Текст книги "Лето злых духов убумэ"

– Я не уверен, что уловил смысл твоего последнего утверждения. Но я рад, что ты, по крайней мере, признаешь пользу неврологии. – Я почувствовал некоторое облегчение от того, что не все, во что я верил, с порога отвергалось как бесполезная чепуха. – А что насчет психологии?

– А вот это уже сродни литературе, – ответил мой друг с улыбкой. – Психология эффективна лишь для тех людей, которые понимают ее и верят в ее пользу. Психология – это литература, рожденная наукой. – Кёгокудо добродушно рассмеялся. – Интересно сравнить психологию с антропологией. В случае психологии исследователь работает с отдельными пациентами, чтобы построить общую теорию функционирования человеческой психики, верно? А в случае антропологии и фольклористики, напротив, рассматривает организованную группу людей – например деревенскую общину, – чтобы затем сделать вывод о том, как жили отдельные индивидуумы. В конечном итоге, правда, и та и другая наука возвращаются к индивидууму. И в этот момент они становятся похожими на литературу. Возьмем работы уважаемого профессора фольклористики Кунио Янагиты[17]17
  Кунио Янагита (1875–1962) – японский философ, краевед, фольклорист, занимавшийся собранием и изучением японского фольклора. За заслуги в развитии японской науки и работы в области этнографии и краеведения («Тоно-моногатари», «Диалоги о каменных божествах», «Теория фольклора», «Морской путь» и т. д.) получил прозвище «отец японской фольклористики».


[Закрыть]; все они представляют из себя чистейшую – и притом превосходную – литературу! В них так много художественности, что их вообще трудно воспринимать как научные статьи. А тексты западных психологов? Знаешь, что с ними нужно сделать? Нужно найти какого-нибудь литератора, который смог бы перевести их на японский, чтобы потом продавать как романы. Кстати, выглядит как подходящая для тебя работа! – Кёгокудо снова засмеялся.

Судя по всему, мой план разозлить его обернулся ровно обратным.

Затем он скептически вздернул бровь:

– Кстати, Сэкигути-кун, а разве ты не был в молодости большим поклонником доктора Зигмунда?

Он, конечно, имел в виду Зигмунда Фрейда. Когда я впервые познакомился с еретическими – с точки зрения классической психологии – исследованиями австрийского ученого, я сильно мучился от депрессии и в течение какого-то времени лихорадочно читал его работы. В те времена еще мало кто был знаком с ними, хотя позже я стал слышать упоминания его имени все чаще.

Кёгокудо, впрочем, в наши студенческие годы не был особенно высокого мнения о работах Фрейда. Это ли повлияло на меня или что-то иное, но постепенно мои интересы сместились в сторону ученика Фрейда – Юнга, и в конце концов я пришел к моменту, когда меня почти перестали интересовать работы обоих.

– Ну что ж, ради тебя я призна́ю, что доктор Зигмунд был кое в чем прав, когда он выдвинул свою теорию психологии бессознательного, – пробормотал Кёгокудо, словно обращаясь к самому себе.

– Я вовсе не являюсь восторженным поклонником Фрейда, – возразил я. – Но что насчет «души», о которой ты говорил? Она отличается от того, что психологи называют сознанием и бессознательным?

– Сознание – вот что важно. Если б не было сознания, ты не смог бы читать свои дрянные романы, видеть этот сосуд или призраков, которых не существует.

– Ты опять говоришь расплывчато и неопределенно. Так получается, что душа и мозг отдельны друг от друга, а сознание – это еще одна отдельная вещь?

– Мир делится на два.

– И что это должно значить?

Когда Кёгокудо увлекался, он говорил вдохновенно, подобно проповеднику какой-нибудь из новых религий. Я мог припомнить несколько моментов, когда в разгар очередной пространной лекции у него вдруг заканчивались аргументы и он умолкал на полуслове. Но это были редчайшие случаи.

– Иными словами, есть внутренний мир человека и внешний мир. Все, что принадлежит к миру снаружи, подчиняется исключительно физическим законам природы, в то время как мир внутри нас полностью игнорирует эти законы. Чтобы жить нормальной жизнью, человеку необходимо привести эти два мира в соответствие и согласие друг с другом. Пока наше сердце бьется, наши глаза и уши, руки и ноги, каждая частица нашего тела с огромной скоростью воспринимают информацию снаружи. И задача мозга – регулировать этот поток информации. Мозг анализирует информацию, упорядочивает ее, сортирует по категориям, упаковывает, наклеивает ярлыки, снабжает всеми необходимыми пояснениями – и передает душе.

