Текст книги "О смысле жизни. Труды по философии ценности, теории образования и университетскому вопросу. Том 1"

Таким образом у нас нет и тени мысли оспаривать у естествознания его права основываться на какой ему угодно точке зрения вплоть до механистическо-материалистической, но решительно отклоняем ее в философии там, где подымается вопрос о мировом принципе вообще. Здесь мы должны, стремясь осмыслить понятие материи в философском смысле, воскресить гениальную идею Аристотеля, в сущности раскрывшего относительность понятия материи: всякая низшая форма способна стать материей для высшей, хотя она в ней отнюдь не утрачивает своей активности полностью. Отыскивая идею чистой материи, мы по примеру Аристотеля находим только чистый отвлеченный принцип, но не реальность. Материя и дух отличаются не степенью ясности и отчетливости их монад, как мыслил их Лейбниц, также устранявший принципиальную разницу между ними, а степенью и характером действенности: материя должна быть понята как бесконечно малая действенность, только в бесконечно малой степени способная к самостоятельному акту. Не надо ни на минуту забывать, что и так называемым мертвым вещам мы все-таки приписываем известную форму действенности, существующую под названием инерции[988]988
  О движении см. очень интересные строки у H. Веrgson. Essai sur les données immédiates de la conscience. P. 84.


[Закрыть], – этой действенности, целиком обусловленной всей системой условий, но сохраняющейся и выполняемой данной вещью, т. е. действенностью в системе, в то время как живая природа действенна не только в системе, но и в себе. В этом смысле действительно можно было бы утверждать, что существуют тела, но нет материи, понимая при этом под телом материю, организованную жизнью, как это предлагает С. Н. Булгаков[989]989
  С. Н. Булгаков. Философия хозяйства. C. 79.


[Закрыть].

С этой точки зрения, можно вполне оправданно и вполне жизненно утверждать: вещи обладают отраженной действительностью; живые существа более действительны, чем вещи; человек действительнее остальных живых существ, животных; творческие люди действительнее обыкновенных смертных; идея и истина более действительны, чем эмпирический человек, потому что они более свободны от власти времени и пространства в своей действенности. Но и в пределах этих крупных рубрик можно установить бесчисленное количество градаций по действительности. Все это богатство действительности развертывается не в своих особых мирах, а в одном данном известном нам мире; в этом отношении и существование идей ничем не отличается от существования других; первоначальное их существование это существование порождений человеческого и именно человеческого ума, но они приобретают особую действенность на том пути и тем значением, о котором мы будем говорить дальше[990]990
  В связи с этим в нашей атмосфере преобладающего влияния марксизма важно отметить одно интересное место в письме Ф. Энгельса к Конраду Шмидту: «И идея, и действительность движутся рядом, как две асимптоты, все время приближаясь друг к другу, но никогда не встречаясь. Эта разница их обоих и есть та разница, которая делает то, что идея не является непосредственно, без дальнейшего действительностью, а действительность не есть непосредственно ее собственная идея… Идея все же больше, чем фикция»; и дальше доказывается, что от несовпадения с действительностью идеи не становятся фикцией.


[Закрыть].

С точки зрения голого факта, существование идей исчерпывается тем, что кто-то их подумал, они есть продукт преходящий, временный, как и всякое представление, возникающее у человека в порядке опытных переживаний и исчезающее. Идея получает свое значение не от того, как она возникла и эмпирически существует, а в каком отношении она стоит к истине и объективным ценностям. Здесь она может обрести такую степень действенности и мощи, которая и заставляет видеть в ней высшую форму действительности, – той действительности, которая уже не может быть поставлена в аналогию к простому пребыванию, а имеет смысл чистого действия. Это особенно типично выявляется в образовательном и воспитательном действии и действительности идей.

