Текст книги "Птичка-«уходи»"

Первым пришел Майкл. В руках он нес пустую клетку и картонную коробку с проверченными дырочками. Когда коробку открыли, из нее всполошенно прянула птица.

– Волнистый попугайчик, – сказал Майкл. – У вас-то они, наверное, летают на воле. Между прочим, умеют говорить. Сейчас он напуган, но когда они привыкают к человеку, то начинают говорить.

И он хихикнул.

Птица между тем уселась на абажур. Дафна, изловила ее и сунула в клетку. У нее была бледно-лиловая грудка.

– Это вам, – сказал Майкл. – Это мама мне ее дала. Специально для вас купила. Она говорит: «Поди сюда, милая», «Поди к черту» – в общем, в таком роде.

– Но она мне совсем не нужна, – в отчаянии сказала Дафна.

– Чик-чирик, – окликнул Майкл птицу. – Скажи: «Здравствуй». Скажи: «Поди сюда, дорогая».

Птица сидела на дне клетки и вертела головой.

– Поймите, – сказала Дафна, – у меня совсем нет денег. Я на мели. Я не могу дарить вашей матушке птиц. Я и жду-то ее, чтобы попрощаться.

– Неправда, – сказал Майкл.

– Правда, – сказала Дафна.

– Знаете что, – сказал он, – мой совет: смывайтесь, пока она не пришла. Если вы все это выложите ей, то заварится страшная каша. – Он чуть слышно хихикнул и налил себе виски, которое его мать уже разбавила водой. – Хотите, я вызову такси? Она вернется через полчаса.

– Нет, я ее дождусь, – сказала Дафна и нервно взъерошила пуделиные кудри.

– С одной девушкой, – сказал Майкл, – дело чуть не дошло до суда. Мама должна была устроить для нее два бала – и не сделала, или еще чего, а родители взъелись. По-моему, мама просто потратила деньги, или еще чего.

Он хихикнул.

– Понятно.

Дафна пошла к телефону и попросила Крота заехать за ней после работы.

Пришла Грета и, уяснив обстановку, выслала Майкла из комнаты.

– Должна вам заметить, – сказала она Дафне, – что вы затеваете незаконное дело. Вы это понимаете, я надеюсь?

– Я не уведомила заранее, зато оплачу за неделю вперед, – сказала Дафна, – и еще надбавлю.

– Милочка, вы дали согласие проживать здесь до конца июня. Это написано черным по белому.

Она сказала сущую правду. Только теперь Дафна поняла, как ловко вытянули у нее из деревни письменное подтверждение.

– У дяди непредвиденные расходы. Мою кузину с мужем убили мау-мау, и теперь их сыновья…

– Простите, милочка, но разжалобиться я просто не имею права. Я ведь не меблированные комнаты держу. Лондонский сезон – это лондонский сезон, а кем я заменю вас в эту пору? Это после всего, что я для вас сделала. Приемы, скачки, ценные знакомства… Простите, но я не считаю возможным освободить вас от ваших обязательств. Я ради вас уже позвала людей на коктейль в Кларидж[8]8
  Фешенебельный лондонский ресторан.


[Закрыть], это на будущей неделе. В конце концов никакой выгоды я не имею. Мерси Слейтер берет за дебютантку полторы тысячи.

Дафна вышла из оцепенения и отважилась возразить:

– Леди Слейтер устраивает балы для своих дебютанток.

Грета не осталась в долгу:

– Разве вы создали мне для этого условия? – За мной заедет Крот, – сказала Дафна.

– Я не собираюсь насильно удерживать вас, Дафна. Но если вы сейчас уедете, то вам придется возместить мне все расходы. А потом уходите, если надумали.

– Уходи. Уходи. Поди к черту, – выкрикнул попугайчик, уже перебравшийся на жердочку.

– А как быть с птицей? – сказала Грета. – Я специально для вас ее купила. Думала, вы будете в восторге.

И она всхлипнула.

– Она мне не нужна, – сказала Дафна.

– Все мои девушки обожали животных, – сказала Грета.

– Поди сюда, дорогая, – сказала птица, – Уходи, поди к черту.

