Текст книги "Штурмовики идут на цель"

Глава вторая
Расставание

У командира части Бориса Михайловича Константинова красноватые от постоянного недосыпания глаза. Увидев меня, генерал быстро вышел из-за стола. Поборов усталость, он ласково улыбнулся.

– Проходи, проходи, дорогой, давно тебя жду. Такое время – и без заместителя!.. Да ты что – никак докладывать собрался?

Генерал берет меня под руку, подводит к столу. Садимся.

– А теперь расскажи, что со здоровьем… Кое-что я уже слышал, но лучше расскажи сам. Серьезное что-нибудь?

– Потерял сознание, Борис Михайлович. Очнулся на земле. Что со мной было, как оказался во Львове, – ничего не помню. Сначала чуть с ума не сошел: думал, что самолет разбил…

– Ну, а медицина что?

– Врачи установили диагноз – инфаркт миокарда, а потом сказали, что инфаркта не было…

– На чем остановились?

– Ни на чем.

– Как так?

– Не знают, что со мной было. А летать, конечно, запретили.

Генерал поднялся со стула и начал ходить по кабинету.

– Сколько лет тебе, Муса?

– Сорок один…

– М-да… обидно… Самый возраст для летчика. Как думаешь?

– Жизнь нас не спрашивает.

– А ты, я вижу, уже руки опустил? Не рано ли?

– Хочу латать, товарищ генерал!

– Я тоже хочу, чтобы ты летал. Даже больше: чтобы ты командовал дивизией. Через несколько месяцев ухожу на учебу…

– Так ведь, товарищ генерал…

– Разве я раньше не говорил тебе об этом? Ты – летчик грамотный, с большим опытом. За плечами война…

Молодой… У тебя еще все впереди!

Помолчав, он походил еще некоторое время по кабинету, затем вернулся к столу и уже другим голосом, тихим и участливым, сказал:

– Я знаю, тебе сейчас нелегко. Но постарайся пересилить себя, найти в себе точку опоры. Меньше думай об этих медиках! Лучше отдохни как следует. А потом-на комиссию. Глядишь, все и обойдется!

– Постараюсь, Борис Михайлович.

– Вот и хорошо. А пока иди. Дома, наверное, заждались. Привет передавай…

Разговор с командиром дивизии несколько ободрил и успокоил меня. Отдохнув, я решил, что теперь можно пройти и комиссию. Но что хорошего скажут мне врачи?..

В госпитале, куда меня положили на исследование, тихая светлая палата с окнами в сад.

Весна 1964 года. Быстро летит время! Врачи понимают, что все мое будущее зависит от одного их слова, которого я терпеливо жду вот уже много дней… Каким оно будет, это слово?

Однажды я спросил:

– Мои анализы, наверное, готовы. Чем вы меня обрадуете?

Седой врач, полковник медицинской службы, который навещал меня почти ежедневно, поправил на носу очки и нерешительно подошел к моей койке.

– Я понимаю – вы волнуетесь, но придется еще потерпеть. Должен сказать, что это очень сложный случай. Не будем спешить с окончательными выводами.

– Я согласен подождать еще два или три месяца, только бы разрешили летать! Возможно ли это?

Полковник снял очки и долго протирал их полой белого халата. Присев на край моей постели и глядя мне в глаза, спрашивает:

– Скажите, как вы смогли так загнать себя? У вас когда-то, надо полагать, было отличное здоровье, но такие перегрузки могут сломить и железного человека. Или вы думаете, что ваши нервы крепче железа?

– Нет, доктор, я этого не думаю. Просто некогда было жалеть себя. Одна война сколько взяла, да и после войны не сладко приходилось… Понимаете?

– Понимаю, понимаю… Однако нельзя забывать: человек не вечен…

Полковник вышел, его ждали в других палатах. А я всю ночь пролежал с открытыми глазами, вспоминая и заново переживая минувшие годы. Со дня окончания войны их набралось более двадцати. Разве это мало? Да ведь это, можно сказать, целая жизнь!

Первые месяцы после войны были насыщены до предела. В мае я съездил домой, потом принимал участие в параде Победы, затем готовился к воздушному параду и в полку появился только в ноябре.