В то же время во внутреннем мире происходят самые разные события и возникает информация, которая также должна быть упорядочена; но внутренний мир не подчиняется правилам логики, так что с ним мозгу справиться гораздо труднее. И все же это тоже его работа. Мозгу это может не нравиться, но когда душа выдвигает требования и отдает приказы, он обязан к ним прислушиваться и выполнять. Взаимодействие между душой и мозгом – или, если хочешь, торговая площадь, на которой происходит обмен между ними, – это именно то, что ты называешь сознанием. Душа, полностью принадлежащая внутреннему миру, обменивается историями с мозгом и с помощью сознания связывается с внешним миром. С другой стороны, события, происходящие во внешнем мире, фильтруются через мозг и видоизменяются в сознании таким образом, чтобы они могли быть доставлены в твой внутренний мир. В этом смысле сознание можно уподобить искусственному острову Дэдзима в период сакоку[18]18
  Дэдзима (в некоторых источниках Дэсима) – искусственный остров в бухте Нагасаки. Изначально был построен как склад и перевалочный пункт для португальцев. С 1641-го по 1853 г., в период сакоку, или японской самоизоляции, являлся единственным голландским торговым портом в Японии.


[Закрыть], верно?

– Я не согласен с твоим сравнением, но понимаю, что ты имеешь в виду. Однажды я был в гостях у моего друга-профессора, где собрались любители психологии, и они спорили о том, является сознание функцией мозга и нервов или же души. Но твоя гипотеза определенно нравится мне больше.

Я вдруг обнаружил, что моя сигарета лежала все это время на краю пепельницы и уже практически вся превратилась в пепел. Я достал из нагрудного кармана следующую и аккуратно поджег ее.

– Гипотеза… да, полагаю, это можно назвать гипотезой, – сказал Кёгокудо, следуя моему примеру и тоже закуривая по новой. По всей видимости, его кротость сегодня можно было объяснить тем, что он пребывал в необычно хорошем расположении духа.

Мне показалось, что настал подходящий момент для небольшой контратаки.

– Но в таком случае как твоя гипотеза объясняет потаенное бессознательное?

Кёгокудо начал отвечать прежде, чем я успел даже закончить свой вопрос.

– Структура мозга состоит из слоев, похожих на слои теста на паровой булочке мандзю, – пояснил он. – Чем раньше возникли эти слои, тем глубже они располагаются. А сладкая бобовая паста анко, которая находится в центре, – самая древняя. Это так называемый животный мозг, который отвечает главным образом за инстинкты. Считается, что мы рождаемся уже с инстинктами, но более осмысленной мне видится точка зрения, что инстинкты – это знание, которое мы получаем от своей матери, пребывая в утробе; иными словами, это выученные воспоминания. Как известно, у эмбриона тоже есть мозг. Более того, дети, находящиеся в утробе, даже видят сны. И от родительского мозга они получают тот минимум знания, который необходим им для жизни.

Животные проживают всю оставшуюся жизнь, обладая лишь этими минимальными знаниями. Но даже их мозг получает информацию извне и анализирует ее – скажем так, у них в этом отношении хватает наглости быть почти равными венцу творения. Иными словами, у животных есть душа, или, по крайней мере, самосознание, функционирующее по собственным законам и обменивающееся информацией с мозгом. Так что в этом смысле они не очень сильно отличаются от нас. Чем они, однако, отличаются, так это отсутствием речи. По этой причине их сознание – то есть обмен информацией между мозгом и самосознанием – не работает так четко и ясно, как у людей. У животных нет представления о времени, о прошлом и будущем. Для них существует лишь здесь и сейчас. Весьма ненадежная позиция, не так ли? Тем не менее, несмотря на это, им удается существовать весьма успешно. И этот животный мозг остается составной частью человеческого – маленький шарик сладкой бобовой пасты под многочисленными слоями теста.

– Я понял. Теперь ты собираешься сказать мне, что взаимодействие между древним мозгом и душой – это и есть бессознательное? То, что всегда в нас присутствует, даже если мы не можем этого ясно распознать?

– По этой причине лишь животные способны испытывать истинное счастье.

