Текст книги "Лето злых духов убумэ"

– Мне от этого как-то не по себе, – Ацуко Тюдзэндзи поежилась. – Мертвое тело, чьи отдельные части все еще продолжают жить…

– Печень живет еще довольно долго. То же самое можно сказать о костях и коже. Что же касается волос, то им для жизни достаточно только снабжения кислородом. Именно поэтому даже волосы трупа будут продолжать удлиняться.

– Это напомнило мне историю о кукле, чьи волосы продолжали расти, которую я однажды написал, – сказал я.

– Кажется, речь в ней шла о мстительном призраке умершего ребенка, который вселился в куклу?

Да, именно так оно и было.

– Считается, что, когда человек умирает, его душа расстается с телом – это утверждение не кажется тебе несколько странным? А что насчет все еще продолжающих жить частей – представляют ли они собой некое другое существо? Можно предположить, что, возможно, душа покидает тело постепенно или же что душа и тело отдельны друг от друга, так что для души не так уж важно, живо тело или мертво, – но все это лишь пустые рассуждения. Однако стоит только признать, что душа есть, в сущности, материя, – и круговорот рождений и смертей, буддийская сансара и концепция реинкарнации тотчас станут само собой разумеющимися. Все умирает и возрождается, принимая разнообразные формы в бесконечной природной пищевой цепи перерождений. Живое существо включает в себя новую материю, делая эту материю и ее материальную память частью себя самого. А когда это живое существо возвращается в простую неодушевленную материю, приходит другое живое существо и забирает ее себе, и так далее…

Кёгокудо прервался, внимательно посмотрел мне в лицо и с улыбкой продолжил:

– Ну, по крайней мере, все это звучит довольно правдоподобно. Вы можете сами решить, верить вам в это или нет.

– Это что, какое-то твое очередное мошенничество? – с подозрением спросил я.

– О чем ты, какое мошенничество? С того самого дня, как появился на свет, я не произнес ни единого слова лжи или выдумки, – беззастенчиво солгал он с самым невинным видом. – Я всего лишь предлагаю точку зрения, которая может пригодиться тебе для понимания способностей Энокидзу.

А я уже почти забыл, зачем хотел с ним увидеться.

– Давайте пока остановимся на этом. – Ацуко Тюдзэндзи поднялась со своего места и отправилась на кухню, чтобы спустя некоторое время вернуться с заваренным чаем. – Смиренно прошу простить меня за беспокойство, сэнсэй, – произнесла она с немного наигранной торжественностью, предлагая мне чашку.

Я так давно привык наблюдать ее отважно работающей бок о бок с мужчинами, что теперь, увидев ее женственные манеры, не удержался от улыбки. В сравнении со вчерашним так называемым зеленым чаем это был прекрасно заваренный чай сорта «Яшмовая роса»[75]75
  Гёкуро, или «Яшмовая роса» – высший сорт японского зеленого чая.


[Закрыть] с восхитительным богатым ароматом. Отпив его, я почувствовал, что возвращаюсь к жизни. Кёгокудо тоже сделал глоток, затем с закрытым ртом недовольно что-то промычал – по всей видимости, с его стороны это следовало считать одобрением.

– Итак, из всего вышесказанного следует, что мозг не является хранилищем памяти. Скорее, это место, где можно воспроизвести и отредактировать воспоминания.

– Вчера ты назвал его таможенным инспектором.

– Но, старший братик, – вмешалась Ацуко, – я слышала, что недавно ученые, которые занимаются физиологией высшей нервной деятельности, по большей части установили, какие области мозга активны, когда мы занимаемся теми или иными вещами – например, вспоминаем информацию. Возможно, им уже даже известно, где конкретно и каким образом хранятся воспоминания.

«Его младшая сестренка такая же упрямая, как и он сам».