Зимой 1946 года снова побывал на родине: трудящиеся Башкирии выдвинули меня кандидатом в депутаты Верховного Совета СССР и я поехал на встречу с избирателями. После этой поездки все, наконец, вроде улеглось, но ненадолго: весной состоялась врачебная комиссия, которая принесла много неожиданных волнений и тревог.

Это была первая серьезная медицинская комиссия после войны. Многим нашим летчикам не повезло. Списали моего друга москвича Виктора Протчева. Меня признали ограниченно годным для службы в боевой авиации и годным лишь для работы во вспомогательной и транспортной.

Обсудив сложившееся положение с Виктором, мы решили поехать в Москву. Но и московские врачи не обрадовали, повторили то, что мы уже слышали: Протчеву летать запрещается, Гарееву – только во вспомогательной или транспортной авиации!

Что делать? Куда идти дальше?

Походив несколько дней по Москве, я решился на последнее: зайду в Управление кадров Военно-Воздушных Сил, может, там сумеют чем-нибудь помочь. Не помогут там – придется рассчитывать только на себя.

Начальник Управления принял меня быстро, но предложил одно:

– Если хотите остаться в боевой авиации, могу направить на должность адъютанта эскадрильи.

– Но на этой должности не нужно быть летчиком. Вести дела эскадрильи может любой другой, – возразил я.

– Как хотите. Между прочим, вы уже тоже не боевой летчик…

– К сожалению… Поэтому я и пришел к вам. Надеялся на вашу помощь… Хочу летать! Пусть даже в транспортной авиации, но летать! Понимаете?

– Понимаю, но и в транспортной свободных мест нет.

– Этого не может быть! – запротестовал я.

– К сожалению, это так. Но я попытаюсь вам помочь. Поезжайте на аэродром транспортной авиации. Знаете, где он находится?

– Найду.

– Ну, так вот. Если там предложат вам работу и вы согласитесь, приезжайте, мы оформим.

– Благодарю…

Командира части на месте не оказалось, обратился к его заместителю. Подполковник Зайцев отнесся ко мне внимательно. Узнав, кто я и в чем состоит моя просьба, тут же позвонил в полки, пригласил начальника отдела кадров. Однако не повезло мне и здесь.

– Плохо с вакансиями. Если согласны, возьмем заместителем командира эскадрильи,-сказал подполковник и, помолчав, добавил;

– Будешь летать.

– Я кончил войну штурманом полка. А заместитель командира эскадрильи – это должность капитанская…

– Все это так, но лучшего предложить не могу. Решай сам. А должность пусть вас не смущает – наверстаешь!

– Хорошо, я посоветуюсь с товарищами… На следующий день я приехал в часть с документами. Выхода не было, я согласился. С этого дня для меня началась новая жизнь.

Служба в транспортной авиационной части трудная, но интересная. Стал много летать, и за короткое время я побывал во всех концах Советского Союза и во многих странах мира.

Летчики транспортной авиации летали во всякую погоду, в любое время суток. Часто неделями не бывали дома. А если и появлялись, то ненадолго. Так пролетели два года.

В 1948 году некоторые мои товарищи стали поступать на учебу. Сдал свои документы в Военную Академию имени М.В. Фрунзе и я.

Условия приема были нелегкие. Но все вступительные экзамены я сдал на «хорошо» и был зачислен слушателем.

Годы учебы останутся в памяти надолго. Я занимался с увлечением, много читал. Учебные предметы в академии изучались с учетом опыта Великой Отечественной войны и меня это очень интересовало.

Я шел в числе передовых и в дни больших праздников на парадах мне поручали нести знамя академии. До меня знаменосцем был Покрышкин, окончивший академию в 1948 году.

В 1951 году слушатели сдали выпускные экзамены и разъехались по местам назначений. Меня назначили заместителем командира части точно такой же, в какой я служил два года до поступления на учебу.

Снова началась напряженная, тревожная, не знающая ни дня, ни ночи работа. Как и прежде, много летаю. Изучаю новые самолеты, учусь и учу других.

