Текст книги "Культурология"

В свою очередь Э. Тоффлер приводит пример Уолл-Стрит, которая была белой англосаксонской протестантской субкультурой. Представители ее посещали одни и те же школы, вступали в одни и те же клубы, занимались одними и теми же видами спорта (теннис, гольф, сквош), посещали одну церковь (пресвитерианскую и епископальную) и голосовали за одну партию (республиканцев). Сегодня ситуация изменилась, но все же молодые люди, вступающие в бизнес, «зажаты в тиски» выбором субкультурного членства. Несмотря на то что в финансовой индустрии встречается большое количество греческих, еврейских и китайских имен, здесь существует определенный стиль жизни, в которой высшая ценность – безусловное отличие от других.

Людей в субкультуру могут объединять спортивные занятия в рамках определенного вида, увлеченность компьютерными сетями. Субкультуры могут возникать как ответ на фрагментацию общества по принципу сексуально-семейных отношений (субкультуры, основанные на супружеском статусе). Это в основном относится к западному обществу, но имеет место и в России. В частности, «мир прежде женатых» – это субкультура со своими собственными механизмами совместного существования, моделями регулирования раздельной или в разводе жизни.

Субкультуры возникают в основном в крупных мегаполисах. Хрестоматийный пример – хиппи. В середине 1950-х гг. на калифорнийском побережье собралась группа писателей, художников – богемной молодежи, их окрестили «битниками». Основными признаками их субкультуры было прославление нищеты (джинсы, сандалии, лачуги), пристрастие к негритянскому джазу и жаргону, интерес к восточному мистицизму и антагонизм к основанному на технологии обществу. Они оставались крошечной сектой, пока не появилась лизергиновая кислота (ЛСД). Тогда и возникла большая группа – движение хиппи, представители которой были и в СССР в начале и в середине 1980-х гг. В связи с возрастанием скорости социокультурных изменений субкультуры подобного рода, особенно связанные с возрастом, быстро сходят с арены, заменяясь другими. Более устойчивы этнические субкультуры.

Принято считать, что причины возникновения этнических субкультур – в усилении миграционных процессов, перемещении людей из привычных культурных ареалов в новые и т. п. Разумеется, полиэтничность порождает много проблем: социальных, политических, культурных. Для этого достаточно обратиться к ситуации конца XX – начала XXI в. в европейских государствах, этническая структура которых заметно изменилась в основном за счет арабского населения. Однако проблемы – не в этническом разнообразии как таковом, это разнообразие как раз дает дополнительный стимул для обогащения культур. Проблемы возникают, когда этничность политизируется: провоцируются геноцид, ксенофобия, конфликтность, сепаратистские движения. Причины этого – борьба за власть, за перераспределение разного рода ресурсов, за отстаивание определенных культурных ценностей. Все это стимулирует образование субкультурных объединений, в которых люди, с одной стороны, находят поддержку и защиту, а с другой – обретают индивидуализированное культурное бытие.

Однако далеко не во всех случаях человек оказывается способен обнаружить и занять ту нишу в социокультурной структуре, где он чувствовал бы себя социально комфортно. В этих случаях говорят о маргиналъности (от лат. margo – край, граница). Впервые понятие маргинальности употребил Р. Парк в труде «Миграция и маргинальный человек» (1940). С появлением монографии Э. Стоунквиста «Маргинальный человек» понятие прочно вошло в научный лексикон, обогащаясь рассмотрением разнообразных проблем, связанных с анализом пограничного положения личности по отношению к какой-либо социальной общности.

В основе культурной маргинальности рассогласованность ценностей разных культур, которыми одновременно – в силу различных обстоятельств – вынуждены руководствоваться индивиды. Эти обстоятельства могут быть связаны как с миграцией, т. е. изменением культурного окружения (перемещением из страны в страну, из села в город и т. п.), так и с резкими изменениями внутри культуры (смена социально-политического и экономического устройства в рамках модернизации общества). Изменения как бы «выталкивают» человека на периферию общества, затрудняя его профессиональную самореализацию, повседневную жизнь. Он вынужден заново искать свое место в социальной структуре, формирующейся в результате появления новых социальных групп и/или изменения их статуса, определяться в новой иерархии ценностей и иной системе взаимодействия.