– Да, это действительно так. Ученые обнаружили, где происходят некоторые мыслительные процессы, однако наука пока что совершенно не имеет представления о том, каким образом сохраняются воспоминания. Количество воспоминаний, которые нужны человеческим существам для того, чтобы жить, просто колоссально – вне зависимости от того, насколько рационально их хранить. Трудно представить, чтобы все они помещались в столь крохотном сосуде. – Мой друг указал пальцем на свою голову. – Давайте для начала предположим, что вся повторяющаяся информация удаляется. Когда я смотрю на тебя, я узнаю́ тебя, не проходя всю цепочку рассуждений: «Итак, это животное. Примат. Обезьяна?.. Нет, человек. Японец. Мужчина. Мой друг. Сэкигути». Вся информация, предшествующая «Сэкигути», без сожаления отбрасывается.

– Да, разумеется.

– Теперь взгляни на нее. До определенного предела она ничем от тебя не отличается. Я сокращаю все до того момента, когда вижу, что она девушка, несмотря на то что выглядит она как мальчик.

Ацуко Тюдзэндзи нахмурилась.

– Ты мог бы еще кое-что сократить, старший братик.

– Вернемся к Сэкигути. Вчера твои брюки и рубашка были мятыми, но сегодня вся одежда выглажена. Вчера ты проснулся в восемь, а сегодня встал где-то после одиннадцати.

«Так и есть».

– Откуда ты это узнал? Теперь ты у нас занимаешься прорицаниями?

– Совсем нет. Все дело в щетине на твоем лице. Иными словами, чтобы отличить тебя сегодняшнего от тебя вчерашнего, мне достаточно посмотреть на отрастающую бороду, которая покрывает твой подбородок подобно черной плесени, и на количество складок на твоей одежде. Я могу отбросить все остальное, и все же у меня останется вполне приемлемое изображение «сегодняшнего Сэкигути», которое я могу сохранить в воспоминании.

– Ясно. Потому что вся остальная информация обо мне уже есть в твоем хранилище памяти.

– Верно. Хотя на самом деле она гораздо подробнее. Например, информация, которую мы получаем через наши глаза, – формы, цвета, углы… все это тщательно анализируется по отдельности, повторы сокращаются, а затем полученный образ соотносится с нашими прошлыми воспоминаниями и выстраивается заново. Это и есть реальность, которую мы наблюдаем в данный момент. Каким бы ни был окружающий пейзаж, который мы видим перед собой, мы никогда не видим его таким, каков он в действительности. Мы видим образ, который создает наш мозг после того, как он проанализировал полученные данные, отбросил ненужное и сконструировал реальность заново. Наши глаза – это не окна из прозрачного стекла. Мы никогда не сможем увидеть мир непосредственно – таким, какой он есть. В любой момент времени обязательно происходит строгий и тщательный процесс отбора. Если б его не было, мы не были бы в состоянии ничего осознать…

Кёгокудо ненадолго умолк, прежде чем продолжить.

– Это справедливо не только для зрения, но и для других органов чувств: слуха, осязания, вкуса. Но только подумай: в одиночку разбирать всю поступающую информацию на элементарные составляющие и последовательно анализировать ее часть за частью – поразительный объем работы. Конечно, это гораздо более эффективно, нежели пытаться запоминать все подряд, но все же… Это настоящая головная боль для исследователей физиологии высшей нервной деятельности. Но если мы примем теорию о том, что память присуща организму в целом, то нагрузка на мозг существенно снизится – и вот, пожалуйста, больше никакой головной боли.

– Что ж, твоя гипотеза о материальной памяти кажется мне очень рациональной. Но если все так, то для чего нам вообще нужен мозг? Разве этой памяти самой по себе не достаточно?