Взгляд Кёгокудо задумчиво скользнул в направлении веранды энгава[19]19
  Энгава, или эн – японская веранда; дощатый либо бамбуковый настил без татами вдоль двух или трех стен дома, предназначенный для любования садом.


[Закрыть]. Там в ярких лучах заходящего солнца нежилась его домашняя кошка. Ее глаза были зажмурены в дреме.

– В последнее время она все время спит. Ты можешь подумать, что это местная кошка, но это не так. Она с континента, родилась на горе Цзиньхуа в Китае. Я слышал, будто бы кошки с горы Цзиньхуа способны принимать человеческое обличье, так что я потрудился, чтобы заполучить одну из них. И теперь все, что она делает, – это спит. Должен сказать, что я чрезвычайно разочарован.

Мой друг совершенно не стеснялся перескакивать на не относящиеся к делу темы всякий раз, когда ему этого хотелось. По большому счету все его небольшие отступления следовало воспринимать с изрядной долей скептицизма. Так что невозможно было сказать наверняка, сколько в его истории про кошку было правды. Что до меня, то я обычно принимал его хвастливые выдумки как должное, потому что они меня порядком развлекали.

– Если ты хотел завести магическую кошку, тебе нужно было взять кошку Набэсимы[20]20
  Отсылка к старинной истории-кайдану о призраках – «Кошка-вампир Набэсимы», повествующей о демонической кошке, околдовавшей главу самурайского клана Набэсима – Наомасу Набэсиму (1815–1871). Убив его возлюбленную О‐Тоё, кошка-демон принимает ее обличье и каждую ночь приходит к Набэсиме, чтобы пить его кровь.


[Закрыть].

Кёгокудо засмеялся и признал, что я, возможно, прав.

А затем я наконец неожиданно понял, что он задумал.

Все эти его теоретизирования и рассуждения были способом уйти от разговора о его сторонней работе. Он на лету ловил мои намеки и отвечал на них быстрее, чем я мог ожидать, постепенно уводя беседу в сторону от интересовавшей меня темы.

А я этого даже не заметил. Я просто позволил потоку слов нести себя – вот почему настроение моего друга становилось все лучше и лучше. В результате я не смог выведать ничего о работе Кёгокудо в качестве экзорциста, а ведь именно это и было моей основной целью. Твердо решив не уходить от него с пустыми руками, я попытался силой вернуть разговор в первоначальную колею.

– Итак, Кёгокудо, – начал я, – думаю, я понял из твоей теории столько, сколько мне требуется. Учитывая это, давай уже вернемся к твоей работе.

– К моей работе? Что ты имеешь в виду?

– Разве мы не говорили о твоей сторонней работе экзорциста?

– С чего ты это взял? Мне кажется, все началось с того, что ты решил преподнести мне ту историю о беременной женщине.

Это было правдой. Кёгокудо взглянул на меня с растерянным недоумением. Я, должно быть, действительно выглядел настоящим идиотом, сидя перед ним, куря свою сигарету и пытаясь придумать, как сменить тему беседы.

– Ладно, хорошо; что насчет этих твоих призраков – как так выходит, что они есть, но при этом не существуют – потрудись, пожалуйста, объяснить это так, чтобы я смог понять.

Я и сам чувствовал, что мои вопросы звучат подозрительно, как будто у меня был некий тайный план, который я не хотел до поры до времени раскрывать, – по правде, именно так оно и было. Наблюдая за тем, как я спотыкаюсь и запутываюсь, мой друг откровенно веселился, хотя его хмурый вид нисколько при этом не менялся.

– Ты что же, не понял ни слова из того, что я тебе сказал? – спросил он, явно разочарованный.

– Нет, я внимательно слушал изложение твоей гипотезы про мозг, душу, сознание и их связь и вполне понял, что ты хотел сказать.

– В таком случае ты понимаешь, что все, что ты видишь, все, что ты слышишь, все, что ты осязаешь и чувствуешь на вкус, – все это товары, которые твой мозг оптом доставляет тебе, своему единственному клиенту. При этом твой мозг также имеет исключительные права на поставки.

– Да, я это понимаю.

– Тогда скажи мне, как ты проверяешь качество товаров, которые продает тебе твой собственный мозг? Например, откуда тебе известно, что я – хозяин книжного магазина «Кёгокудо»?

