Текст книги "Шанс. Книга 1. Возрождение"

Предупреждаю: от Вашей откровенности будет зависеть и Ваша дальнейшая судьба. Приступайте!

Пять-шесть страниц Вика прочла внимательно. Затем взгляд стал тормозиться на отдельных фразах, возвращаться к началу абзацев. Она несколько раз бросала взгляд в сторону Виталия, лицо отражало тревожную недоверчивость.

Виталий делал вид, что не замечает её вопросительно-возмущённых жестов, сосредоточенно перебирая старые бумаги.

«Затрепыхалась, пташка, – злорадные мысли приглушали душевный дискомфорт. – Почуяла силки. Поздно, не упорхнёшь!»

Виктория торопливо перелистывала отчёт через несколько страниц, всё менее задерживаясь на каждой открытой, и, не добравшись до конца, бросила его перед собой на стол.

– Мне не известен ни один из изложенных фактов.

Виталий отложил бумаги и упёрся в Вику пристальным взглядом. Девушка нервно сглотнула, но взгляд не отвела.

– Хорошо… Сделайте подпись на последней странице и можете быть свободны… пока.

Вика сглотнула ещё раз и негромко, но внятно произнесла:

– Под этим я не подпишусь!

Реакция Виталия не заставила себя ждать. Он недобро рассмеялся.

– Резонно: как можно подписывать, не ознакомившись с материалами полностью? – и тут же совершенно другим тоном – грубо, с неприкрытой угрозой процедил – Подпишешь, стерва, подпишешься!

Затем он вызвал охрану.

– Проводите задержанную на место: ей нужно сосредоточиться. Запросится в туалет – провожаете до кабинки и, пока не справит свои нужды, находитесь рядом неотлучно, чтобы у дамочки не возникло фантазии выйти прогуляться через окошко.

– Я могу взять свою сумочку? – изъятая ещё до того, как Вику затолкали в машину, сумочка лежала на столе Виталия.

– Нет! До тех пор, пока мы её не осмотрим… при Вас, разумеется, и в присутствии понятых. Вдруг в ней обнаружится нечто: кокаин, например, или героин, или вообще всё, что угодно.

– Ничего запрещённого там нет. Осмотрите её прямо сейчас: мне нужна косметичка и влажные салфетки.

– Сейчас на эту процедуру у меня нет времени, так что, переждёте.

– А отчёт я могу взять с собой?

– Можете, но если Вас распирает намерение пустить его не по назначению – в туалете или ещё как, имейте ввиду – подготовлено несколько копий…

Единственным, в чём Виталий не кривил душой, был факт нехватки времени. Ему предстояла встреча со следователями объединённой группы МВД и прокуратуры. Чуть раньше с ним закончили работу спецы отдела собственной безопасности. Их выводы для него не оглашались. Эмвэдэшники должны были протокольно ознакомить его с материалами дела и сутью предъявляемых обвинений, которые ему и без того были хорошо известны. Прокуратура жаждала дополнительных разъяснений и личной признательной оценки деятельности, развёрнутой вокруг интерклуба. На сей раз Виталию на собственном опыте довелось испытать тяжесть пресса аппаратной системы. Каждая задействованная структура добросовестно отрабатывала директивы партийных бонз, демонстрируя «стрелочнику» его ничтожество и прикрывая собственную задницу от удара с верхнего эшелона.

Когда он, трясущийся от бешенства, покинул прокурорские апартаменты, стоял глубокий вечер следующего дня. Прокурор города, кратко ознакомившись с докладом следователя, вздохнул и стал собираться домой. «Стрелочника» примерно высекли, но, признаться, с безмолвного согласия гэбэшных структур это было сделать не сложно. Однако завтрашний день в жизни прокурора ожидался более напряжённым. Предстояло выполнить очередную секретную директиву обкома: в альянсе с городским судьёй прокурору следовало сконструировать структуру и содержание процесса.