– Дурак. Эта память фрагментарна, закодирована – мы не можем пользоваться ею в подобной сырой форме, и даже если б мы смогли получить к ней доступ, она была бы бесполезна. Нам нужен мозг для того, чтобы обрабатывать ее и расшифровывать, в противном случае она не представляет для нас никакой ценности, – сказал Кёгокудо, сделав особенное ударение на слове «дурак». – Даже сейчас твой мозг работает изо всех сил. Он обращается к самым разным образцам воспоминаний и сортирует их – быстрее, чем твои глаза могли бы их увидеть. Он перестраивает реальность, создавая таким образом сознание. Но у мозга есть и другая работа, а именно – воспринимать ту реальность, которую ты наблюдаешь сейчас – весь новый опыт, всю новую информацию, которая к нему поступает, – разделять ее на фрагменты и преобразовывать в материальную память. И сверх того, независимо от твоей сознательной деятельности он должен осуществлять взаимодействие между всеми остальными органами и частями тела и консолидировать их работу. Он постоянно получает запросы вроде активации выработки адреналина корой надпочечников, чтобы повысить частоту сердцебиения, и так далее – у него нет ни минуты покоя. Заставить его одновременно хранить и весь объем твоей памяти было бы довольно жестоко.

– Да, но ведь, кроме мозга, выполнять эту работу некому.

– Именно поэтому всем животным требуется сон. – Кёгокудо сделал еще один глоток чая. – Чтобы рассортировать и упорядочить всю информацию, которую он день за днем получает от органов чувств, а также от внутренних органов – вроде сердечного ритма и всего остального, – мозгу необходимо некоторое время побыть в одиночестве, чтобы тело и сознание не мешали ему. Вот для чего нужен сон. Если б он требовался для того, чтобы отдохнуло тело, то подобная частичная остановка физиологической деятельности, которой является сон, была бы довольно неэффективной. Когда ты спишь, твои внутренние органы и мышцы выполняют примерно ту же работу, которой они занимаются во время бодрствования. Сон необходим мозгу для того, чтобы проделать важную работу по упорядочиванию и редактированию воспоминаний о событиях прошедшего дня. Однако, когда это происходит, душа все же не отключается полностью. Вот почему сознание время от времени проявляет себя во время сна.

– Ты имеешь в виду сны?

– Да, сны. Память содержит огромное количество информации, которую мозг не допускает в область сознания, пока ты бодрствуешь. Во время своей работы по сортировке и редактированию он также задействует множество старых воспоминаний. Вот почему в сны периодически вплетаются, словно из ниоткуда, возникшие события и ситуации, которых ты никогда не видел, вызывая ощущение неправильности происходящего.

Это в корне отличалось от общепринятого представления о снах. Однако мне казалось логичным его толкование, из-за чего мои собственные убеждения представлялись мне теперь несколько сомнительными. И если он все же был прав, это определенно могло бы приподнять мистическую завесу тайны над теми часами, которые мы проводим во сне.

– Но если все именно так, то толкование снов и все в этом роде – не более чем обыкновенное надувательство.

– На самом деле это не так. Интерпретация снов может быть очень точной, особенно если она проведена с надлежащей тщательностью. Но если ты имеешь в виду предсказания будущего, то в таком случае, используешь ли ты для этого сны или нет, – все это вздор. Ну, возможно, за исключением некоторых астрологических прогнозов. Кстати, почему большинство животных закрывают глаза, когда спят?

– Возможно, потому, что количество информации, которую они получают посредством зрения, гораздо больше, чем от других органов чувств, и она более сложна для обработки и интерпретации? – предположила Ацуко.

– Да, верно. Как вы помните из нашего разговора о постепенной смерти, можно представить, что наши внутренние органы – это самостоятельные живые организмы. То же относится к нашим глазам и зрительным нервам. Они продолжают проводить в мозг информацию вне зависимости от того, хотите вы этого или нет, пока не окажутся разобщены с внешним миром. Но даже после этого останутся сложности, потому что они продолжат функционировать, даже будучи отделенными от реальности…

– И поэтому мы видим сны?

– Именно. Конечно, в снах присутствуют также звуки, запахи и вкусы, но все же визуальная составляющая в них играет центральную роль. Это происходит потому, что нос, уши и кожа также продолжают проводить информацию во время сна. Невозможно закрыть свои уши так же, как можно закрыть глаза.

Это я уже где-то слышал.

Я испытал странное чувство дежавю – и почти тотчас вспомнил, что то же самое сегодня днем говорил Энокидзу.