Полеты, полеты, полеты…

День сменяется днем, год годом. И вот уже 1956 год. Командование назначает меня командиром полка. Выполняю ряд серьезных и сложных заданий и начинаю ощущать: не хватает знаний, нужно учиться дальше. Направляю документы в Академию Генерального штаба Советской Армии. Но лишь в 1957 году под Октябрьские праздники меня пригласил к себе командир дивизии:

– Подполковник Гареев, подготовьте полк к сдаче. Постарайтесь, чтобы это не отразилось на работе эскадрилий.

– Сдать полк? Почему, товарищ генерал?

Теперь удивился он:

– Как? Разве вы не знаете? Тогда позвольте поздравить; приказом Министра обороны СССР вы зачислены слушателем Академии Генштаба. Собирайтесь на учебу…

Два года напряженных занятий в высшей академии – и опять служба. На этот раз получаю назначение в ту же самую авиационную часть, которая приютила меня в трудном для меня сорок шестом году. Когда-то я работал здесь на скромной должности заместителя командира эскадрильи. Сейчас дел и тревог у меня будет больше: работаю заместителем командира части.

Но трудности меня не пугают.

Четыре года службы в этой части проходят быстро. Я по-прежнему много работаю над собой, много летаю, осваиваю современные машины.

И вдруг все опять рушится. Вместо гулкой пилотской кабины я снова сижу в тихой, пропахшей медикаментами больничной палате и гляжу в окно. Но вот как-то вечером ко мне зашел летчик, с которым я был в своем последнем неудачном рейсе. Посидели на диване, поговорили о делах в части. Под конец я попросил рассказать, что было с самолетом потом, после того, как я потерял сознание…

Пилот немного подумал, вспоминая подробности, и, смущаясь, стал рассказывать:

– Летели мы ночью, погода была плохая, но вы мастерски вели самолет. Теперь признаюсь, я следил за каждым вашим движением. Ну, стало быть, летим. Вдруг, смотрю, вы как-то на бок завалились, словно вниз смотрите.

– Вниз, говоришь? – спросил я.

– Да, да. Я удивился: и чего он там интересного нашел? Ночью, на такой высоте вниз глядит и глядит… А потом заметил: кренится машина, все больше и больше…

– Ну? – не удержался я. – А ты что?

– Ясно; подправил раз, другой, третий… Потом окликнул. Вы – молчите. Выправил машину и позвал наших. Вы были без сознания. Что было делать? Связались по радио с ближайшим аэродромом, доложили: командир потерял сознание, прошу разрешить посадку. Так мы оказались во Львове. Было уже утро, и я довольно сносно посадил самолет…

После разговора с летчиком через несколько дней мне сообщили заключение врачебной комиссии: работать в авиации запрещается. Это и было мое расставание с небом. Да я и сам понимал, что это правильное заключение.

Вернулся домой, хожу из угла в угол – места себе не нахожу. Пришлось рассказать обо всем жене. Галя, конечно, успокаивает, говорит о том, что я еще молод, найду себе любимую работу, и все будет как прежде. И даже лучше: никто не будет тревожить по ночам, вызывать на аэродром, я буду больше с детьми, которые очень скучают без отца…

Все это, наверное, было убедительно, но глубоко до меня как-то не доходило. Я целыми днями ходил по городу, пробовал подыскать новую работу, но какое дело могло удовлетворить меня после 25 лет, проведенных на аэродромах и в небе? Я всей душой любил свою нелегкую и беспокойную профессию, а когда неожиданно лишился ее, мне показалось, что вместе с ней я потерял все.

Однажды, находясь в Москве, я оказался перед библиотекой имени В. И, Ленина. И сразу мне вспомнился отец, его рассказы о большом доме, в котором будут жить книги, его частые поездки на работу в Москву и Ленинград…

Мне страстно захотелось в далекую тихую Таш Чишму, где я знал каждый овраг, поляну, каждое деревце. Там прошло мое детство, там находятся могилы моих родных и близких, там я непременно решу, как мне жить дальше.

Через несколько дней я с семьей выехал на Урал…

Глава третья
В родной Таш Чишме

Яркий солнечный день. Новенькая «Волга» бодро катит нас по хорошо проложенному шоссе все дальше и дальше на северо-запад от Уфы. Вокруг раздольные колхозные поля, зеленые перелески, деревни с хорошо знакомыми мне названиями. Еще до войны по этой дороге мы добирались до Уфы.