Подлесский заявился в «родную контору» около одиннадцати вечера. Ночной дежурный – пожилой пенсионер из бывших рядовых сотрудников не удивился: Виталий частенько не уходил домой вовсе, позволяя себе подремать несколько часов, когда глаза окончательно отказывались разбирать строчки агентурных донесений, на служебном диване прямо в кабинете. Подлесский спустился в камеру полуподвального помещения, где находилась Вика. Утром истекали вторые сутки с момента её задержания. Повода держать долее у Виталия не было, как не было ещё и необходимых ему показаний. Виталий был зол на упрямую девицу, на следователей, лишивших его полуторасуточного ресурса времени, а также на самого себя, понимая, что в таком состоянии начинать очередной раунд обработки задержанной нельзя: эмоциональная неуравновешенность следователя – база психологического преимущества противника.

В свою очередь Вика была измотана физически. Пить ей удавалось, когда её выводили в туалет. Задержание не было официально санкционировано. Виктория оказалась права, когда назвала действия оперативников похищением, – по сути так оно и было, а, стало быть, ни о какой постановке задержанной на довольствие речи идти не могло. В отсутствие Виталия её не водили в столовую, не предложили даже бутерброда – не было указаний.

За весь маршрут от камеры до кабинета Виталий не мог решить, в каком ключе продолжать работу с Викторией: она выглядела уставшей, но не выказала никаких чувств, при его появлении. Оставалось импровизировать, надеясь нащупать слабую точку в сегодняшней её обороне.

– Так, каковы наши дела? – пробормотал Виталий, усаживаясь на своё место.

Обращался он в основном к себе, чтобы подавить отрицательные впечатления от недавних допросов и обрести необходимый настрой в настоящий момент. Но Вика неожиданно ответила. Голос её был слаб, однако фраза прозвучала задиристо:

– Судя по тому, что за всё это время не нашлось куска хлеба для пленницы, дела Ваши обстоят паршиво.

– Пара дней диеты женщине лишь на пользу! – зло отреагировал Подлесский. – На пользу? Или нет? А вот сейчас посмотрим. Ты по-прежнему намерена кобениться, или всё же смиришься с фактами?

– С какими фактами? Сначала я была просто ошарашена содержимым этой писульки. Но у меня было время «сосредоточиться». Более того, у меня оказалось достаточно времени, чтобы успокоиться, и, когда я смогла мыслить ясно, прочла всё до конца. А потом я начала вспоминать и сопоставлять. Одна из указанных дат, когда Монтелло, якобы, ездил в областной центр и встречался там с неопознанным лицом, падает на выходной день. Весь этот день мы провели вместе, и потому съездить куда-либо он не мог. Не сомневайся: память у меня хорошая, но и без этого такой выходной запоминается надолго. В яхтклубе «Дружба» Луиджи договорился с яхтсменами, и нас весь день катали на яхте по водохранилищу. Мы добрались до Жигулей, высаживались на берегу Усы, где Монтелло устроил для всех шикарный пикник с барбекю в итальянском стиле, купались и отдыхали на чистейшем пляже с белым кварцевым песком и вернулись в город поздним вечером.

Не буду перечислять другие нелепицы, но твои агенты – а, может быть, ты сам от их лица? – не утруждались в угоду достоверности: большинство «фактов» может быть опровергнуто свидетелями. Так что теперь, не опасаясь моих намерений, можешь сам использовать по частям эту фальшивку в туалете или полностью засунуть свой «отчёт» в то место, которое необходимо подтирать.

У тебя ничего нет на Монтелло, и не могло быть! А с фактом моего похищения я и вовсе не собираюсь мириться. Я буду жаловаться, так и знай!

Виталий медленно привставал из-за стола, опираясь кулаками о столешню. Им опять овладевало бешенство, как на допросах у следователей-особистов, но в отличие от того, тихого и бессильного, это бешенство имело все шансы перелиться в активные действия.

– И куда же ты пойдёшь жаловаться, если вообще выйдешь отсюда? Папе? Я и папу твоего могу уделать на раз-два-три! – Подлесский приблизился к Виктории вплотную и стоял перед ней, развернув плечи, со сжатыми кулаками, излучая физическую мощь тренированного тела.