– Собственно говоря, – продолжал Кёгокудо, – остальные органы чувств сравнительно более древние, чем зрение, так что, полагаю, по этой причине мозгу не требуется прилагать так много усилий, чтобы обрабатывать поступающую от них информацию.

– То есть другие органы чувств появились в эволюции раньше?

– Да. Но как ты думаешь, что произойдет, если, видя сон, ты внезапно откроешь глаза?

– Наверное, я испытаю замешательство.

– Да, пожалуй. Но представь, что ты смотришь пленочный кинофильм – которые раньше еще называли «движущейся фотографией» – в кинотеатре, и вдруг кинотеатр вокруг тебя неожиданно растворяется в воздухе – что случится тогда? Вот в чем вопрос.

– Ну, я больше не смогу смотреть фильм. Невозможно смотреть пленочный кинофильм при включенном свете.

– Верно. Потому что образы реального мира сильнее и ярче тех, что запечатлены на кинопленке. Точно так же реальность затмевает образы, созданные во внутреннем мире. Все равно как солнце, которое днем делает звезды невидимыми. Очевидно, поэтому животные выбирают для сна ночь – потому что ночью меньше света. Ночью они, даже если откроют глаза посреди сна, почти ничего не увидят. Кстати, Сэкигути-кун, можешь ли ты назвать что-нибудь еще, что по своему устройству очень похоже на сон, как я его только что описал?

– Ты… снова говоришь об иллюзорных реальностях, верно?

– Да, точно. Получается, что сны и воображаемые реальности, за исключением одного ключевого различия, необыкновенно похожи. И те и другие включают вещи, которых не существует, и события, которые не происходили, но входят в область сознания в форме, совершенно не отличимой от той, которую в сознании принимает реальность. И сны, и иллюзорная реальность происходят из одного источника – нашей памяти. Но может ли твое сознание точно и безошибочно отличить их от настоящей реальности? Сны отличаются от иллюзорной реальности тем, что от них ты можешь проснуться и найти из них обратный путь в реальность.

– Поэтому большинство призраков и чудовищ являются людям ночью, когда меньше света?

По-видимому, благодаря полученному днем тревожному опыту я мог наконец следить за ходом его рассуждений. Однако мне было интересно, что из всего этого понимала Ацуко Тюдзэндзи.

Кёгокудо кивнул.

– Итак, нужно, чтобы ты сейчас хорошенько припомнил все про устройство снов – иначе запутаешься.

Сказав это, он молча повернулся к своей сестре, чтобы та налила ему еще одну чашку чая.

– Зачем? Ты хочешь сказать, что сны все же имеют какой-то реальный смысл?

– Если мы согласимся с тем, что память не хранится в мозге, но является свойством материи как таковой, тогда нетрудно представить, что наши воспоминания как бы просачиваются в воздух, землю под нашими ногами и другую окружающую нас материю.

– То есть мои мысли в какой-то форме перетекают к тебе и к Ацуко-тян? Как это может быть… я ведь совершенно не представляю, о чем вы думаете!

– Разумеется.

– Но, Кёгокудо, разве ты сам себе не противоречишь? Ты ведь недавно сказал, что чтение мыслей – это чепуха и вздор!

– Да, это чепуха, – мой друг вздохнул. – То, что мы обычно называем «душой», «разумом» или «мышлением», – это в действительности сознание. Сознание, которое рождается в процессе взаимодействия души человека и его мозга. Я же говорю о воспоминаниях, а вовсе не о сознании. Сознание другого человека, возникающее в процессе взаимодействия между мозгом другого человека и душой другого человека, невозможно увидеть со стороны.

– Так, значит, никакого чтения мыслей…

– Но, старший братик, что произойдет, если воспоминания человека «просочатся наружу»? – спросила Ацуко.

– Наш мозг воспримет эти пролившиеся наружу чужие воспоминания и воссоздаст их в сознании. Однако, как и в случае со снами и с пленочным кинофильмом…

– А-а, я поняла! Мы не можем увидеть их в сиянии реального мира. Он слишком яркий.

