Текст книги "Лето злых духов убумэ"

– И кто же эта несчастная женщина, о которой люди говорят столь ужасные и жестокие вещи? – поинтересовался мой друг таким страдальческим тоном, словно ему была невыносима сама мысль об испытаниях, с которыми ей пришлось столкнуться.

– Как ты и предположил, это женщина, находящаяся в крайне затруднительном положении, поскольку ей необходимо проконсультироваться у хорошего врача, однако она не может этого сделать. Причина в том, что ее семья владеет собственной клиникой акушерства и гинекологии. Больше того, это их старинное семейное дело, которое они ведут со времен эпохи Эдо.

– О, я практически уверен, что в Эдо не было акушерства и гинекологии – трудно представить, чтобы они занимались этим так долго.

– Нет, все именно так. Согласно их родословной, глава семьи в те времена служил врачом у одного даймё[43]43
  Даймё – крупнейшие военные феодалы в средневековой Японии.


[Закрыть] на Сикоку. Иными словами, он был придворным лекарем. Когда произошла Реставрация Мэйдзи[44]44
  Реставрация Мэйдзи, известная также как Обновление Мэйдзи и Революция Мэйдзи, – комплекс политических, военных и социально-экономических реформ в Японии 1868–1889 гг., превративший отсталую аграрную страну в одно из ведущих государств мира. Являлась переходом от самурайской системы управления сёгуната Токугава к прямому императорскому правлению императора Муцухито и его правительства.


[Закрыть], преданный доктор последовал за даймё в Токио и в те смутные времена основал там большую клинику. Поэтому это их семейное дело. В ранние годы эпохи Сёва[45]45
  Эпоха Сёва («Просвещенный мир», девиз правления императора Хирохито) – период в истории Японии с 25 декабря 1926 г. по 7 января 1989 г.


[Закрыть] клиника процветала, и они занимались разными направлениями, терапией и хирургией. Однако по какой-то причине, с началом Японо-китайской войны[46]46
  Японо-китайская война (7 июля 1937 – 9 сентября 1945) – война между Китайской Республикой и Японской империей, начавшаяся до Второй мировой войны, продолжавшаяся до ее окончания и завершившаяся капитуляцией Японии.


[Закрыть], их дела начали идти все хуже и хуже, и сейчас они занимаются исключительно акушерством и гинекологией. Судя по всему, в течение ряда лет во главе клиники не было ни одного выдающегося врача, и они не слишком далеко ушли от тех дней, когда доктор смотрел на твои вены и, подобно хироманту, читающему линии на ладони, угадывал, что с тобой не так. Не совсем тот подход, который может быть востребован в наше время. Как ты и говорил, сегодня медицина каждый день продвигается вперед.

Ты можешь подумать, что они могли бы нанять действительно способного и образованного доктора, но все не так просто. Они не могли позволить себе прервать фамильную линию, берущую начало от прославленного придворного врача. Так что в конечном итоге решили принять в свою семью сына – молодого блестящего специалиста, – выдав за него свою дочь, едва он окончил университет.

– Так он и есть тот самый пропавший муж?

– Да, именно. И теперь их дочь стала жертвой некоей необъяснимой мучительной болезни и никак не может разрешиться от бремени. Начинают ползти странные слухи. Но, будучи авторитетной клиникой, которая гордится своей историей, они не могут просто отправить свою дочь в какую-нибудь другую клинику, верно? Потому что это вопрос репутации. Если все выплывет наружу, они потеряют даже тех немногих пациентов, которые у них все еще есть. Их преследовало одно несчастье за другим, за каждым ударом судьбы следовало новое потрясение, так что они отступали все дальше и дальше, пока не оказались загнаны в угол…

Ответа не последовало. Кёгокудо молчал.

«Что ж, похоже, я наговорил слишком много».

В горле у меня пересохло. Однако ранее я выпил мой ячменный чай залпом, и чашка, стоявшая передо мной, была пуста. Я уже решил, немного поколебавшись, что попрошу у Кёгокудо еще одну, когда он наконец заговорил:

– Сэкигути-кун… Эта клиника, случайно, не клиника Куондзи на станции «Дзосигая»? А принятый в семью сын, который исчез, – его имя не Макио?..

Да, именно так оно и было.

