Текст книги "Тоталитарный язык. Словарь и речевые реакции"

 
Катят вниз буржуи с горки.
Забастовали в Нью-Йорке.
Утлый челн буржуев тонет.
Ждут «всеобщей» в Вашингтоне. [Т. 3: 22]
 

На этом фоне активно внедряется миф о мировом коммунизме, который должен наступить в ощутимом реальном будущем времени:

 
Все к большевизму ведут пути,
не уйти из-под красного вала… [Т. 3: 448]
 

Цель коммунистов – «коммуны здание возвесть» (вариант прецедентного текста «Наша цель – коммунизм»).

Мы видим, что из заданных опорным сверхтекстом мифологем тенденций, в организации субъектно-объектных отношений реализуется тенденция к обобщенности субъекта и объекта. Коллективный субъект борьбы, труда и способный к варьированию обобщенный объект – приметы тоталитарной картины мира. Тенденция к деиндивидуализации находит в поэзии В. Маяковского благодатную почву; не находит активного развития (скорее всего под влиянием фактора жанра) тенденция к формированию неопределенного субъекта.

Даже эскизный анализ агитационного сверхтекста обнаруживает речевые реакции, которые характерны для сверхтекста, существующего в границах тоталитарного языка:

– реализация узуально закрепленных идеологем;

– реализация структурных связей, установленных между идеологемами;

– реализация комплекса мифологем. В их числе: миф о всесилии объединения (коллективизма); миф о неустрашимости, непобедимости революционного пролетариата; миф о кризисе, крахе капитализма; миф о (мировом) коммунизме; миф о происках врага; миф о стирании национальных различий;

– активное образное развитие отдельных мифов (регулярная метафоризация, гипербола, частотность определенных ЛСГ, словообразовательных цепочек, передающих соответствующую идею);

– создание новых мифов в границах официальной идеологии, на фоне традиционных и новейших прецедентных текстов.

Необходимо учесть временной диапазон агитационного сверхтекста, формировавшегося параллельно с «новоязом». В. Маяковский гениально уловил системно-идеологические предпосылки развития нового языка, внедрил их в речь, разработал новаторский опыт агитационной поэзии. Ошибка В. Маяковского, вероятно, в том, что тоталитарные предписания он отождествил с революционными, и его поэзия оказалась в идеологической ловушке, ибо, как тонко заметил И. Бродский, «…поэт, всегда знает, что то, что в просторечии именуется голосом музы, есть на самом деле диктат языка; что не язык является его инструментом, а он – средством языка к продолжению своего существования. Язык же – даже, если представить его как некое одушевленное существо (что было бы только справедливым), – к этическому выбору не способен» [Бродский 1993: 67].

Творческая индивидуальность Владимира Маяковского не выдержала испытания идеологическими примитивами и была подавлена мировоззренческими стандартами.

Рассмотренные речевые реакции не выходят за границы тоталитарных семантических схем. Они способствуют сдвигам в традиционной картине мира, трансформации русского ментального мира в советский.

3.2. Попытки преодоления замкнутого пространства (лагерная поэзия)

Как уже отмечалось, через опорный сверхтекст мифологем проходит «сквозной» образ замкнутого пространства. В агитационной поэзии Маяковского, которая формировалась вместе с советским новоязом, этот образ редуцируется под влиянием идеи мирового социализма (коммунизма) в ощутимом будущем времени. Оппозиция закрытое – открытое пространство оказывается несущественной: «красный вал», с точки зрения автора – пропагандиста нового мировоззрения, неумолимо охватит «Европы» и «Азии». Между тем данная оппозиция в сверхтексте-основе укрепляется по мере развития тоталитарного режима и вариантов этого режима. Она существует в языковом сознании советских людей вплоть до горбачевской перестройки. Реальное разрушение замкнутого пространства вплоть до конца XX века переживается народом как национальная трагедия. В этой связи особенно актуальным является коллективная попытка преодоления замкнутого пространства, рельефно представленная в лагерной поэзии советского периода.

