Текст книги "Штурмовики идут на цель"

Глава вторая
Первый боевой вылет

Ночью меня разбудил такой грохот, какого в своей жизни я еще не слышал. Застегиваю на ходу пуговицы, выбегаю из землянки и бросаюсь к щели. Все почему-то решили, что фашисты бомбят наш аэродром.

Но вскоре мы поняли, что это не бомбежка, а артподготовка. Войска нашего фронта перешли в решительное контрнаступление. Великая Сталинградская битва вступала в новый этап…

После 24 ноября погода немного улучшилась, небо посветлело. Теперь наша авиация работала вовсю.

Однажды разведка донесла, что на аэродроме, в районе населенного пункта Питомник (северо-западнее Сталинграда), приземлилась большая группа транспортных самолетов противника. Их надо было уничтожить.

На выполнение боевого задания готовилась сборная группа из двух полков. От нашего полка должны были лететь командир звена и я.

Первый боевой вылет! Вот он и пришел тот час, который я так долго ждал.

На душе радостно и тревожно. Как поведу себя в бою? Не сдадут ли нервы? Сумею ли в боевой обстановке, действуя в составе группы, поразить уже отнюдь не условные цели?

Мое состояние заметил, должно быть, и командир звена. Закурив, он о чем-то заговорил со мной, потом незаметно перевел разговор на волновавшую меня тему и посоветовал;

– Свой самолет поставь правее меня. Взлетай сразу же за мной и не выпускай меня из виду. Что буду делать я, то же самое делай и ты. Вот и вся задача!

Лишь когда сел в кабину самолета, проверил приборы, ручку, педали, тогда только я почувствовал себя легко и свободно.

Взревели моторы. Мы стали выруливать на старт. Самолет ведущего побежал и оторвался от земли. Следом за ним взлетел я.

Под нами уже Волга. За ней – сожженная, исковерканная, истерзанная земля. Когда-то здесь был город. Говорят, очень красивый. Жаль, что не побывал в нем до войны. Когда прогоним фашистов, обязательно приеду сюда.

Вид разрушенного, окутанного дымом пожарищ города наполнял сердце лютой ненавистью к оккупантам. Мне было приятно знать, что мой штурмовик несет 400 килограммов бомб, которые через несколько минут полетят на голову врагов.

Для такой большой войны это немного, но это лишь мой первый удар, первая месть за родную Отчизну, за муки моего народа.

А сколько их еще впереди-таких ударов!..

Дымящиеся руины Сталинграда остались позади. Теперь перед моими глазами только хвост ведущего. Стараюсь не отставать. Чувствую, что цель уже близка.

Вдруг вся наша группа стремительно понеслась к земле. Вслед за ведущим вошел в пикирование и я. Помня совет, старательно копирую каждое его движение: он сбрасывает бомбы, сбрасываю и я, он пускает ракеты – то же делаю я, он открывает огонь из пушек и пулеметов – нажимаю на гашетки и я.

Все происходит так стремительно, что я не успеваю даже оглядеться, рассмотреть что-либо. Куда стреляю – не вижу! Все мое внимание сосредоточено на ведущем и, кроме него, я ничего не вижу. Выхожу из пике, набираю высоту, разворачиваюсь и вслед за ведущим снова устремляюсь вниз.

Сделав на цель несколько заходов, самолеты поворачивают на восток и берут курс на свой аэродром.

Возвращаемся без потерь.

Поставив машину на стоянку, я вытираю со лба капли пота и спрыгиваю на землю. Командир звена уже поджидает.

– Ну, Гареев, пойдем доложим командиру.

– О чем доложим? – удивился я.

Мой ведущий только улыбнулся. О моем состоянии он, видимо, догадывался по собственному опыту. Ведь и он когда-то летал в первый раз.

– Ничего, доложим. Я доложу, а ты просто постоишь рядом со мной. Без доклада нельзя.