– Так ты что, все это знал заранее? До чего же ты дурной человек… А я тут стараюсь изо всех сил и рассказываю тебе эту историю, проявляя чудеса красноречия, как последний дурак!..

Я почувствовал на себе его взгляд. Это был один из его испепеляющих взглядов.

– Ты!.. Так ты хочешь сказать, что действительно так и не понял – ни когда слушал эту историю, ни когда рассказывал ее, – о ком на самом деле шла речь? – требовательно спросил мой друг. Выражение его лица становилось все более суровым. – Если б я был на твоем месте, то полностью перестал бы доверять своему мозгу. Он, очевидно, совершенно не считает нужным вносить вещи и обстоятельства в хранилище памяти.

Я не представлял, о чем он говорит.

– Что… что ты имеешь в виду? Почему ты так сердишься?

– Так ты совсем не помнишь Макио Куондзи, до женитьбы – Макио Фудзино по прозвищу Фудзимаки? У тебя не сохранилось о нем ни единого воспоминания?

– А?..

Где-то на границе моей памяти возник смутный расплывчатый образ, и в то же мгновение он обрел форму: очки в толстой оправе, добродушное лицо, раздражающе замкнутый… Это было лицо нашего сэмпая[47]47
  Сэмпай – старший товарищ; старший по курсу.


[Закрыть], мечтавшего поступить на медицинский факультет.

– Тот самый Фудзимаки-сан? Нет… Но я думал, что он уехал в Германию. Разве он не…

– Так ты думаешь, что он поехал в Германию и просто оставался там в течение всей войны и после войны, живя в мире и спокойствии? Были ли вообще люди нашего поколения, которых бы не призвали? Даже ты, которому полагалась отсрочка как студенту естественнонаучного факультета и будущему ученому, был послан в учебный лагерь из-за бюрократической ошибки.

– Это правда… Но ведь ты не был призван, Кёгокудо, разве нет?

– Мы говорим не обо мне.

Кёгокудо покривил рот и наклонил свою чашку, чтобы допить последние остававшиеся там капли ячменного чая.

– Это правда, что Фудзимаки-си[48]48
  «– си» – один из наиболее уважительных и официальных суффиксов в японском языке, буквально «господин».


[Закрыть] отправился в Германию. Хотя неясно, какие у него там были связи и, если уж на то пошло, почему он хотел поехать именно в Германию. Но если я правильно помню, он вернулся год спустя после начала войны. То есть, можно сказать, тотчас после начала войны, поскольку события в любом случае начали разворачиваться лишь ближе к концу предыдущего года. После этого он поступил на медицинский факультет Императорского университета[49]49
  Имеется в виду основанный в Токио в 1886 г. один из девяти императорских университетов Японской империи. После Второй мировой войны – Токийский университет.


[Закрыть], где собирался окончить курс. Но когда спустя три года положение на фронтах ухудшилось, его призвали и отправили воевать в качестве рядового солдата. К счастью для него, война закончилась прямо перед тем, как его послали на передовую в Сибирь; он чудом был демобилизован, восстановился в университете, получил наконец ученую степень, о которой всегда мечтал, и врачебную лицензию…

– И был принят в семью Куондзи. Вот, значит, как все было…

– Слухи о связях с нацистами и прочем в этом роде, возможно, проистекают из его биографии. Я уже довольно долго ничего о нем не слышал, но исчезновение… – Кёгокудо умолк, и слово «исчезновение» повисло в тишине.

Макио Фудзино учился на класс старше нас в нашей старшей школе старого образца[50]50
  С эпохи Мэйдзи до первых годов эпохи Сёва, с 1868 г. по 1950 г., в Японии была принята так называемая «старая система», главной отличительной особенностью которой было раздельное обучение мальчиков и девочек. Мальчики, обучавшиеся в старшей школе старого образца, в основном готовились к поступлению в Императорский (ныне – Токийский) университет. Таким образом, старшая школа старого образца, в сущности, являлась переходной ступенью между школой и университетом.


[Закрыть]. Он был тихим мальчиком, застенчивым настолько, что это почти граничило с трусостью или малодушием, и всегда стремился стать врачом. Я не мог даже предположить, чтобы мой друг оказался в центре всего водоворота событий, о которых я собирал сведения, – какая слепота с моей стороны! Начать с того, что я совершенно не представлял, что происходило с ним после войны, а также не подумал о том, чтобы связать прозвище Фудзимаки с именем Макио Куондзи. Теперь же воспоминания о моем школьном товарище оживали одно за другим.