В обыденном сознании бытует представление, что маргиналии – это опустившиеся люди, бомжи, алкоголики и т. п. Это верно лишь отчасти. Рассмотрим варианты следствий маргинализации индивидов, выражающихся, как правило, в понятиях асоциального или даже антисоциального. Действительно, одним из вариантов, а точнее крайним вариантом, является формирование девиантных групп со своей уголовно-криминальной субкультурой. Они могут иметь и этнический характер, но практика показывает, что доминирующей причиной подобного объединения выступает не столько этничность, сколько «окраинное» по отношению к доминирующей социокультурной общности положение и желание достижения статуса, прежде всего имущественного, любым путем, в данном случае преступным.

Другой вариант негативной легитимации – возникновение так называемой контркультуры как протестной, альтернативной по отношению к общепринятой, стандартной, официальной культуре. Это опыт экспериментирования в свободном культурном пространстве, не связанном какими бы то ни было идеологическими, конфессиональными, национальными или возрастными границами.

Мы говорим о негативной легитимации маргинальности в данном случае, так как главной темой здесь выступает протест по отношению к доминирующей системе ценностей. Однако ограниченность (в силу разнообразных причин) культурной самоидентификации в традиционной, привычной для индивида форме может приводить к возникновению принципиально новых культурных образцов, «сконструированных» из разнопланового, принадлежащего к разных культурам материала. В результате формируются новые стили в художественном творчестве (М. Шагал, К.С. Малевич, В.В. Кандинский), возникают своеобразные философские концепции (Ф. Ницше, С. Кьеркегор, 3. Фрейд, Г. Маркузе), литературные тексты (Ф. Кафка, Г. Гессе).

Современная социокультурная ситуация, для которой характерны некоторое смещение понятий ядра и периферии культуры, «мозаичный» (по А. Молю) принцип построения культурного пространства, а также принципиально иные, чем прежде, возможности для индивидуального пересечения границ, значительно расширяет диапазон приемлемости норм, ценностей и культурных образцов.

Модель пятая, Э. Орловой. Обоснованная и логически стройная морфологическая модель культуры предложена Э.А. Орловой[57]57
  См.: Орлова Э.А. Морфология культуры // Культурология. XX век: словарь. СПб., 1997. С. 293; Орлова Э.А. Культурология как научная и учебная дисциплина (аналитический материал) // Наука о культуре: итоги и перспективы: науч. – информ. сб. Вып. 2. М., 1997.


[Закрыть]. Такая модель позволяет выявить соотношение универсальных и специфичных характеристик в строении определенной культуры.

В структуре культуры выделяются две области: обыденной, или повседневной, и специализированной культуры (рис. 3.4).

Рис. 3.4. Структура культуры. Критерий: характер деятельности

В свою очередь, в специализированной деятельности можно выделить три функциональных блока:

1) культурные аспекты социальной организации (хозяйственная, политическая, правовая культура);

2) социально значимое знание (религиозная, художественная, философская, научная культура);

3) каналы трансляции социально значимого опыта (образование, просвещение, массовая коммуникация).

В обыденной культуре выделены аналоги специализированной деятельности. Так, организационному блоку соответствует домашнее хозяйство, межличностные отношения, мораль (нравственность); познавательному блоку – суеверия, обыденная эстетика, «народная мудрость», практическое знание; трансляционному болку – передача культурного опыта посредством игры, слухов, бесед, советов и т. п.

Обыденную культуру человек осваивает в среде его повседневного общения (семья, друзья, одноклассники, соседи и т. п.) через образцы деятельности, поведения, оценивания, обычаи и нравы, а также через средства массовой коммуникации. Ценность модели Э. Орловой как раз в том и состоит, что она включает и фиксирует область обыденной (повседневной) культуры. Это довольно поздно вычленяющаяся сфера коллективной жизни и соответственно поздно образующаяся в языке область значений.