Грета ушла в подсчеты:

– Птица стоит двадцать гиней. Кроме того, я заказала вам новые платья…

– Уходи, уходи, – говорила птица.

Приехал Крот. Дафна оставила на столике в прихожей чек на двадцать фунтов и убежала в машину, а Крот пошел выручать ее чемоданы.

– Мой адвокат вам напишет, – крикнула ей вслед Грета.

В прихожей слонялся Майкл. Случившееся не произвело на него никакого впечатления. Когда Дафна выходила, он хихикнул и пошел помочь Кроту забрать вещи.

Они ехали минут десять до первого светофора. Когда мотор смолк, Дафна услышала, как на заднем сиденье попискивает попугайчик.

– Ты взял птицу! – сказала она.

– Да. Разве она не твоя? Майкл сказал, что твоя. – Я позвоню в зоомагазин, – сказала Дафна, – и попрошу взять ее обратно. Как ты думаешь, Грета Касс подаст на меня в суд?

– Ей не на что рассчитывать, – сказал Крот. – Выбрось все это из головы.

На следующее утро Дафна уже от своих позвонила в зоомагазин.

– Говорит миссис Касс, – сказала она насморочным голосом. – Вчера я купила у вас волнистого попугайчика. Смешно сказать, но я забыла, сколько он стоил – может, вы напомните, чтобы я записала у себя?

– Миссис Грета Касс?

– Совершенно верно.

– Мне кажется, мы не продавали вам вчера никакого попугайчика, миссис Касс. Подождите у телефона, я уточню.

Немного спустя в трубке раздался другой, более начальственный голос:

– Вы спрашивали насчет волнистого попугайчика, миссис Касс?

– Да, я купила его вчера, – сказала Дафна в нос.

– Но не в нашем магазине, миссис Касс… Кстати, миссис Касс…

– Да? – прогнусавила Дафна.

– Раз уж вы позвонили, я хочу напомнить, что за вами долг.

– Я помню. Сколько там? Я пришлю чек.

– Восемьдесят гиней – вместе с карликовым пуделем, разумеется.

– Я понимаю. А сколько стоил пудель? Я очень бестолковая в делах.

– Пудель стоил шестьдесят гиней. Остальное числится за вами с прошлого октября…

– Благодарю вас. Я полностью вам доверяю. Я пришлю чек.

– Я знаю: ты украла эту птицу, – сказала тетя Сара, пихнув клетку.

– Нет, – сказала Дафна. – Я заплатила за нее.

Весной 1947 года Линда умерла от болезни крови. На похоронах к Дафне подошел невысокий мужчина лет сорока пяти. Это был Мартин Гринди, тот адвокат, которого любила Линда. Он вручил Дафне свою визитную карточку:

– Может, вы как-нибудь подъедете, вспомним Линду?

– Обязательно.

– Может, на будущей неделе?

– Я все время в школе. Когда кончатся занятия, я вам напишу.

Она написала ему в пасхальные каникулы, и через несколько дней они встретились и вместе позавтракали.

– Мне так не хватает Линды, – сказал он.

– Я вас понимаю.

– Неприятнее всего, что я женат.

Она нашла его привлекательным и поняла, почему Линда так дорожила встречами с ним.

К лету она возместила Мартину утрату Линды. Они встречались в Лондоне в конце недели, а когда в школе начались каникулы, встречались чаще.

Дафна работала учительницей в частной школе в Хенли. Жила она с Пубой и средних лет домоправительницей, которую удалось удержать, поскольку старая прислуга, Клара, умерла, а тетю Сару сплавили в богадельню.

Крот женился, и Дафна грустила, что он не наезжает, как прежде, и не балует ее долгими автомобильными прогулками. До встречи с Мартином Гринди разнообразие в ее жизнь вносил только приходящий учитель рисования, дважды в неделю появлявшийся в школе.

Жена Мартина была несколькими годами старше его, жила в Суррее и страдала нервным расстройством.

– Развод исключается, – сказал Мартин. – Жена против по религиозным соображениям, и, хотя я их не разделяю, я чувствую ответственность за нее.

– Понятно.

Они встречались у него на квартире в Кенсингтоне. Стояла жара. Они купались в Серпантине[9]9
  Искусственное озеро в Гайд-Парке.


