Текст книги "Культурология"

Глава 4
Индивидуальное измерение культуры

Существовала некогда пословица,

Что дети не живут, а жить готовятся.

Но вряд ли в жизни пригодится тот,

Кто, жить готовясь, в детстве не живет.

С.Я. Маршак

История проходит через Дом человека, через его частную жизнь. Не титулы, ордена или царская милость, а «самостоянье человека» превращает его в историческую личность.

Ю.М. Лотман

Чего я хочу? – Познать себя в отношении к естественному порядку вещей и подчиниться ему.

Эпикур

…Прав тот, кому Бог подарил жизнь как совершенный подарок.

Д. Хармс

4.1. Индивидуальный уровень культуры

До сих пор мы рассматривали культуру на макроуровне, в ее социальном измерении, как общественное достояние, транслируемое от поколения к поколению, создаваемое, сохраняемое и «трансформируемое» обществом. Вместе с тем культура – явление вовсе не абстрактное, а реальное, воспринимаемое и репродуцируемое не только «поколением», но и отдельными людьми.

Каждый человек выступает носителем определенных культурных образцов, или паттернов культуры, – национальной, профессиональной, конфессиональной, возрастной и т. п. Личность «черпает» из общества культуру как совокупность предметов (в широком смысле слова, не только материального характера), но присваивается культура только через распредмечивание. Смысл процесса распредмечивания обретается в формировании способностей к деятельности по производству собственных образцов – поведенческого, интеллектуального, овеществленного свойства – аналогов тех, с которыми человек сталкивается как член общества. Таким образом возникает удивительный феномен индивидуальной культуры: с одной стороны, человек выступает как целостная, общественная структура, аккумулирующая в себе комплекс универсальных небиологических, социально транслируемых знаний и отношений, а с другой стороны, он являет собой уникальный образец этой культуры, неповторимый в своих индивидуальных проявлениях.

Личная культура, культура отдельного человека в определенном смысле более богата, чем культура общества, так как общество обладает механизмом отбора культурных фактов, в основе которого лежит общественная полезность, целесообразность правил и прецедентов человеческой деятельности в разных социальных сферах, причем целесообразности универсальной, пригодной «для всех». В индивидуальной культуре, с одной стороны, закрепляются и развертываются эти универсальные культурные факты, но с другой стороны, образуются артефакты собственные, уникальные, задающие неповторимость облика личности. Однако поскольку человек – явление социальное и он не может проявлять себя вне сообщества, то возникает промежуточная структура – коллектив, в который человек включен и который, в свою очередь, составляет элемент структуры всего общества. Понимание этого момента становится все более значимым в современном мире, и не случайно такое внимание придается сегодня корпоративной культуре.

Отметим существенное различие обыденных и научных представлений о характере «культурности» человека. Если в повседневных оценках друг друга люди используют понятия «культурный» – «некультурный», имея в виду в основном форму поведения, общий уровень образованности, то с точки зрения строгой науки некультурных людей не существует. Каждый из нас сочетает как общее, универсальное, характерное для той культуры, в которой человек формируется, так и индивидуальное, особенное, являющееся следствием воздействия на него непосредственного окружения и того выбора, который человек совершает сам. Значит, каждый человек культурен. А уж носителем образцов какой именно культуры он выступает – академической или криминальной, предпринимательской или «лохотронной» – это второй вопрос (разумеется, с точки зрения строгой социальной науки). Исключение составляют «маугли», т. е. люди, выросшие в силу тех или иных, как правило трагических обстоятельств, вне социального окружения, в природе; они-то как раз «некультурны». Не случайно художественная литература и кино используют этот сюжет, выстраивая его на оппозиции «природное – культурное» в человеке.

Но если принять тезис о том, что все культурны, то не приведет ли это к обезличиванию, «омассовлению» общества? Как же тогда дифференцировать людей? Мерой «культурности» выступает степень инкультурации.

Я никогда не хотел и не мог чему-либо на свете подчиниться. Во всяком случае, хорошей стороной этого свойства была большая независимость. Парадокс моего существования в том. что, будучи асоциален и антисоциален в одном смысле, в другом смысле я был социален, так как стремился к социальной правде и справедливости, к социальному освобождению, к братской общности людей.