Командир полка пожал нам руки, поздравил с благополучным возвращением. Командир звена доложил;

– На аэродроме Питомник обнаружено до семидесяти самолетов противника Ю-пятьдесят два. Дважды штурмовали и бомбили аэродром.

– Сколько уничтожили самолетов?

– Больше десяти.

– Ну, а ты, Гареев, видел что-нибудь?

– Ничего не видел, товарищ командир;

– Так уж и ничего?

– Нет, Волгу видел. Потом ничего не видел. Кроме ведущего.

– Куда же ты стрелял?

– Я делал все, как ведущий. Он бомбил – я бомбил, он стрелял – я стрелял. А куда – не видел. Командир полка весело засмеялся и сказал»

– Ах, Гареев, Гареев!.. Ну, молодец, что хоть правду говоришь. Летчикам врать не положено. Но не огорчайся. Сначала со всеми так бывает. Раз пять слетаешь, все будешь видеть. Поздравляю с боевым крещением!

Когда мы вышли из землянки командира полка, мой ведущий пошутил:

– Ты, Гареев, видно, в рубашке родился.

– Почему?

– А видел, как зенитки хлестали?

– Нет.

– Вот то-то и оно! Такой огонь фашисты открыли – ужас. Все небо в разрывах. А ты целехонек, хоть и шел по прямой, не маневрировал. Вот и говорю; в рубашке ты, друг, родился.

Оказывается, я не видел не только цели, но и клокотавшего вокруг зенитного огня! Ну и летчик!..

Ночью я никак не мог заснуть. Перед глазами мелькали обрывки дневного боя, а в ушах звучал добродушный смех моего ведущего: «Ты, Гареев, видно, в рубашке родился».

И, как это ни горько признать, летчик я пока что никудышный. А ведь думалось: что тут хитрого? Лети, пикируй, сбрасывай бомбы, бей из пушек!.. На учениях и в самом доле все это было несложно. В бою же все иначе.

Мне вдруг вспомнился Николай Тараканов, особенно его слова: «Ничего вы, братцы, пока не умеете, скажу я вам. Вот слетаете раз-другой в дело, сами поймете».

Понял я это только после первого боевого вылета и пришел к твердому убеждению: в дальнейшем так летать нельзя. Не всегда же будет везти. Нужно научиться видеть все: и своего ведущего, и то, что происходит вокруг, и то, что делается на земле. Сильно бы огорчился мой отец, узнав о моем первом боевом вылете. Столько снарядов расстрелял, столько бомб сбросил!.. А все ли они пошли в цель?

Вот и получается: что летать так больше нельзя,-один убыток…

Утром нас снова вызвали на КП. Задание было то же – бомбить аэродром в районе Питомника.

Вылетели шестеркой. От нашего полка летели опять мой командир звена и я. Интересно, как буду вести себя сегодня? Неужели так же, как вчера? Честно говоря, не хотелось бы. Внимательно осматриваюсь вокруг. В воздухе не только наша шестерка – десятки самолетов идут на задание или возвращаются на свои аэродромы. У авиации дел сейчас по горло. И бесконечно радует: нас много, небо принадлежит нам! Это тебе не сорок первый год!

Внизу опять проплывают дымные руины разрушенного, но не сдавшегося Сталинграда. Ориентируюсь по местности. Жду – скоро должен появиться вражеский аэродром.

На нас обрушился целый шквал зенитного огня. Сегодня-то я вижу его хорошо. Как проскочить его, как одолеть? Кажется, небо состоит из сплошных разрывов. Огненные букеты расцветают то справа, то слева, то спереди, то сзади. А чаще всего – сразу со всех сторон.

Слежу за ведущим. Он продолжает бесстрашно идти вперед, маневрирует. Вдруг его самолет попадает в самую гущу разрывов и неожиданно вспыхивает ярким пламенем. Пока я думаю, что бы это значило, штурмовик командира горящей звездой несется к земле и вскоре поднимает над ней огромный черно-красный фонтан взрыва.