[Закрыть].

Когда у жены наступало ухудшение, его вызывали в деревню. Дафна отсиживалась в квартире либо ходила по магазинам.

– В этом году, – говорил Мартин, – она Совсем расклеилась. Но если в будущем году ей станет получше, я, может быть, свожу тебя в Австрию.

– В будущем году, – говорила она, – мне будет пора возвращаться в Африку.

«У Старого Тейса был удар, – писал ей недавно Чаката. – Сейчас он оправился, но соображает очень плохо». Последнее время Чаката, казалось, не особенно рассчитывал на ее возвращение. Дафна терялась, потому что раньше, сообщая домашние новости, он непременно прибавлял: «Ты застанешь много перемен, когда вернешься», или: «Там новый врач. Он тебе понравится» – это уже из происшествий в дорпе. А в последнем письме Чаката писал: «В области образования наметились перемены. Ты увидишь, как далеко зашло дело, если вернешься». Временами ей казалось, что у Чакаты начинает шалить память. «Я стараюсь с наибольшей пользой провести здесь время, – писала она, – но поездки стоят очень дорого. Вряд ли я смогу хоть чуточку посмотреть Европу на обратном пути». В ответном письме Чаката ни словом не обмолвился о Европе, а написал: «Старый Тейс все время сидит на веранде. Бедняга, от него уже нет никакого вреда. В общем, грустное зрелище».

В конце лета любовник Дафны повез жену в Торки[10]10
  Приморский курорт с минеральными водами в графстве Девоншир.


[Закрыть]. Несколько дней Дафна в одиночестве слонялась по улицам, потом уехала к Пубе. Она водила старика гулять. Попросила у него взаймы денег, чтобы на неделю съездить в Париж. Тот сказал, что не видит в этом никакого смысла. На другой день домоправительница сказала, что есть желающий купить ее пуделя за тридцать фунтов. Но Дафна уже привязалась к собаке. Она отвергла предложение и написала любовнику в Торки, прося у Него взаймы, чтобы съездить в Париж. От Мартина пришла открытка, где не было ни слова о ее просьбе. «Будь в Лондоне в начале октября», – писал он.

В начале октября начались занятия в школе. В первую же неделю в деревне объявилась жена Мартина и потребовала от Пубы открыть местонахождение Дафны. Тот направил ее в школу, она явилась туда и устроила Дафне скандал.

Позже ей устроила разнос директриса, и Дафна тут же заявила, что уходит. Директриса скоро отошла, потому что учителей не хватало. «Я беспокоилась за девочек», – объяснила она. Приходящий учитель рисования, Хью, уверил Дафну, что в Лондоне она может найти работу получше. В тот же вечер она уехала, Пуба рвал и метал. «Кто же будет по хозяйству, когда у миссис Визи свободный день?» Дафна поняла, почему он не захотел отпустить ее в Париж.

– А вы женитесь на ней, – предложила Дафна. – Тогда она всегда будет под рукой.

Он так и сделал – не прошло и месяца. В Лондоне Дафна сняла комнату, в которой за такую плату обстановка могла быть и получше, зато хозяйка не возражала против пуделя.

Здесь ее нашел Мартин Гринди.

– Мне не нравится твоя жена, – сказала она.

– Наверное, она перехватила твое письмо. Как мне быть с тобой? Что сделать? Какие слова сказать?

Преподавая в школе рисование, Хью Фуллер занимался еще живописью. Он возил Дафну к себе в мастерскую на Эрлз-Корт, и она позировала ему, в задумчивости теребя потрепавшуюся обивку кресла.

О том, чтобы переехать к нему, сказала она, не может быть и речи, но она надеется, что они останутся друзьями.

Он решил, что поторопился с предложением, минуя постель, и попытался исправить промашку.

Дафна завизжала. Он не поверил своим ушам.

– Понимаешь, – объяснила она, – я сейчас ужасно нервная.