– Папа одиннадцать лет уже покоится на кладбище. А Луиджи меня не оставит. Он заберёт меня с собой и мы будем жить далеко от таких придурков, как ты.

– Опять этот макаронник! Приезжают в нашу страну делать деньги, соблазняют молодёжь, уводят красивых женщин, заманивая распрекрасной жизнью!

Виталий стоял слишком близко. Он чувствовал её волнение. Грудь Вики высоко вздымалась, на шее заметно пульсировала артерия, выдавая сильное сердцебиение. Подлесского возбуждал страх, который она безыскусно пыталась скрыть: страх безобидного грызуна, застигнутого хищником на открытом пространстве, когда в момент смертельной опасности он лишён возможности нырнуть в спасительную нору и вынужден использовать непривычный способ защиты – принять оборонительную позу и продемонстрировать хоть и небольшие, но острые резцы.

– А что ж это вы в нашей стране за столько десятилетий не сумели организовать достойной жизни для сограждан? Тебе сказать, или сам знаешь, через какие ворота уходит народное достояние? Ещё Хрущёв в ходе «кухонных дебатов» по поводу бытовой техники откровенно высказал Никсону: «в жизни всё это не нужно», на что тот резонно заметил: «граждане СССР не имеют возможности решить, что им нужно, поскольку это решают за них». Тогда Хрущёв в запальчивости заявил: «советские люди добровольно отказываются от многих бытовых удобств ради того, чтобы у Родины было больше ракет». Не подскажешь, как он установил эту «добровольность»?.. не возникает сомнений? А у Никсона сомнения возникли: «так может, лучше будет соревноваться в производстве стиральных машин, а не ракет?»

– Ну-ка брось эту демагогию. Откуда тебе знать такие вещи?

– Я проходила языковую стажировку в Штатах. Там эта информация в свободных источниках. А ты об этом ничего не знаешь? Что – нет допуска?! С тех пор прошло два десятилетия. Что изменилось? Посудомоечных машин нет вовсе, стиральные требуют участия человека в процессе, только-только появилось цветное телевидение, про видеомагнитофоны, персональные компьютеры вообще не приходится упоминать. Зато расширилась территория Варшавского блока, пол-Европы втянуто в защиту дорогих, в прямом смысле, союзных границ: сколько вооружений поставляется в «дружественные» страны, сколько денег утекает на поддержание режимов слаборазвитых африканских и ближневосточных стран, и конца этому не видать. А люди? Потерпят, не баре, жить можно – и чёрт с ними!

И вы ещё отваживаетесь винить иностранцев за демонстрацию достойной жизни?.. и своих людей, готовых променять крепостное гражданство на блага цивилизованных европейских стран??

– Ах ты, присоска, – Виталий задыхался от ненависти, – нахваталась антисоветчины! Красивую жизнь тебе подавай?! На зарубежный член пялишься, отечественным побрезговать не грех? Да я тебя… я тебе покажу!

Он обхватил Вику и потащил через кабинет к дивану, на ходу заголяя подол.

Вика отчаянно сопротивлялась. Она не позволяла себе растрачивать усилия на крик или увещевания. Лишь изредка у неё вырывалось натужное восклицание.

Силы были не равны, но при всей своей агрессивности Подлесский минут пятнадцать не мог добраться до тела жертвы. Он в лоскуты разодрал тонкие колготки, пока ему удалось стащить их на лодыжки. Виктория беспорядочно лупила его куда придётся – по голове, спине и рёбрам – одной рукой. Вторую Виталий завернул ей за спину, когда заваливал на диван. Прижимая торсом Вику к дивану и стесняя движения, Подлесский обеспечил безобидность града её ударов, но в таком положении ему не удавалось стащить с неё трусики. Он приподнялся, подцепил тонкую материю обеими руками и рывком сдёрнул до колен. Виктория, получившая возможность двинуться, повернулась на бок и, упираясь в спинку дивана, ударила обидчика ногами. Удар получился сильным и пришёлся Виталию по лицу. Он пошатнулся и отступил, чувствуя во рту вкус крови. Вика быстро прикрыла оголённый лобок подолом и села на диване. Она тяжело дышала, с голоду кружилась голова и от чрезмерных усилий дрожали руки.