– Когда мы учились в школе, он, кажется, был влюблен в одну девочку, верно? Она была из такой семьи… я точно не помню… но они ведь тоже были врачами?

– Да, правильно. Летом тридцать девятого года мы все вместе отправились в храм Кисимодзин[51]51
  Кисимодзин – крупный синтоистский храм в квартале Дзосигая в Токио. Посвящен богине Харити (санскр.), покровительнице детей и деторождения.


[Закрыть] на праздник. Там он встретил девочку из семьи Куондзи и простодушно влюбился в нее с первого взгляда. Вспомни, как мы подшучивали над ним из-за того, что он витал в облаках… Что ж, полагаю, он вернулся после войны и воплотил свои мечты в жизнь: получил диплом врача и любимую девушку.

Как можно было догадаться по тому, как Кёгокудо наизусть зачитывал отрывки из старинных книг, его память была поистине необыкновенной.

Что же до меня, то этот неожиданный поворот событий буквально лишил меня дара речи.

Кёгокудо сначала по привычке тер пальцами подбородок, но затем его рука постепенно поднялась вверх, и теперь он усердно чесал голову, запустив пальцы в длинные растрепанные волосы.

– Почему ты пришел ко мне с этим разговором? Разве я не живу здесь в уединении именно потому, что подобные вещи мне отвратительны?

Его рука снова вернулась к подбородку, и мой друг опустил глаза. Он выглядел точь-в‐точь как писатель Акутагава Рюноскэ на виденных мною фотографиях: задумчиво нахмуренные брови и взлохмаченная копна волос. Некоторое время Кёгокудо сидел так, не двигаясь.

Неожиданно он взглянул на меня и тихо произнес:

– Знаешь, что… – Сейчас мой друг был еще больше похож на Акутагаву. – Теперь, когда стало известно, что в центре всего этого происшествия – наш знакомый, мы больше не можем оставаться безучастными наблюдателями, верно? – Кёгокудо снова опустил глаза. – Но это… это не по моей части.

Он еще некоторое время размышлял с выражением Акутагавы на лице, прежде чем продолжить:

– Сэкигути-кун, ты ведь завтра свободен, верно?.. Ты мог бы съездить в частное детективное агентство в Дзимботё[52]52
  Дзимботё – квартал Токио в специальном районе Тиёда, известный многочисленными издательствами и книжными магазинами, а также сувенирными лавками и магазинами антиквариата.


[Закрыть] за советом? Наш старый друг Энокидзу, который там работает, учился на один класс старше нас, в одном классе с Фудзимаки-си. Он наверняка знает больше нашего о его окружении и может располагать какой-нибудь важной информацией. Едва он услышит о произошедшем, то, я уверен, не останется в стороне. – Затем, с непроницаемым выражением лица, мой друг добавил: – Ты должен взять на себя эту ответственность.

На этом он закончил.

Было уже позже десяти вечера, когда я наконец попрощался с Кёгокудо. Снаружи уже совершенно стемнело, но почти не стало прохладнее.

Продавец книг предупредил меня, что в такой час я обязательно споткнусь и кубарем полечу с холма, и настаивал на том, чтобы я взял переносной бумажный фонарь тётин[53]53
  Тётин («свет, который несут в руке») – традиционный фонарь с бумажным цилиндрическим абажуром, который удерживает бамбуковая спираль. Наверху у тётина ручка.


[Закрыть]. Я сказал ему, что взял бы карманный электрический фонарик, если б у него такой нашелся, но я буду чувствовать себя ходячим анахронизмом, спускаясь по дороге со старинным бумажным фонарем в руке.

– К тому же, – добавил я, – луна сейчас достаточно яркая, так что все будет в порядке.

– Просто смотри внимательно себе под ноги.

В ту ночь пологий склон, ведший от книжного магазина, был, как всегда, совершенно пустынным. Вдоль дороги не было ни единого фонаря, чтобы осветить путь, – только глинобитные стены тускло отсвечивали в лунном свете, простираясь вниз как будто до бесконечности. Вдали, куда они уходили, я ничего не мог разглядеть.

Я чувствовал себя странно.