В толковом словаре В.И. Даля, по преимуществу ориентированном на более традиционную лексику и семантику, слов «повседневность» и «обыденность» нет, а «быт» понимается исключительно как традиционный (народный, национальный, сословный) уклад коллективного существования. Выделенное по смыслу понятие повседневности появляется в Европе с переходом к современному, или модерному, обществу, а в орбиту исследовательского интереса оно приходит относительно недавно, несколько десятилетий назад.

До периода научного осмысления понятие повседневного формировалось через ценностное противопоставление. На другом конце шкалы находилась область аристократического (высокого), официального (государственного), институционализированного, праздничного и т. п. Повседневное же соответственно представлялось как пространство внеиерархического поведения, где акцент делается на отношениях взаимности и доверия, в основе которых – не власть, а влияние, авторитет.

Повседневное, однако, не исчерпывается и не ограничено рамками малых институтов, неформальных отношений семьи, дружбы, соседства, хотя и связано с ними; это полноценная сфера жизни и деятельности социально зрелого индивида, любого и каждого человека. Пространство повседневного формируется как продукт дифференциации различных сфер социальной жизни, как план коллективного существования и воображения, где конфликты и тяготы социальной дифференциации по возможности опосредуются, так как обыденная жизнь включает в себя (в отличие от официальной) систему рекреации, восстановления физических и психических сил человека. Но поскольку она существует в общей системе культуры, повседневная сфера отражает социальную дифференциацию в формах социально-престижного поведения, демонстративно-символического потребления и т. п. Отличают ее от профессиональной сферы, для которой характерна преобразовательная активность, возведенная в ценность современной цивилизацией, поведенческие, приспособительные, адаптивные ориентации. Иными словами, деятельность, осуществляемая человеком за пределами повседневности, и жизнь обыденная имеют в своей основе разные формы освоения мира – преобразовательную и адаптивную.

Последнее означает, что повседневность находится не в оппозиции к профессиональному (низкое – высокое, поверхностное – глубинное), а в дополнении к нему, т. е. традиционная трактовка повседневности как неважного, второстепенного в структуре культуры неправомерна. Отметим, что в массовом сознании эта установка еще сохраняется, хотя и постепенно вытесняется усилением внимания массы людей (а не только аристократии, как это было в прошлом) к обустройству обыденной жизни. Это сопровождается появлением целой индустрии дизайна, удовлетворяющего самые разные потребности людей – от упрощенных, рационализированных полуфабрикатов IKEA до изысканных авторских разработок.

Австрийский философ и социолог А. Шюц, рассматривая структуру повседневного мышления, подчеркивал, что мир повседневной жизни «существовал до нашего рождения, переживался и интерпретировался нашими предшественниками как мир организованный».

Перед нами он (мир повседневной жизни) предстает в нашем собственном переживании и интерпретации. Но любая интерпретация мира основана на предыдущем знакомстве с ним – нашем лично или передаваемом нам родителями и учителями. Этот опыт в форме «наличного знания» (knowledge at hand) выступает как схема, с которой мы соотносим все наши восприятия и переживания.

Такой опыт включает в себя представление о том, что мир. в котором мы живем, – это мир объектов с более или менее определенными качествами. Среди этих объектов мы движемся, испытываем их сопротивление и можем на них воздействовать. Но ни один из них не воспринимается нами как изолированный, поскольку изначально связан с предшествующим опытом. Это и есть запас наличного знания, которое до поры до времени воспринимается как нечто само собой разумеющееся, хотя в любой момент оно может быть поставлено под сомнение.

Несомненное предшествующее знание с самого начала дано нам как типичное, а это означает, что оно несет в себе открытый горизонтпохожихбудущихпереживаний. Внешний мир, например, мы не воспринимаем как совокупность индивидуальных уникальных объектов, рассеянных в пространстве и времени. Мы видим горы, деревья, животных, людей. Я, может быть, никогда раньше не видел ирландского сеттера, но стоит мне на него взглянуть, и я знаю, что это – животное, точнее говоря, собака. В нем все знакомые черты и типичное поведение собаки, а не кошки, например. Можно, конечно, спросить: «Какой она породы?» Это означает, что отличие этой определенной собаки от всех других, мне известных, возникает и проблематизируется только благодаря сходству с несомненной типичной собакой, существующей в моем представлении.