– Я знаю это просто потому, что мне это известно.

– То есть, иными словами, ты проверяешь качество, сопоставляя полученную информацию с той, что уже хранится в твоей памяти.

– Ну да, конечно, я обращаюсь к моей памяти и моему личному опыту.

– Опыт – это всего лишь подразделение памяти. В сущности, если ты потеряешь свою память, то не будешь знать, что есть что, – ты вообще ничего не будешь знать. Если ты забудешь, как ходить, то больше не сможешь правильно переставлять ноги, верно?

– Я полагаю…

«Я полагаю, что он прав».

– Как бы то ни было, – провокационным тоном продолжал Кёгокудо, – современная медицина пока что не дала нам ясного ответа на вопрос, где именно и как именно хранятся воспоминания.

– Постой, но ведь это не так! – возразил я. Я действительно так думал – по крайней мере, исходя из того, насколько я понимал современное состояние вопроса и общепринятую научную точку зрения. – Воспоминания хранятся в мозге. «Они ведь должны там храниться», – я не мог представить себе какой-то иной возможности. Разве мозг не называют «хранилищем воспоминаний» или «кладовой памяти» или чем-то подобным?

Кёгокудо потер пальцами подбородок.

– Я не был бы так уверен. Что мы знаем наверняка, так это то, что мозг работает привратником и посредником. Вся информация, которая поступает через глаза и уши, сначала должна пройти таможенный досмотр в мозге. И вот в чем загвоздка: мозг пропускает только те вещи, которые он понимает и с которыми соглашается. Каждая мельчайшая мелочь должна сперва пройти инспекцию, прежде чем она будет допущена в область сознания.

– А что насчет того, что не проходит досмотр?

– Отправляется в хранилище памяти, минуя сознание. Как ты думаешь, на чей авторитет полагается мозг, когда проводит свою инспекцию? Опять же, памяти. Мозг быстро просматривает ее картотеку, извлекает оттуда воспоминания, кажущиеся ему подходящими, и сравнивает их с новой поступившей информацией. Если новый материал проходит его досмотр, то отправляется вместе со старым обратно в хранилище-картотеку.

– Ну разумеется. На этот раз это понятная метафора.

– А теперь представь себе вот что. Что, как ты думаешь, произойдет, если наш безупречный таможенный инспектор окажется мошенником, если он будет нечестен и попытается протащить контрабандой подделку? Как ты думаешь, клиент, который наблюдает пьесу жизни, разыгранную на сцене сознания, сможет распознать, что это фальшивка?

– Возможно, нет. Но зачем мозгу может понадобиться вести себя нечестно? В этом ведь нет никакого смысла.

– Нет, смысл в этом есть, – убежденно сказал Кёгокудо.

– Но я не понимаю, – упрямо возразил я, покачав головой. – Какую мозг может извлечь из этого выгоду?

– Мозг делает это не совсем для того, чтобы получить выгоду, – скорее, чтобы уменьшить потери. Назовем это выходом из затруднительной ситуации или исправлением неполадок. Например, скажем, он отправляется в хранилище памяти, но не может найти там подходящее воспоминание-образец, чтобы сопоставить его с новой информацией. Это затруднит его работу, ведь новую информацию будет невозможно проверить. На небольшие расхождения можно закрыть глаза и сделать вид, будто их нет, однако иногда поступившая информация совершенно не согласуется с тем, что уже имеется. Это поднимает вопрос о доверии. Человеческий разум или человеческая душа доверяет мозгу безоговорочно и абсолютно. Как я уже сказал ранее, если бы хранилище памяти оказалось полностью опустошено, то мозг утратил бы все основания для своей работы, а ты, возможно, не смог бы прожить после этого дольше минуты. Это доверие не может – не должно – быть подорвано. Лучше пусть клиент получит устраивающую его приятную ложь, нежели утратит веру в систему.

Есть и еще один вариант: иногда клиенту не нравятся товары, которые он получает, и он хочет чего-то другого. А как тебе известно, клиент всегда прав. В такие моменты мозг отправляется в картотеку памяти, находит там подходящее воспоминание и, немного над ним поколдовав, преподносит его взамен того, что только что поступило из внешнего мира. Клиент никак не может распознать, что товар несвежий. Но затем, конечно, где-то в цепи событий неизбежно нарушится последовательность и возникнут противоречия. Не получив подходящего товара, таможня тем не менее отправляет взамен него другой. Это приводит к тому, что в бухгалтерских книгах не сходится баланс.