Попытался вспомнить содержание нашей дневной беседы, но, сколько ни складывал вместе отдельные ее фрагменты, которые я помнил, сколько ни выстраивал их по порядку, смысл целого ускользал от меня. Я думал, что та часть, в которой было доказано, что я не могу различить реальное и воображаемое, была сначала. Или, может быть, это была та часть, в которой говорилось об относительной природе прошлого, увиденного через записи в памяти?

Но действительно ли там был такой вывод?..

Есть область физики, называемая квантовой механикой.

Мы не можем сказать, что происходит в мире, когда мы не смотрим. Например, что по ту сторону глиняной стены… Там может абсолютно ничего не быть. А эта дорога – куда она ведет? У меня возникло обманчивое ощущение, что земля под моими ногами становится мягкой.

Я споткнулся и едва не упал. На мгновение мне показалось, что воздух вокруг моих ног стал густым и вязким, – настолько, что я не мог с уверенностью сказать, где заканчивается поверхность дороги и где начинается воздух над ней.

Как темно… Я не вижу собственных ног.

Если я их не вижу, я не могу знать, что происходит там, внизу.

Что бы там ни было – все возможно.

Убумэ – нижняя часть ее тела поблескивает от крови, – она может стоять в темноте прямо за моей спиной.

И в этом бы не было ничего странного.

Она действительно там?

В то мгновение я почувствовал, что весь покрылся гусиной кожей, и задрожал от внезапно нахлынувшего ужаса. Я ведь мог просто обернуться и посмотреть, чтобы убедиться, что там ничего нет, что никто не стоит позади меня. Однако…

– Лишь когда мы наблюдаем, нечто обретает форму и свойства.

Мне вспоминались фрагменты рассуждений Кёгокудо.

Если так, то получается, что прямо сейчас… Она может стоять именно там, куда я не смотрю.

– Пока ты не смотришь, мир может быть понят лишь с точки зрения вероятностей.

Это означало, что была вероятность того, что убумэ там стояла.

Я зашагал быстрее.

Но чем больше я спешил, тем сильнее заплетались мои ноги.

– Вероятность того, что ты и весь мир вокруг тебя – лишь призрачная иллюзия, и вероятность того, что все настоящее, – совершенно равны.

Сколько же времени я уже спускаюсь по дороге с холма? Окружающий пейзаж нисколько не поменялся. Эта стена когда-нибудь закончится? И что находится за ней?

Мир, который я вижу сейчас, – реален? Или это просто подделка?

Я весь покрылся потом. В горле пересохло.

Если мир действительно устроен именно так, произойти может что угодно.

– В этом мире нет ничего странного, Сэкигути-кун.

Так вот что он имел в виду.

Она стоит за моей спиной – убумэ. Она растеряна.

И лицо ребенка, которого она держит на руках…

Фудзимаки-сан…

Я уже прошел примерно две трети спуска с холма, когда ощутил внезапный приступ головокружения.

2

Когда утреннее солнце разбудило меня, часовая стрелка на циферблате только что прошла отметку одиннадцати часов. Все мои ощущения были притуплены, словно голова моя была заполнена свинцом.

Впрочем, они не притупились настолько, чтобы сделать меня нечувствительным к невыносимым жаре и влажности, царившим в спальне. Казалось, я находился в бане. Свет, лившийся в окна, был таким ярким, что слепил глаза.

Теперь, спустя ночь, все произошедшее вчера в книжном магазине «Кёгокудо», казалось далеким и нереальным, как сон.

Я медленно оделся и вышел из комнаты. Моя жена Юкиэ была на кухне: подвязав рукава кимоно, она делала рисовые клецки сиратама.

Когда я вошел, Юкиэ пожаловалась, что прошедшая ночь была по-настоящему тропической и я так стонал и ворочался во сне, что она совсем не выспалась. Жена действительно выглядела очень усталой и осунувшейся.

– Как там Тидзуко-сан? – поинтересовалась она, не поворачиваясь ко мне.

Тидзуко – это имя жены Кёгокудо. Наши жены удивительно хорошо ладили и, возможно, стали бы близкими друзьями, даже если б им не пришлось общаться из-за мужей. Я сказал ей, что его жены не было дома, и она, кивнув, предположила, что Тидзуко, по всей видимости, отправилась на фестиваль. Я не понял, что она имела в виду.