Говоря на специфическом языке Гуссерля… черты, выступающие в действительном восприятии объекта, апперцептивно переносятся на любой другой сходный объект, воспринимаемый лишь в его типичности. Действительный опыт подтверждает или не подтверждает мои ожидания типических соответствий. В случае подтверждения содержание типа обогащается; при этом тип разбивается на подтипы. С другой стороны, конкретный реальный объект обнаруживает свои индивидуальные характеристики, выступающие тем не менее в форме типичности.

Теперь – и это особенно важно – я могу считать этот, в его типичности воспринятый объект представителем общего типа, могу позволить себе сформулировать понятие типа, но мне совсем не нужно думать о конкретной собаке как о представителе общего понятия «собака». В принципе, мой ирландский сеттер Ровер обнаруживает все характеристики, относящиеся, согласно моему предшествующему опыту, к типу собаки. Однако то общее, что он имеет с другими собаками, мне совсем не интересно. Для меня он Ровер – друг и компаньон; в этом его отличие от прочих ирландских сеттеров, с которыми его роднят определенные типичные характеристики внешности и поведения… Я не склонен видеть в Ровере млекопитающее, животное, объект внешнего мира, хотя и знаю, что всем этим он также является.

Таким образом, в естественной установке повседневной жизни нас занимают лишь некоторые объекты, находящиеся в соотношении с другими, ранее воспринятыми, образующими поле самоочевидного, не подвергающегося сомнению опыта. Результат избирательной активности нашего сознания – выделение индивидуальных и типических характеристик объектов. Вообще говоря, нам интересны лишь некоторые аспекты каждого особенного типизированного объекта.

Schutz A.

Common-Sense and Scientific Interpretation of Human Action // Collected, Papers. V. 1. The Problem of Social Reality. The Hague, 1962. P. 7—26.

Повседневное восприятие биографически детерминировано, оно имеет свою историю: весь предшествующий опыт систематизируется в привычных формах наличного запаса знаний. Поэтому повседневное восприятие уникально, дано этому человеку и никому другому. Оно имеет огромное значение для человека, так как задает определенные возможности будущей практической или теоретической деятельности. Кстати, именно поэтому так интересна «жизнь замечательных людей», биографии великих, которые дают возможность заглянуть в их повседневную жизнь как «лабораторию» выдающихся достижений.

Каждый взрослый человек включен одновременно в профессиональную деятельность и в обыденную, повседневную жизнь, он является носителем и той, и другой культуры, и можно проследить взаимосвязь между этими сферами на уровне личности, выделить факторы, влияющие на изменение тех или иных знаний, навыков и норм. В ряде случаев у человека могут возникать напряжения, связанные с рассогласованностью, разбалансировкой этих двух сфер. Следует заметить, что и на уровне культуры в целом возникают такого рода напряжения, и тогда мы фиксируем ситуацию культурного конфликта в системе межкультурной коммуникации. Напряжения и конфликты могут возникать как «по горизонтали», например, между правовой культурой и моралью обыденной жизни, так и «по вертикали», например, между экономической и правовой культурами.

Современные коммуникативные каналы, посредством которых происходит обмен продуктами культуры, выступают как механизмы распространения продуктов культуры. Техническая цивилизация принципиальным образом изменила средства, способы, каналы и технологии передачи культурной информации, влияющие на объемы и скорость этой передачи. Произошла глобализация информационных процессов, практически снявшая вопрос о государственных, политических и иных границах. В новом информационном пространстве выживает только то, что массово востребовано, а таким свойством обладают стандартизованные, унифицированные продукты массовой культуры, потребителем которой и является человек-масса (X. Ортега-и-Гассет). Это и обусловливает отбор продукции культуры, осуществляемый профессионалами средств массовой коммуникации, который определяется в основном двумя обстоятельствами. Во-первых, их собственной культурой и специальностью (продюсеры, музыканты, литераторы, ученые – каждая категория действует в своей области). Во-вторых, выбором такой тематики, которая легко встраивалась бы в формат СМИ, а ее отличает минимум информации, легкость изложения и легкость для понимания.