– Что ты имеешь в виду, когда говоришь, что клиент – то есть душа – хочет чего-то другого? В каком смысле другого?

– Ну, например, скажем, ты хочешь увидеть того, кто уже мертв…

– Вот оно что! – я наконец понял. – Так это и есть призрак?

– Это не единственный вид призраков, но в общем и целом – да. Когда душа человека так хочет – то, что человек видит, оказывается совершенно неотличимым от реальности, хотя в действительности оно возникло в его внутреннем мире. Ты можешь назвать это иллюзорной реальностью. Конечно же, для самого человека это и есть реальность. Ведь эта «реальность» прошла тщательную проверку в таможне мозга, и если мозг выдал свой сертификат, у его клиента не возникает сомнений. Никто из нас, включая меня самого, не способен увидеть или услышать мир таким, каков он есть на самом деле. Мы вынуждены смиренно довольствоваться тем, что наш мозг считает подходящим, чтобы позволить нам это получить, – предвзятый подход к чувственному восприятию.

– Но разве это не привело бы к ужасной путанице, если б все мы видели вокруг себя вещи, которых быть не должно? И неужели действительно так просто увидеть или услышать все эти иллюзорные реальности, которые, по твоему мнению, мы сами же и создаем? Человек не может просто пожелать что-то увидеть и действительно увидеть это. У меня никогда не получалось.

– Если ты захочешь что-то увидеть, то не сможешь это увидеть. В тот самый момент, когда ты думаешь, что хочешь увидеть что-то, оно попадает в твое сознание, и твой мозг уже знает об этом. А как только мозг узнаёт, что происходит, он тотчас выбирает самый простой путь – отправляется в картотеку и находит там воспоминание, которое доказывает, что того, что ты хочешь увидеть, не существует. После этого иллюзия, которой хотелось бы подменить реальность, отбрасывается и игнорируется. Мозг ведь не собирается тебе лгать, верно?

– То есть нужно подсознательно чего-то захотеть?

– Именно так. Затем, после того как мозг преподнес тебе свою ложь, у него нет иного выбора, кроме как отправиться в хранилище памяти – подправить и подделать находящиеся там записи, чтобы доказать, что он нигде не допустил ошибки. Ведь в противном случае его гордость была бы уязвлена. Мозг существует по законам естественных наук. По этой причине ему нужны объяснения вроде «необъяснимых феноменов» и самооправдания, которые предоставляет ему религия.

Я кивнул:

– Понятно. Что-то во всем этом не кажется мне абсолютно правильным, но я улавливаю, к чему ты клонишь. Ты хочешь сказать, что религия – посредник и арбитр между мозгом и душой, благодаря которому обе стороны могут оставаться в ладу друг с другом.

– А ты тоже мастер искусных метафор… Да, это так, мозг допускает ошибки и недосмотры. И в такие моменты ему просто необходим арбитр, который мог бы уладить дело. Без такого арбитра мозгу для урегулирования разногласий с сознанием ничего не оставалось бы, кроме как продавать наркотики, – и этого жульничества было вполне достаточно, когда мы были животными, но в какой-то момент оно перестало так хорошо работать.

– В смысле, «наркотики»?

– Именно так. Когда у тебя хорошее настроение, ты испытываешь удовольствие или чувствуешь себя счастливым; это результат биохимических процессов в твоем мозге. Подумай о базовых действиях, которые мы производим, чтобы выживать: едим, выполняем физические упражнения, занимаемся сексом – все они доставляют нам то или иное удовольствие. Организм требует этих удовольствий, получаемых извне, – примерно так же, как зависимый нуждается в своей дозе. Животное может испытывать эйфорию просто потому, что живет. Но когда появился социум и возникла речь, наркотики, которые поставлял организму мозг, перестали удовлетворять всем нуждам – все слишком усложнилось, и человек потерял свое счастье. Тогда-то и возникло все необъяснимое и загадочное. Человек искал новое счастье, чтобы заменить им утраченное, и появилась религия. Если хочешь, можешь считать это заменителем наркотиков. Опиум, морфий – все это заменители заменителя. Тот коммунист, который сказал, что «религия есть опиум народа», был весьма проницательным человеком…[21]21
  Речь идет о К. Марксе. Однако сравнение религии с опиумом имеет более раннее происхождение и восходит еще к Ж.-Ж. Руссо.