Он часто водил ее в Сохо, иногда брал с собой на вечеринки, где она впервые открывала мир, в существование которого прежде не верила. Поэты здесь и впрямь носили длинные волосы, художники ходили с бородами, а двое мужчин переплюнули всех, надев браслеты и серьги. Четверка девиц дружно жила в двух комнатах с огромной старухой негритянкой. Среди знакомых Хью некоторые презирали его за то, что он обучает искусству, другие не видели в этом вреда, коль скоро он бездарность, а третьи восхищались его трудолюбием и щедростью.

Дафна убедилась, что это общество весьма благотворно для ее нервов.

Здесь ей не задавали надоевших вопросов об Африке и, главное, к ней никто не приставал, даже Хью. Работала Дафна в муниципальной школе. Весной, когда занятия кончались рано, можно было пойти к Хью и его приятелям и всей компанией, поражая уличных зевак, заняв весь тротуар и штурмуя автобусы, отправиться на только что открывшуюся художественную выставку. И там Дафна понимала, что приятели Хью живут в мире, который для нее наглухо закрыт. Правда, она стала лучше разбираться в картинах. Может, Хью и впрямь был неисправимый педагог, как заметил один его приятель, но он с наслаждением открывал Дафне глаза на композицию, линию, свет, фактуру и краски.

Однажды ее навестил кузен Крот. Он рассказал, что Майкл, придурковатый сын Греты Касс с Риджентс-парк, женился на женщине десятью годами старше его и теперь эмигрирует в колонию. И хотя Дафна и прежде нет-нет да заскучает, бывало, по родным местам, сейчас она затосковала отчаянно.

– Мне уже скоро возвращаться, – сказала она Кроту. – Я скопила денег на дорогу. Приятно знать, что можешь в любое время вернуться.

Однажды Дафна и Хью сидели с приятелями в пивной в Сохо, как вдруг все разговоры смолкли. Дафна оглянулась и увидела, что вниманием всех завладел вошедший с улицы жгучий брюнет, худощавый, лет сорока с небольшим. Через минуту все снова заговорили, кто-то хихикнул, и все время кто-нибудь посматривал в сторону пришедшего.

– Ральф Мерсер, – шепнули Дафне. – Кто?

– Ральф Мерсер, романист. Кажется, они с Хью однокашники. Довольно популярный романист.

– Понятно, – сказала Дафна, – он и держится, как популярный.

Хью брал у стойки заказ. Романист увидел его, и они немного поговорили. Потом Хью привел его и познакомил со своими. Романист сел рядом с Дафной.

– Вы мне кое-кого напоминаете, – сказал он, – она была из Африки.

– Я сама из Африки, – сказала Дафна.

– Ты часто здесь бываешь? – спросил его Хью.

– Нет, просто шел мимо…

Какая-то девица густо, по-мужски фыркнула.

– Блажь, – сказала она.

– Он довольно мил, – сказал Хью, когда тот ушел. – При его известности…

– А вы слышали, – спросил кто-то старообразный, – как он сказал: «Мне как художнику?..» Смешно, правда?

– А что, он и есть художник, – сказал Хью, – в том смысле, что…

Но за общим смехом его не услышали.

Несколько дней спустя Хью сказал Дафне:

– Я получил письмо от Ральфа Мерсера.

– От кого?

– От того романиста, которого мы видели в пивной. Он просит твой адрес.

– Зачем, не знаешь?

– Наверное, ты ему понравилась.

– Он женат?

– Нет. Он живет с матерью. В общем, я послал ему твой адрес. Ты не возражаешь?

– Конечно возражаю. Я не почтовая открытка, чтобы пускать меня по рукам. Боюсь, я не захочу тебя больше видеть.

– Знаешь, – сказал Хью, – хорошо, что у нас ничего не было. Я, понимаешь, не очень гожусь для женщин.

– Не знаю, что тебе ответить, – сказала она.

– Надеюсь, Ральф Мерсер тебе понравится. Он очень обеспеченный человек. Интересная личность.

– Я не собираюсь с ним видеться, – сказала Дафна.

Ее связь с Ральфом Мерсером продолжалась два года. Она увлеклась им до самозабвения и соответственно высоко была вознесена в глазах прочей свиты, в которую входило избранное число писателей и без числа народу из мира кино. Ее квартира в Хампстеде была выстлана серыми коврами, обставлена дорогой и модной шведской мебелью. Друзья Ральфа по-всякому обхаживали ее, весь день обрывали телефон, приносили цветы и билеты в театр.