Только теперь я убеждаюсь, что моего ведущего сбили.

К моему удивлению, я не растерялся, хотя ничего подобного не ожидал. Собрал себя в один кулак, только еще больше лютая ненависть закипела к врагу.

Я пристроился к общей группе и начал пикировать.

На этот раз я хорошо видел аэродром, а на нем – ряды огромных холодно поблескивавших на солнце вражеских самолетов.

Теперь я стрелял и сбрасывал бомбы наверняка. По крайней мере, мне так казалось. И каждый раз видел, как на земле возникали все новые очаги пожаров.

Почти все, что происходило на аэродроме, я видел хорошо, но не замечал того, что любой летчик должен иметь в виду обязательно, – вражеских истребителей. Как позже выяснилось, они уже готовы были наброситься на нас, но тут появились наши истребители. Под их защитой мы, разбомбив цель, повернули на свои аэродромы.

Несмотря на успешное выполнение боевого задания, я возвратился в подавленном состоянии. А там, на родном аэродроме, у землянки командира полка, уже «оплакивали» меня. Об этом я узнал немного позже.

– Летят? – спросил командир полка начальника штаба.

– Летит, товарищ командир.

– Один, что ли?

– Один…

– Эх, Гареев, Гареев. Наверно, сбит! На втором вылете мальчишка погиб!

Все были уверены, что погиб не командир звена, а я, молодой неопытный летчик.

Когда я зарулил на свою стоянку и вылез из кабины, все были удивлены.

– Гареев?!

– Жив!

– А где твой командир?

Я рассказал, как погиб младший лейтенант. Все сняли шапки. Постояли молча.

– Он был настоящий штурмовик, – со вздохом сказал командир полка и, помолчав, обратился ко мне:

– А сегодня, Гареев, что-нибудь видели?

– Видел.

– Что?

– Аэродром. Самолеты.

– Бомбили? Штурмовали?

– Да.

– Сколько уничтожили?

– Точно не знаю. Образовались очаги пожара.

– Хорошо. Идите отдыхайте, готовьтесь к следующему вылету.

Потом я летал еще и еще. Бомбил, штурмовал и тщательно анализировал каждый свой вылет. И чем больше я думал, тем больше находил в своих действиях оплошностей и ошибок, от которых нужно было избавиться.

Потом я понял еще одну нашу оплошность – мы действовали по шаблону. Летели на одной и той же высоте, по тому же маршруту, что и накануне. Над аэродромом делали все тот же разворот, хотя именно там нас встречали зенитки.

Очень хотелось поделиться своими мыслями с командиром полка, но до меня ли ему сейчас. У него столько забот. Да и напористости у меня для такого разговора с ним не хватало. «Пойду лучше к командиру эскадрильи», – решил я.

Командир эскадрильи внимательно выслушал мою горячую сбивчивую речь, а когда я закончил, сказал:

– Шаблон надо изживать, ты прав. Но это не просто: ты летишь из одного полка, ведущий группы из другого, истребители прикрытия – из третьего. Этим, видимо, займется штаб дивизии.

– Но ведь что-то делать нужно!

– Конечно. Попробую поговорить с командиром полка. А то, что ты предлагаешь, это неплохо, Гареев. Воевать нужно с умом. Иди пока отдыхай.

Но хотя я очень устал, ночью снова долго не мог уснуть. Думал о том же; как отойти нам от постылого шаблона.

Глава третья
Бои, бои, бои

С 12 по 15 декабря шел густой снегопад, авиация не могла подняться в небо. Но вот наконец погода улучшилась, и мы получили возможность помочь нашим наземным войскам, которым в эти дни было очень тяжело. Штурмовая и бомбардировочная авиация работала с большим подъемом. Летчики по нескольку раз в день вылетали бомбить войска Манштейна.

