Текст книги "Шанс. Книга 1. Возрождение"

Глава 3
Сувенир

Магазин «Изумруд», что на улице Победы, считался лучшим ювелирным магазином.

Он считался лучшим хотя бы потому, что специализировался на продаже изделий из золота и серебра, и был лучшим, поскольку был единственным на весь город.

Ювелирные секции, конечно же, имелись во всех крупных универмагах, но, предлагая товар, отнесённый человеческой природой к категории роскоши, сами они ютились на крохотных площадях, являя глазу покупателя убогие витринки с ограниченным ассортиментом колечек, перстней, серёжек. При размахе площадей, отведённых под одежду, обувь, бытовые товары, страшненькие в своей простоте игрушки и прочее, отделы ювелирных товаров, зажатые в каком-нибудь уголке на верхних этажах, должны были символизировать свою невесомость в менталитете воспитанников повсеместного коммунного жития.

Здесь же всё выглядело иначе. В обширном зале, условно разделённом колоннами на несколько помещений, по периметру располагались длинные застеклённые прилавки, снабжённые лампами индивидуальной подсветки, так что потенциальный покупатель, оказавшийся в центральной части зала, подпадал под перекрёстное воздействие блеска благородных металлов и игры света, раздробленного на отдельные лучики огранкой драгоценных камней.

Фасад магазина представлял собой высокие, от пола и чуть ли не до потолка, проёмы, закрытые толстым дымчатым стеклом, в котором призрачно отражались картины внешней повседневности. Однако вблизи сквозь него различим был зал, фигуры посетителей и продавцов за прилавком, как фрагмент другого мира, волшебного и таинственного.

Из такого же стекла были выполнены двойные двери. Всё это позволяло хорошо просматривать изнутри небольшую площадь перед магазином, подкатывающие автомобили и намеревающихся войти посетителей.

С момента открытия магазину был придан охранник – штатный милиционер, экипированный по полной форме: сбоку на ремне кобура, в кобуре – пистолет. Он располагался в холле слева от входа в застеклённой будочке с надписью «Охрана», которая возвышалась над головами посетителей и давала хороший обзор. Это чем-то напоминало стереотипный кинокадр из хроники пятидесятых годов со столичным регулировщиком в светофорной будке. Вероятно, учитывалась возможность вооружённого налёта и грабежа.

Время шло, в небольшом провинциальном городе, каковым он являлся, шло неторопливо и размеренно. Кандидатов в грабители не находилось. Застеклённая будочка исчезла, форма охранника сменилась на чёрный смокинг, белую рубашку и строгий галстук, место пребывания переместилось во внутренние помещения магазина, а освободившиеся площади занял отдел русских сувениров: разрисованных цветастых матрёшек, шкатулок мстёрской и палехской росписи, а также изделий из самоцветов – яшмы, бирюзы, агата, малахита, янтаря, опала и прочих в оформлении из мельхиора.

Первоначально предложенный покупателю выбор оказался непривычно широк. Помимо примелькавшихся в обыденности серёг и колец со вставками из горного хрусталя, синтезированного корунда – сапфира или рубина, он был представлен изделиями из натурального топаза, граната, турмалина, изумруда и алмаза. Кроме тонких цепочек с простыми овальными звеньями, или более грубых – якорной огранки, появились изящные цепочки квадратного итальянского плетения. Расширился выбор подвесок, кулонов, стали предлагаться в продаже простенькие колье.

Основательно подзабытые в своём существовании со времён традиций изысканной светской жизни, видное место на витринах заняли приборы столового серебра: наборы ножей, ложек и вилок, стопки под вино, сахарницы и вазы для конфет.

Отдельными позициями, по одной – две штуки, были представлены мужские и женские часы в золотом корпусе.

Все изделия за редким исключением, как, например, чеканные чаши и кубки кубачинских мастеров, представляли собой массовую заводскую штамповку и не имели к произведениям ювелирного искусства малейшего отношения. Однако и этого было достаточно, чтобы в замороченном массовом сознании, носители которого, согласно шкале всенародных благ, должны были довольствоваться наличием еды, примитивного жилья и ударного труда, включился механизм тяги к достатку, богатству, роскоши, поначалу малозаметный, но стремительно набирающий обороты. После длительного перерыва люди принялись активно скупать золото.