Материалом для наших наблюдений послужили тексты, вошедшие в поэтический сборник «Зона» (1990). В книгу вошли произведения 28 поэтов, которые стали жертвами репрессий: были арестованы, прошли через тюрьмы и лагеря33
  Авторы стихов в порядке их представления в сборнике: Неизвестный автор (НА), Н. Клюев (НК), С. Клычков (СК), О. Мандельштам (ОМ), Н. Олейников (НО), А. Баркова (АБ), Е. Владимирова (ЕВ), Н. Заболоцкий (НЗ), И. Приблудный (ИП), Д. Хармс (ДХ), Б. Корнилов (БК), В. Шаламов (ВШ), А. Штейнберг (АШ), Ю. Домбровский (ЮД), П. Васильев (ПВ), О. Берггольц (ОБ), Я. Смеляков (ЯС), Б. Ручьев (БР), В. Боков (ВБ), М. Соболь (МС), С. Милосердов (СМ), Ю. Алешковский (ЮА), Н. Домовитов (НД), А. Клещенко (АК), Б. Чичибабин (БЧ), Н. Коржавин (НК), Ю. Даниэль (ЮД), С. Ломинадзе (СЛ), А. Жигулин. (АЖ).


[Закрыть]. Многие из них не вернулись… Составитель и один из авторов сборника – поэт Н. Домовитов, пробывший в лагерях десять лет.

Мы рассматриваем лагерную поэзию как сверхтекст с обобщенной позицией (точкой зрения) автора – узника лагерей, стремящегося вырваться на свободу. Категория пространства естественно объединяет тексты лагерной поэзии в единое тематическое и модальное целое.

Все рассматриваемые тексты втягивают единое денотативное пространство – места заключения. Именно пространственные ориентиры становятся категориально-смысловым стержнем сверхтекста. В отличие от темпоральных, достаточно неопределенных ориентиров, они обладают определенностью и недвусмысленностью. Речевые единицы со значением пространства объединяются в поле, которое представляет собой сложно структурированное целое [Новиков, Преображенский 1989: 33].

Ключевыми являются топонимические указатели – прямые или парафрастические названия мест расположения лагерей. Они складываются в цепочки топосигналов: Колыма, Колымский край, Колымская трасса; Магадан, столица Колымского края, где-то в поле возле Магадана; Сибирь, Сибирский край, сибирская степь и др.

В текстах топоним может не варьироваться, употребляться как единственный указатель расположения лагерных зон: Енисей, Кама, Амур, Печора, на Камчатке, в Туруханском крае, Ванинский порт, Салехард, под Улан-Удэ, от Владивостока до Джанкоя, на станции Тайга и др. Локальное значение «место расположения лагерей» поддерживается даже в тех случаях, когда место топонима занимает словосочетание или слово, в значении которого есть семы «холод», «мороз», «лед», а также «дальний», «отдаленный», «неизвестный»: на каменном полярном берегу; в краю глухих полярных зим; на застылом берегу; край жестоких вьюг; в северной пустыне; в нелюдимом северном краю; дальний край; дальний суровый край; от жизни далеко; у края родины; в безвестье. Слово край в языке лагерной поэзии охватывает значения «область, страна», «предельная линия».

В роли сигналов мест расположения зон выступают слова из гнезд лес, тайга и выражения с этими словами. Актуальными в текстах выступают связанные с этими единицами эмпирические смыслы «густой, непроходимый», «замкнутый, суровый, темный»: тайга, во мгле таежной, в сумраке таежном, в тайге глухой, ледяная тайга, таежный погост; черный лес, лесные болота. Менее частотны наименования с корнем гор-, связанные с обозначением мест расположения рудников: гора, по горам, на горном перевале. Устойчивые пространственные смыслы можно свести к единому: «далекий, холодный, суровый, мрачный, скованный морозом, льдом Север» (шире – страна).

Компонентный анализ универсального смысла «пространство» позволяет выделить общие для лагерного языка смысловые признаки. В роли категориальной выступает локальная сема «на Севере»; в роли устойчивых дифференциальных – семы «далекий», «скованный», «суровый». Включенный эмпирический смысл – «места расположения лагерей».