Подлесский стоял напротив, проходясь языком по внутренней стороне разбитой о зубы щеки, и заученным движением расстёгивал ремень брюк. Вика не отрываясь смотрела на его действия. Он был страшен. Выступившая на губах кровь, звероподобный взгляд, мелкая дрожь от сексуального возбуждения. Весь его вид обозначал неотвратимость того, что сейчас должно произойти.

Глядя Вике в глаза тяжёлым, неподвижным взглядом, он подержал снятые брюки на вытянутой руке, отбросил их в сторону и шагнул к дивану. Вика попыталась пнуть его в пах. Подлесский чётко захватил её ногу у стопы – Виктории показалось, что на лодыжке защёлкнулись кандалы, – небрежно смахнул с неё фирменную туфельку, до конца сдёрнул чулок колготок и трусики. Затем потянул Вику на себя, подхватил вторую ногу под коленом и расчётливо вклинился меж её бёдер, не позволяя сдвинуть ноги. Вика начала брыкаться. Виталий отпустил её ноги и освободился от последней материи на своих бёдрах.

Когда он склонялся, пристраиваясь над ней, Виктория ещё пыталась пустить в ход ногти, нацелившись ему в глаза.

– Шалишь, зараза! – со злобной весёлостью бросил Подлесский, сжимая фаланги пальцев перехваченной руки болевым приёмом. Переключив внимание, Виктория на мгновение замерла, а когда вырвала руку, он уже навалился на девушку, нащупывая вход в женское святилище. Теперь Вика пробовала двигать бёдрами, избегая внедрения, но Виталий придавил её всей своей тяжестью и, наконец, нашёл, что искал.

– Всё! Получай удовольствие, сучка, – выдохнул он ей в лицо.

В естественный мужской напор, который в других условиях женщина принимает за благо, Подлесский вложил всю злость, накопившуюся за последние дни. Вика почувствовала боль, непроизвольно дёрнулась и пробороздила ногтями три кровавые полосы по шее, под ухом и дальше – по щеке и скуле Виталия. Тот двинул её кулаком под глаз, после чего она обмякла, и более Подлесский не встречал сопротивления. Впрочем, всё закончилось очень быстро: возбуждение покинуло его почти сразу, после того как Виктория перестала сопротивляться.

Подлесский встал. Вика лежала с закрытыми глазами, пряча бессилие, горечь и стыд за длинными ресницами; по лицу, нехотя пробивая дорожки, скатывались две слезинки.

Виталий с усмешкой рассматривал результат своих действий. Вид был неприглядный. Природную красоту тела, призванного дарить эстетическое наслаждение, портил вульгарный беспорядок одежды. Подол собран неряшливыми складками выше линии пупка. Животик, стеснённый берегами талии, вздрагивает в борьбе с подступающим рыданием. Нога, голая до кончиков пальцев, вытянута вдоль дивана. Другая от колена свисает вниз. На ней по-прежнему сидит модельная туфелька, выше топорщится сборками капрон колготок и сброшенной змеиной кожей свисает второй чулок. Ещё выше по лодыжке поруганной свадебной подвязкой болтается белый лоскут трусиков. Вика не прикрывает наготы: ей уже всё равно. Девичий бастион разрушен жестоким натиском врага, нет ни сил, ни смысла скрывать его былые секреты.

Как всегда, при созерцании повергнутого достоинства, Виталий почувствовал душевное удовлетворение.

– Довыпендривалась?! Будешь послушной. А нет – сдам знакомым мусорам, будут пользовать тебя по… эт, эт-то – что??. Да ты – целка!.. Была!!

Он издевательски расхохотался:

– Вот и посмотрим, как тебя примет теперь твой итальянец.

Подлесский подошёл к столу, покопавшись в сумочке Виктории, извлёк пакет влажных салфеток и принялся вытирать кровь со своего члена. Вика медленно приподнялась, спустила ноги и чуть сдвинулась от красного пятна на кожаной обивке дивана.