Первые три месяца Ральф не отходил от нее ни на шаг. Она рассказала ему о своем детстве, о Чакате, о ферме, о дорпе, о Дональде Клути, о Старом Тейсе. Ральф требовал еще и еще. «Мне нужно знать все, что тебя окружало, каждую подробность. Любить – значит стирать с карты белые пятна». Столь оригинальный подход необычайно обострил ее память. Она вспомнила события, пролежавшие впотьмах пятнадцать и больше лет. Она уже смекала, какие рассказы придутся ему по вкусу – например, история вражды между Старым Тейсом и Чакатой, узлом связавшей честь и месть. Получив однажды от Чакаты письмо, она смогла одной фразой завершить повесть жизни Дональда Клути: он умер от пьянства. Это скромное даяние она вручила Ральфу, гордясь собой, поскольку из этого явствовало, что знание человека и его судьбы ей тоже доступно, хотя она и не романистка. «Я всегда, – сказала она, – спрашивала, пьяный он или трезвый, и он всегда отвечал правду». А позже в тот день мысль о смерти Дональда Клути сразила ее, и она неутешно разрыдалась.

Миссис Чаката, сообщили из дому, разделила судьбу Дональда – по тем же причинам. И эту новость Дафна понесла на алтарь. Романист воспринял ее сдержаннее, чем предыдущую. «Старому Тейсу уже не удастся отомстить», – добавила она в пояснение, отлично зная, что после удара Старый Тейс глуп и беспомощен. Друзья писали ей из колонии, что миссис Чаката уже давно ложится без револьвера: «Старый Тейс не обращает на нее никакого внимания. Он обо всем забыл».

– Смерть перехитрила Старого Тейса, – сказала Дафна.

– Очень мелодраматично, – заметил Ральф.

Не предупреждая ее, Ральф стал исчезать на дни и целые недели. Перепуганная Дафна звонила его матери.

– Даже не представляю, где он может быть, – отвечала та. – Уж такой он человек, милочка. Одно мучение с ним.

Спустя много времени она скажет Дафне:

– Я люблю сына, но скажу как на духу: он мне не нравится.

Миссис Мерсер была набожной женщиной. Ральф любил мать, но она ему не нравилась. У него часто бывали нервные срывы.

– Я должен, – говорил он, – творить. Для этого мне требуется одиночество. Поэтому я и отлучаюсь.

– Понятно, – сказала Дафна.

– Если ты еще раз скажешь это слово, я тебя ударю.

И в ту же минуту ударил ее, хотя она не сказала ни слова.

Позже она сказала ему:

– Ты бы хоть предупреждал, когда уезжаешь, мне было бы спокойнее. А так я схожу с ума.

– Отлично. Сегодня вечером я уезжаю.

– Куда ты уезжаешь? Куда?

– Почему, – спросил он, – ты не возвращаешься в Африку?

– Потому что не хочу.

Всеми ее помыслами владел Ральф, и места для Африки уже не оставалось.

Его очередная книга пользовалась небывалым успехом. По ней снимался фильм. Он признался Дафне, что обожает ее и прекрасно сознает, какую адскую жизнь ей устроил. Видимо, с творческой натурой лучше не связываться.

– Игра стоит свеч, – сказала Дафна, – и, наверное, от меня тоже есть какая-нибудь польза.

В ту минуту он в этом не сомневался, прикинув, что последняя его книга была вся написана за время их связи.

По-моему, нам надо пожениться, – сказал он.

На следующий день он вышел из дома и уехал за границу. Два года не притупили ее любви, не заглушили боли и страха.

Через три недели он написал ей с материной квартиры и попросил съехать. Он сам потом расплатится и прочее.

Она позвонила его матери.

– Он не станет говорить с тобой, – сказала та. – Честно говоря, я со стыда сгораю за него.

Дафна взяла такси и поехала к ним.

– Он работает наверху, – сказала его мать. – Завтра снова куда-то собирается уезжать. Честно говоря, я надеюсь, что это надолго.

– Мне нужно повидать его, – сказала Дафна.