Характерный для тоталитарного языка в целом и для русского поэтического языка XX века в частности [Ковтунова 1989: 37], принцип неопределенности проявляется в пределах оппозиции зона – свобода: формируются местоименные пары типа здесь (тут) – там; оттуда (отсюда) – туда. Один из членов противопоставления, как правило, оказывается невыраженным: Товарищ Сталин, будь спокоен, нас тут собаки стерегут (НД). Тут – в зоне, в заключении; (там) – на свободе, где властвует Сталин. Отсюда возврата уж нету (НА). Отсюда – из мест заключения – (туда), на свободу: Там никто тебя не любит, там никто тебя не ждет (НА). Там – на свободе, (здесь) – в заключении. Местоименная пара может покрывать одно замкнутое пространство: Отсюда возврата уж нету; Машины не ходят туда (НА). Отсюда – из зоны; туда – в зону.

Отмеченная группа речевых локальных указателей, в ядре которой располагаются топонимы, а на периферии – более общие сигналы пространства, через сему «скованный» и сему локальности связана с группой элементов, именующих места заключения. На первый план восприятия выдвигаются три тематических слова [Арнольд 1971: 33]: зона, лагерь, тюрьма с общим значением «место содержания лиц, лишенных свободы». Ключевые денотаты [Новиков 1983: 147–148], прямо связанные с этими словами, непосредственно «покрываются» ими. Последнее определяет особую значимость названных трех слов в границах сверхтекста. Их смысл многократно варьируется. Тематические слова попадают в немногочисленные атрибутивные сочетания, которые обогащают образное восприятие денотата: опасная зона, закрытая зона, проклятая зона, наша зона, каторжный лагерь. Абсолютной смысловой определенностью обладают однокоренные образования – ближайшие варианты двух опорных наименований (от слова зона производные наименования не зафиксированы): лагерный, концлагерь, лагпункт, ГУЛАГ, ГУЛЖДС (ЮД), тюремный. Троп «зона» в границах целого сверхтекста, обобщаясь, воспринимается как характеризатор пространства советская страна.

Для группы единиц с единым смыслом «место содержания заключенных» общей является сема замкнутости. Замкнутость закрытого пространства – сквозная образная идея лагерной поэзии. Идея эта воспринимается как навязчивая, болезненная, когда включается в образ открытого пространства (замкнутое открытое пространство).

Образ замкнутого пространства передается через наименования с общим смыслом «намеренно огражденное, не имеющее выхода место»: крепость, застенки, Лубянка, шарашка, острог, барак, камера, одиночка, карцер, предзонник, изолятор, лазарет, психбольница, а также подземелье, трюм, яма, чулан, короб. В этот же ряд попадают слова дом, комната в сочетаниях казенный дом, тюремный дом, наш дом, лагерный наш дом, комната ожиданий. Неожиданно, с нашей точки зрения, почти полное отсутствие слова дом в тематическом блоке «свобода, воля». Мы зафиксировали лишь единичные употребления. Например, фразеологизированное сочетание отчий дом в составе сравнения: Всю неоглядную Россию наследуем, как отчий дом, мы – люди русские, простые, своим вскормлённые трудом (БР). Оппозиция тюрьма (зона, лагерь) – дом для лагерной поэзии не является центральной. Она проявляется в смежных тематических блоках (заключенные – родные, близкие, друзья), но прямо не вербализуется. Особой значимостью обладает высоко частотное слово яма, которое становится символом насильственной смерти и вечного заключения: …в двухметровую черную яму автоматные пули столкнут (НД); Но яма ничего не говорит. Она лишь усмехается и ждет того, кто обязательно придет (ЮД); …в яму, бородавчатую темь, скольжу (ОМ).

Характерна для лагерной поэзии тематическая перекличка «замкнутое пространство – надзор»: …эту башню у белых ворот (ЮД); в двери железной кругленький глазок (ЮА) и др. Пунктиром проходит перекличка с тематическим блоком «песня», формируется образ песни-невольницы: Песня билась, как птица в клетке (СМ).