Мы уже отмечали, что эта мысль рождается не только философскими интересами, но она ярко пробивается и в положительных науках, а это очень существенно подчеркнуть в наших условиях поклонения позитивной науке. Пусть часто тенденция единства в ней клонится не совсем в ту сторону, в которую стремимся мы, тем не менее она пробивается все сильнее и сильнее. Необычайно интересно то, что на основании очень веских данных теперь завоевывает себе место взгляд, что, например, клетки не являются последними очагами – единицами жизни, но что они сами в свою очередь представляют колонии, скопление или системы более простых образований, которым должны быть приписаны признаки жизни[991]991
  См. B. Kern. Dаs Problem des Lebens. S. 16.


[Закрыть], но тогда можно сказать, что с развитием утонченных методов исследования научным процессом в перспективе показывается и естественнонаучное оправдание утверждения всеобщей жизни и отсутствия коренной разницы между органическим и неорганическим. В противовес идее механистического порядка, когда считают возможным объяснить живое мертвым, а именно – следствием образования ионов в соответствующих смешениях, появляется идея перенести идею жизни и на эти силовые пункты, когда ион становится собственно бионом. Как говорит цитированный нами раньше проф. Б. Керн, принцип «omne vivum ex vivo»[992]992
  Все живое из живого (Прим. ред.).


[Закрыть] нужно признать вполне правильным.

Таким образом принцип действенности является всеобъемлющим объединяющим началом, созидающим единство в бесконечно разнообразной действительности. Это не есть предрешение вопроса об основе универса в монистическом или плюралистическом смысле: наш монизм в данном случае подчеркивает единство, но то единство, которое возможно только как единство многого; это тоже идея всеединства, но уже не как плод теоретического измышления, а как подлинный голос неподдельной жизни. Самое главное при этом ясно расслышать в этом утверждении мысль об единстве не мертвого пребывания, а об единстве вечно творящемся и устанавливающемся. Таким образом наш монизм имеет определенный смысл, что единство есть в сущности живой итог, а не начало, где может быть или одно, или многое, но нет единства в настоящем смысле слова. Конечно, с нашей точки зрения, единственно правильным взглядом является утверждение единого начала вообще, но здесь нет нужды останавливаться подробнее на обосновании этой мысли. Исходя из практически бесспорно существующей непрерывности, а в сознании встречая на первых порах полную раздельность и расщепленность, мы вступаем на путь созидания единства. Мысль наша не мирится с перерывами, как и все наше существо ищет единства на различных путях: так выступает перед нами познание как объединение – каждый акт суждения есть такое объединение; так в нравственности намечается своеобразная почва для единства; в том же направлении ведет и религиозная идея, идея бога – даже политеистические религии объединяют своих богов в идее своеобразного верховного принципа, как греческое môra[993]993
  Судьба, жребий (Прим. ред.).


[Закрыть] в идее семьи с особым богом-главой. Все это подкрепляется тем устремлением к единству и полной слитности, какое обнаруживает сама личность, как в своей индивидуальной жизни, так и в жизни общества – в своем стремлении создать живое, вечно текучее, творчески мощное созвучие личностей, их коллектив на почве сохранения всех их как творческих сил, так и создаваемых ими ценностей.

Таким образом действительность должна в принципе рассматриваться как необъятного диапазона действенность – частью выявленная или только выявляющаяся и во всяком случае в возможности, хотя бы в бесконечно малой степени. Мир – это безграничная положительно-отрицательная возможность: так становятся возможными все степени добра и зла, истины и лжи, красоты и безобразия, как мы надеемся показать это дальше. Мир может быть и всем, и ничем по своей ценности. В этом смысле одинаково не правы как оптимисты, так и пессимисты, потому что они ставят готовый, фиксированный штемпель там, где все – возможность. Мир не плох и не хорош, но он может становиться и тем, и другим в зависимости от характера и путей совершающегося в нем творчества, о чем мы поведем речь дальше. Так о жизни можно сказать вместе с поэтом (Надсоном):

 
«Жизнь это серафим и пьяная вакханка,
Жизнь это океан и тесная тюрьма».
 

Сущность мира, как и ценность не есть, а она творится – вот тот ответ, который мы можем дать на коренной вопрос философии. Но здесь перед нами встает вопрос о том, где же найти по крайней мере центральную силовую точку, которой решается судьба в ту или иную сторону? К этому вопросу мы теперь и обратимся.