Я съел свой завтрак и подождал, когда полуденное солнце начнет свой путь к закату, прежде чем выйти из дома.

До ближайшей станции – Накано железнодорожной линии Кобу, которая теперь называется линией Тюо Национальной железной дороги, – идти было двадцать минут. С прошлого года вокруг станции развернулось бурное строительство, по большей части из-за близости к крупной узловой станции Синдзюку. Разведывательное управление при военной школе Императорской японской армии и многочисленные принадлежащие к нему строения, находившиеся здесь до войны, выглядели скромными и неброскими, но теперь здесь одна за другой появлялись торговые улочки, создавая ощущение, что квартал переживает настоящее возрождение.

К тому моменту, как пришел на станцию, я был уже весь в поту. Я обычно много потею, и в тот день поездка на поезде не принесла мне ничего, кроме страданий.

Я вышел в Канда и сначала отправился в издательство «Китанся», чтобы зайти к сестре Кёгокудо. Уцелевший после пожара реконструированный деловой центр, в котором располагался офис издательства, едва ли можно было похвалить за привлекательный внешний вид, но поскольку он целиком принадлежал издательской компании, то мог считаться роскошным.

Спустя семь лет после окончания войны издательская индустрия переживала бурное развитие. Экономия бумаги и цензура в период оккупации на некоторое время поставили бизнес в затруднительное положение, однако с завершением оккупации высоких продаж книг и журналов с лихвой хватило для компенсации потерь. Восстановление началось с репринтов книг, опубликованных до войны, и вскоре из типографий начали выходить одно за другим собрания сочинений и разнообразные словари, а в последние годы к ним добавились переводы зарубежных романов. Теперь в витринах магазинов гордо красовались даже произведения, описывающие разрушительные последствия войн, – до войны о подобном было невозможно даже помыслить.

Низкопробные развлекательные журналы касутори, названные так в честь низкокачественного спиртного напитка, популярного среди маргиналов того времени, начали появляться один за другим тотчас после того, как перестали рваться бомбы. После какого-нибудь очередного выпуска следовал неизбежный запрет на публикацию того или иного издания, после чего наступал недолгий период затишья, и журнал вновь начинал выходить – так они и выживали, раз за разом проходя один и тот же повторяющийся цикл. Многие из них сохранились до сегодняшнего времени, хотя их названия и дизайн разительно поменялись.

Издательство «Китанся», однако, работало еще задолго до войны, благодаря чему стояло особняком среди множества появившихся в послевоенное время компаний, оседлавших новую волну свободы, подарившую журналам касутори их звездный час. Хотя «Китанся» и не было издательством первого ряда, это была стабильная средних размеров компания, и тогда выпускавшая три ежемесячных журнала.

Сестра Кёгокудо работала в редакции «Ежемесячника Китан» на третьем этаже. Как и следовало из его названия, это был журнал, с которого началась история издательства «Китанся», и он по сию пору оставался их главным изданием. Хотя продажи были довольно умеренными, тираж журнала в последние годы стабильно рос.

Основной миссией «Ежемесячника Китан» было освещение лучами разума и здравого смысла всех необыкновенных историй, удивительных рассказов и загадочных случаев, когда-либо происходивших в прошлом или имевших место в настоящем. И хотя название журнала[54]54
  Название журнала – «Китан» – буквально переводится как «Таинственные/причудливые истории» или «Рассказы о чудесах».


[Закрыть] едва ли выделяло его среди множества наводнивших рынок изданий, гнавшихся за всем необычным и полных самых причудливых и странных сплетен, эротики и вульгарного гротеска, содержание его было весьма сдержанным. Редакторы тщательно избегали публикации дешевых сенсаций, которыми пестрили страницы журналов касутори. Главным образом «Ежемесячник Китан» содержал материалы на такие надежные и здравые темы, как история, общество и наука. Изредка в нем можно было прочитать статью о столь глубоко ненавидимой Кёгокудо парапсихологии, и время от времени редакторы могли рискнуть упомянуть об одном-двух случаях одержимости, но они были достаточно благоразумны, чтобы публиковать подобные материалы крайне осмотрительно и с большими перерывами. Это означало, что, хотя редкие статьи на эти темы и мало чем отличались от тех, что регулярно публиковались в касутори, основная редакционная линия журнала, сохранившаяся по сей день, четко отделяла «Ежемесячник» от подобных журналов, защищая его от цензуры и проблем с законом, от которых постоянно страдали его низкопробные собратья.