Образ замкнутого пространства передается через традиционные и нетрадиционные парафрастические обозначения места заключения: Петропавловский острый шпиль (АВ); под сводами темными, низкими (ЮД); вдали от человечьих нор и гнезд (АШ); деревянный бревенчатый ад (ЮД); кусочек фанеры и часовой (НД); в угодьях того МВД (БК); …где людей, как семян в огурце (БР); темный холодный мешок (ИП); сидящему за каменной стеной (ЯС); крепость стуж (БР) и др.

Через весь тематический цикл проходит сема «железный», повторяясь в правильных и неправильных словосочетаниях с соответствующим прилагательным. Опорные существительные: решетка, проволока, замок, цепь, кандалы. Вклиниваясь в содержание тропов, сема «железный» перекрещивается с семами «заковать», «заключить», «закрыть» и семой холода. Образы решетки и проволоки, многократно повторяясь, укрупняются, символизируются: железная решетка (ОБ); на окне решетки, на дверях (ОБ); сквозь железные квадраты (АЖ); в паутину рядясь (ОМ); тени в клеточку скрещены (СМ); узорною решеткою подернута земля (ОБ); По тюремным решетчатым сенцам, как хозяин, Лаврентий ходил (БР); проволока за прутьями, проволочные заграждения (БР); забор лагерный, колючий (СМ). Параллельно реализуются традиционные символы: замок, под замком, цепи, оковы, наручники: Кровь моя опять заговорила, словно старый узник под замком (БК); Как выстрел, тут щелкнул замок (НД); Хочется мычать от всех замков и скрепок (ОМ); Я стонал в клещах мороза (ВШ); Железные цепи в железной рубахе (ОМ); оковать, обручи мороза (НЗ); тесный наручник, в стальных наручниках (АЖ);

Сема «железный» (металлический) через группу наименований «орудия труда» связывает тематический блок «место заключения» с тематическим блоком «труд». Приведем отдельные примеры: Приладив кайла к поясам, шли по горам (БР); В ночной тайге кайлим мы мерзлоту (ЮД); лом пудовый, острая кирка (БР). Попутно заметим, что блок «труд» не является многокомпонентным, но находится в непосредственном контакте с рядами опорных сигналов денотативного пространства: труд – человек, труд – женщина, труд – каторга, труд – хлеб, труд – спасение, труд – смерть. В отличие от сверхтекста-основы, лагерный сверхтекст не имеет почвы для создания идеологемы созидательного труда и мифа о труде как залоге построения коммунизма. Последнее оказывается нерелевантным для лагерника. Ассоциативная цепочка идеологем труд – страна – коммунизм, которая прослеживается в агитационной поэзии В. Маяковского, для лагерной поэзии оказывается беспочвенной.

Образ замкнутого пространства усиливается с помощью семы «железный» (свинцовый, металлический) и транспонируется в тематический блок смерти: автоматные пули (НД); Может быть, пуля ударит в висок, а может быть, в бритый затылок (НД);

Пули, что бьют наповал (НД); Начальник конвоя играет курком (НД); слова, как пудовые гири, верны (ОМ); Гиря смерти, увы, тяжелей, гирю жизни она перетянет (НД).

Неволя, заключение облекаются поэтами-лагерниками в кольцо металлического заграждения. Идея же свободы устойчиво связывается с избавлением от всего металлического, тяжелого, холодного, замыкающего пространство: Режь скорей проволоку (БР); Ту проволоку смотали (ЮД); Куда, товарищ Сталин, сдавать металлолом? (ЮД); Штыком задевая звезду… (ЮД); Снял замок, открыл двери (БР). Образ замкнутости, закрытости приобретает «самовитость», становится самоценным, узловым образом сверхтекста. Он поддерживается многочисленными единицами, включающими звукобукву з/[з]: [з]эк, зона, мороз, и[з]оляторы, бе[з з]акона; частотны производные слова с приставкой за-. Разрабатывается мотив замкнутости во всех без исключения тематических блоках цикла. Приставка за– и предлог за приобретают в лагерной поэзии значение, близкое к корню. «За» стремится к узуально закрепленному смыслу: за-претная зона, за-гонят, за-жать, за-крыты двери (НД); за-мкнуты двери (ОМ, ЯС); за-слонивший, за-мерзший, за-става, за-мкнуть, заключенный, за-ключенные мысли, за-муровать, за-градить, заграждение, забор; за забором, за решеткой, за прутьями и др.