X. ЧЕЛОВЕК КАК ПОВОРОТНЫЙ ЭТАП

Истина, действительность, жизнь – все это дышит единым принципом с личностью и все это может быть дано только в нераздельном единстве с нею на почве того, что составляет суть их всех – творческой действенности. Таким образом ясно решается вопрос о том центральном силовом пункте, откуда может быть понят мир. К тому, что было сказано нами раньше, мы должны добавить еще некоторые пояснения.

Коренное значение личности подчеркивается всем смыслом, всем глубоким трагизмом основного вопроса, волнующего каждого мыслящего и совестливого человека: я и мир, в каком они отношении? Каждая мало-мальски чуткая душа почувствует в этом вопросе ту коренную позицию, на которой мы настаиваем в отношении человека: когда мы говорим «человек и мир», мы этим самым уже предрешаем нечто очень важное, а именно – оба они становятся как бы друг перед другом или друг около друга, иначе вопрос о взаимоотношении мира и человека, этого пигмея, неизбежно приобретал бы ярко комический характер; тогда нам показался бы сумасбродным весь Достоевский, бунт Карамазова, Ибсен с его героями, да и вообще вся философия личности; более того, тогда вообще попытки человека – если он только пылинка или даже нечто меньшее – осмыслить мир и овладеть им представляют собой ничтожнейший, жалкий фарс, лишенный и проблесков остроумия, которые бы хоть отчасти могли оправдать его. Но вопрос этот для нас вопрос величайшей, всепоглощающей важности, и мы можем отсюда почерпнуть некоторый стимул к тому, чтобы обратить внимание на человека как на наиболее близкий нам и возможный принцип раскрытия мировой сути и смысла жизни.

Нас поддерживает в этом направлении не только высказанный нами житейский, психологический мотив. Идея человека как центра мироздания очень стара: она вскармливалась целыми тысячелетиями в религиозных учениях и переживаниях и в сущности свято продолжает храниться как неустранимая мысль, скрыто или явно в них и теперь. Если бы человек не мыслил себя или не переживал себя как нечто значительное в космической жизни, ему никогда не могло бы прийти на мысль рассматривать свои поступки как что-то такое, чему можно было бы придавать важность греха или моральной предосудительности, или говорить о святости, героизме и подвижничестве как о чем-то, возносящем нас высоко над всем остальным миром. Все это было бы жалким, тяжким курьезом, безнадежной заносчивостью ничтожнейшей пылинки, какими-то путями обретшей самосознание и способность осмысливать и преувеличенно оценивать свои переживания. Но в сущности этим сказано уже все. И вот религии несут, скрыто или явно в мир представление о богах или боге то в определенном конкретном образе человека, то в скрытой форме антропоморфизированных существ, человеческий принцип которых настолько ясен, что не требует никаких дальнейших доказательств. Все они в той или иной форме говорят о космическом значении человека, о его космической роли.

Философская традиция в этом направлении так же велика, как сама история философской мысли. Характерное подтверждение дают метафизики с их абсолютным построением. Разве не идеализированный отблеск человеческого разума и существа созревал уже в первых шагах античной философской мысли, сконцентрировавшей всю глубину и мощь своих философских достижений на идее «мирового разума», логоса и т. д.? В сущности эпоха, провозгласившая человека микрокосмом, вскрывающим в себе всю великую тайну космического бытия и жизни, только ясно осознала и высказала мысль, переполнявшую скрыто или явно все предыдущие времена или даже то, что неугасимо живет в душе каждого человека – именно то, что и заставило его держаться в своих религиозных убеждениях как будто непростительно высокомерного взгляда, что абсолютная истина открывается в мире через откровение именно ему, человеку, и только ему. Нам нет здесь нужды вспоминать обо всей старой и длительной философской традиции в этом направлении – мы вспомним здесь только о Канте с целью подчеркнуть, что мы идем в полосе тех выводов, которые не были чужды, хотя бы и не всегда в раскрытой форме, нашему великому философскому прародителю.