Вспоминается моя первая поездка в город. Два четырнадцатилетних парня решили поступить в железнодорожный техникум и ехали сдавать вступительные экзамены. Вез нас отец. Ему очень нездоровилось, и он всю дорогу лежал в телеге, укрывшись тулупом, а в ногах у него белел молоденький барашек с черной звездочкой на лбу…

Одно воспоминание вызывает другое. Перед глазами встают далекие полузабывшиеся картины детства, учебы в Уфимском аэроклубе, годы войны. Сталинград, Крым, Белоруссия, бои на территории врага… День Победы в ликующей Москве…

Я поудобнее устраиваюсь на заднем сиденье и закрываю глаза. Галя думает, что я уснул, но мне сейчас совсем не до сна. У меня, кажется, впервые появилась возможность спокойно и неторопливо вспомнить о том, что прожито и пережито.

…12 мая 1945 года мы с Сашей Кирьяновым вылетели в Уфу. В Куйбышеве что-то случилось, и наш самолет задержали. Пришлось ночь провести на аэродроме.

Утром нас пригласили в самолет. Не успели набрать высоту, из пилотской кабины выходит молоденький радист и, окинув быстрым взглядом салон, направляется ко мне.

– На побывку, товарищ дважды Герой Советского Союза?

– Да, давно не был дома.

– А откуда родом будете? Из Уфы?

– Не совсем. Из деревни в ста двадцати километрах от Уфы…

Радист ушел. Вскоре я забыл об этом разговоре. Через час внизу показалась Уфа. Приземлились. Вижу, народ к самолету бежит, «Кого-то встречают», – мелькнуло в голове, а меня между тем уже приветствуют, протягивают цветы, подхватывают чемодан. Я растерянно гляжу вокруг, думая, что это ошибка, и вдруг замечаю среди встречающих знакомое лицо. Да это же начальник аэроклуба Волохов! Помнит ли он, как проверял меня перед тем, как разрешить первый самостоятельный вылет? Вряд ли. Мало ли было в аэроклубе молодых учлетов? Всех не запомнишь.

Волохов проталкивается вперед и долго трясет мою руку. Я напоминаю ему об аэроклубе, спрашиваю, как там сейчас, и вижу, как уже немолодое лицо его начинает расплываться в счастливой улыбке. Признав, наконец, во мне одного из воспитанников Уфимского аэроклуба, он тепло обнимает меня и долго не выпускает из своих объятий.

По дороге к зданию аэровокзала я узнаю, что он уже давно на другой работе, но с авиацией не порывает. Из аэроклуба его перевели начальником аэропорта, того самого, на котором только что приземлился наш самолет.

Волохов быстро ведет меня к площади, где собралось уже довольно много народу.

– Чуть не забыл на радостях о митинге. Вы уж, голубчик, скажите пару слов. Люди ждут.

– Это какой еще митинг? По поводу чего?

– По поводу встречи дважды Героя Советского Союза Мусы Гайсиновича Гареева.

– А откуда они узнали, что я прилетел? Да и вы, кстати, – тоже?

– Как откуда? Только чТо сообщили, что таким-то рейсом в Уфу прибывает герой, – организуйте встречу. Вот мы и организовали…

Все ясно – это работа молодого радиста самолета.

– Ну раз так, и люди ждут, идем… Только предупреждаю; говорить я не мастер.

– Теперь говорить придется часто: дважды герой у нас в республике пока один!

– Ну, хорошо, – согласился я и выступал без подготовки. Волохов сказал, что получилось неплохо…

Встреча закончилась, а я продолжал волноваться.

После митинга отправляемся в город. Первым делом зашли в парикмахерскую.

–Теперь, – говорит Кирьянов, – и в столовую можно. Со вчерашнего дня ничего не ели…

Выходим на улицу Ленина. Когда-то здесь был ресторан «Уфа», Увидев вывеску, Кирьянов довольно улыбается. К нам подходит предупредительный швейцар:

– Вы, товарищи, с талончиками или нет?

– Мы пришли пообедать…

– Так вот я и спрашиваю: талоны у вас имеются?

– Талоны? – задумчиво переспрашивает Кирьянов. – Талонов нет. А без них нельзя?