– Тебе это аукнется, мразь…

Виталий засунул использованные салфетки в сумочку, остаток швырнул в сторону Виктории.

– Подотри за собой!

– Дежурного заставь…

Подлесский сорвался с места, подскочил к девушке и сдёрнул её с дивана. Вывернув руку в плече, поставил Вику на колени и, прижимая за шею, мазнул лицом по кровавой метке.

– Вытирай, говорю! – выдавливал он сквозь зубы. – Вы-ти-рай!

Уловив момент в неудобном положении, Вика проговорила:

– Тебе в ЗАГС наведаться надо, подкорректировать фамилию в соответствии с содержанием: «эс-эс» заменить на «цэ».

Виталий сильнее вдавил голову Вики в поверхность дивана, но та, повернув её на бок сумела продолжить:

– Или скорректировал уже?

Последняя фраза возымела неожиданный эффект. Виталий отпустил Викторию, нервозно подобрал с пола брюки, быстро оделся. Метнувшись по кабинету подхватил викину сумочку и валявшуюся туфельку. Затем подцепил девушку под мышку, резко поднял на ноги и потащил к выходу.

Изумлённый дежурный, завидев странную парочку, приподнимался со своего места в застеклённой вахтёрке. На полшага впереди локомотивом пёр Виталий. Рядом припархивала, умудряясь вовремя переставлять обутую и босую ногу, Виктория. Она путалась в скользящем по полу чулке и не падала только благодаря железной хватке Подлесского. На лицах и той и другого явственно виднелись следы физического воздействия. Виталий коротко зыркнул в сторону вахтёра. Тот рухнул на своё место, изображая безразличие. Подлесский вытолкнул Вику за дверь. Следом полетели её вещи.

– Пошла отсюда, лярва траханная!

Дверь захлопнулась. Вика опустилась на бетонные ступеньки и только тут, оставшись одна, дала волю слезам. Она не рыдала, не всхлипывала; влага сама собой зарождалась под ресницами и безудержно скатывалась вниз.

Виктория сняла вторую туфлю, поставила рядом на ступеньку. Стянула лоскутья итальянских колготок и трусики, безвольно швырнула в сторону урны. Она не замечала ни красоты раннего утра, ни первых робких, и потому особенно звучных, голосов птиц. Никуда не хотелось идти…

– В таком состоянии я и застал Вику перед входом в «контору», когда в первый день решил появиться на службе пораньше, пока сослуживцы и начальство безмятежно досматривают последние сны. Её, с перепачканным расплывшейся косметикой и ссохшейся кровью лицом, с лиловым фингалом под глазом, в растрёпанной и мятой одежде, можно было бы принять за опустившуюся алкоголичку, если бы не модельное платье от маститого зарубежного кутюрье. Хватило одного взгляда, чтобы понять, что произошло. Я опоздал на один день и не смог пресечь очередную гнусность своего подчинённого. Особый цинизм произошедшего заключался в том, что свои действия Виталий совершал в преддверие суда по той же тематике.

С телефона-автомата, не заходя в «контору», я вызвал такси. Машина появилась быстро.

– Вика, пойдёмте со мной.

Девушка продолжала сидеть, будто не слышала моего обращения. Но когда я осторожно коснулся её плеч, намереваясь поднять, она самостоятельно встала и направилась к машине. Я подобрал сумочку, туфли и сел рядом с ней на заднее сиденье. Водитель не проявил любопытства, но в тоне его прозвучало искреннее сострадание.

– Куда ехать?..

Глеб взглянул на Викторию.

– Домой я не поеду, – тихо проговорила она.

Глеб назвал адрес. У себя дома он показал Виктории ванную, открыл кран и бросил в воду шарик ароматической пены.

– Пока принимаешь ванну, я приготовлю постель. Тебе нужно отдохнуть.

Вика без стеснения сбросила платье, избавилась от бюстгальтера и шагнула в ванну. Глеб собрал с вешалки свои полотенца и вышел. Когда он принёс несколько полотенец для Вики, она лежала в пенной воде и, казалось, спала. Глеб повесил полотенца и вторично вышел. В спальной комнате для гостей он разобрал постель, которой долгое время никто не пользовался, и перестелил её заново. Затем сел в гостиной и стал терпеливо ждать.