Становится понятно, почему в коммуникативных каналах так мало важнейших научных и технических проблем современного мира, почему политическая информация ограничивается, как правило, фактами, но чрезвычайно редко сопровождается серьезной аналитикой и почему такое засилье разнообразных ток-шоу Чтобы представить музыку Г. Малера, А. Шнитке или теорию торсионных полей широкому кругу радиослушателей и телезрителей, продюсер, журналист должны сначала сами преодолеть трудности доступа к этим сложным явлениям, представляющим несомненную ценность для современной культуры. Преодолеть трудности освоения, понимания – в этом, возможно, одна из основных причин, объясняющих, почему средства массовой коммуникации не отвечают своему информационному назначению. Лишь малая часть программ претендует на решение задачи сделать доступным большее или меньшее число важных вещей – весьма неполно, сознательно обращаясь лишь к некоторой части слушателей, которая, как предполагается, имеет высокий уровень образования и, следовательно, способна в принципе заинтересоваться сообщением и понять его. Таким образом, эти программы рассчитывают на активное сотрудничество получателей сообщений, на их внимание и интеллект.

Особое место в современной структуре коммуникации занимает Интернет с его сетевой организацией коммуникативного пространства (М. Кастельс). Несмотря на то что Интернет имеет своеобразные характеристики, позволяющие многим исследователям диагностировать возникновение нового типа культуры (мы остановимся на этом в гл. 11), точкой отсчета которой и выступает интернет-коммуникация, в данном контексте он также группируется в трансляционный блок, поскольку имеет и эту функцию в своей структуре.

Недостатки СМИ, описанные выше, в определенной мере компенсируются в системе образования, задача которого – дать не фрагментарное, а системное знание. Однако надо понимать, что численность потребительской аудитории у этих двух каналов коммуникации несоизмерима.

Каждая из описанных моделей как бы высвечивает определенную конфигурацию культуры. В то же время, когда возникает необходимость исследовать и полно описать тот или иной ее аспект, целесообразно использовать все имеющиеся модели, исходя из принципа дополнительности, так как в случае абсолютизации одного из подходов ускользают некоторые существенные для понимания культурных процессов аспекты, особенности, смыслы.

Следующим образом, в частности, может выглядеть анализ политической культуры, включающий: а) выделение политической культуры как структурной части сферы общественной жизни; б) выявление политики как социокультурной ценности; в) изучение проявлений политической культуры в обыденной и профессиональной сферах. На этой основе может быть построена модель политической культуры конкретного общества.

«Политическим» принято называть все то, что относится к государству, и в этом смысле вся государственная деятельность – деятельность политическая. Начиная с Аристотеля за политикой как особой областью общественной жизни закрепляются функции согласования общих и частных интересов, осуществления господства и поддержания социального порядка. Цель политической деятельности – гармоничное сочетание личного и государственного начал, индивидуальной свободы и общего закона.

Человек по природе своей имеет личные, эгоистические стремления. Он нередко действует в ущерб другим, и общежитие невозможно там, где этим стремлениям предоставлен полный простор. Поэтому необходимы принуждение и власть – только тогда общество способно функционировать как единство, как целое. При этом свобода обеспечивается правами человека, а соизмерение его действий с общими правилами осуществляется через обязанности. Целью общества выступает общее благо, которое состоит в гармоничном развитии и соглашении противоположных интересов.

Политическая культура трактуется как интегральный феномен, характеризующий синтез политического мировосприятия и политического действия, сложившийся в рамках конкретного социума на индивидуальном, групповом и массовом уровне, т. е. это совокупность политического мышления и поведения.[58]58
  См.: Гаман-Голутвина О.В. Политическая культура как компонент культуры // Теоретическая культурология. М.: Екатеринбург: РИК, 2005. С. 186.


[Закрыть]

Политическое сознание можно рассматривать как универсальный атрибут политической культуры, т. е. как свойство, касающееся каждого из нас. Оно также имеет индивидуальное, групповое, общественное (массовое) и профессиональное проявления.