Правительство отреагировало «принятием соответствующих мер» и в течение седьмого десятилетия взвинтило цену на «презренный металл» в четыре раза: от восьми до тридцати двух рублей за грамм ювелирных изделий 583-ей пробы, и по мелочам не разменивалось, повышая её разом на 100%. При этом золотое содержание рубля оставалось прежним: около одного грамма. Остальное, как проскальзывало изредка в пояснениях идеологов от экономики, составлял «косвенный налог», по сути налог на роскошь, который в соответствии с незамысловатым тезисом, витавшим в верхних эшелонах власти: хотят богатства – пусть платят, превышал стоимость этого самого содержания сначала в семь раз, затем в пятнадцать и, наконец, в тридцать один раз. Впрочем, повышение затрагивало не только стоимость золота; то же происходило с ценами на ковры, меха, хрусталь.

Фактически это было продолжением кампании по изъятию накопленных народом средств.

В ближайшие годы государству предстояло приступить к погашению долга по займам «на восстановление народного хозяйства» 40-х – 50-х годов, облигации которых принудительно навязывались имеющему «трудовой доход» населению, включая учащихся-стипендиатов, и выплаты по которым, в конце концов, были предыдущим правительством заморожены на двадцатилетний срок со светлыми надеждами на ускорение восстановительного процесса.

Эта правительственная инициатива, как и многие другие, была встречена молчаливым, но горячим энтузиазмом трудовых масс, часть которых сразу простила Верховному Совету невозможность возврата вменённых долгов в обозримом будущем и, при своеобразно ярком проявлении чувств, отправила обрывки облигаций в помойное ведро.

Многие использовали более рачительный подход к ситуации, и их дети совместно с соседскими ещё долго забавлялись в своих детских играх добротными, красивыми, но непонятными бумажками. Сколько таких бумажек было потеряно при переездах или несвоевременной смерти владельцев, не дождавшихся светлого часа; сколько их было обнаружено новыми жильцами под половицами или за асбестовой штукатуркой впоследствии, когда облигации уже представляли ценность лишь в качестве архивных и музейных материалов, статистика сказать не может; но оставалась и немалая часть практичных граждан, которые терпеливо дожидались момента возникновения права на реализацию государственных долговых расписок.

С приближением столь щепетильного момента, правительство, основываясь на периодических подсчётах казначейства и экономических служб, укреплялось во мнении, что и без долговых выплат у населения скапливается слишком много финансовых средств, что вредит плановой экономике и угрожает основам социалистического обустройства. Как следствие рождались указы и постановления, повышающие цены на товары «последней» необходимости.

Но, то ли казначейство с экономистами считали слабовато, то ли патологическая скупость правительства в отношении своего народа ощутимо тормозила процесс насыщения спроса, ни в одной из следующих друг за другом акций, желаемого результата достигнуто не было. Напротив, каждая волна повышения цен вызывала ажиотажный спрос. Люди отстаивали в очередях сутками, ювелирные прилавки пустели, а банкнот с горделивой декларацией на лицевой стороне: « … обеспечиваются золотом…», которые их обладатели стремились на это золото обменять, оставалось на руках граждан огромное количество.

По таковым обстоятельствам Владислав, направляясь в «Изумруд», не был уверен в успехе задуманного. Ему требовалась неординарная вещь, но даже обручальные кольца в настоящее время продавались по справкам ЗАГСа.

Влад прошёл справа от ДК «Имени 50-летия Октября» и двигался вдоль интерклуба «Берёзка». На первом этаже здания, украшенного простыми прямоугольными колоннами, располагалось «Общество Советско-Итальянской Дружбы», а с торца здания валютно-чековый магазин «Берёзка». И общество, и магазин объединялись в сознании обывателей с иностранцами, а потому, собственно, их названия и обобщились до краткого определения «интерклуб Берёзка».

Влад замедлил шаг, приостановился, немного подумал и направился к дверям магазина.

Изнутри предмет мечтаний обывательской толпы выглядел разочаровывающе просто. Стол-прилавок, наглухо закрытый до пола со стороны посетителей, с такой же глухой деревянной поверхностью по центру и двумя застеклёнными неглубокими витринами по бокам, отделял маленькое торговое пространство от обширного пустующего зала. На ограниченном прилавком пространстве в качестве витрин использовались несколько приставленных к стене деревянных стеллажей, оборудованных в нижней части тумбочками с раздвижными дверцами. На мелких полках стеллажей, поднимавшихся над тумбами на два человеческих роста, расположились образцы предлагаемых товаров. Два стеллажа в левой части заставлены в изобилии пачками импортных сигарет, много беднее – бутылками алкогольной продукции: итальянским вермутом, несколькими разновидностями немецкого бренди, английского виски, джина, кубинского рома, среди которых сиротливо затесался пятизвёздочный армянский коньяк и два-три наименования водки. Стеллаж в правой части забит традиционными сувенирными безделушками, призванными олицетворять самобытность русской культуры. Поодаль от прилавка, скрытая тяжёлой драпировкой, располагалась дверь, соединяющая магазин с помещениями интерклуба.