Заработал душ, переключился, шлёпнули по полу босые ступни. Снова заработал душ – Вика смывала ванну, и вот она появилась на пороге гостиной, обмотанная большим полотенцем и с тюрбаном из маленького на голове.

Виктория стояла в дверях с отрешённым взглядом, без слов, без малейшего жеста. Вид её предельно ясно обозначал: программа выполнена, что дальше?

Глеб поднялся, сделал несколько шагов и жестом указал на дверь гостевой спальни. Виктория вошла, Глеб остановился на пороге. Она откинула одеяло, улеглась, как была, во влажных полотенцах и отвернулась к стенке. Глеб подождал – Вика лежала без движений. Он подошёл, укрыл её лёгким одеялом.

– Мне нужно отлучиться по делам. Ты поспи. Здесь тебя никто не потревожит и не будет искать. Я скоро приду.

Глеб оставил комплект ключей на столе и отправился в управление.

– Заходи, – без церемоний пригласил его начальник управления, – рассказывай.

Это был третий из связки старых соратников по оперативной работе. Он перешёл на административную работу вторым, после Антона Подлесского, последним завершил оперативную деятельность Глеб.

Глеб кратко изложил ход операции, отрапортовал о завершении командировки и готовности приступить к текущей работе.

– Развлёкся, стал быть, позабавился – завидую!.. А что там с Антоном? Он звонил, сообщил, что сдаёт дела, а подробности, мол, – у тебя.

– Да! Он подал в отставку по моей настоятельной просьбе.

– Как?

– Подставил он меня, Лёня, под удар в этой командировке. Чуть жив остался. Памятную метку на боку до конца носить буду.

– Как?

– Из-за своего отпрыска, которому моё присутствие мешает в построении карьеры.

– Оп-па!! А отпрыск знает, что одной ногой в могилку залез?

– Я обещал его не трогать.

– Пощадил, значит, нашего друга?

– А кем мы будем, Лёня, если проверенных в смертельных ситуациях друзей уничтожать начнём?

– Что-то генерал этим вопросом не озаботился!

– Понадеялся на мою подготовку и изворотливость. Убрать меня совсем он не хотел. Несколько лет моего пребывания в каком-нибудь восточном зиндане его бы вполне устроило.

– Да-а-а… Он бы… Мы бы тебя потом обязательно вытащили, это точно, но-о-о…

– Ладно, не бери в голову!

– А у нас тут тоже весело. Противники интерклубовского борделя получили основание для реванша. Карьера Подлесского-младшего висит на волоске. Всё зависит от того, получит ли он нужные показания против Монтелло от его пассии. Девица железная, так что, думаю, Подлесский-папа жертвовал всем напрасно.

– Виталий её изнасиловал.

– Странно. Сдавалось мне, прочность её психики превосходит способности Подлесского.

– Он изнасиловал её физически.

– Оп-па!! У меня сегодня день сюрпризов от отца и сына? Да что за хрень творится в управлении?! Признаю, виноват: дал ему «добро» на жёсткую обработку «объекта», но даже представить не мог, до чего это дойдёт. Не прокатили ещё по одному процессу, а он уже кликает новых приключений на свою задницу.

– Он чувствует безнаказанность. Привык пользоваться ею, как карманными деньгами.

– А вот пнуть из партии, уволить к ядрене фене, и пусть шлёпает по весёлой статье на зону для обретения житейской мудрости.

– Его это не коснётся: Вика не будет подавать в суд.

– Так может, его кастрировать? Во имя справедливости?!

– А откуда будут браться кадры для грязной работы?

– Это таких как ты, – исповедующих дурацкий кодекс чести и выполняющих грязную работу в белых перчатках, да ещё постоянно озадачивающихся проблемой, как бы не нанести противнику урона сверх необходимости, – поискать днём с огнём. А моральных дегенератов набрать – раз плюнуть. Да и вообще, с ним всё уже решено: после суда кого-то притянуть к ответу придётся. Так ведь не нас же с тобой, как непосредственное и высшее начальство!