Хотя субъект Канта, с нашей точки зрения, как продукт отвлеченности страдает всеми недочетами, которые неминуемо следуют из этой позиции, тем не менее великий философ со всей ему присущей мощью подчеркнул творческую мощь познавателя и при том в универсальном значении. Классический немецкий идеализм с его мыслью о субъекте как о творце предмета знания и по форме, и по содержанию является прямым продолжателем этой великой идеи Канта о самопроизвольности человеческого духа. Человек становится у Канта в исключительное положение коренного посредника между двумя мирами, миром чувственности и миром разума, в силу двойственности своей природы и своей творческой мощи – в этом и заключается его основная миссия. Кант неоднократно подчеркивал, что «человеческая натура предназначена стремиться к высшему благу»[994]994
  I. Kant. Kritik der praktischen Vernunft. P. 146.


[Закрыть], но по учению того же философа высшая цель, как и высшее благо, находится не вне человека, а в его воле и разуме, т. е. в нем весь смысл и ценности; ведь только он способен – например, в противоположность животному – действовать по представлению законов, т. е. только у него есть воля в строгом смысле этого слова[995]995
  I. Kant. Grundlegung zur Metaphysik der Sitten. S. 34.


[Закрыть]. Человек является единственным носителем и источником добра, и таким образом на него возлагается космическая ответственность. Уже тут совершенно ясно слышится аромат коренной идеи Фихте о том, что – мир это материал для нравственной воли, для создания ею нравственного миропорядка и что он связан в своей коренной судьбе с судьбами я[996]996
  J.-G. Fichte. Das System der Sittenlehre nach den Prinzipien der Wissenschaftslehre. W. II. S. 466: «Мой мир меняется, это значит, я меняюсь…» См. также: J.-G. Fichte. Bestiminung des Menschen. W. I. S. 271: «Природа» груба и дика без руки человека и она должна быть такой, чтобы принудить человека выйти из бездеятельного природного состояния и обработать ее, чтобы он сам превратился из простого естественного продукта в свободное разумное существо».


[Закрыть].

Таким образом мы с полным правом связываем нашу идею о коренной роли человека, о нем как о поворотном этапе в мировой жизни с лучшей философской традицией, в особенности с душой философии Канта и Фихте, что нам здесь особенно дорого. Мы подчеркиваем эту его роль в принципиальном смысле как возможность: входя в мир как одна из его бесчисленных частиц, он может развернуться в явление космического значения, в вершителя мировых судеб, но это, конечно, не предрешает вопроса о том, чем окажется каждый конкретный человек в отдельности; принципиально нет никакого противоречия в том, что фактически те или иные люди вовсе не выйдут из природного, животного состояния: великие космические перспективы – только перспективы, а итог – это вопрос действенного выявления личности, которая может стать и божественной, и остаться ничтожной[997]997
  Ср. Вл. Соловьев. Чтения о Богочеловечестве. Соб. соч. III. С. 3.


[Закрыть]. В этом отношении можно было бы усмотреть символ глубочайшей значительности в том, что человек начинает при рождении с полной беспомощности и широким диапазоном развития подымается на высоту огромной творческой мощи и преобладания. Почти все и почти ничто – таковы предельные точки, определяющие диапазон возможного раскрытия мощи личности. Здесь для нас, естественно, возникает вопрос о том, что делает человека способным на его великую миссию?

Если мы вспомним нашу мысль о том, что речь о механизме может быть там, где действенность дана в системе, в строгой связанности с нею, в противоположность свободному состоянию, где открывается возможность действия от себя, то человеческая личность предстанет перед нами в ее настоящем цвете в том, что ее и делает способной быть подлинным промежуточным звеном между миром фактов и миром идеальным: личность совмещает в себе и механизм, и телеологию, как способное к свободе существо, неразрывно объединяя их друг с другом, но в то же время решительно перенося центр тяжести собою в царство свободы.