За прилавком сидела молодая симпатичная девица, жгучая брюнетка по внешности, природную эффектность которой усиливала грамотно подобранная и наложенная косметика. Гипюровая блузка, расстёгнутая на три верхних пуговицы, обтягивала её как вторая кожа и по своему нескромному назначению позволяла рассмотреть покрытый ажурным рисунком тонкий бюстгальтер из синтетической ткани, поддерживающий высокую очаровательную грудь, которая, несомненно, представляла самый ценный выставочный аксессуар во всём этом окружении. При появлении посетителя она оторвала взгляд от учебника итальянской грамматики, мимолётно оценила вошедшего и, утратив интерес, вернулась к изучению языка.

Владислав зашёл сюда не случайно: он знал, что в местную «Берёзку», как бы хило она ни выглядела, поступали в продажу ювелирные изделия. Он подошёл к застеклённой части прилавка. Выбор был небольшой, в основном изделия из белого золота, которое, если не являлось оправой для бриллиантов, выглядело простовато, но отличалось повышенной стоимостью. Гладкие и гранёные кольца с мелкими бриллиантами и вовсе без вставок, брошь, держатели для галстука, несколько цепочек. Внимание привлёк браслет червонного золота. Звенья браслета были выполнены в виде больших выпуклых пластин с изображением цветов, на каждой – одного из четырёх: розы, тюльпана, водяной лилии и нарцисса. Три цветка лежат на боку, как на воде. Головка каждого исполнена в объёме на две трети и как бы силится всплыть из монолита поглотившего его золота; стебель, чуть намеченный у основания бутона, уходит под поверхность, а на поверхности пластины он вместе с листочками изображён ломаным штрихом гравировки, имитирующей вид в толще воды. Только лилия выполнена полураскрывшейся и ниже поверхности. Рядом гравировка округло-остроконечного, похожего на стилизованное сердце, листа.

«Тяжеловат», – прикинул Владислав, но ничего другого не было. Он взглянул на обозначенную цену.

– Девушка! Мне приглянулся вот этот браслет. Вы не подскажете, как мне его приобрести?

– Никак! – безапелляционно отрубила брюнетка, не отрываясь более от своего занятия.

– Это почему же так-то? Вы мне таким образом намекаете, что не вышел рылом для калашного ряда?

Брюнетка снова, на сей раз неохотно подняла взгляд, ненадолго остановила его на лбу посетителя, манерно моргнула, разделяя мгновение на «до» и «после», и с деланным вниманием медленно прошлась по фигуре Влада до уровня пояса, за которым линия прилавка скрывала всё остальное. Голова брюнетки коротко клюнула в линию преграды, на лице застыло выражение крайнего недоумения, взгляд остекленел. Отрешённость гостила на её лице несколько долгих секунд. Затем лик её озарился, словно нашлось столь необходимое решение; она живо подняла голову и, приветливо улыбаясь, дважды сделала отстраняющий жест тыльной стороной ладони:

– Отойди… те, немного, пожалуйста!

Владислав сделал несколько шагов назад. Лицо продавщицы вернулось к выражению прежней сосредоточенности, и она продолжила движение взгляда от пояса Влада вниз. Впрочем, движение это оказалось невелико: брюнетка зафиксировала его на пахе Влада и будто окаменела. Владу стало неуютно. Он оказался в глупом положении и испытывал некую незащищённость, на смену которой подкатывало нарастающее негодование. И когда с очередным выдохом Владислав готов был выплеснуть его на нагловатую представительницу торговых профессий, та подняла голову и, глянув в лицо, не предвещавшее ничего хорошего, серьёзно произнесла:

– Про внешность лукавить не стану: красив, а вот статус твой слабоват для покупок в таких магазинах.

– Потому, что я неброско одет и заговорил не на импортном наречии?