– Нельзя, товарищи дорогие, нельзя…

– А где же их можно купить?

– А тут, напротив, в столовой. Спешим в столовую:

– У вас талоны купить можно?

– Можно. Только на хлеб талонов нет, предупреждаю сразу, – отвечает нам миловидная женщина. Идите к военному коменданту. Военные у него получают талоны на хлеб.

Идем в комендатуру. По дороге несколько раз останавливаемся.

– Вот как оно, в тылу-то, товарищ майор. Трудно, видать, – говорит Кирьянов.

– Война, Александр, война. Помнишь Белоруссию, Украину? Сколько городов разрушено, сколько деревень сожжено… Просто ли?

Лицо Кирьянова темнеет.

– Ничего, товарищ майор, восстановим, перемучаемся. Потом жить будем лучше.

У здания комендатуры нас догоняет Волохов.

– Ну и попало же мне за вас, хлопцы! Отругали меня в обкоме партии и поделом.

– А что случилось?

– Ничего не случилось. Ждут, просят вас обоих немедленно быть…

– Мы пообедать решили… Может, чуть попозже?.. Волохов и слушать ничего не хочет:

– Что вы! Вас народ ждет! Потерпите немного.

– Хорошо хоть побриться успели, с обедом придется повременить. Как-нибудь потом, – соглашается Кирьянов.

Зал заседаний обкома партии. Здесь собрались партийные и советские работники Уфы, аппарата областного комитета партии, журналисты. К такой встрече я не был подготовлен. Волнуясь, рассказал о ратных делах, о действиях нашей авиации в Великой Отечественной войне, о боевых товарищах. Потом было много вопросов. Отвечал. Встреча закончилась – надо домой.

Кто-то уже позвонил в районный центр Илишевского района, Верхне-Еркеево. Вызвали начальника аэроклуба, договорились о самолете. Его ведет знакомый мне пилот, инструктор аэроклуба Вениамин Карпов. Мне хочется спросить его о Петрове. Я настолько был взволновал событиями этого дня, что никак не мог успокоиться. А тут и дороге конец. Уже пошли на посадку, а я не успел поговорить с Карповым.

Посадка неожиданно оказалась сложной. Небольшое ровное поле сплошь заполнили встречавшие нас люди – самолет посадить негде. Карпов делает один заход, второй, третий. Советую ему выбрать площадку рядом. Покружив еще немного, наконец, садимся.

И снова митинг – прямо в поле, у самолета. Вокруг – женщины, старики, ребятишки. Мужчин почти совсем нет. Ушли на фронт, и многие из них никогда уже не вернутся к родным очагам…

После митинга едем в Таш Чишму. За рулем райкомовской машины – молодая женщина. И опять я думаю о том, что мужчин осталось мало – печальный след войны.

…Машина остановилась, жена осторожно коснулась моего плеча:

– Выходи, Муса, приехали!

Я открываю глаза: наш дом! Даже усталости не чувствую.

Галя уже вышла из машины, ждет меня. Я благодарю водителя.

У дома стоят мальчик и девочка – мои племянники Данилка и Лизочка. С веселым криком бегут они нам навстречу и тут же повисают у меня на шее. Выходит моя сестра, тревожно вскидывает на меня свои большие серые глаза и грустно качает головой:

– Милый Муса, ты совсем седым стал… – И тут же обращает мое внимание на деревья у дома:

– А яблони-то, которые ты посадил перед войной, растут, бушуют, ждут тебя, братенек…

Глава четвертая
На берегу Каменного Ключа

Берег родника порос густой мягкой травой. Смотрю в прозрачные струи ключа и вспоминаю ясное, чистое, весеннее утро 1929 года.

По привычке я просыпаюсь рано, вместе с отцом. Помогаю ему по хозяйству, поспешно проглатываю кусок хлеба и тороплю:

– Скорее, отец, не то опоздаем! А мне хочется поглядеть, как будут распахивать межи.

Отец улыбается и хлопает меня по плечу.

– Все решено; сегодня распашем! У нас теперь колхоз!

Выходим со двора. На улице много народу. Все весело здороваются Друг с другом, оживленно беседуют, ждут, когда соберутся пахари.