– Да, не можем; но мы можем почувствовать их. Это все равно как ощущать чье-то присутствие, не видя его. Мы называем это «предчувствиями». Это не то, что можно доказать физически, но у всех нас есть подобный опыт. Теперь представим себе человека, который получает крайне малое количество информации от своих глаз. Когда все вокруг него погружено в темноту, что он увидит на киноэкране?

– Так, значит, Энокидзу…

– Да, ты все правильно понял. От него столько хлопот… Он смотрит на человеческие воспоминания и восстанавливает их.

Наконец Кёгокудо пришел к заключению, абсолютно противоречащему здравому смыслу.

С этим нелегко было сразу согласиться. Это настолько не вписывалось в мои узкие представления о здравом смысле и общепринятых фактах, что казалось мне ненамного достовернее и убедительнее спиритуализма и экстрасенсорных способностей.

– Невероятно! – выдохнула Ацуко. – Так получается, что Энокидзу-сан не читает чужие воспоминания, он их видит?

– Верно. Как я уже много раз повторял, бо́льшая часть того, что содержится в памяти, никогда не достигает области сознания. Взять, к примеру, тебя, Сэкигути-кун: ты постоянно все забываешь. Когда твой мозг пытается воспроизвести какое-нибудь воспоминание, то происходит сбой, не позволяющий этому воспоминанию войти в твое сознание. Большинство потерянных вещей были потеряны тем самым человеком, который их ищет, так что мозг человека прекрасно знает, где лежат очки для чтения, – просто он не может получить эту информацию там, где она должна храниться.

– Так вот почему Энокидзу может сказать, где находятся чьи-то потерянные вещи…

– Да; но, разумеется, в некоторых случаях он ошибается.

– Мне понятно то, что ты рассказал, старший братик, – произнесла Ацуко со вздохом, – но все это вызывает у меня довольно странное ощущение.

Я был того же мнения.

Кёгокудо по очереди посмотрел на нас обоих.

– Есть заболевание, описанное у людей с поврежденной роговицей, которое называется синдромом Шарля Бонне. Люди с этим синдромом видят вещи, которых нет – крошечных демонов, призраков, все, что угодно, – даже при свете дня. Однако в отличие от того, что происходит во снах, эти люди прекрасно понимают, что они видят галлюцинации. И в отличие от тех, кого вводят в заблуждение иллюзорные реальности, они точно знают, что того, что они видят, не существует. Возможно, это близко к тому, что чувствует Энокидзу.

– Тогда почему эти люди с синдромом шансона, или как там его, не могут видеть чужие воспоминания так же, как видит их он?

Мне подумалось, что они должны были бы их видеть, если нарушение зрения было единственной необходимой предпосылкой.

– Что ж, подобного рода способность, по всей видимости, зависит от самых разных факторов. Локализация повреждения, наследственная предрасположенность, правый это глаз или левый – и прочие тонкие различия.

Кёгокудо также заметил, что это едва ли была такого рода способность, которой хотели бы обладать большинство людей, поскольку ви́дение чужих воспоминаний практически гарантированно осложняло бы нашу жизнь.

На этом его лекция была окончена.

У меня возникло ощущение, будто я стал жертвой какого-нибудь высококлассного мошенника. Кёгокудо опять пытался практиковать на мне свой изощренный экзорцизм?..

Ацуко Тюдзэндзи тоже погрузилась в глубокую задумчивость.

– Что ж, как бы там ни было, – спустя мгновение сказал продавец старых книг, – я должен сказать, что на сегодняшний день это одна из моих любимых гипотез. Она прекрасно подходит для внятного объяснения самых разных вещей.

– Это весьма оригинальная концепция. Как ты пришел к ней, Кёгокудо?

– Оригинальная? Вот, значит, как… – Кёгокудо вытащил из кармана самокрутку. – В детстве я жил на севере, на полуострове Симокита, в префектуре Аомори.