Измерение профессиональной культуры политика – это деятельность, в рамках которой вырабатываются разумные, взвешенные, основанные на здравом смысле и долговременной перспективе (а не сиюминутных интересах) политические решения. Это требует от личности, выбирающей политику как сферу профессиональной деятельности, определенных качеств. Вот что по этому поводу пишет М. Вебер.

…Какие же внутренние радости может предложить карьера «политика» и какие личные предпосылки для этого она предполагает к тем, кто ступает на данный путь?

Прежде всего, она дает чувство власти. Даже на формально скромных должностях сознание влияния на людей, участия во власти над ними, но в первую очередь – чувство того, что и ты держишь в руках нерв исторически важного процесса, – способно поднять профессионального политика выше уровня повседневности. Однако здесь перед ним встает вопрос: какие его качества дают ему надежду справиться с властью… и, следовательно, стой ответственностью, которую она на него возлагает?..

Политик ежедневно и ежечасно должен одолевать в себе совершенно тривиального, слишком «человеческого» врага: обыкновеннейшее тщеславие, смертного врага всякой самоотдачи делу и всякой дистанции, что в данном случае значит: дистанции по отношению к самому себе.

…Лишь тот, кто уверен, что он не дрогнет, если, с его точки зрения, мир окажется слишком глуп или слишком подл для того, что он хочет ему предложить; лишь тот, кто вопреки всему способен сказать «и все-таки!», л ишь тот имеет «профессиональное призвание» к политике.

Вебер М.

Политикакакпризваниеи профессия//Вебер М. Избранные произведения: пер. с нем. М., 1990. С. 689; 691; 706.

Разумеется, это требование идеально, реальная же картина всегда значительно отличается: нравственный авторитет власти, как правило, низок, носителем и распорядителем социальных программ является бюрократия и т. п. Оказалось, что политику невозможно подвести под точку зрения безусловной нравственности. Поэтому гражданское общество выступает ограничителем безудержного стремления к власти. Каков механизм такого ограничения и как определяется его эффективность?

Пример. Образцовой демократической страной, практически в буквальном смысле отвечающей понятию демократии как власти народа, является Швейцария – одна из высокоразвитых и богатых стран мира. Главным показателем демократии выступает высокая степень участия граждан в политической жизни. По числу референдумов Швейцария занимает первое место в мире. С их помощью разрешаются многие острые социальные и политические проблемы. Все поправки к Конституции проходят через референдум, принимаются три-четыре федеральных закона ежегодно, а также множество кантональных законов (страна состоит из 26 кантонов – областей, каждая из которых имеет свою конституцию, парламент и правительство). Кроме того, признаками швейцарского гражданского общества выступают массовые общественные движения, складывающиеся вокруг реальных проблем, например, в защиту окружающей среды, общества потребителей, объединения родителей, обеспокоенных наркоманией среди школьников или дедовщиной в армии, интеллектуалов, озабоченных распространением «массовой культуры», и т. п.

Именно через массовые общественные организации (а не через голодовки, приковывание себя цепями к оградам или заводскому оборудованию, отчаянное публичное самосожжение) оказывается давление на власть, вынуждающее ее корректировать свои действия.

Макиавелли делил политику на два царства: царство человека и царство зверя, другими словами, на мир закона и мир силы. Миф о кентавре – полуживотном и получеловеке, на котором воспитывались древние правители, хорошо иллюстрирует двойственную природу политики. Будем при этом понимать, что человек в системе власти и человек перед лицом власти занимают разные позиции в обществе. Все при этом находятся в орбите политического, даже те, кто заявляют о своем аполитизме, ибо это тоже – вариант политической культуры.

Если смотреть на политическую сферу со стороны личности, то обнаруживается, что политическое предполагает власть человека над человеком. Политическая связь не только горизонтальна, но в значительной мере и вертикальна. Прудоновская концепция, считающаяся классикой политики, предостерегает: личность должна признавать авторитет, но также и принимать все необходимые меры предосторожности против властей и даже против государства, которое зачастую бывает слишком властолюбивым. Политическое измерение личности есть отказ от отчуждения, желание постоянно улучшать общество, мыслить совместно с другими.