…Под крыльями самолетов – бескрайняя белая степь. Ползут на восток танковые колонны врага. На белом снегу они видны довольно четко, хотя и выкрашены в белый цвет.

Вражеских истребителей не видно. Наше господство в воздухе становится все более очевидным, и мы, штурмовики, чувствуем себя более уверенно.

Я спокойно наблюдаю и вижу, как движутся вражеские колонны, различаю танки, автомашины, артиллерийские орудия. Сейчас бы в самый раз ударить по ним.

Самолет ведущего ныряет вниз. За ним устремляются и другие машины. Мы стреляем из пушек и пулеметов, реактивных установок, сбрасываем бомбы. Один заход, другой, третий! На белом снегу вспыхивают новые и новые костры.

Отбомбившись и отштурмовав, мы уходим на свой аэродром. Потерь нет. А навстречу нам идут все новые и новые группы краснозвездных самолетов. Они довершают то, что начали мы.

Так продолжалось несколько дней. Успехи были очевидными – мы меняли высоту, больше маневрировали, отходили от старых шаблонов.

Авиация активно участвовала в организации воздушной блокады окруженного под Сталинградом противника. Истребители уничтожали вражеские самолеты в небе, штурмовики – на аэродромах. И те и другие действовали как в районе окружения, так и за внешним фронтом, где располагались гитлеровские аэродромы, с которых поднимались транспортные самолеты.

В эти горячие дни мы научились не только штурмовать и бомбить наземные цели, но и сражаться с фашистскими самолетами. Наши Ил-2 успешно справлялись с транспортной авиацией противника. Подойдет, бывало, штурмовик вплотную, ударит из всех пушек и пулеметов сразу – и огромный самолет камнем падает на землю.

Особенно хорошо загорались транспортные машины от наших реактивных снарядов.

Обстановка в этом районе была сложной и переменчивой. Сверху было трудно различить, где противник, а где свои. Поэтому перед каждым вылетом командир полка повторял;

– Обстановка опять изменилась, будьте внимательны, не ударьте по своим…

Идем в заданный район. Видимость плохая. Приходится лететь совсем низко, почти бреющим полетом.

Внизу показалась дорога. На ней – грузовики, повозки, колонны людей. Все это движется куда-то на север, должно быть, на передовую.

При нашем появлении над колоннами взлетают солдатские шапки; это наши приветствуют свою авиацию. Летим дальше.

Внизу рвутся снаряды, то тут, то там вспышки орудийных выстрелов. Идет бой.

Находим фашистскую артиллерийскую батарею, еще раз визуально проверяем и убеждаемся, что это действительно не наша, и начинаем бомбить и штурмовать. От батареи остаются одни искореженные куски металла.

В этих боях я прошел хорошую школу: бомбил аэродромы врага, штурмовал колонны танков, уничтожал артиллерийские и минометные батареи противника. Теперь я не новичок в небе. Чувствую, что смогу выполнить любое боевое задание.

Во второй половине января 1943 года советские войска заканчивали ликвидацию блокированной под Сталинградом группировки врага, но мне не посчастливилось быть участником этих исторических событий.

Как-то утром меня и других товарищей вызвал к себе командир полка. Расспросив о настроении и боевых успехах, он повел такой разговор:

– Однажды я слышал, как вы, Гареев, рассказывали товарищам о заводе, где строятся наши самолеты. Очень интересно видеть, как собирают штурмовики?

– Интересно, товарищ командир. Прямо на глазах самолет растет! – не удержался я.

– Хочешь еще раз на этом заводе побывать? Тут я понял, о чем пойдет речь. Оставлять фронт мне никак не хотелось.

– Второй раз смотреть неинтересно. В первый – другое дело.

Командир полка улыбнулся и взял со стола какую-то бумагу.

– Понимаю вас, Гареев. Однако лететь все-таки придется. Нужно перегнать новые самолеты…

И вот я снова на авиационном заводе. Меня еще тут помнят, встречают как родного.