– Я буквально больная от него, – сказала мать. – Стара я, милочка, чтобы переносить такое. Благослови тебя Бог.

Она подошла к лестнице и крикнула:

– Ральф, спустись, пожалуйста, на минутку. Дождавшись его шагов на площадке, она быстро шмыгнула в сторону.

– Уходи, – сказал Ральф. – Уходи и оставь меня в покое.

III

В колонию Дафна вернулась в самые дожди. От сырости Чакату совсем замучил ревматизм. О ревматизме он в основном и говорил и, спросив что-нибудь про Англию, даже не слушал ответа.

– Вест-Энд страшно разбомбили, – сказала Дафна;

– Когда я поворачиваюсь в постели, в паху словно ножом режет, – ответил он.

Заходили соседи повидать Дафну. Молодежь переженилась, некоторых она вообще впервые видела.

– К югу от нас купил ферму какой-то парень из Англии, говорит, что знает тебя, – сказал Чаката. – Кажется, его фамилия Каш.

– Касс, – сказала Дафна. – Майкл Касс. Правильно?

– Это снадобье, что мне прописали, совсем не помогает. Только хуже себя чувствую.

В доме Старого Тейса теперь жил новый табачник. Старый Тейс жил в хозяйском доме, у Чакаты. Он сидел в углу веранды и нес околесицу либо слонялся по двору. Чаката раздражался, когда Старому Тейсу не сиделось на месте, поскольку сам он передвигался с трудом. «Не приведи бог, – говорил он, провожая взглядом Старого Тейса, – вот и руки-ноги есть, а в голове никакого соображения. Я хоть еще соображаю». Чаката предпочитал, чтобы Старый Тейс сидел в своем кресле на веранде. В такие минуты он говорил: «Знаешь, после стольких лет я очень привязался к Старому Тейсу».

За едой Старый Тейс чавкал. Чаката словно не замечал этого. Дафне пришла мысль, что она теперь не очень и нужна Чакате, коль скоро ее не надо спасать от Старого Тейса. Она решила пожить на ферме месяц, не больше. А потом найти работу в столице.

На третий день погода разгулялась. Все утро она слонялась по ферме, облитой солнцем, а после обеда пошла в крааль Макаты. Новый табачник с большой охотой согласился заехать за ней на машине.

Она отвыкла ходить и после первой мили выдохлась. В небе она заметила облако саранчи и безотчетно бросила тревожный взгляд в сторону маисовых полей Чакаты. Стая пролетела, не опустившись. Дафна села на камень передохнуть и спугнула ящерку.

– У-хо-ди. У-хо-ди, – услышала она.

– Господи, – позвала она, – помоги. Нет больше моих сил.

Мальчик прибежал к сушильням, где, опершись на две трости, передыхал Чаката.

– Баас Тейс ушел стрелять антилопу. Негритенок говорит: он взял ружье стрелять антилопу.

– Кто? Что?

– Баас Тейс. Ружье.

– Куда он пошел? В какую сторону?

– К северу. Негритенок видел. После обеда, говорит негритенок, сказал, что идет стрелять антилопу.

Подошло несколько туземцев.

– Бегом за ним! Отберите у Старого Тейса ружье. Приведите обратно.

Они нерешительно взглянули на него. Чтобы туземцу велели отобрать у белого человека ружье – такое услышишь не каждый день.

– Отправляйтесь, болваны. Бегом!

Еле живые от страха, они приплелись через полчаса. Тем временем, ожидая их, Чаката дотащился до конюшни:

– Где Тейс? Вы его нашли?

Они не сразу ответили. Потом один туземец ткнул пальцем на дорогу через маисовое поле, по которой, шатаясь от усталости, брел Старый Тейс и что-то волочил за собой.

– Возьмите ее, – велел Чаката.

– Подстрелил антилопу, – объявил Старый Тейс собравшимся. – Выходит, на что-то еще гожусь. Подстрелил антилопу.

Он внимательно вгляделся в Чакату. Он не понимал его безучастности.

– Чаката, у нас антилопа на обед, – сказал он.

С похоронами в колонии не тянут, потому что климат торопит. Провели дознание и на следующий день Дафну похоронили. На похороны приехал. Майкл Касс, кладбище было неподалеку от дорпа.