Брюнетка вздохнула и изменила тон:

– Что у Вас в наличии: чеки Внешторгбанка? Браслет продаётся за валюту. У Вас есть валюта? Франки, доллары, фунты, может быть лиры? И откуда они у Вас? Только не надо повестей про дядю – советника посольства: таким племянникам место в МГИМО, а не в этом захолустье. А документы, подтверждающие законное приобретение валюты у Вас имеются?! Нет! Тогда настоятельно советую быстро исчезнуть и пойти поискать другое место для её реализации.

– Просто так я не уйду, потому что наверняка знаю, что здесь можно приобрести нужную мне вещь.

– Не знаю, откуда у тебя такие сведения, но ты меня достал! Стоит мне позвонить куда следует – и останешься без своей валюты. Это в лучшем случае! Мне звонить?

– У меня нет валюты, я ничем не рискую.

– Что же ты мне четверть часа голову морочишь?

– Мне нужен браслет, и Вы мне его продадите!

– За рубли!!

– Да! По любому курсу, а с валютой разберётесь потом сами.

– А вот это уже – предложение по незаконной валютной операции: статья 84 Уголовного кодекса РСФСР. Я звоню!

Брюнетка потянулась к телефону.

– Девушка! Виталию Подлесскому – Вашему протектору, я могу позвонить и сам. Для этого необходимо иметь мелкую монету, – Влад извлёк из кармана пригоршню мелочи, отобрал пятнадцатикопеечную монетку и продемонстрировал продавщице, – и соответствующую степень раздражения. И то и другое у меня имеется, телефон-автомат – на улице за углом.

– Какого?!. – возглас прозвучал не резко, но достаточно громко в необходимости перекрыть раздражённые голоса препирающихся и с интонацией, которую нельзя было проигнорировать.

В коротком вопросительно-восклицательном обращении звучала сила человека, уверенного в своих возможностях и привыкшего к подчинению окружающих. Две головы разом повернулись на звук, и в гулком полупустом помещении воцарилась абсолютная тишина.

У портьеры, прикрывающей дверь, стоял стройный, изысканно одетый мужчина. Дорогой, добротный костюм, аккуратно повязанный галстук, тонкие черты гладковыбритого лица, модная стрижка и беззаботно-доброжелательный взгляд создавали идеальный образ потомственного интеллигента, основательно занижая к тому же возрастную оценку стороннего наблюдателя: обладатель моложавой внешности давно преодолел рубеж среднего возраста. В перепалке ни Влад, ни брюнетка не заметили, когда он вошёл.

Убедившись, что ему удалось завладеть вниманием спорящей парочки, элегантный мужчина продолжил совершенно другим тоном: примиряюще-вкрадчиво, почти полушёпотом, растягивая фразу и чётко разделяя слова:

– … масштаба… у вас здесь… недоразумение?

– Да он совсем ничего понимать не хочет, Глеб Давыдович! Как малолетка: дай и всё!!

– Вика, успокойтесь. А то наш гость всё же сподобится позвонить Витальке – это он действительно может.

Слова прозвучали спокойно, как определение очевидного факта, но брюнетка негодующе закусила нижнюю губу, и лицо её неожиданно приобрело жалостливое выражение.

– Не волнуйся, мы разберёмся сами. А Вы, молодой человек, пройдёмте в мой кабинет… Прошу, – мягко добавил названный Глебом Давыдовичем, рассеивая открытым взглядом мимолётное сомнение Владислава.

Влад последовал за своим проводником по длинному коридору до распахнутой настежь двери, из которой в полутёмное пространство изливался яркий солнечный свет, и вошёл в просторную комнату, обставленную дорогой импортной мебелью.

– Прикройте дверь и располагайтесь, – произнёс Глеб Давыдович, переступая порог кабинета.

За рабочим столом стояло кресло хозяина, стулья для посетителей предусмотрены не были. Поверхность стола отблескивала девственной полировкой. На ней находился лишь радиотелефон японского производства и более ничего: ни бумаг, ни письменных принадлежностей, ни каких-либо сувениров и фотографий. В противовес аскетичной пустоте столешницы застеклённые секции мебельной стенки, протянувшейся за рабочим столом вдоль всей стены и до оконного проёма примыкающей, были заполнены богато оформленными изданиями классики мировой литературы, как на русском, так и на нескольких европейских языках.

У другой стены напротив рабочего стола и ближе к центру стоял кожаный диван бежевого цвета, по длине дивана – низкий столик со столешницей из толстого стекла, к боковым сторонам которого были приставлены объёмные кожаные кресла.