– Это там, где гора Осорэ-дзан[76]76
  Гора Осорэ-дзан, или Осорэ-яма (в буквальном переводе – «гора страха») – действующий стратовулкан в префектуре Аомори на севере о. Хонсю, известное место паломничества и туристическая достопримечательность. Одна из трех священных гор в японской мифологии. Согласно легендам, в окрестностях вулкана и расположенного у его подножия озера Усори находятся врата в потусторонний мир.


[Закрыть], верно?

Я не был в курсе подробностей, но из того, что я помнил, Кёгокудо родился на горе Осорэ-дзан и жил на полуострове Симокита примерно до семи или восьми лет.

– На Осорэ-дзан живет множество итако – служительниц местного религиозного культа. Они занимаются тем, что проводят различные ритуалы призвания духов усопших, слушают и передают голоса мертвых, – иными словами шаманизмом, – и большинство из них слепы или близки к слепоте. Я не знаю, передается ли их слепота по наследству, но вне зависимости от этого – не кажется ли тебе необычным, что так много людей одной профессии разделяют один и тот же недуг? На самом деле если начать в этом разбираться, то можно обнаружить, что слепота довольно распространена среди медиумов и предсказателей. Уважаемый профессор Кунио Янагита пишет в одной из своих статей о «хитоцу-мэ кодзо», или «одноглазом мальчике» – популярном персонаже историй о привидениях, – который, по мнению профессора, является древним собирательным образом нищего странствующего монаха. Господин Янагита приводит истории об одноглазом мальчике как намек на существовавшую среди служителей культа традицию выдавливать себе один глаз, чтобы яснее видеть духовный мир, – эта идея, как мне кажется, хорошо согласуется с описанной мною физиологией зрения и памяти.

Рин… Звякнул колокольчик-фурин.

– Я могу предположить, что в тот самый момент, когда Энокидзу появился перед вами в офисе, чтобы одним махом раскрыть это дело, он увидел в памяти той женщины более молодую версию тебя. Затем он увидел тебя сегодняшнего, сидящего напротив нее. Пока пытался это осознать, он был потрясен образом чего-то, напоминавшего труп, лежавшего на полу, и решил, что это мертвое тело Фудзимаки. Но Энокидзу мог только увидеть все это, не понимая, что все это означает. Так что он начал задавать ей вопросы. Он хотел выяснить, кто попросил его клиентку прийти к нему…

– Он должен был подумать о том, что если б она была в чем-то виновна, то не попросила бы провести расследование.

– …Однако она заявила, что пришла к нему по собственной воле. Вот почему затем он спросил ее, не лжет ли она. А потом… – Кёгокудо указал на меня, – он спросил ее про тебя.

Должен был признать – это было первое из всего, что я слышал, что хоть как-то проливало свет на странное поведение Энокидзу. Возможно, это вообще была единственная правдоподобная теория, объяснявшая тот чудной спектакль, который я наблюдал в его офисе.

– Зрение у него было слабым с самого детства, и изредка Энокидзу видел некоторые вещи. Сначала он думал, что в этом нет ничего необычного, но с годами понял, что отнюдь не все могут видеть то, что видел он. Я был единственным, кто распознал эту его способность, благодаря чему мы и сблизились. Во время войны осветительная ракета едва не попала ему в голову – именно тогда в результате контузии Энокидзу практически перестал видеть. Конечно, он достаточно хорошо справляется и ведет обычный образ жизни, но я почти уверен, что наш друг слеп на левый глаз. По иронии судьбы утрата зрения привела к тому, что постепенно он стал видеть другие вещи все более отчетливо.

Действительно… Энокидзу проделывал трюки с предсказаниями в баре для оккупационных войск у своего брата лишь после того, как был демобилизован. Он никогда не занимался ничем подобным до войны.

Кёгокудо умолк, отвернулся к веранде и сощурился, вглядываясь в даль.

– Я несколько раз пытался объяснить ему происхождение его способности, но он не понял ни слова из того, что я ему говорил.