Я принадлежу ктомутипулюдей и ктой небольшой части поколения конца XIX и началаХХвека, в которой достиг необычайной остроты и напряженности конфликтличности, неповторимой индивидуальности с общим и родовым.

Бердяев Н.А.

Самопознание. М., 1991. С. 320—321.

В высказываниях, вынесенных нами в эпиграф, содержится сложный ряд идей. Все существующее в мире живет в соответствии с внутренним порядком, подчиненным общему закону Вселенной. Человек всегда искал ответ на вопрос: каково его место в системе целостного бытия? Что из того, что создается им в культуре, вырастает из естественного порядка вещей, а что ему противостоит?

Антропология, исследуя те или иные стороны проявления индивида (его экономическую деятельность, социальную, духовную жизнь, его психику и физиологию, его способность к творчеству), дифференцировалась на множество направлений, таких как физическая антропология, философская, социальная, психологическая, культурная, политическая и т. п. Антропный принцип обсуждается в космологии и физике. Но сколько бы мы ни пытались познать себя в рамках научной логики, вряд ли это нам удастся с удовлетворяющей нас степенью полноты.

Человеческая личность имеет множество аспектов, составляющих неслиянно и нераздельно ее единство. Как подчеркивал К. Ясперс[63]63
  См.: Ясперс К. Истоки истории и ее цель // Культурология. XX век: антология. М., 1994. С. 45.


[Закрыть], человек издавна создавал для себя картину целого: сначала в виде мифов (в теогониях и космогониях, где человеку отведено определенное место), затем в картине божественных деяний, движущих политическими судьбами мира, затем как данное в откровении целостное понимание истории от сотворения мира и грехопадения человека до конца мира и Страшного Суда (Августин). И лишь когда историческое сознание стало основываться на эмпирических данных, целостная картина становилась все более и более дифференцированной, однако она еще воспринималась как картина, отражающая естественную эволюцию человеческой культуры.

Ныне наступил новый этап. Мы и не заметили, как оказались в постестественном мире. Природа вокруг нас – декоративна, мир, в котором мы живем, – синтетичен и состоит из хитроумных изобретений. Телевизор подчиняет людей физически и духовно. Компьютер с его виртуальными реальностями, постепенно вытесняющими реальную жизнь с настоящими проблемами, погружает человека в мир сконструированный, вымышленный. От пост-естественной цивилизации недалеко и до постчеловеческой, в которой человек не живет, но выживает (это понятие и сейчас уже стало вполне привычным слуху). Тревога потери смысла и того «Я», которое жило в этом мире смыслов, стала доминантой культуры XX века. П. Тиллих выражая эту тревогу, писал, что «созданный человеком мир объектов подчинил себе того, кто сам его создал и кто, находясь внутри него, утратил свою субъективность. Человек принес себя в жертву собственному созданию. Однако он все еще сознает, „что“ именно он утратил или продолжает утрачивать. Он еще достаточно человек для того, чтобы переживать свою дегуманизацию как отчаянье. Он не знает, где выход, но старается спасти в себе человека… Его реакция – это мужество отчаянья, мужество принять на себя свое отчаянье и сопротивляться радикальной угрозе небытия, проявляя мужество быть собой».[64]64
  Тиллих П. Избранное. Теология культуры. М., 1996. С. 99.


[Закрыть]

Все эти весьма явственно обозначившиеся тенденции вызывают серьезную озабоченность. Стало понятно, что изнутри отдельных научных дисциплин проблемы выживания человечества как вида не решить: необходим интегративный подход. Однако многочисленные конференции, симпозиумы, межведомственные центры и институты не приводят к искомому результату. С нашей стороны было бы дерзостью утверждать, что культурология в состоянии реализовать это единство, но, может быть, ей это под силу больше, чем другим. Впрочем, как иногда философия культуры рассматривает культуру в «чистом», «абсолютном» виде, без конкретных проявлений, так и культурологические исследования порой не выходят за рамки описания конкретных явлений и конкретных культур, рассматривая культуру сциентистски, как естествоиспытатель рассматривает природу, отвлекаясь от человека. Но человек в его конкретной жизни включен и растворен в мире культуры – в доме своего непосредственного бытия. Мир культуры человека – это традиции и ритуалы, это нормы и ценности, это творения и вещи – все то, что можно назвать бытием культуры. В этом бытии отражены представления о мире, складывающиеся столетиями в условиях определенного природного и исторического взаимодействия.