Владислав пристроился на одном из кресел, в то время как хозяин кабинета прошёл к стенке, открыл дверцу встроенного бара-холодильника, извлёк несколько бутылок и, поочерёдно демонстрируя вопросительным жестом скотч, джин, пепси-колу проговорил:

– Меня зовут Глеб Давыдович, я – директор всего здешнего безобразия, и я рад, Владислав, что Вы, наконец-то, решили заглянуть к нам на огонёк.

Влад отрицательно помотал головой на каждый жест «директора безобразия», отказываясь от выпивки, и в свою очередь поинтересовался:

– Мы с Вами как-то знакомы?

– До сего момента заочно, – ответил Глеб Давыдович, извлекая из бара две металлические банки тоника, и, не спрашивая на сей раз соизволения собеседника, перелил шипящую жидкость в высокие тонкостенные фужеры. Исключая лишнее перемещение по кабинету – до рабочего стола, под которым находилась корзина для бумаг, он задвинул пустые банки обратно в бар и, приблизившись к Владиславу, поставил один из фужеров перед ним на столик. Затем со вторым фужером в руках удобно разместился в кресле напротив, закинув ногу на ногу.

– Тоник, – пояснил Глеб Давыдович, видя, что гость не притрагивается к фужеру, – безалкогольный напиток, в свободной продаже отсутствует. Рекомендую: горьковатый аромат грейпфрута придаёт вкусу пикантность и хорошо освежает, полностью оправдывая название.

А фактом заочного знакомства мы обязаны упомянутому Вами Виталию Подлесскому, за которого, начиная с третьего курса, Вы делали расчётные и курсовые работы по всем техническим дисциплинам, включая и дипломный проект; и который просил принять Вас при случае, «как родного», что я и намерен исполнить с несомненным удовольствием.

– Вы работаете на Подлесского?..

Собеседник не спешил с ответом. Он слегка улыбался и пристально смотрел на Владислава. Владу стало неловко под его немигающим взглядом: глаза в глаза, словно игра в гляделки.

– … под руководством Подлесского? – подправил вопрос Влад.

Чуть кивнув, но не отводя глаз, Глеб Давыдович с выдохом усмехнулся, теперь уже откровенно и добродушно:

– Некоторое время он и сам так думал.

– При обращении к Виктории Ваше упоминание Виталия было не слишком уважительным.

– У меня нет уважения к человеку, который представляет собой абсолютное дерьмо. Надеюсь, моя оценка не послужит оскорблением памяти ваших студенческих отношений?

– Нет! Но любопытно, как «абсолютное дерьмо» может попасть на службу в госбезопасность и активно продвигаться по служебной лестнице?

– Не запросто, но явление достаточно распространённое. Он бы не работал в «конторе» и был бы, вероятно, совсем другой личностью, если бы не папа, положивший всю жизнь на службу в данном ведомстве. Можно сказать, династическая наследственность. Но по непредвзятой оценке – он на своём месте, а моральные принципы не являются определяющими в отборе работников для различных служб «конторы». Правда в дальнейшем ему мало что светит.

– Вы так хорошо осведомлены о его жизни… Я знаком с ним с первого курса. Да, он был ленив, но весьма сообразителен, и сдавал курсовые по готовым материалам всегда на отлично. У него никогда ни с кем не возникало конфликтов, он был общителен, всегда доброжелателен, знакомства водил со студентами всех курсов. Мне казалось, что именно поэтому у него не хватало времени на курсовые. Странно, как-то, слышать Вашу оценку.

– А не странно ли, Владислав, что у Вас хватало времени и на учёбу, и на общественную работу, на научную деятельность и на дружеские отношения со студентами всех курсов, и на его курсовые тоже? Но в основном Вы правы: именно из-за широкого круга общения, и, главным образом, из-за дополнительной работы, которая была с этим связана, у него не оставалось времени на самостоятельную учёбу. Общителен и доброжелателен? А кто ж будет конфликтовать с людьми, знания о жизнедеятельности которых подпитывает сферу истинных его интересов?!