Оппозиция замкнутость – открытость, выступая в роли образного фона универсальных оппозиций (неволя – свобода, насилие – воля, смерть – жизнь), становится универсальной в языке лагерной поэзии.

Смысл «замкнутость» вторгается в тематический блок «свобода», но не позволяет преодолеть оппозицию до конца, ср.: созвездья Магадана (НЗ) – Но это было море предо мной, зажатое средь берегов покатых (АШ); под небом холодным и чистым (ЮД) – ледяное дыханье свободы (ЮД); замурованный льдами Амур (НЗ).

Преобразуется традиционный для русской поэзии образ дороги, приобретая своеобразное приращение: дорога замыкается зоной. Однонаправленность почти не знает исключений: Во все края бежит одна дорога (БК); Шли мы в зону (ЮА); Пролегла от Игарки дорога, что пробила мне сердце насквозь (ЮД). Не случайно в роли ближайшего синонима выступает слово этап: Мы шли этапом (ЕВ); Этапом шли навстречу злой судьбе (ЮА). Дорога мыслится долгой, мрачной, трудной, безотрадной: дорога-тупик, дорога-каторга, дорога-ловушка. В тематический блок «дорога» входят элементы с отрицательной коннотацией, а само слово дорога и его ближайшие синонимы, как правило, окружаются отрицательно заряженным контекстом: дорогою измучена (СМ); тёмная дорога, путь безотрадно тяжел, (ИП); дороги, беды и года (АЖ); Посулила жизнь дороги мне ледяные (ПВ) и др.

Намечаются периферийные линии тематических перекличек дорога (путь, этап) – песня; Бог: Твой путь воспеть (ОБ); Шел я к вахте босыми ногами, как Христос, и спокоен, и тих (МС).

Избавление от замкнутости сопряжено с возвращением в замкнутое. Не случайны многомерные связи, которые устанавливаются между тематическими константами дорога – побег, преследование, насилие, смерть: Смерть ходила по пятам (ВШ); Это кто-то убит при побеге (ЮД); Убит при попытке к бегству (ЮД); убиты в побегах (НД); вечно и всеми гоним (ИП); И я, прижавши ухо, бегу, бегу, бегу… (ВШ). Таким образом оппозиция замкнутость – открытость разрывается и разрешается в вечную замкнутость – смерть.

Универсальный для данного цикла смысл «замкнутое пространство» антропоцентричен. В центре замкнутого пространства – человек, в него заключенный. Ключевые слова, связанные с наименованиями лиц, находящихся в заключении, содержат узуальную сему заключения: зек, ЗК, заключенный (-ая, – ые), узник, арестант, каторжник, (нумерованная) каторжанка, пленный, замученный. Характерная для тоталитарного языка тенденция к обобщенности субъекта проявляется, таким образом, и в лагерном языке. Многокомпонентный блок «заключенные лица» сложен по структуре. Его содержательный анализ не может быть дан в границах данного исследования. Отметим лишь противопоставленный приведенному ряд лексических элементов с общим смыслом «охраняющий замкнутость лагерного пространства»: стража, стражник, охранник, конвой, конвойный, конвоир, часовой, надзиратель, коридорный, ночной обходчик, чекист и парафрастические выражения типа «трое славных ребят из железных ворот ГПУ» (ОМ).

Антропоцентризм замкнутого пространства срастается с зооцентризмом, одновременно вырывается за пределы последнего и резко противопоставляется ему. Узуальные для языка лагерной поэзии зоосемизмы – зверь, волк, шакал, собака, пес, овчарка, кобель, медведь, олень, змей, змея, жаба, а также названия птиц – сокол, ворон, грач, ласточка и некоторые метонимические образования – члены межтекстовой парадигмы. Элементы ряда человек – зверь (животное) могут отождествляться и резко противопоставляться. Ср.: (заключенный) выл, как волк (БР); …не волк я по крови своей (ОМ). Обратное отождествление: …по-человечьи страдающий бессонницей медведь (БР). Поэт-лагерник использует фольклорные символические параллели: Рею я облачным соколом (ИП); Соколу с ветром не справиться; Я соколом взлечу (БР) и др. Достаточно устойчив ряд тюремщик – зверь: Конвоиры, словно псы, грубы (ЮА); Нет и нет в слюнявый рот шакала (ЮД).