– Не нас… Дай мне немного поработать, может появится вариант с меньшим ущербом для «конторы».

– Да кто ж тебе запретит?! Времени в обрез: суд на следующей неделе…

Глеб накупил снеди, не требующей длительного приготовления, и отправился домой.

Вика спала. Тюрбан развернулся, блестящие чёрные волосы разметались по белой наволочке. Глеб прошёл на кухню. Нарезал полными ломтями свежайший хлеб с хрустящей корочкой, который ещё тёплым взял в фирменном магазине при хлебокомбинате, намазал сливочным маслом. Приготовил бутерброды с сыром и мясной частью окорока, предварительно отделив сало. Кружочками нарезал помидоры, огурцы, добавил листья салата. Разложил по тарелкам и накрыл салфетками. Приготовил кофе, отдельно – сливки. Расставил блюда на двух подносах, подносы установил на сервировочную тележку и покатил «лёгкий фуршет» в гостевую спальню. Он знал, что Виктория проснулась: её разбудил звук кофемолки.

– Кофе готов, прошу продегустировать.

Вика безрадостно встретила радушный взгляд хозяина квартиры.

– Мы с мамой по утрам привыкли пить чай…

– У меня есть прекрасный индийский чай, и я знаю отличный способ заварки.

– Не хлопочите, я не хочу есть.

– Тогда давайте просто поговорим, – Глеб присел на кровать в ногах девушки. – То, что случилось, – случилось. Оно ещё близко, но уже в прошлом. Вика, надо жить дальше.

– Придётся. Вопрос только – как жить, в каком качестве… Вы думаете, драматизм ситуации для меня – в утрате девственности?.. Господи, сколько раз возникал соблазн избавиться от этой ноши…

Мальчишки пялились на меня со школы. Уроки ритмики превращались в недоразумение. Они наперебой приглашали на танец и поголовно забывали движения, как только мои руки оказывались в их руках.

В студенчестве это выглядело уже иначе. Я научилась не замечать оценивающих взглядов. Мне не льстило и всегда казалось избыточным внимание сильного пола. Разговаривая со мной ни о чём, знакомые и малознакомые ребята стремились проникнуть взглядом сквозь одежду. Нет, это не раздражало, но тратить время на несодержательную болтовню, подпитывая их любопытство, было сверхрасточительно. Когда это надоело, я стала носить одежду на грани нравственных приличий – почти не скрывая части тела, которые им особенно хотелось рассмотреть. Отношения с противоположным полом в словесных играх стали честнее, но баланс сдвинулся в сторону неприкрытого вульгаризма. Многие почему-то решили, что с этих пор я легко доступна. Мне стали делать откровенные предложения, циничные и прямолинейные, как узкоколейка. Я всем отказывала.

Вера, моя подружка, с которой мы вместе приехали и поступили в университет, запланированно и легко рассталась с невинностью в первый же месяц обитания в общежитии. Она частенько подшучивала насчёт «единства нашей противоположности»: я получаю естественное удовольствие от секса, а ты мазохистское наслаждение от воздержания.

Множество раз я признавалась себе, что подруга права; несколько раз под эту насмешливость и вопреки воспитанию решалась поломать свой девичий статус, но когда подступал час физической готовности, понимала, что в душевном несогласии не могу и не смогу сделать этого впредь. Я знала, чего хочу и чего ищу. Все мужчины видели во мне потенциал секс-машины и не пытались копнуть глубже своего представления. Конечно, это естественно, но мне нужен был тот, кто увидит и оценит мою душу, нематериальные запросы, возможности и потребности интеллекта.

Я нашла его и… отказала, как и всем предыдущим. Но он доказал, что он – тот, кого я искала и ждала, что он не плод девичьих иллюзий, и, что он надёжен и постоянен, как никто другой.