В серии работ, составивших эпоху в науке, Ж. Пиаже попытался исследовать, каким образом у людей складываются представления о мире. В этих целях он анализировал отличия мира ребенка от мира взрослых, исходя из гипотезы, что ребенок раннего возраста не более глуп, чем подросток или взрослый, просто он видит мир иным. Восприятие мира ребенком предельно реалистично: для него дотронуться до слова «солнце» – то же, что коснуться самого солнца, т. е. образ предмета и сам предмет составляют единое целое, обозначающее смешивается с обозначаемым. При этом дети не приписывают случайным событиям сверхъестественного смысла.

Исследования Ж. Пиаже и М. Мид поставили под сомнение тезис Л. Леви-Брюля об аналогии мышления ребенка и первобытного человека, направленного как раз на сверхъестественное, придающее связям между явлениями мистический характер. По мнению Л. Леви-Брюля, цивилизованное мышление имеет основой способность к мышлению и рефлексии, выработанную за столетия путем суровых упражнений. И поэтому оно ориентировано на логический поиск информации о явлениях и на установление объясняющих их причин. Но при этом как на уровне общества, так и на уровне индивида, продолжают сохраняться способности к иррациональному, ирреалистическому мировидению.

Более того, на основе широких исследований многих спонтанных мистических переживаний известный психолог А. Маслоу опроверг традиционное психиатрическое воззрение, приравнивавшее их к психозам, и сформулировал радикально новую психологию. По Маслоу, мистический опыт не следует считать патологическим; гораздо более уместно было бы рассматривать его как сверхнормальный, поскольку он ведет к самоактуализации и происходит у нормальных во всем остальном индивидов. И если до недавнего времени духовность и религию в западной психиатрии трактовали как нечто, генерируемое человеческой психикой в ответ на внешние события – ошеломляющее воздействие окружающего мира, угрозу смерти, страх перед неизвестностью и т. п., то теперь, в частности в работах С. Грофа, духовность определяется как «неотъемлемое свойство психики, проявляющееся спонтанно при достаточно углубленном самоисследовании».

Прямое эмпирическое столкновение с перинатальным[Термин «перинатальный» (от peri – букв, вокруг, близко и natalis – имеющий отношение к родам) определяет события, которые непосредственно предшествуют биологическому рождению, связаны с ним или следуют сразу за ним.] и трансперсональным уровнями бессознательного всегда связано со спонтанным пробуждением духовности, и это никак не зависит от переживаний детства, религиозной запрограммированности, конфессии, даже от культурной и расовой принадлежности. Человек, соприкоснувшийся с этими уровнями своей психики, естественным образом вырабатывает новое мировоззрение, в котором духовность становится естественным, сущностным и жизненно необходимым элементом существования… Отсюда следует, что атеистический, механистический и материалистический подход к миру и существованию отражает глубокое отчуждение от сердцевины бытия, отсутствие подлинного понимания себя… Человек идентифицирует себя лишь с одним частичным аспектом своей природы, с телесным Эго… Такое усеченное отношение к себе самому и к существованию чревато. в конечном счете, ощущением тщетности жизни, отчужденностью от космического процесса, атакже ненасытными потребностями, состязательностью, тщеславием, которые не в состоянии удовлетворить никакое достижение. В коллективном масштабе такое человеческое состояние приводит к отчуждению от природы, к ориентации на «безграничный рост» и зацикливанию на объектных и количественных параметрах существования. Такой способ бытия в мире предельно деструктивен и наличном, и на коллективном плане.

Гроф С.

За пределами мозга. М., 1993. С. 396.