Беспримерная победа наших войск под Сталинградом окрылила советских людей. Они выше подняли головы и словно помолодели. Всюду только и говорили о битве на Волге и уверенно смотрели вперед;

– Ну, теперь пойдет. Теперь погоним. Раз палка надломилась, до конца сломается…

На стенах цехов, на воротах, прямо на станках рабочие писали; «Слава героям Сталинграда!», «Здесь трудятся по-сталинградски», «Все – для фронта, все – для победы!»

Узнав, что я прибыл из-под Сталинграда, меня поздравляли, жали руки, хвалили. Подростки-рабочие смотрели на меня с нескрываемой завистью.

Теперь я уже не боялся их вопросов. Слава многих наших летчиков-сталинградцев перешагнула уже далеко за пределы фронта. О них-то я и рассказывал рабочим в обеденные перерывы.

Свидетелем многих подвигов наших авиаторов я был сам, о многих слышал от товарищей, читал в газетах. Так что рассказывать было о чем. Например, вот об этом.

…В середине декабря 1942 года танковые колонны гитлеровцев были еще в силе. Неожиданные их удары пробили брешь в обороне наших войск.

В один из таких дней в небо поднялся штурмовик сержанта Нуркена Абдирова. Вместе с другими товарищами он получил задание нанести бомбовый удар по танкам противника.

И вот внизу фашистские танки!

Штурмовики сделали один заход, второй, и вдруг машина Абдирова озарилась пламенем. Первая мысль летчика – выброситься с парашютом. Но внизу территория, занятая врагом.

Пламя обжигало лицо, руки, грудь, но летчик не покидал машины. Дотянув до скопления вражеских танков, он решительно направил свой самолет вниз…

Совершившему подвиг Нуркену Абдирову Родина посмертно присвоила звание Героя Советского Союза.

Как-то, проходя по одному из цехов завода, я услышал знакомый голос:

– Родненький, вернулся!.. Живой!..

Обернувшись, я увидел пожилую женщину с тяжелыми натруженными руками. Ту самую, которая в прошлый мой приезд просила бить фашистских супостатов, не жалея своих жизней.

Я поздоровался.

– Ну, спасибо, родные, обрадовали, – продолжала она. – Побили, отменно побили. Бейте и дальше так же. А мы еще лучше работать будем.

В свой полк я возвращался с хорошим настроением.

Ликвидировав окруженную под Сталинградом группировку врага, наши наземные войска ушли далеко на запад, и мы оказались в глубоком тылу. Но и здесь были видны результаты боевой работы, великой победы Красной Армии. Мимо нашего аэродрома несколько дней тянулись длинные колонны пленных гитлеровских солдат и офицеров, а во время полетов под крыльями наших самолетов проплывали широкие равнины с полузанесенными снегом трупами и разбитой вражеской техникой.

Пришло время и нам сняться со своего аэродрома и лететь вдогонку за фронтом. Последний полет над руинами героического города. Прощай, Сталинград! В твоем небе я получил первое боевое крещение. Здесь, над твоими разрушенными площадями и улицами, в боях с врагом я приобрел необходимый опыт и почувствовал себя настоящим штурмовиком, познакомился с замечательными людьми. Многих из них уже нет. Они погибли, защищая Родину. Мы отстояли тебя, и за каждый твой камень враг заплатил дорогой ценой. Тут только при ликвидации окруженной группировки фашисты потеряли 147 тысяч человек убитыми и более 90 тысяч пленными. С 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года, за время с начала контрнаступления советских войск под Сталинградом до капитуляции Паулюса, гитлеровцы потеряли более 800 тысяч человек, до двух тысяч танков и самоходных орудий, свыше 10 тысяч орудий и минометов, свыше 70 тысяч автомашин.

Большой вклад в эту победу внесла и наша авиация. После станут известны полные данные; с 19 ноября 1942 года по 2 февраля 1943 года наша авиация произвела в этом районе 35929 самолето-вылетов, сбросила 141 тысячу бомб, израсходовала 30 тысяч реактивных снарядов, уничтожила 3 тысячи самолетов врага. Это радовало.