На беду мою, он оказался иностранцем. Луиджи Монтелло сделал мне предложение. Я согласилась. Мы должны были поехать в Италию, он хотел познакомить меня с родителями и родными. А этот урод из вашего ведомства вломился в наши отношения и расколотил все девичьи мечты. В своём издевательском злорадстве он подметил абсолютно точно: я не представляю, как Луиджи отнесётся ко мне теперь. Он должен быть глубоко уязвлён: когда-то получил отказ, не сдался, приложил массу усилий и преподнёс в ладонях своё сердце; польщённая девица согласилась и неожиданно… – голос Виктории дрогнул, – …совершенно неожиданно претерпела почин в объятиях другого – озабоченного наглого самца.

– Каким станет отношение к Вам Монтелло мы не знаем. Следует верить любимому человеку. Вы в него верите? Тогда он не изменит своего отношения. А если изменит, возникает вопрос: достоин ли он совместного с Вами счастья. У Вас, Вика, после случившегося отсутствует главная проблема: утрата девственности для Вас не трагедия. Это хорошо, потому что труднее всего мириться с собственной психикой, когда она выходит из-под контроля. Остальное разрешимо средствами технического или дипломатического характера. В столичных клиниках можно пройти процедуру гименопластики. Избранник не заметит подвоха, Вам же придётся замалчивать истину до исповеди смертного часа. Но я бы не советовал Вам, именно Вам, Виктория, начинать совместную жизнь с обмана. Другой вариант, несколько рискованный, но более правильный – провести дипломатичные переговоры с Луиджи Монтелло, обнажить истину до неприличия и таким образом обезопасить своё будущее от шантажа злопыхателей.

– Я боюсь… У меня не хватит решимости…

– Понимаю. Но зачем же цезарю поспешать к переговорам? Следует наделить полномочиями своего посла. Наделите меня соответствующими полномочиями, и я сумею быть убедительным в разговоре с Луиджи.

Подметив у девушки возникшее желание переложить на кого-то объяснение с любимым и сменившее его сомнение, Глеб продолжил:

– Не спешите, подумайте, а чтобы решение далось проще, вот наводящий вопрос: что Вам терять в сложившейся ситуации?..

Глеб замолчал. Томительно тянулось время.

– Я согласна, – произнесла Вика через минуту.

– Слушаю и постараюсь! – Глеб на восточный манер отвесил неглубокий поклон, коснувшись лба, сердца и молитвенно сложив руки перед грудью. – А теперь давайте перекусим.

Вика приподнялась, придерживая на груди полотенце:

– У Вас не найдётся какой-нибудь одежды?

– Думаю, можно использовать пока вот это, – Глеб с полки шкафа-купе подал Вике нераспакованную мужскую сорочку и отошёл к окну, заинтересовавшись видом знакомого с детства двора…

– Я позвонил Монтелло через несколько дней. Он сразу согласился на встречу, как только я назвал себя и сообщил, что хочу переговорить о Виктории. Местом встречи я выбрал кафе «Центральное». Иностранцы посещали его часто, и это, по-моему, должно было способствовать устранению настороженности со стороны итальянца. Однако Монтелло ничуть не смутило моё служебное положение. Он активно приступил к расспросам.

– Я потерял синьорину Вику. Она должна была подписать документы для поездки в Италию, но не появилась на работе и исчезла из дома. Мы выбились из графика подготовки документов.

– Господин Монтелло! Виктория попала в очень неприятную историю. В настоящий момент ей морально тяжело, крайне необходима и важна Ваша поддержка.

– Я Вас слушаю!

Я вкратце передал суть происшествия. Монтелло выслушал внимательно и молча.

– Виктория не желает обременять Вас какими бы то ни было обязательствами, если отсутствие невинности невесты по национальным традициям способно запятнать честь будущего супруга.

– Вслед за Соединёнными Штатами мы давно прошли этап сексуальной революции. Нарушения досупружеских и супружеских отношений, даже целибата священниками, имелись в Италии во все времена. Современные нравы много свободнее, свободнее и демократичнее, чем у вас в Советской России. Для меня девственность будущей супруги никак не является определяющим обстоятельством. Что до мужской чести – её следует считать запятнанной, если мужчина не может защитить женщину от сексуального произвола. Я не смог, я – виноват. Я хочу видеть синьорину Викторию и принести ей свои искренние извинения.