Работать на госбезопасность он начал задолго до окончания института. Если быть точным, то со второго полугодия первого курса и вплоть до выпуска, был глазами и ушами идеологического отдела госбезопасности в студенческой среде, зарабатывая на подробных отчётах об умонастроении друзей и товарищей стаж в своей будущей профессии. Такой человек был нужен, но Виталия не вербовали. Он пришёл сам. Пришёл ко мне, как к старому соратнику его отца, предложил свои услуги и… – Глеб Давыдович плавно прочертил фужером в воздухе кривую, обозначая жестом истечение промежутка времени, – занимает в настоящий момент мою «непыльную» должность.

– Так Вы на него обижены, и в этом причина Вашего неуважения?

Глеб Давыдович задорно рассмеялся:

– Вам бы, Владислав, дознавателем работать: новая информация порождает новые вопросы, всё более острые и менее безобидные.

– Простите! Мне бывает трудно остановиться. Это как в науке: выяснил что-то в неизвестном, проскакал радостно понятный этап и снова упираешься в неизвестность. И всё: теряешь покой, закипают мозги, чешутся руки – да что же там дальше-то?

– Любопытство – двигатель науки, особенно когда оно удовлетворяется за государственный счёт и хорошо финансируется. В профессии гэбэшника любопытство – должностная обязанность, но проявлять его бывает опасно.

В ситуации с Подлесским ничего хорошего не было, но Вы формируете неверную оценку моей личности, и вот тут мне действительно становится обидно.

Должность, которую я занимал до Подлесского, хорошо оплачивается, ни с какими рисками не связана и, по мнению высокого столичного начальства, была предоставлена мне «в награду» за длительную оперативную работу. При выполнении последнего задания я попал в серьёзный переплёт и засветился полностью. Задание было выполнено, но засветка определила конец оперативной карьеры, и так я оказался в родном городе, возглавляя работу по диссидентам, иностранцам, а также работу с молодёжной порослью: выращивание, окучивание, прополку. Вся эта работа рутинна и противна, как и основной объём деятельности «конторы». Можете себе представить, насколько скучным является ежедневное изучение важной, по определению, информации, к примеру, о том, что студент Дмитрий Панкратов пренебрежительно отзывается о «кремлёвских старцах»; а племянник первого секретаря горкома, некий Борис Михайлович, будучи в подпитии в составе студенческой компании любит травануть политический анекдот; а… и так далее. И если студента Панкратова можно просто взять на заметку, то по дорогому племяннику необходимо «принимать меры» – предупредить через любимого дядю о том, чтобы думал, в какой компании можно заниматься острословием, а в какой категорически следует воздержаться.

Так что, нет – неуважение моё основано не на том, что Подлесский занял моё место, в конце концов, мы все подчиняемся приказам, а на том, как он его занял и как повёл дела, получив командирский мандат.

Вам не наскучило, стоит ли мне продолжать?

– Хотелось бы послушать до конца, если это не слишком секретно.

– Совершенно не секретно, хотя могло бы подпадать под гриф «для служебного пользования»; но государству в его теперешнем положении обнародование такой информации навредить никак не может, поскольку по содержанию представляет собой не более, как публичное прополаскивание грязного белья двух соседей по лестничной клетке.

***

По окончании высшей школы КГБ – обретении второго высшего образования – Виталий был направлен назад и под моим руководством начал активно работать уже в качестве штатного сотрудника. Он был неутомим. Его рабочий день начинался в пять утра и заканчивался с логическим завершением очередного рабочего этапа, запланированного накануне. Короткий отдых: четыре – пять часов – и снова вперёд. Работа велась в любых условиях и при любых обстоятельствах: в массовках на празднествах, на пикниках, в летних молодёжных лагерях, в приватной обстановке при встречах «тет-а-тет», даже в «обезьяннике» отделения милиции, куда он однажды «загремел» среди весёлой компании великовозрастного хулиганья и девок «за нарушение общественного порядка» – банальную пьяную потасовку на выходе из ресторана. Моментально он создал первичную сеть сексотов-информаторов, которая впоследствии накрыла все основные производства города, общественные и спортивные организации, отделения творческих союзов – все точки, где могло возникнуть сколь-нибудь значимое движение общественной мысли, и организовал объёмный поток живой информации там, где нерационально было использование технических средств.

Виталий проявлял достойную похвалы инициативу, но был неразборчив в средствах достижения целей. С некоторыми формами его работы я не мог мириться по нравственным соображениям, и временами мне приходилось гасить его служебный раж в приказном порядке. Тем не менее, я не забывал отправлять «наверх» положительные рапорты с упоминанием его фамилии.