Коренным актом, решающим вопрос о положении личности, является самосознание и саморефлексия личности, в которых личность, не отрываясь от природы и сохраняя живую связь с ней, выходит за ее пределы, возвышаясь над ней и обретая власть над ней в все возрастающей степени. Нам нет нужды подробно пояснять здесь, что это царство личность завоевывает прежде всего в себе и на себе. Самосознание выступает перед нами прежде всего как яркий просвет из природы, из естества в сферу культуры и творчества: с обретением самосознания мы сразу обретаем принципиально возможность властвования над той стороной естества, которую мы называем телесной и нашей душевной жизнью, а так как она потенциально охватывает всю сферу нашего взаимоотношения с миром, то нам становится в возможности покорной безграничное царство мирового свершения в его наиболее ценной, светлой, одухотворенной стороне.

В личности в человеческом принципе впервые механизм (действие только в системе) сменяется свободной действенностью, в известной степени независимой от хода всей природы. Обретение самосознания обозначает не только теоретическое достижение, но здесь открываются широкие действенные перспективы – здесь обретается свобода и совершается вступление в царство ценностей и идеала – в разумном существе и через него – там, где открывается хотя бы первый проблеск мыслительной свободы, т. е. способности мыслить не только то, что есть, но и нечто иное. Если правы были учившие о двойном откровении бога, в Христе и в природе, то в природе это открывается в том явлении, где впервые загораются свет разума и свободной мысли, творческие проблески личности. В то время как естество есть то, что оно есть, человек, по правдивым словам Фихте, первоначально представляет ничто, а тем, чем он должен быть, он должен сделаться, и при том сам, своими собственными силами. Личность обозначает определенное вступление на путь самоперерождения и самотворчества. Залогом этого является свобода личности, ее разум и совесть. Здесь окончательно спадает гнетущее полновластие фактичности и ее всеобусловливающей причинной связи: раскрывается новый порядок, порядок долженствования, и тому, что есть, что составляет факт, что стало как будто неизменным и неизбежным, ясно и отчетливо противопоставляется то, чего нет, но что должно быть – требование и осуществление выбора, возможность и простор свободы и творчества: творя и перерождая себя, личность открывает принципиально возможности творчества и перерождения природы, вовлечение естества в сферу ценностей.

Уже мир, пополненный мыслью, что все могло бы быть иначе, и должно было бы быть иным, перестает быть простым миром «естественной необходимости», потому что мысли и идеи должного также действительность, но они уже нечто новое, сотворенное, прибыль действительности, при том многообещающая, потому что она несет в себе надежду на дальнейшее созидание на рост, которые в свою очередь в возможности ведут к дальнейшему углублению и расширению творчества и т. д. Таким образом открываются в принципе неограниченные, все расширяющиеся творческие, обогащающие перспективы – мы, конечно, опять-таки не предрешаем вопроса о том, как будут использованы эти перспективы, и что из них осуществится. Так человек может идти по своему все повышающемуся пути, опираясь на опыт и завоевания прошлого, не теряя ничего, в то время как природа и животные, как будто в отдельности вечно возвращаются назад и начинают сызнова. У личности есть огромное преимущество, помимо всего, в том, что она обладает не только способностью хранить в своей памяти достижения прошлого, но и использовать их для будущего в ясной и осознанной форме. Только с человеком впервые появляется в настоящем смысле этого слова история или ее возможность. Здесь впервые преодолевается сфера изменения и раскрывается простор подлинного развития. Центр тяжести в мировой жизни с человеческой личностью перемещается в цели ценности, а с ними из фактически, естественно протекающей действительности в творчески созданную – туда, где с каждым актом могут открываться все большие перспективы творчества. Это ярко проявляется уже в отношении человека к внешним условиям жизни в борьбе за существование: в то время как животное должно, чтобы выжить, приспособляться к среде, человек давно перешагнул через эти грани и идет по пути приспособления внешней среды к себе, делая себя при этом в одежде, пище, жилище и т. д. все более независимым от места и его условий.

