И предчувствием встревожен,
Скрыв плащом лицо свое,
Граф Бертран из тесных ножен
Выдвигает лезвие…
ОН
Постой! Зачем же в песне этой
Вы изменили имена?
 

СТАРЫЙ МИННЕЗИНГЕР (с усмешкой)

 
              Но, господин, ведь неодетой
              Лишь ходит истина одна.
 

МОЛОДОЙ МИННЕЗИНГЕР (лукаво)

 
              Так песня будет недопетой?
 

ОН

 
Ступай! Я знаю песнь твою
И сам конец ее спою.
 

(Миннезингеры поспешно уходят. ОН приближается к НЕЙ)

 
Молчать и прятаться – напрасно,
Пронзает всюду наглый взор;
Любой мальчишка ежечасно
Нам может спеть про наш позор.
Исход – один.
 

ОНА

 
               О, я готова
От этих мук, от этой лжи
Уйти навеки. Но скажи
Одно лишь слово, только слово!
И ты увидишь… Я тверда…
Я плакать и молить не буду…
Мне сон открыл… Я верю чуду…
Одно лишь слово!
 

ОН

 
                              Н и к о г д а!
 

(Закалывает ее.)

ОНА (падая)

 
              Жизнь кончена… Какое счастье!
              О, сколько скорбного участья
              В твоих очах!.. Как ты мне мил!..
              Откуда этот вихрь несется? —
              Он дышит холодом могил…
              И сердце замерло, не бьется…
              И нет ни страха, ни стыда…
              Теперь все ясно, все понятно, —
              Ты говоришь, – я слышу внятно, —
              Что ты… любил меня… в с е г д а!…
 

(Умирает.)

1899