Года через полтора Виталий считался лучшим работником по нашему направлению, а по накопленному опыту вполне мог заменить меня в управлении отделом.

В этот момент меня неожиданно вызвали в центр. Вызов был связан с новым заданием, как предполагалось, краткосрочным.

В молодой демократической республике азиатского региона активно проявилась деятельность, враждебная установившемуся режиму. По стилю действий в рамках избитого сценария походило на работу моего давнего противника, однако уверенности у руководства не было. Предстояло выяснить принадлежность и нейтрализовать деятельность противостоящей стороны. Мне придали группу из двух человек, курировал операцию генерал-майор Подлесский.

Было мимолётное сомнение – почему руководство операцией доверили засвеченному агенту, но мне так хотелось вернуться к настоящей работе, что я закинул его на дальнюю полку сознания и вернулся к нему только тогда, когда пришлось анализировать результаты.

– А то, о чём Вы говорите сейчас, имеет какое-то отношение к Виталию? И зачем Вы рассказываете о Вашей нелегальной деятельности?

– Отношение имеет прямое; в этот раз моя работа была скоординирована со спецслужбами той азиатской республики – обратите внимание: я не упоминаю её названия – и являлась полулегальной; а рассказываю для того, чтобы завоевать Ваше доверие, как потенциального клиента: ведь Вы не решили ещё, стоит ли со мной иметь дело?

– Почему Вы так думаете?

– А Вы до сих пор не притронулись к тонику, – заметил Глеб Давыдович, демонстрируя свой наполовину опустошённый фужер.

– Я просто увлёкся рассказом, – Влад взял со столика ёмкую посудину, сделал несколько глотков, наслаждаясь непривычным вкусом, и поставил фужер обратно.

– Местным спецслужбам, – продолжил Глеб Давыдович, – как ни далеки они были от идеальной работы, уже была известна резидентура – мозговой центр подрывной деятельности, велась разработка его связей. В составе выявленного круга лиц не оказалось знакомых мне личностей. Это была абсолютно неизвестная агентура и действовала она иначе, нежели мой прежний противник. Так что же, аналитики центра ошиблись? Невероятно!

Опуская подробности, скажу лишь, что в финальной стадии, когда реальной казалась надежда на скорое возвращение домой, я угодил в ещё более жуткий переплёт, чем при моей последней неудаче. Вместо агентов западных спецслужб мы наткнулись на группу хорошо вооружённых местных боевиков-исламистов. Я потерял всех людей: тех, кто прибыл со мной, и тех, кого я мобилизовал на месте, и с неприятным ранением остался один против четверых озверевших противников, которые, судя по участи одного из моих соратников, собирались порезать меня на ремни.

Что произошло дальше – необъяснимо: свидетелей нет, сам помню смутно, на уровне бреда. Откуда-то перед наступающими возник человек в шутовски неуместном ковбойском наряде. Четверо нападающих, все – неплохо подготовленные, вооружённые боевыми ножами, не смогли ничего предпринять: просто не успели ни воспользоваться холодным оружием, ни дотянуться до огнестрельного. Такой боевой техники я не припоминаю за всю свою практику: сложнейшая комбинация движений, среди которых ни одного лишнего, атаки, казалось бы, из совершенно неустойчивых положений, эффективность каждой – смертельный исход. За несколько секунд всё было кончено. Боевики осознали только то, что они убиты, понять – как, им не было дано. Ковбой присел рядом и взял мою руку, вероятно нащупывая пульс. Разглядеть его я не смог: всё расплывалось, как у астигматика, потерявшего очки. В ответ на мой вопрос он назвал себя, и последнее, что я помню, – яркие всполохи перед глазами. Кажется, я потерял сознание.

Очнулся под капельницей в отдельной палате китайской, как выяснилось впоследствии, клиники с дерьмовым вкусом во рту и болезненным ощущением в прооперированном боку. Несколько дней моей персоной никто не интересовался, но спать мне позволяли не более четырёх часов в сутки. Бессловесные улыбчивые медсёстры, пока я находился в забытьи, два раза в день протирали моё тело влажными ароматическими салфетками, меняли мочесборники, пичкали органическими стимуляторами и массировали от макушки до пят по шестнадцать часов с небольшими перерывами. Проводилась интенсивная восстановительная терапия, и в этом я им способствовал, как мог. На вторые сутки после того, как очнулся, я совершал небольшие прогулки по коридору, за что удостоился уважения своих сиделок и одобрительного кивания лечащего врача.