Все это можно было бы характеризовать как процесс претворения количественного – в своей обособленности – бытия в качественную, в квалифицированную действительность. Человек, способный стать личностью, в этом самом уже выходит за пределы естества и уже живет не одним только общим течением действительности, а он сам может творить повышенную, расширяющуюся и углубляющуюся действительность. В этом смысле мы и утверждаем, что каждая личность в принципе обозначает возможность – положительную или отрицательную – создания нового, особого уголка действительности: с личностью существует уже не мир, а миры. Человек, как и все неразумное в мире в его отдельности, начинает с подчинения все тому же бессмысленному устремлению к голому принципу «быть во чтобы то ни стало», к количественному, просто длительному пребыванию, действию в мировой системе, но затем на этом пути он доходит до таких средств, которые обретают ценность уже сами в себе и знаменуют эру наступления смены идущего в какую-то нескончаемую даль количественного бытия царством качественности, растущей законченности, царством ценностей. Так претворяется в нем, как мы это надеемся пояснить дальше несколько подробнее, голое стремление к бытию в творческую действенность. В голой естественности исчезает одно, появляется другое, затем третье и т. д. без конца, но тем не менее все остается на месте, повышается только общая линия жизни и только количественно. Только в человеке впервые вскрывается ясно выход в творчески-живое, качественное, в царство свободы и независимости от места и времени, в царство вечной и вместе с тем жизнедейственной устойчивости. Таким образом то, что в философии было названо многознаменательным словом «хитрость разума», на самом деле есть величайший акт мудрости, акт претворения голого инстинкта бытия в творчески действенную жизнь и действительность, это прорыв естества. Таков смысл утверждения, что человек находит свой смысл и закон не в том, что он есть, а в том, чем он должен быть[998]998
  Ср. H. Cohen. Ethik. S. 15.


[Закрыть]. Едва ли будет большим преувеличением, если мы скажем, что человек гораздо больше искусственное существо, чем естественное: он больше всего человек в том, что он сам сделал, сотворил и творит… В этом смысле много правды в словах Карлейля, который говорит: «Нигде вы не найдете его без орудий; без орудий он ничто, с орудиями он все»; человек – это животное, владеющее орудием[999]999
  Т. Карлейль. Sartor Resartus. С. 43, 44.


[Закрыть].

Опасение недоразумений побуждает нас и здесь снова повторить, что в потенции мы предполагаем проблески всего этого там, где дан и живет человеческий принцип, но только в действительной человеческой личности этот принцип находит свое полное раскрытие. «Всякая личность, как бы она ни была слаба, есть нечто абсолютно новое в мире, новый элемент в природе. Каждый человек есть в известном смысле художник своей собственной жизни, черпающий силу и вдохновение в себе самом»[1000]1000
  С. Н. Булгаков. Философия хозяйства. С. 235.


[Закрыть]. Он не только составная часть и объект мирового свершения, но он является и сотворцом мира и при этом в самой ценной его части: мир ценностей – это мир человека и только его, а из этого ясно следует, что до личности или без нее мир не может быть ни добр, ни зол, ни истин, ни ложен… Только личность впервые пробивает решительную брешь в этом царстве безразличия – человек и все, что хотя бы в малой дозе дышит его принципом. Непоколебимое убеждение в своем особом призвании и назначении человек ясно выразил своим вопросом о смысле своей жизни и о своей роли в мире. Как говорит поэт:

 
«Nur allein der Mensch
Vermag das Unmögliche:
Er unterscheidet,
Wählet und richtet,
Er kann dem Augenblick
Dauer verleihen». (Гете.)
 

(Только человек превозмог невозможное: он различает, выбирает и судит, лишь он способен подарить длительность мгновению.) С человеческим принципом приходит настоящий преображенный мир, с ним идет отношение к ценностям и культуре, и тот же мир становится иным. Характерно, что без него величайший шедевр живописного искусства, например, был бы только измазанной тряпкой, статуя комком глины или ничтожным куском мрамора и т. д. Все мы знаем, как на этом пути вещи становятся иногда более неприкосновенными и священными, чем люди, и наоборот – тот же человек может спуститься до положения, почти приближающегося к положению вещи.