[Закрыть]

Кёгокудо закончил свою пространную лекцию.

Я был слегка взволнован. Это было ощущение, которое я не смог бы точно определить: все равно как если бы надежная и крепкая лодка, на которой я уже давно плыл, вдруг неожиданно начала рассыпаться прямо подо мной, как та лодка из грязи, на которой плыл тануки в народной сказке[22]22
  Имеется в виду сказка «Кати-кати-яма» («Трещащая гора»), в русских переводах известная как «Храбрый заяц», или «Крестьянин и тануки». В этой истории тануки (енотовидная собака-оборотень) убивает жену рыбака. Друг рыбака – храбрый белый заяц – вызывается отомстить тануки и предлагает тому посоревноваться в гребле на лодках, но дает ему лодку из грязи – едва оказавшись на середине реки, она разваливается, и тануки тонет.


[Закрыть].

В этот момент Кёгокудо, наблюдавший мое замешательство, неожиданно спросил:

– Кстати, как поживает твой прадедушка?

– О чем ты? – удивленно пробормотал я. – Весьма странный способ попытаться сменить предмет разговора.

– А кто сказал, что я хочу сменить предмет нашего разговора? Ну так что? Отец отца твоего отца – как он поживает?

Я чувствовал, что должен ответить, хотя совершенно не представлял, что он замышляет.

– Я же никогда его не встречал. Тебе это хорошо известно. Даже отец моего отца умер, когда мне было всего пять. А мой прадедушка присоединился к праотцам задолго до того, как я родился на свет.

– То есть тебе неизвестно, существовал он в действительности или нет.

– Конечно же, он существовал. В конце концов, ведь я же здесь, а я – его потомок.

– Допустим. А как поживает твой дедушка? Он существовал на свете?

– Я разве только что не сказал тебе, что он умер, когда мне было всего пять лет? Возможно, я и глуп, но это я хорошо помню. Он существовал, понятно?

– Да, но что, если ты просто родился уже с этими воспоминаниями? Давай допустим – просто ради мысленного эксперимента, – что ты родился совсем недавно, непосредственно перед тем, как прийти сюда. Ты появился в этом мире, обладая всеми предварительными воспоминаниями, которые заставляют тебя верить в то, что ты существовал задолго до этого. У тебя, сидящего здесь, не было бы никакого способа, чтобы узнать истину, отличить настоящие воспоминания от поддельных. Разве я не прав?

Сказав это, Кёгокудо на некоторое время погрузился в молчание.

Рин… В вечернем воздухе зазвенел подвешенный на веранде колокольчик-фурин[23]23
  Фурин – традиционный японский колокольчик, сделанный из металла или стекла, с прикрепленной к язычку полоской бумаги. Такие колокольчики обычно подвешивают на окнах или под карнизом на веранде. Считается, что мелодичный звон фурина сам по себе вызывает ощущение прохлады в жаркие летние дни.


[Закрыть].

Светившее на улице солнце уже давно зашло, и воздух наполнился мглистой дымкой. Кошки, спавшей там мгновение назад, нигде не было видно.

Внезапно мне стало страшно – я почувствовал себя ребенком, брошенным на произвол судьбы посреди моря. Нет, впрочем, это ощущение было ближе к одиночеству и еще к чему-то более специфическому… хрупкости? эфемерности? Моя глиняная лодка растворилась в бескрайних океанских водах.

– Этого… этого не может быть – это нелепо. Я – это я.

– Откуда ты это знаешь? Я бы сказал, что ты не можешь выносить подобные суждения. Твои воспоминания, твое здесь и сейчас – не создано ли все это твоим собственным мозгом лишь несколько мгновений назад? Как пьеса, дописанная драматургом непосредственно перед тем, как на сцене откроется занавес. Зрителям невдомек, что она была закончена лишь только что. Они никогда не смогут сказать, в чем разница.

– Я… настолько непостоянен?.. нет…

В гостиной внезапно потемнело.

– Самостоятельно ты не можешь различить реальность и воображаемый конструкт, который ты называешь реальностью. Сэкигути-кун. Я называю тебя этим именем – «Сэкигути-кун», но это вовсе не является гарантией того, что это именно ты. Вероятность того, что ты и весь мир вокруг тебя – лишь галлюцинация, населенная призраками, и вероятность того, что все это реально, абсолютно равны.