– Вообще-то мы были довольно хорошо знакомы. Она жила у моей матери, – сказал он Чакате. – Мать подарила ей птицу – или что-то в этом роде.

Он хихикнул. Озадаченно взглянув на него, Чаката не увидел на его лице улыбки.

Чакате помогли сесть в машину.

– Надо показаться настоящему специалисту, – сказал он.

Случившееся потрясло Ральфа Мерсера. Получалось так, что некая догадка подтвердилась. Встретившись с ним, Дафна только и начала жить, а расставшись – в определенном смысле умерла. Он пытался растолковать это своей матери.

– Как те цветы, что растут в саду. Ведь нельзя сказать, что они существуют, пока не увидишь их собственными глазами. Или другой пример…

– Цветы, сад… Тут душа человеческая.

Через год Ральф пережил творческий кризис. Его книги расходились, однако серьезная публика не принимала их всерьез.

У всех его романов были счастливые концы. Он решил написать трагедию.

В поисках трагического он поворошил свой жизненный опыт. Он обдумал и забраковал домашние неурядицы своих прошлых и теперешних друзей – слишком все банально. Забраковал историю своей матери, рано овдовевшей, разочаровавшейся в сыне, но все еще не павшей духом, – слишком частная история. И задумался о Дафне. Тут забрезжило нечто экзотическое и трагическое. Он вспомнил ее рассказы о Старом Тейсе и Чакате, историю их пожизненной вражды. Он взял билет на самолет и улетел в колонию, чтобы собрать необходимый материал.

В колонии им почти сразу завладели поклонники; С ним еще никогда так не носились, он был нарасхват. Его пригласили к губернатору. В его честь устраивали обеды, и, хотя реки разлились, гости съезжались издалека. Он уже не каждым приглашением соблазнялся. Всякий белый человек знал это имя – Ральф Мерсер, даже если и не читал его книг. А главное, отдыхая после обеда на просторных верандах, он мог разглядывать общество, не опасаясь уколоться о встречный взгляд какого-нибудь критика, кошмарного типа, даже по имени вряд ли известного читательской публике, который дома обязательно затешется в компанию и будет портить Ральфу кровь. Он склонялся к мысли, что весьма недооценивал своего читателя.

– Я подумываю о том, чтобы сменить творческую манеру. Подумываю написать трагедию.

– Великий боже, – сказал его собеседник, отставной генерал, – не пугайте нас.

И все его поддержали.

Еще в одном отношении все были единодушны: «Отчего бы вам не обосноваться у нас?» Или: «Отчего бы вам не купить дом и не жить в нем несколько месяцев в году? Это единственный способ избежать высоких налогов».

В клубе он встретил Майкла Касса, который приехал в столицу похлопотать о ссуде в земельном банке.

– Моя жена обожает ваши книги, – сказал Майкл и хихикнул. Ральф забеспокоился, не критик ли он. – У нас с вами есть общая знакомая, – сказал Майкл, – вернее, была. Дафна дю Туа. Я приезжал ее хоронить.

И хихикнул.

– Я, собственно, приехал, чтобы побывать на ее могиле, – сказал Ральф в свое оправдание. – И еще – поговорить с ее дядей.

– У вас есть машина? – спросил Майкл. – Если нет, то я вас отвезу. Я живу недалеко от них.

Ральф догадался, что хихиканье Майкла – это просто нервный тик.

– Я думаю обосноваться в колонии, – поведал он, – жить здесь семь месяцев в году.

– Недалеко от нас есть прекрасный дом, – сказал Майкл. – Его скоро будут продавать.

Только пробыв в колонии два месяца, объездив страну вдоль и поперек, повидав все достопримечательные места и интересных людей, Ральф смог наконец ответить на приглашение Майкла и приехал к ним на ферму.

– Вы сейчас что-нибудь пишете? – спросила его жена Майкла.

– Нет, сейчас я собираю материал. – Так это будет про колонию?

– Трудно сказать.

Вдохновленный образом Дафны замысел книги уже не казался ему столь заманчивым. Он не мог вообразить читателя, способного воздать должное такой теме, – во всяком случае, здешние его почитатели, когда он узнавал их поближе, для этого не годились.