Одним из наиболее выразительных мотивов всей человеческой культуры является мотив судьбы и смерти. Как отмечал П. Тиллих, создавший оригинальную «теологию культуры», именно посредством судьбы и смерти небытие угрожает нашему онтическому (т. е. проистекающему из самого факта нашего бытия) самоутверждению. Тревога судьбы и смерти – наиболее основополагающая, наиболее универсальная и неотвратимая. Любые попытки доказать ее несостоятельность бесполезны. Даже если бы так называемые доказательства «бессмертия души» обладали доказательной силой (которой они на самом деле не обладают), то на уровне существования они все равно были бы неубедительны, ибо на этом уровне каждый осознает всю полноту утраты себя, которую предполагает биологическое умирание.[65]65
  См.: Тиллих П. Указ. соч. С. 34.


[Закрыть]

«Судьба – это царство случайности… иррациональность, непроницаемый мрак судьбы превращают судьбу в источник тревоги»[66]66
  Там же. С. 36.


[Закрыть]. За судьбой скрывается абсолютная угроза смерти и относительная угроза судьбы. Небытие угрожает человеку и его целостности, поэтому оно угрожает его духовному самоутверждению так же, как и самоутверждению онтическому. Не случайно тема судьбы и смерти, пронизывающая всю человеческую культуру – от самых ранних ее этапов до сегодняшнего дня, – получила яркое и разветвленное символическое звучание.[67]67
  См., в частности: Арьес Ф. Человек перед лицом смерти. М., 1992; Понятие судьбы в контексте разных культур. М., 1994.


[Закрыть]

Представления о жизни и смерти в любой культуре обусловлены системами миропонимания и выражены в ритуалах и обрядах. Их целью является сохранение равновесия и обеспечение взаимодействия с Природой. В традиционном сознании момент смерти рассматривается не как прекращение существования, а как переход в другое состояние. Это выражено в легендах, мифах, сказках почти всех народов мира, где смерть лишь меняла состояние человека. Так, у ряда африканских народов смерть считалась следствием колдовства, черной магии[68]68
  См.: Львова Э.С. Культуры народов тропической Африки вчера и сегодня: взаимодействие культур и тенденции развития: учеб. пособие. М., 1996. С. 72—80.


[Закрыть]. Обряды, совершавшиеся по смерти человека, имели целью обнаружение колдуна, наславшего смерть, с тем чтобы его обезвредить. У племен, придерживающихся традиционных верований йоруба, во время похорон произносилась молитва: «Скорее возродись в нашей семье», так как считалось, что субстанция человека, бывшая вне физического тела, должна воплотиться в новорожденном. И малышам давались имена Бабатунде («Отец придет снова») и Йетунде («Мать придет снова»).

Ритуал смерти, который имеет специфические черты у разных народов, зависящие от представлений о загробной жизни, всегда считался особенно священным, а правила погребения выполнялись неукоснительно. Архетип смерти, выраженный, в частности, в символической форме погребения умершего в чрево Матери-земли – это влечение к возвращению тела в первоначальное химическое состояние, в материнское чрево; стремление растворить индивидуальность в океане «коллективного бессознательного». Символика мандалы и означает возвращение к всеохватывающей целостности материнского чрева. Кстати, в эпоху неолита труп захоранивался в том же положении, какое имеет плод в материнском чреве.

Подобным образом ритуализировался и весь жизненный цикл человека: рождение, крещение, наречение именем, вступление в разряд взрослых членов общества (инициация), брак. И хотя сегодня многие смыслы ритуальных действий знают только специалисты-этнографы и ряд обрядов потерял актуальность (как, например, инициация), мы по-прежнему стараемся следовать ритуалам, ставшим неотъемлемой частью культуры. Тем самым включается механизм традиции, который играет компенсаторную функцию в ситуации интенсивных социокультурных изменений конца XX – начала XXI в.

Культура – нормы, ценности, деятельность, творчество – не наследуется человеком генетически, по праву рождения; она приобретается, прививается, воспитывается. 3. Фрейд называл воспитание насилием над естественными наклонностями ребенка, а его естественные наклонности проявляются в агрессии и эгоизме – как у всех животных, которые руководствуются инстинктами: к агрессии и к эгоизму животное толкает необходимость выживания. Сдерживающий фактор в мире животных – сила и страх.