Председатель колхоза Габдулла-агай – в новой рубашке, с красным бантом на груди степенно прохаживается по улице, с достоинством отвечает на приветствия односельчан, по-хозяйски осматривает плуги, упряжь, лошадей…

Колонна плугарей трогается вдоль по улице. Веселая праздничная толпа провожает ее в поле. Вот и узкие, поросшие бурьяном межи. Долгие годы они разделяли бедняков и зажиточных на два непримиримых лагеря. Но вот острый блестящий лемех с ходу врезается в целину и поле оглашается громкими радостными криками:

– Давай, давай, гони, не задерживай других! – раздается голоса. – Прочь с дороги, старый мир! Здравствуй, новая жизнь!

Отныне все мы вместе, одной семьей. Больше ничто нас не разъединяет!..

Давно замечено, что ничто не сближает людей так быстро и так крепко, как общие интересы, совместный труд. В этом мое поколение убеждалось с детства.

…Быстро бежит ручеек по песчаному дну, звонко звенит его радостный голосок. Сколько воды утекло из Каменного ключа за эти годы! Сколько раз выпадал и таял снег на его берегах!.. Много, много раз.

Уже нет ни Мотая, ни Ивана Митрофановича Петрова. О их гибели я узнал еще в мае 1945 года, в свой первый после войны приезд домой.

Вскоре за мной и Кирьяновым прилетел самолет из Уфы. Там мы расстались; Саша уехал домой в Челябинскую область, а меня пригласили на встречу с трудящимися столицы Башкирии. Здесь я все и узнал о судьбе моего первого инструктора Ивана Петрова.

Это было в аэроклубе, куда мы приехали вместе с его бывшим начальником Волоховым. Проходя через зал, где нас уже ждали, Волохов вдруг остановился.

– Вдова Ивана Митрофановича пришла, – тихо сказал он мне. Вначале я не понял, о ком идет речь, и переспросил.

– Вдова нашего бывшего инструктора Ивана Митрофановича Петрова. Ты, наверное, помнишь его.

– Почему вдова?

– Погиб он…

– Где? Здесь или на фронте?

– Не здесь и не на фронте. Из аэроклуба его направили в школу военных летчиков инструктором. Он быстро освоил Ил-2 и стал переучивать на нем других пилотов. Однажды вылетел он на учебном самолете, самолет загорелся и взорвался…

Я снял фуражку. На фронте мы всегда так прощались со своими боевыми товарищам…

– Вот ты где! Чего от людей прячешься, Муса, или забыл? – раздался хрипловатый голос. Ко мне спешил старик Багау Тимирханов.

С радостью пожимаю его темные морщинистые руки.

– Нет, не забыл, – отвечаю. – Если б не вы, не добраться бы мне тогда до города. А раз так, то и летчиком я стал с вашей помощью.

Старик понимает шутку. Глаза его лукаво улыбаются. Ему приятно. Долго по-стариковски поглаживает он меня по спине. И вдруг, глубоко вздыхая, говорит:

– Без дела, как без рук… Душа болит…

– Понимаю… У меня вот тоже…

– Болит?

– Болит Багау-агай, болит…

Старик внимательно оглядывает меня и задумчиво произносит;

– Тебе еще самолет надо, Муса. Береги душу. Летать!.. Если бы летать!.. Но разве скажешь этому старому доброму человеку, что я уже отлетал свое, что врачи запретили? Впрочем, почему бы и не сказать? Он поймет меня. Но язык не поворачивается! Как-нибудь потом. Я еще не привык к своему новому положению.

– Вот ходил я недавно луга смотреть, – словно желая отвлечь меня от грустной мысли, говорит Тимирханов. – Хорошие травы уродились в этом году. Жаль, только мне косить не придется. Косилками теперь косят. Разве что на поляну куда пойти.

С минуту он молчит, смотрит на меня, и вдруг:

– Послушай, Муса, а если и ты со мной пойдешь? Знаю такую полянку, туда косилкой не заедешь. Такая трава, такая ягода и тишина!.. Никто не помешает. Косу я тебе отобью, не беспокойся. Ну, договорились?

Предложение старика я принял. Домой возвращаемся вместе, надо подготовиться к нашему маленькому сенокосу…