Двумя годами ранее, воспользовавшись весьма сомнительным предлогом дружбы с братом редактора «Ежемесячника», я добился того, чтобы быть представленным редакторам литературного журнала «Современная художественная литература», чья редакция находилась на втором этаже «Китанси», и с тех пор часто писал для него на заказ.

Посещение этой редакции, однако, было не единственной причиной, по которой я приходил в издательство. Несмотря на то что я предпочел бы не делать ничего другого, кроме как читать и писать про литературу, когда с деньгами бывало туго, мне приходилось выполнять совсем другую работу, которой я занимался с большой неохотой. Иными словами, я под разными псевдонимами писал крайне сомнительные статьи для журналов касутори. Поскольку количество этих третьесортных изданий было сравнимо с количеством молодых побегов бамбука после проливного дождя, они страдали от хронической нехватки писателей, так что, не проявляя особой разборчивости, всегда можно было найти себе массу работы.

Впрочем, хоть для меня и не составляло особенного труда так сильно смирять свою гордость, статьи на популярные в те времена темы – «разоблачение тайн» и «непристойные признания» – давались мне с большим трудом. Из-за этого мне в основном приходилось довольствоваться написанием статей о загадочных и необыкновенных происшествиях – той разновидностью историй, которая еще совсем недавно была популярна, но теперь находилась на грани выхода из моды. Самым сложным было то, что бо́льшая часть хороших историй в этом жанре была уже донельзя затаскана, и становилось настоящей проблемой найти свежий материал, достойный того, чтобы о нем написать. По этой причине я часто поднимался в редакцию на третьем этаже, чтобы с благодарностью принять ненужные им материалы. Когда мне везло и у меня получалось отыскать таким путем зерна истории, то, добавив в нее умеренную порцию драматизма, я мог сочинить достаточно зловещую статью. Поскольку мне все время приходилось преодолевать нехватку средств к существованию, я брал буквально все, что не хотел брать «Ежемесячник Китан», – это означало, что мне действительно было нечего сказать в свою защиту, когда Кёгокудо ставил под сомнение мою работу и называл меня литературным поденщиком.

Когда я в тот день зашел в редакцию, главный редактор и основной автор журнала, мужчина по имени Макото Накамура, как раз был там и работал над рукописью.

– Тюдзэндзи-кун на месте? – спросил я после обычного вежливого приветствия.

Тюдзэндзи – это фамилия сестры Кёгокудо.

Настоящее имя Кёгокудо – оно у него, конечно же, имелось – было Акихико Тюдзэндзи, хотя мало кто называл его так, предпочитая, как я, использовать название его магазина. Не то чтобы это имело какой-нибудь особенный смысл. Изначально «Кёгокудо» назывался магазин сладостей в Киото, которым владела семья жены моего друга. Когда он открыл свой букинистический магазин, то просто взял это же название, и, если так посмотреть, оно и вправду идеально подошло.

– О, неужели это Сэкигути-сэнсэй? – главный редактор Накамура с улыбкой поднял на меня глаза. Он всегда был невероятно приветлив. – У вас к ней какое-то дело? Пожалуйста, скорее заходите. Там снаружи чересчур жарко. – Его глубокий низкий голос эхом разносился по коридору, приглашая меня зайти.

Я шагнул внутрь и сел в кресло для посетителей. Подошел Накамура, обмахиваясь свернутой в рулон рукописью, и сел в кресло напротив меня.

– Вы сейчас не очень заняты, редактор Накамура? Если я мешаю вашей работе, мне будет не трудно зайти в любое другое время.

– Нет, по правде, я сейчас не особенно занят. Я составляю план следующего номера, но он не слишком хорошо продвигается, так что я как раз думал для разнообразия пройтись по букинистическим магазинам. – Судя по всему, он происходил из региона Кансай[55]55
  Кансай – историческая область западной Японии на острове Хонсю, включающая Киото, Осаку и Кобэ. Для региона Кансай характерна группа так называемых кансайских диалектов, объединенных общим названием «Кансай бэн». Носители литературного японского считают Кансай бэн более мелодичным, но в то же время – грубоватым и жестким.