Политическое сознание – динамичная структура, реагирующая на любые социальные изменения. Оно проявляется через поведенческие реакции, установки, стереотипы, политическую символику и язык, социальную мифологию. Изучение этих проявлений социологическим инструментарием позволяет отслеживать динамику политического сознания. Так, Ж.Т. Тощенко, опираясь на социологические исследования, характеризует особенности современного российского политического сознания:[59]59
  Тощенко Ж.Т. Парадоксальный человек. М., 2001. С. 160—175.


[Закрыть]

1) оно стало более раскованным – люди свободно обсуждают те проблемы, о которых и не помышляли раньше – о политических лидерах, партиях и движениях и т. п.;

2) обогатился спектр мнений, в нем имеются мнения самые радикальные, граничащие с шизофренией;

3) политическое сознание стало остро критичным в оценке деятельности государственных, официальных структур, проявляя нетерпимость, демагогию и т. п.;

4) наблюдаются затруднения в идентификации реальных позиций – они камуфлируются необходимостью преобразований (но каковы реальные шаги и их последствия?);

5) присутствуют тревожность, неустойчивость, неуверенность в завтрашнем дне, неопределенность относительно будущей модели, как следствие – апатия либо ностальгия по прошлому («коммунистический реванш»);

6) происходит сдвиг в сторону национальных и даже националистических настроений – в диапазоне от русского патриотизма до оголтелого шовинизма и профашизма, эксплуатация духа патриотизма;

7) наблюдается отторжение населением крайних политических взглядов.

Автор фиксирует парадокс, который проявляется, с одной стороны, в потере доверия к государству, его политическим институтам, а с другой стороны, в людях сохраняется неисчезающая надежда на его помощь, соучастие государственных структур в решении жизненных коллизий.

Заметим, что это типичная черта человека-массы, как его характеризовал испанский мыслитель X. Ортега-и-Гассет в своем знаменитом труде «Восстание масс». В ситуации массового общества, сформировавшегося в современном мире, возникает особая реальность, особый антропологический тип – человек-масса. Его особенность в том, что размышления заменены спонтанным проявлением бессознательного, мотивы – импульсами; его характеризует «беспрепятственный рост жизненных запросов и, следовательно, безудержная экспансия собственной натуры и врожденная неблагодарность ко всему, что сумело облегчить ему жизнь»[60]60
  Ортега-и-Гассет X. Восстание масс // Эстетика. Философия культуры. М., 1991. С. 319.


[Закрыть]. Другой мыслитель, К. Ясперс, подчеркивал, что масса не структурирована, не обладает самосознанием, лишена традиций, почвы, она пуста; поэтому она легко поддается внушению, живет на самом низком уровне сознания[61]61
  Ясперс К. Смысл и назначение истории. М., 1991. С. 143.


[Закрыть]. Именно этот уровень сознания задает такую характеристику, как мифологемность.

Мифы – фундамент иллюзорной картины мира. При этом мифологические конструкции чрезвычайно устойчивы: могут изменяться политические ситуации и лица, но они неизменно попадают в мифологическую матрицу и эти ситуации и лица наделяются мифологическими чертами, что усиливает их влияние на массовое бессознательное.

Так, М. Элиаде показывает, что в процессе «мифологизации» современного «героя» (как правило, политического деятеля) и ситуации (как правило, реальных политических событий) исчезают реальные черты личностей. На сцене общественной жизни появляются герои, побеждающие не политических противников, а чудовищ, идет борьба не вполне определенных политических интересов, а добра со злом и т. п. Появилась даже такая профессия – имиджмейкер (если перевести на русский – «образоделатель»), который подбирает персонаж для своего клиента, «подгоняет» его деяния к соответствующим мифологическим подвигам и синхронизирует вновь созданный миф с предпочтениями определенного электората. Исследователи описывают типичные мифологические образы, используемые в современной пропаганде:

– покровитель – могучий и властный, но добрый к тебе человек, опора в бедах, утешение в страданиях, предмет благоговения;