И вот снова фронт. Нас ждали новые бои.

Глава четвертая
Новое пополнение

Весть о приезде к нам девушек разлетелась по полку мгновенно. Летчики острили:

– Растают наши мужественные сердца от девичьих очей. Ребята, как воевать без сердец будем?

– А мы кое-кому примус вместо сердца вмонтируем. Коптит сильно, но зато горит хорошо – на керосине.

– Да, некоторым будет не до полетов…

Шутки, смех, взаимное подтрунивание. Слышу и в свой адрес; «Не устоишь». Но я отношусь к этой фразе без особых эмоций, потому что и раньше с девушками не общался, а дружить – тем более.

Однажды, вернувшись с задания, летчики нашего полка, как всегда, собрались возле командного пункта и шумно делились впечатлениями. Я любил эти минуты возвращения на аэродром, с удовольствием слушал товарищей, но сам в разговор вступал редко. Отец учил меня, что хвастовство – самое последнее дело, и это правило я усвоил на всю жизнь. А иным ребятам все-таки хотелось «выложиться». Что ж, это даже необходимо, так как давало разрядку, снимало возникшее в ходе боя нервное перенапряжение.

Вот и на этот раз все было как обычно. Из веселого разноголосого шума вырывались отдельные фразы, слова:

– Нет, нет! А ты видел?..

– О, брат, это была картина! Я его ка-а-к шарахнул!.. В жестах, интонациях и радость, и гордость, и невинная похвальба, и неподдельная настоящая русская удаль. Это и понятно: задание командования выполнено, все вернулись на свой аэродром – разве это не повод для радости? Не каждый день так бывает.

Когда кто-то чересчур увлекался и, завравшись, забывал чувство меры, находчивый Володя Анисов был обычно тут как тут:

– Пригнись, орлы.

Все, естественно, приседали. А он как ни в чем не бывало заканчивал:

– Брехня летит!

Гром хохота.

В это время и появились в нашем полку девушки. Я стоял в сторонке, слушая веселую болтовню товарищей, и заметил их первым.

– О чем это они? – спросила одна подругу.

– О полетах. Ты что, не знаешь летчиков? Хвастают, небось. Профессиональная слабость.

– А этот, длинный, что в сторонке стоит? Он что – не летчик?

– Летчик. На татарина смахивает. Что-то есть… У, какой бука…

Постояв недолго, девушки ушли. Их разговор меня задел; «бука»! Это смотря как судить! Может, «бука», а может, и нет. Гляди, какие нашлись!..

А фронтовая жизнь шла своим чередом. Мы вылетали на боевые задания, бомбили, штурмовали противника.

Фронт стабилизировался. Наши войска готовились к наступлению на рубеже реки Миус. Гитлеровцы создали здесь мощную линию обороны, для прорыва которой потребовались впоследствии крупные силы и героические усилия как стрелковых и артиллерийских частей, так и авиационных. Не случайно «Миус-фронт» вошел героической страницей в историю Великой Отечественной войны.

В конце мая 1943 года штурмовикам работы хватало: приходилось делать по нескольку вылетов в день. Мы действовали на коммуникациях врага, бомбили железные и автомобильные дороги, по которым выдвигались в район реки Миус танки, артиллерия и пехота, всячески мешали оборонительным работам противника, вели воздушные бои с авиацией.

В то время я уже служил в 76-м гвардейском штурмовом авиационном полку и получил, наконец, машину, о которой столько мечтал – двухместный Ил-2.

«Блуждание» из полка в полк мне основательно надоело, и я был очень рад тому, что, может быть, в этом полку задержусь подольше. Так, к счастью, и случилось. В этом полку я провоевал до конца войны, пропахал с ним не одну сотню километров, хорошо узнал его людей и крепко подружился с ними.