[Закрыть], поскольку в его речи слышался легкий кансайский акцент. – Сэнсэй, насколько я помню, вы занимались исследованиями слизевиков. В таком случае вы должны быть знакомы с работами профессора Кумагусу Минакаты[56]56
  Кумагусу Минаката (1867–1941) – японский писатель, биолог и этнолог.


[Закрыть]. На самом деле я как раз планировал сделать специальный выпуск к тринадцатой годовщине его смерти[57]57
  Согласно буддийской традиции, значимыми считаются 1, 2, 6, 12, 16, 22, 26, 32 и 49‐я годовщины смерти человека. Однако, поскольку годовщины считаются согласно японскому способу исчисления возраста – кадзоэдоси, – в котором год рождения считается за полный год, то годовщина, отмечаемая на двенадцатый год, называется тринадцатой.


[Закрыть] – возможно, вы бы хотели по такому случаю написать для журнала что-нибудь о слизевиках? Это ведь те самые занятные существа – наполовину животные, наполовину растения? Может быть, вам захочется рассказать об их уникальном положении в природе: «Таинственная связь между царством животных и царством растений», а?

– Ну конечно, – сказал я, застигнутый врасплох неожиданным предложением, – я буду рад написать что-нибудь… Но разве доктор Кумагусу умер не в сорок первом году? Кажется, сейчас еще немного рановато для тринадцатой годовщины.

Честно говоря, в те дни я уже не особенно интересовался слизевиками. На самом деле я и занялся-то этой темой в свое время лишь по просьбе своего научного руководителя, а не из большой любви к этим созданиям.

Главный редактор кивнул и тихо пробормотал, что он ошибся с подсчетами и это, должно быть, будет через год.

– Кстати, – спросил я, в свою очередь, – что-нибудь вышло из этого случая об исчезнувшем человеке, которым занималась Тюдзэндзи-кун?

– Ах, вот как… – Накамура приподнял бровь. – Сэнсэй, вы тоже этим заинтересовались? Я сам возлагал надежды на эту историю, но в итоге они не оправдались.

Я постарался спросить его как можно более небрежно, но, кажется, Накамура что-то заподозрил, потому что мгновение назад он казался удрученным и говорил вяло и нехотя, а теперь внезапно оживился, и его голос зазвучал бодро. Из-за этого я немного смутился.

– Не оправдались? Так это была просто сплетня?

– Нет, это было правдой. Судя по всему, молодой врач действительно бесследно исчез из запертой комнаты. Проблема в другом: Тюдзэндзи-кун сказала мне, что вокруг этой истории возникло множество отвратительных и зловещих слухов, и если мы напечатаем ее в нашем журнале, то, что бы мы ни написали, получится клевета. Уверен, что вы поймете нашу позицию.

– Так Тюдзэндзи-кун перестала собирать об этом материал?

Это было довольно неожиданно.

Накамура со смущенным видом почесал голову.

– Да. Должен сказать, что эта девочка обладает весьма упрямым характером. Действительно, жена этого человека, которую он оставил, остается беременной уже целых полтора года. Именно об этом распространяются слухи, и притом весьма скверные. Как бы ни пыталась Тюдзэндзи-кун разобраться с историей мужа, все так или иначе возвращается к жене, делая ее объектом нападок. Так что Тюдзэндзи-кун может написать настолько объективную статью, насколько это возможно, но это все равно закончится раздуванием пламени сомнительных сплетен. Мы ведь не какой-нибудь касутори-журнал, который живет по принципу «продай и беги», – добавил он с немного испуганной гримасой. – Мы не можем позволить себе поступать столь безответственно.

– Так получается, что история об исчезнувшем мужчине имела довольно неблаговидное дополнение, – ответил я, делая вид, что совершенно не в курсе ситуации. Неужели девушка двадцати лет могла обладать подобным благоразумием, в то время как я, не будь увещеваний Кёгокудо, вне всяких сомнений, принялся бы сочинять историю, пребывая в блаженном неведении относительно возможных последствий.

– Ох, я тоже сначала пытался с ней поспорить, – добавил Накамура со вздохом. – Я сказал ей, что этот неожиданный поворот делает все только интереснее. Я никогда в жизни не слышал о беременной женщине в подобном состоянии. Так почему бы не провести научное освидетельствование, а затем не увязать оба случая в единую историю? Бедная женщина, по всей видимости, пострадала от некоей психической травмы, когда ее муж исчез, и это привело к задержке беременности. Почему бы не написать об этом с правильной точки зрения? Если б она так поступила, это положило бы конец странным слухам… Ну, по крайней мере, я так думал.