Майкл возил его на ферму, объявленную к продаже. Ральф сказал, что почти наверняка купит ее.

Ходили к Чакате, Ральф поговорил с ним о Дафне.

– Почему она не осталась в Англии насовсем? – сказал Чаката. – Почему вернулась?

– Наверное, ее, тянуло назад, – сказал Майкл и хихикнул.

Чаката заговорил о ревматизме. Он проковылял на веранду и крикнул, чтобы принесли выпить. Гости вышли следом, и Ральф увидел сидящего в углу долговязого старика, что-то бормочущего себе под нос.

Он спросил Чакату:

– Это не мистер Тейс? Дафна рассказывала мне о мистере Тейсе.

– Не удался в этом году маис, – сказал Чаката. – Не жилец я на белом свете.

Майкл отвез Ральфа на кладбище. Жена предупреждала: «Оставь его там ненадолго одного. По-моему, он любил девочку». Майкл уважал деликатную натуру своей жены. Хихикнув, он оставил Ральфа у могилы, объяснив, что у него неотложные дела в деревне и что он вернется за ним.

– Но вы, – сказал Ральф, – ненадолго?

– Нет-нет, – сказал Майкл.

– Тут что-то очень много москитов. У вас бывает малярия?

– Нет-нет.

Он хихикнул и ушел.

Постояв перед камнем с надписью «Дафна дю Туа. 1922–1950», Ральф стал нетерпеливо расхаживать по кладбищу. Его рассеянный взгляд ухватил надпись: «Дональд Клути». Что-то знакомое, но откуда выплыло это имя – он не мог вспомнить. Возможно, его упоминала Дафна.

– У-хо-ди, у-хо-ди.

Птичка сидела как раз за могилой Дафны. Дафна часто ее поминала:

– Она свистит: «У-хо-ди, у-хо-ди».

– И что из этого? – спрашивал он, раздражаясь, потому что иногда он с пронзительной ясностью видел в ней самое Глупость.

Без всякого конкретного повода она то и дело объявляла: «У нас есть птичка, которая свистит: „у-хо-ди“, „у-хо-ди“»; она навязывала ему эту птичку, словно он орнитолог, а не писатель.

– У-хо-ди, у-хо-ди, – сказала птичка с той стороны могилы.

Все шесть недель, что он ездил по сельским районам, он каждый день слышал птичку. Вернуться в столицу и больше не слышать ее голоса было большим облегчением. В клубном уюте все предстало таким образом, что никакой птички никогда и не было.

Но вот он пошел с губернатором посмотреть раунд гольфа.

– У-хо-ди, у-хо-ди.

Он заказал билет на самолет в Англию – к сожалению, только на будущую неделю. В «Уильяме-отеле» он случайно встретил Майкла Касса.

– Насчет той фермы, – сказал Майкл. – Кто-то еще приценивался. Вам надо побыстрее решать.

– Я не хочу ее покупать, – сказал Ральф. – Я не хочу здесь оставаться.

Они сидели на веранде и пили виски с содовой. За москитной сеткой торчала птичка.

– Вы ее слышите, эту птичку-«уходи»?

Майкл прилежно вслушался:

– Нет. Не скажу, что слышу.

Он хихикнул, и Ральфу захотелось его ударить.

– Я ее везде слышу, – сказал Ральф. – Она мне не нравится. Поэтому я и уезжаю отсюда.

– Господи, твоя воля. Вы что, птицами интересуетесь?

– Нет, не особенно.

– Ральф Мерсер не будет покупать ферму, – сообщил Майкл своей жене вечером.

– Мне казалось, это решенное дело.

– Нет, он возвращается домой. К нам уже не приедет. Говорит, ему не нравятся здешние птицы.

– Надо бы тебе полечиться от этого хихиканья, Майкл. Что, ты говоришь, ему не нравится?

– Птицы.

– Птицы? Так он что – орнитолог?

– Нет, по-моему, католик.

– Дорогой, я имею в виду специалиста по птицам.

– А! Нет, он говорит, что не особенно интересуется птицами.

– Оригинал, – сказала она.

1958