…В один из последних дней мая капитан Александр Буданов повел нашу эскадрилью за Миус. Разведка донесла, что по железной дороге движется большой эшелон с военной техникой. На штурмовку его и повел нас Буданов.

Над железнодорожным составом эскадрилья появилась неожиданно. В это время он как раз подходил к станции, то серьезно осложнило наше положение, потому что по нашим самолетам стали бить не только зенитки, установленные на платформах эшелона, но и несколько батарей, прикрывавших станцию.

Капитан Буданов не растерялся. Быстро оценив обстановку, он приказал мне по радио:

– «Сокол шесть-семнадцать», подавите батареи противника, а мы идем на эшелон.

– Понял вас, «Сокол шесть-десять!»-ответил я и тут же направил свою машину на ближайшую батарею. Поняв меня, за мной устремилось все звено. И началось…

Через несколько минут батарея врага замолчала. Оставались еще две! Они захлебывались огнем, мешая нашим штурмовикам заняться эшелоном.

И снова я веду свое звено в бой. Пока не вошел в пике, успеваю подумать: хватит ли f нас боеприпасов, чтобы подавить обе батареи? А держать их под огнем нужно как можно дольше, чтобы дать возможность командиру эскадрильи выполнить задание и отойти от станции.

Решение приходит неожиданно – нужно разделить звено на пары и делать боевые заходы, чередуя их с холостыми. Орудийные расчеты во время атаки на них штурмовиков укроются в щели. Так поможем командиру и сами выполним задачу.

Приняв решение, отдаю по радио необходимые приказы и, убедившись, что меня поняли правильно, начинаю штурмовку.

Когда от железнодорожного эшелона остались одни горящие обломки, капитан Буданов повел эскадрилью домой. Мне он сказал:

– Спасибо, «Сокол шесть-семнадцать!» Славно прикрыли. Передаю всем твоим экипажам благодарность.

Голос у командира был усталый, но довольный. Кричу своему стрелку-Саше Кирьянову;

– Слышишь, Сашок, это нам. Доволен командир нашей работой!

Эскадрилья потерь не имела, хотя многие машины получили повреждения. Зато противник лишился эшелона с техникой.

Самолеты идут на свой аэродром, можно и помечтать. Мне вдруг вспомнилось, как капитан Буданов подвел меня к новенькому двухместному Ил-2 и сказал;

– Вот на этом «горбатом» и будешь летать. – «Горбатыми» почему-то называли наши свой Ил-2, Несколько обидная кличка.

– Со стрелком?

– А как же! Теперь – только так!

– Это хорошо. А где стрелок?

– Будет, не волнуйся. Такого подберем – как у Христа за пазухой будешь!

Не знаю, как бывает «у Христа за пазухой», но стрелок мне попался хороший. У Саши Кирьянова было простое крестьянское лицо, внимательные быстрые глаза и широкая добрая улыбка. Он был не только метким стрелком, но и верным другом. Хорошо знал самолет и мечтал переучиться на летчика.

Однажды в полете услышал я голос стрелка;

– Товарищ командир, внизу два самолета! Гляжу – верно. С крестами. Уже заходят в хвост командиру эскадрильи. А истребители прикрытия высоко. Не успеют!

Нужно спасать командира.

Быстро прибавляю газ, иду вниз. Теперь дело решат секунды. На моей стороне высота, которая прибавляет мне скорость и обеспечивает внезапность. Только бы фашист не опередил. Только бы успеть!..

Каждая секунда неумолимо сближает нас с фашистскими истребителями. Когда до ведущего «мессершмитта» остается не более ста метров, открываю огонь из всех пушек и пулеметов. «Худой» словно натыкается на каменную преграду, вздрагивает и в следующее мгновение идет к земле. Потом, уже на аэродроме, я узнал, что мы сбили гитлеровского стервятника. А со вторым «худым» расправились подошедшие наши истребители.