В человеческом обществе тоже действуют инстинкты, сила и страх, и они не могут исчезнуть, но, с точки зрения Фрейда, они вытесняются в особую область человеческой психики, в бессознательное. Биологические свойства нельзя бесследно уничтожить, но можно надежно запрятать. Природные инстинкты сдерживаются двумя факторами: защитным механизмом психики и нормами культуры. Между ними должен быть определенный баланс. Если культуры «слишком много» – это приводит к срыву психики, к неврозам. Но может быть и так, что культурные нормы не в состоянии сдержать действие нежелательных наклонностей человека, тогда эти наклонности прорываются наружу. Это может происходить на индивидуальном уровне – в случае мощного по своей энергии проявления природного свойства у человека. А могут происходить и коллективные, массовые случаи прорыва биологических инстинктов агрессии и эгоизма. Как правило, это связано с кризисными моментами в культуре, когда изменяются ценности и в период перехода от одной ценностной системы к другой возникает ценностный вакуум, получивший название «аномии» (Э. Дюркгейм). Так возник нацизм в Германии, проигравшей в Первой мировой войне. В этом же истоки фашиствующего сознания в современной России.

Соотношение бессознательного и сознательного уровней не зависит от уровня культуры определенного общества. В любом обществе существуют запреты, искусственное ограничение нежелательных биологических проявлений. В так называемых примитивных обществах действуют табу, запрещающие людям поступать определенным образом. Смысл этих табу – в регулировании жизни сообщества, придании ей сбалансированного, устойчивого характера. Культура современных обществ – сложное образование. В ней невозможно действовать прямыми запретами и рассчитывать на то, что люди будут им следовать. Тем более что технологии работы с бессознательным – это тоже достижение культуры, которым и пользуются в идеологических целях. В результате то, что могло бы быть отвергнуто на уровне рациональном, сознательном, в определенных условиях легко впитывается на уровне бессознательном.

Еще один важный аспект концепции 3. Фрейда связан с понятием сублимации (буквально означает «возвышение»). С точки зрения Фрейда, самый значительный из биологических инстинктов – сексуальный, инстинкт продолжения рода. Но человек, благодаря завоеваниям культуры, в частности медицины, научился сохранять жизнь почти каждому своему ребенку, что повлияло на закон естественного отбора. Это изменило отношение к сексуальности как к свойству, необходимому исключительно для продолжения рода. Избыток сексуальной энергии может расходоваться, считает Фрейд, в несексуальной, преображенной, возвышенной форме, что имеет следствием творческую деятельность такого масштаба, который позволяет создавать шедевры в искусстве, делать открытия в науке, задавать другие высокие культурные образцы.

С точки зрения немецкого философа и социолога, представителя франкфуртской социологической школы Г. Маркузе, десублимация – это, напротив, использование биологической энергии, прежде всего сексуальной, исключительно в прямой, невозвышенной форме. По Маркузе, ситуация десублимации создается специально для того, чтобы ослабить творческие возможности человека, общества и тем самым помешать изменению общества к лучшему.

Одиночество, важнейшее условие способности индивида противостоять обществу, ускользая из-под его власти, становится технически невозможным.

…В своем отношении к действительности повседневной жизни высокая культура прошлого означала множество вещей… Но прежде всего она создавала видимость царства свободы: отказ повиноваться. Подавить такой отказ невозможно без компенсации, которая обещает большее удовлетворение, чем сам отказ. Преодоление и унификация противоположностей, которые находят свой мдеологический триумф в трансформации высокой культуры в поп-культуру, осуществляется на материальной основеувеличивающегося удовлетворения. Именно эта основа открывает возможность стремительной десублимации.

Художественное отчуждение является сублимацией… Культурные образы, вносимые в атмосферу кухни, офиса, магазина, используемые в коммерческих и развлекательных целях, они как бы претерпевают десублимацию, то есть замещение опосредованного удовлетворения непосредственным… Эта десублимация осуществляется с «позиции силы», со стороны общества…

Принцип Удовольствия поглощает Принцип Реальности: происходит высвобождение сексуальности в социально конструктивных формах… изменяется социальное использование энергии инстинктов.

Маркузе Г.

Одномерный человек. М., 1994. С. 92—95.