«Но в таком случае…»

– Но в таком случае это означает… это означает, что я – сам что-то вроде призрака?!

Меня внезапно охватила мучительная тревога, словно весь мир, который, как я думал, я знал, вдруг отверг меня. Даже одиночество, которое я испытывал во время приступов моей депрессии, казалось гораздо менее безнадежным чувством, чем это. Я будто перестал понимать, действительно ли я сидел там, глядя на моего друга, или же нет – каждая крупица опыта, данная мне, бледнела и угасала в сомнениях.

Прошло, казалось, несколько минут.

Неожиданно сидевший передо мной человек громко расхохотался, возвратив меня обратно в действительность.

– А‐ха-ха-ха! Эй, Сэкигути-кун, очнись; всё в порядке, правда! С тобой все хорошо! Я вовсе не ожидал, что это так на тебя подействует. Пожалуйста, прости меня.

Однако я еще некоторое время сидел неподвижно, изо всех сил стараясь убедить себя, что радостный человек передо мной действительно был Кёгокудо.

– Друг мой, послушай, все хорошо, правда. Ты – это ты, Тацуми Сэкигути, и никто иной. Я за это ручаюсь, – и Кёгокудо от смеха схватился за живот.

По мере того как я постепенно осознавал ситуацию, во мне безмолвно нарастал гнев.

– Что вообще происходит?! – наконец вспылил я. – Ты что, наложил на меня какое-то заклятие? Это одна из твоих техник?

– О, это было бы отличным трюком. Но я не волшебник и, если уж на то пошло, не ниндзя, чтобы использовать какие-то тайные техники. Ты сказал, что хочешь узнать о моей работе, и я показал ее тебе. Я не мог представить, что это окажется настолько эффективным. Это вышло скверно, очень скверно…

Кёгокудо рассы́пался в извинениях.

Мой друг с самого начала видел меня насквозь. Я же чувствовал себя как царь обезьян Сунь Укун из «Путешествия на Запад»[24]24
  «Путешествие на Запад» – один из четырех классических романов на китайском языке. Опубликован в 1590‐е гг. без указания автора. В XX в. утвердилось мнение, что его написал книжник У Чэнъэнь.


[Закрыть], который расхаживал с важным видом и хвалился своей силой, не подозревая, что все это время он стоял на ладони у Будды.

– Так все, что ты говорил… ты придумал все это, чтобы одурачить меня?

– Нет, это вовсе не так. Все, что я тебе сказал, было правдой. Некоторая часть из этого – даже слишком правдой. – Кёгокудо вытащил руку из-за пазухи и снова потер пальцами подбородок. Это был его характерный жест, когда он был чем-то обеспокоен.

– Тогда объясни мне, пожалуйста. Я чувствую себя так, будто был околдован лисой.

– Твоя семья принадлежит к буддийской секте Нитирэн[25]25
  Нитирэн – одно из ведущих японских направлений буддизма, основано в 1222 г. монахом Нитирэном.


[Закрыть], верно?

– Да, и что из этого? Надеюсь, это не очередной твой фокус?

– Никаких фокусов, никаких заклятий. Я просто хочу сказать, что ты был обращен в веру, ты присоединился к религии, однако в тебе нет ни капли религиозности.

– Но у меня дома есть алтарь буцудан, и над ним, как полагается, подвешен свиток с сутрой.

– Бьюсь об заклад, что ты едва ли смахиваешь с него пыль хотя бы раз в месяц. Нет, ты не человек веры. Хотя, если уж на то пошло, ты и не ученый.

Я нахмурился:

– Ну что ж, это действительно так.

– С такими людьми, как ты, лучше всего работает правда.

– Вот как… верно, ты ведь видоизменяешь свою методику очищения от скверны, чтобы она наилучшим образом подходила к убеждениям твоих пациентов. – Как только я припомнил этот момент, то тотчас понял, что произошло: Кёгокудо провел надо мной своеобразный обряд экзорцизма. Однако я не мог перестать думать о том, что где-то еще меня поджидала очередная ловушка, и это вселяло в меня беспокойство. Я больше не хотел испытывать то мучительное чувство сомнения. Видимо, я неосмотрительно позволил своей настороженности отразиться на моем лице.