У меня «окно» – до следующего вылета несколько часов свободного времени. Идти в землянку не хочется, сижу в кабине самолета и гляжу в синее июньское небо. Оно такое ясное, будто и нет войны, будто в мире тихо и спокойно, слышу, как шумят в поле хлеба.

Иногда к реальной действительности возвращает меня мой стрелок. Саша Кирьянов расстелил на траве брезент и чистит свой пулемет. Он усердно старается. С таким стрелком не пропадешь, в любом бою прикроет.

Вдруг раздается женский голос:

– Я укладчица парашютов. Пришла проверить, как вы их храните.

– Пожалуйста, проверяйте, – не отрываясь от своего занятия, говорит Кирьянов.

Голос девушки мне показался знакомым. Уж не та ли пожаловала, что назвала меня «букой»?

Повозившись с парашютами, девушка недовольно заявила:

– Какие же вы неряхи! Парашюты лежат на масле, а они хоть бы что! Испортятся ведь, вам же хуже будет.

– Так уж и испортятся? – огрызнулся Саша. – И кто только тебя сюда послал? Откуда такая проверяльщица взялась?

– Прислали, – смутившись объяснила девушка.

– Присылают всяких, – глубоко вздохнул Кирьянов. – Парашют – не пулемет, с ним ничего не случится. Очередь до него никак не доходит.

– И пулемет, и парашют стрелок обязан знать!

– А вы-то знаете пулемет? – спросил Саша..

– А как же! – отозвалась девушка.

– Собери!

– И соберу!

Через несколько минут пулемет был собран.

– Принимай, стрелок. Стреляй себе на здоровье.

– Молодец, – похвалил девушку Саша. – Где научились?

– Война всему научит.

– Ну, смотри-ка ты! – удивленно и ласково проговорил Кирьянов.

Мне понравилась эта бойкая девушка. Боясь, что могу больше не увидеть ее, торопливо вылезаю из кабины.

– Что здесь происходит? – спрашиваю строго.

– Сержант Галина Мигунова. Проверяю состояние парашютов вашего самолета.

– А что их проверять? Они нам не нужны, прыгать не собираемся.

– Напрасно храбритесь, товарищ командир. Многие так говорят, а потом, глядишь, и прыгнули.

– То многие, а то – мы!

Мне хочется поговорить с ней о чем-нибудь другом, но у меня ничего не получается и я отхожу в сторону. Издалека слышу, как она спрашивает Кирьянова:

– Он что – всегда такой?

– Какой?

– Ну, сердитый, что ли…

– Он не сердитый, а серьезный и строгий. Большая река, товарищ укладчица парашютов, течет без шума.

– Это каркая же здесь «река»?-недоумевает девушка. – О чем ты?

– Да так, к слову пришлось. Башкир он, Муса наш. Вот и вспомнил их пословицу. Ясно?

– Ясно! Хорошая пословица.

– Пословица хорошая, и командир неплох, – уточнил Кирьянов, – Это он только с виду кремень, а в душе добрый, как ребенок. Только это разглядеть нужно.

– Ну?

– А чтобы хвастать, как некоторые,-ни-ни! Вот вчера сбил в бою «худого» – и ни слова об этом. Будто мы каждый день истребителей сбиваем.

Я слышу рассудительный разговор Кирьянова и невольно завидую ему; нашел же человек о чем поговорить с девушкой. И как у него все легко и просто получается. Будто век с ней знаком. А вот я так не умею.

Еще раз напомнив о парашютах, Галя ушла. Маленькая, в белой от частой стирки гимнастерке, в больших сапогах. Совсем еще девочка. Ей бы в читальном зале над книжкой сидеть, а она – на фронте. Нелегко, поди, ей тут, а у меня и хорошего слова для нее не нашлось. И в самом деле, разве я не «бука»? С первого взгляда точно охарактеризовала меня. Недовольный собой, снова забираюсь в свой самолет.