«Как это похоже на Энокидзу…»

Мы оба одновременно невольно улыбнулись. Но все же… где-то в глубине моей души затаилось какое-то смутное непроницаемое беспокойство, которое было не прогнать смехом.

– Кёгокудо, – осторожно произнес я прозвище моего друга, – как ты думаешь, то, что Энокидзу увидел в памяти Рёко Куондзи… что это было на самом деле?

Вот в чем она заключалась – истинная причина моего беспокойства.

– Я этого не знаю, Сэкигути-кун. Как я сказал в самом начале, можно предположить самые разные варианты. Если только не…

– Если только не что?

– Если только не… ты, случайно, не знаешь, нет ли в ее родословной цукимоно-судзи – наследственной одержимости? Если есть, то это все осложняет.

– Одержимости?..

Уже не в первый раз я с изумлением подумал, как необычно работает у моего друга голова. Какое отношение к злоключениям семьи Куондзи могла иметь одержимость?

– Что ж, думаю, бессмысленно проводить расследование, чтобы это выяснить, – заключил Кёгокудо, дотянулся до стоявшей на столе баночки с костями-печеньем, взял одно и закинул себе в рот. Затем, не закрывая крышки, предложил печенье мне.

– Кстати, Сэкигути, что ты собираешься делать с этой историей? – строгим голосом поинтересовался он.

– Ну что ж… – Я взял из баночки одно печенье и на одном дыхании произнес: – Я хочу раскрыть это дело.

Нахмурившись, Кёгокудо некоторое время помолчал.

– Ты не можешь полагаться на Энокидзу. Он только все еще больше запутает. – Он закрыл баночку крышкой и задумчиво и медленно поводил по ней кончиками пальцев. – Сэкигути-кун, помни о том, что сам процесс наблюдения оказывает воздействие на наблюдаемый объект.

– Только в физике элементарных частиц, верно?

– Это принцип неопределенности. Самые точные наблюдения могут быть сделаны, лишь когда за объектом не ведется наблюдение.

– Но какое это имеет отношение к этому делу?

– Послушай, Сэкигути… Ты не можешь разделить наблюдателя и наблюдаемый объект – не существует идеального наблюдателя. Твое вмешательство неизбежно повлияет на это дело и каким-то образом изменит его ход. Ты больше не будешь являться благонамеренным третьим лицом. Напротив – ты, судя по всему, настойчиво стремишься оказаться в самой гуще событий. Однако некоторые несчастные случаи никогда не произошли бы, не вмешайся в дело детектив. Даже если детектив не был частью истории с самого ее начала, он совершит большую ошибку, если не проявит должной осторожности. Помни: есть вероятность того, что это сухое печенье стало тем, чем оно является, лишь в тот момент, когда я открыл крышку этой баночки. То же и с этим делом.

Рин… Снова зазвенел колокольчик-фурин на улице.

Кёгокудо и его сестра сидели молча, не спуская с меня внимательных взглядов.

– Но… но я не могу просто взять и оставить все как есть.

Мне больше нечего было сказать.

Кёгокудо скрестил на груди руки.

– Что ж, если слабохарактерный человек вроде тебя может решиться на подобное, кто я такой, чтобы тебя отговаривать? Очевидно, что по какой-то причине ты буквально одержим этим делом – и этой женщиной, Рёко Куондзи.

Я не стал этого отрицать.

– Но что бы ты ни предпринял, не позволяй своему зрению затуманиться. Стоит упустить из виду происходящее – считай, что все это могло с тем же успехом никогда не происходить. Или даже хуже, – предостерег он, – если ты, будучи заинтересованной стороной с неким предвзятым мнением об этом деле, подступишься к нему неправильно – что ж, тогда, боюсь, может произойти какая-нибудь трагедия.

«Значит, я должен подступиться к этому делу правильно».

Но как мне было это сделать?