– Ну-ну, не хмурься так. Как ты и сказал, мой экзорцизм – или, если правильно его называть, цукимо́но-ото́си[26]26
  Цукимоно-отоси, буквально «избавление от одержимости», или «снятие одержимости» – техника изгнания злых духов и очищения от скверны, применяемая священниками-оммёдзи. Поскольку Кёгокудо является оммёдзи, он использует именно это наименование.


[Закрыть] – работает, лишь когда я хорошо понимаю окружение моих пациентов, среду, в которой они выросли и живут, и их характер. Метод, который я избрал сейчас, так хорошо сработал на тебе, потому что я говорил с тобой на языке, который ты лучше всего понимаешь. Для кого-то другого я выбрал бы сутры, или молитву, или даже язык науки. Все это необходимо лишь для того, чтобы набросать черновик связей между мозгом и душой. И после того, как они правильно связаны, можно выявить бо́льшую часть проблем и решить их.

– Я понимаю про сутры и молитвы, но почему наука?

– Человек науки мыслит научно, но когда речь идет о взаимоотношениях мозга и души, он просто верит в их научно объяснимое взаимодействие. В современном мире наука нередко самыми разными способами используется в качестве заменителя религии. Но все же для человека верить в науку в этом случае оказывается гораздо более хлопотно, чем полагаться на религиозные доктрины. В конце концов, нет ничего менее подходящего для объяснения сверхъестественного, чем наука. Это все равно что использовать линейку, чтобы измерить сон, – как ни пытайся, все равно не получится. В результате мозг теряет уверенность.

– Ну, я думаю, что мой мозг только что потерял уверенность. Потому что на какое-то мгновение я позволил своей душе и своему разуму усомниться во всем, что им было сказано раньше. Ты жестокий человек, тебе кто-нибудь когда-нибудь говорил об этом?

– Но в то же время область твоего понимания немного расширилась. Ты должен поблагодарить меня за это.

– Неужели? И что же, мой мозг больше не сможет меня одурачить?

– Увы, это не тот случай. Пока ты дышишь, тебя всегда будет дурачить твое собственное серое вещество. Но теперь у тебя, по крайней мере, есть немного здравого смысла, чтобы подвергать сомнению то, что оно иногда тебе подсовывает.

– И это – все твое лечение? – проворчал я.

– Ну начнем с того, что ты изначально был вполне здравомыслящим и душевно здоровым. Как я могу починить то, что не сломано? – Кёгокудо снова рассмеялся. Но затем на его лицо вновь вернулось серьезное выражение. – Кстати говоря, о твоем прадедушке…

– Ну уж нет, я уже все понял. Я больше не попадусь в эту ловушку.

– Просто послушай. Итак, у тебя нет совершенно никаких сведений об отце отца твоего отца, полученных из первых рук, правильно?

– Конечно же, нет. Но это вовсе не значит, что он – всего лишь порождение моего мозга. Я – живое доказательство того, что он существовал на самом деле. – По всей видимости, выражение моего лица говорило о том, что с меня достаточно.

– Постой-постой, не нужно сразу переходить к выводам. Я уверен, что твой прадедушка жил на свете, и никто не собирается ставить под сомнение этот факт. Скажи мне, как его звали?

– Откуда у тебя такая одержимость моим прадедушкой?.. Кажется, его звали Хандзиро. Он был хозяином лодок и сетей в каком-то рыболовецком порту – сдавал их напрокат другим рыбакам. Судя по всему, он был чрезвычайно преуспевающим человеком и имел большое влияние. К сожалению, мой дедушка тоже так думал. Он столь сильно верил в своего отца, что поставил на кон судьбу семьи ради этого бизнеса, так что в итоге, фигурально выражаясь, оказался выброшен на сушу без средств к существованию. Именно поэтому мой отец – бедный сельский учитель.

– Вот оно! – Кёгокудо хлопнул ладонью по краю стола.

– Вот оно – что?

– Откуда тебе все это известно? Ведь бо́льшую часть того времени тебя и на свете-то не было. Как ты мог получить подобную информацию?

– Глупость какая. Я хочу сказать, разве это не очевидно? Я слышал это от людей, которые жили в то время. К тому же имя моего прадедушки есть в метрических записях, которые хранятся в храме в моем родном городе. Возможно, все регистрационные книги нашей семьи сгорели во время войны, но я точно знаю, что дома остались одна или две его фотографии.