– На мой взгляд, в этом есть некоторая доля истины. И что она на это сказала?

– Она сказала, что мы должны подумать о еще не рожденном ребенке.

«Каков брат, такова и сестра. Даже говорят одинаковыми фразами».

– Полагаю, она подумала, что, если отец ребенка действительно исчез, тому есть некая причина – точно так же, как есть некая причина появления этих слухов. Пусть даже ее история будет сфокусирована на исчезновении мужчины из запертой комнаты и в качестве дополнительного примечания в ней будут упомянуты «психологические эффекты подобного исчезновения на его жену», она не сможет написать всего этого, не касаясь скрытых глубинных причин, и вся эта история про необычную беременность неизбежно окажется в центре внимания. А как только статья написана, это уже навсегда, и невинному ребенку придется жить с этим всю оставшуюся его или ее жизнь… – Накамура покачал головой. – Я уже очень долго в этом бизнесе, и мой образ мыслей, возможно, стал немного меркантильным. Но я понял, что она права. Недостаточно того, чтобы журналы просто хорошо продавались. И лишь то, что ты собираешься подойти к этому серьезно, не означает, что ты можешь писать обо всем, о чем тебе заблагорассудится. Самая пустячная и незначительная статья может повлиять на жизнь человека – и даже всего общества. У меня такое ощущение, будто она соскоблила чешую, которой заросли мои глаза. Я должен признаться, что получил урок от ребенка.

Главный редактор Накамура, очевидно, чувствовал сильную потребность в том, чтобы кому-нибудь выговориться, потому что я никогда не слышал от него столь жаркого красноречия. Поскольку я совсем недавно пережил похожее душевное состояние, у меня было ощущение, что меня вновь отчитывают – опосредованно, но нисколько не мягче, – и на этот раз это делает младшая сестра Кёгокудо. Тем не менее я не мог не быть благодарным ей за то, что она решила отказаться от этой истории про исчезнувшего мужа, бросив свое расследование на середине, – в конце концов, под угрозой было будущее ребенка моего старого друга.

«Никогда бы не подумал, что в ней это есть: настолько упорно противостоять другому редактору – и своему прямому начальнику… Интересно, что подумал бы об этом ее дорогой братец?»

Мне действительно очень хотелось услышать, как бы он это прокомментировал.

– Одно я могу сказать с уверенностью, – продолжал главный редактор. – У Тюдзэндзи-кун есть целеустремленность, которую редко встретишь в девушке. В сравнении с ней сегодняшние молодые мужчины недопустимо слабы. Если честно, то, когда я впервые увидел ее милое лицо девочки, только что окончившей школу, я подумал: «Да справится ли она вообще с этой работой?» Но как же я ошибался! Она может работать, и притом отлично. Наших молодых сотрудников приходится всему учить, но многие из них ни на что не способны, даже когда им все подробно объяснили. Однако ей достаточно сказать одно слово – остальные десять, которые вы еще даже не собрались произнести, она поймет сама. Она совершенно самостоятельна. Да, невероятно талантливая девушка. Если вам не трудно, передайте это, пожалуйста, ее старшему брату от моего имени.

– Вы ее очень цените, – заметил я. – Но, как я понимаю, от нее самой вы это скрываете?

– Да, естественно. Я ведь должен сохранять достоинство, как главный редактор и ее начальник! – ответил он с добродушным смехом.

Рассудив про себя, что здесь я не узнаю больше ничего нового о клинике Куондзи, я решил уходить. Однако, едва начал подниматься со своего кресла с намерением попрощаться, главный редактор вдруг заговорил приглушенным шепотом:

– Понимаете ли, Сэкигути-сэнсэй, – он поманил меня рукой, – обстоятельства таковы, что нам пришлось отказаться от этой истории, однако из другого источника я слышал еще одну очень странную вещь…

Это была его обычная манера рассказывать мне об удивительных и таинственных случаях, которые не подходили его собственному журналу. Официально Накамура делал вид, будто ничего не знает о моей сторонней работе, но, конечно же, он был о ней прекрасно осведомлен.