– Что ж, – спустя мгновение добавил мой друг неожиданно добродушным тоном, из которого улетучилось всякое дурное предчувствие. – В конце концов, это именно я посоветовал тебе взять на себя ответственность, а эта девчонка-сорванец виновата в том, что втянула тебя во все это, так что не переживай слишком сильно. Итак, если ты такой смелый, то как насчет того, чтобы поужинать тем, что приготовила моя младшая сестренка, больше похожая на моего младшего брата?

Кёгокудо медленно поднялся на ноги. Я немного поколебался, но Ацуко Тюдзэндзи присоединилась к словам своего брата, так что в конце концов я принял их приглашение к ужину.

Как и следовало ожидать, кулинарный талант Ацуко Тюдзэндзи в значительной степени помог успокоить мои расстроенные нервы. Ее упрямый и чудаковатый брат, конечно же, не проронил в течение всего ужина ни единого комплимента.

После еды я помог им повесить на окна москитные сетки. Как и прошлым вечером, было уже далеко за десять часов, когда я наконец начал собираться домой.

Когда я уже надевал в прихожей свои туфли, на деревянный порог вспрыгнула кошка с горы Цзиньхуа и приветственно мяукнула. Я рассеянно играл с ней, когда в коридоре появилась Ацуко Тюдзэндзи.

– Сэнсэй… – произнесла она тихим голосом. Затем талантливая младшая сестра моего друга на цыпочках торопливо подошла ко мне и заговорила еще тише: – По правде говоря, у меня к вам есть просьба.

– Просьба? Ко мне?

– Я хотела поинтересоваться, можно ли мне завтра присоединиться к вам?

Это был неожиданный поворот.

– Ацу-тян, ты разве не решила прекратить собирать материал по этому делу?

– Нет-нет, я хочу пойти не ради сбора материала. Возможно, с моей стороны это безрассудно, но вся эта история правда очень меня заинтересовала – я не настолько самонадеянна, чтобы полагать, будто я могу раскрыть это дело, но мне хотелось бы проследить за ним до самого конца, чем бы все это ни закончилось. Но, конечно, я понимаю, что мне не следует идти. Это ведь не развлечение, – добавила Ацуко, сама ответив на собственный вопрос. Ее живые внимательные глаза блестели, когда она это говорила. Вне всяких сомнений, в ее крови было то же неутолимое интеллектуальное любопытство, что и у ее брата. Только, пожалуй, ее интерес можно было назвать более здоровым.

– На самом деле я буду очень тебе благодарен, если ты пойдешь, – искренне признался я. – Как бы ни храбрился я перед Кёгокудо, честно сказать, я все же немного побаиваюсь идти туда вдвоем с Энокидзу. – Пожалуйста, идем вместе с нами – если тебе позволит твоя работа, конечно.

Лицо Ацуко осветилось улыбкой, которая мгновенно сменилась испуганным выражением.

– Пожалуйста, не говорите ничего об этом моему старшему братику и редактору Накамуре. Брат будет в ярости, а после всего того, что я так дерзко высказала главному редактору Накамуре, я не смогу смотреть ему в глаза, если он узнает, что я вернулась к этому делу, – он ведь должен думать о своем положении и сохранять достоинство, как мой начальник…

Я с трудом удержался от смеха, услышав, как она произнесла в точности те же слова, которые я слышал вчера от редактора Накамуры. Я кивнул ей. Ацуко снова улыбнулась; затем, вспомнив, зачем пришла, протянула мне бумажный фонарь, который все это время держала за спиной.

– Он вам понадобится, когда вы будете спускаться с холма. Братик сказал, что вчера вы ушли без него. С вами все было в порядке?

По правде сказать, вчера вечером я едва ли был в порядке, но я соврал ей, сказав, что все было отлично. Однако, не желая повторить вчерашний неприятный опыт, на этот раз я смиренно принял фонарь. Это был странный фонарь: с одной стороны на нем была изображена черной краской пятиконечная звезда, острием направленная вверх.

Ацуко Тюдзэндзи любезно проводила меня до дороги и некоторое время постояла, глядя мне вслед.

«Должно быть, она остается на ночь у брата».