Наименования животных активно используются в прямых и переносных значениях для создания образа преследования, а также охраны мест заключения и заключенных: Товарищ Сталин, будь спокоен, нас тут собаки стерегут (НД); Лай собак в рассветный час (АЖ); …в вое кобелином, гудящем за спиной (ВШ); Овчарки пугает лай (ОМ); переулков лающих чулки (ОМ); Овчарки рвутся с жарким храпом и злее бегает конвой (БК). Все единицы, связанные с наименованием собаки, получают резко отрицательную коннотацию: Я до ареста так любил собак. И как теперь собак я ненавижу (АЖ).

Образ замкнутого открытого пространства (Север) и замкнутого закрытого пространства (лагерь) укрупняется в образ зоны и противопоставляется в целом свободе в образе открытого незамкнутого пространства. Однако абсолютной Свободы в картине мира поэта-лагерника нет. В границах сверхтекста оппозиция заключение – свобода не преодолевается. Так, цепь прямых номинаций свобода, воля, освобождение, амнистия, помилование, реабилитация сдерживается образами непринятой, непривычной, «не своей» свободы, ср.: Нам все-таки спела свобода победную песню свою (ЮД); Я полностью реабилитирован (АЖ) – Душа моя не приняла ни мира, ни освобожденья (ОБ); Я вышел из тюрьмы, а мне побеги, все побеги снятся (АЖ).

В текстах реализуются национальные константы смысла «свобода» – семы «простор», «открытость», «необозримость»: в открытом пространстве (АБ); гордимся пространством (ОМ); российские просторы (АБ); моя страна громадна (БК); в мире вольном (БР). В то же время открытое пространство свободы сковывается, сжимается: Открытый город сумасбродно цепок (ОМ); Жутко, дико в открытом пространстве (АБ). Традиционный символ свободы и мечты – море – в ряде текстов также разрушается, ср.: голубая красота (БК); На вершок бы мне синего моря (ОМ); Я видел море Черное во сне (АШ) – На море спускался туман (НА); море …зажатое (АШ).

Звезда – поэтический символ свободы и мечты – устойчивая единица языка лагерной поэзии: И так близко до звезд (ВШ); …только звезды, символы свободы… (НЗ) и др. В то же время сигналы «замкнутого», лагерного регулярно разрушают цельность звездной свободы. Земное, сковывающее, металлическое врывается в космическое, небесное, звездное и, задевая последнее, посягает на свободу: Сосна до звезды достает (ОМ); штыком задевая звезду… (ЮД); созвездья Магадана (НЗ); мертвых звезд рассеянное тело (ЮД).

Мы полагаем, что центральная оппозиция цикла замкнутость – открытость (заключение – свобода) до конца не преодолевается. Переход закрытого в открытое (как и обратный переход) – специфическое свойство глубинного смысла лагерной поэзии, отражающее точку зрения, характер мышления поэта-узника. Вместе с тем непреодолимость замкнутого – следствие давления тоталитарной системы на человека, обреченного жить в замкнутом пространстве и воспринимающего последнее как «социально-психологическую норму» [Леонтьев 1974: 41]. Лексические сигналы лагерного пространства могут быть истолкованы как метафорические обозначения тоталитарного государства. Аналогичный механизм метафоризации (в противоположной коннотативной рамке) наблюдается в анекдотах. Например:

– Кто такой Леонид Ильич Брежнев?

– Начальник лагеря.

– Какого лагеря?

– Социалистического.

Отраженная в лагерной поэзии модель пространства суть гиперболическая пространственная модель нового советского ментального мира. Сдвиг – от открытого пространства (традиционный ментальный мир) к пространству замкнутому (новый ментальный мир) – обнаруживает глубину тех изменений, которые реально происходили в общественной и духовной жизни русского общества и определялись, в частности, диктатом тоталитарного языка.