Текст книги "Лето злых духов убумэ"

Наконец Торакити, который неподвижно стоял с полуоткрытым ртом с момента неожиданного появления Энокидзу, так же внезапно пробудился к жизни и принялся болтать:

– Ого-о, я впервые в жизни видел настолько красивую женщину! А я повидал немало красавиц, да и жена старого букиниста, и ваша, сэнсэй, – обе настоящие красотки!

«Старым букинистом» Торакити обычно называл Кёгокудо, хотя я никогда не мог понять, имеет ли он в виду, что мой друг старый или же что он продает старые книги.

– Нет никакой необходимости в лести. Пожалуй, ни жена Кёгокудо, ни моя Юкиэ не смогут с ней сравниться.

– О нет, это совсем не лесть. Просто госпожа Куондзи – она относится к какому-то редкому типу женщин, которых я еще никогда не встречал. Как будто она не из этого мира. Быть замотанной в кимоно, когда на улице так жарко, и при этом даже не вспотеть! Как вы думаете, люди, которые так потрясающе выглядят, знают какой-то секрет, чтобы не обливаться по́том?

– Если ты так говоришь – возможно, так оно и есть.

Я и не обратил на это внимания.

– И она такая невероятно худая, но при этом остается обольстительной, верно? Не годится закутывать в кимоно такое красивое тело.

На это я тоже не обратил внимания.

По какой-то причине я не мог думать о ней таким же образом, как думал о ней Торакити. Нет, скорее, я чувствовал, что не должен так думать.

– Торакити, когда ты видишь перед собой женщину, ты что, способен смотреть на нее лишь с этой точки зрения? Это совершенно невежливо. И кстати, к слову о невежливости: что там делает наш детектив? Он доблестно появился на сцене, как обещал, но я не понимаю, что начало твориться потом. – Почувствовав, что больше не хочу продолжать разговор о женщине, я решил сменить тему разговора на Энокидзу.

Торакити начал что-то говорить, но я, не слушая его, молча прошел к двери комнаты Энокидзу и крикнул:

– Эно-сан! Что все это значило? Объяснись, пожалуйста!

Ответа не последовало.

Не обратив на это внимания, я распахнул дверь.

Энокидзу стоял возле окна, задумчиво глядя на уличный пейзаж. Для человека с таким маниакальным темпераментом, как у него, он выглядел мрачным и меланхоличным. Возможно, он сожалел о том, что недавно сказал. Несмотря на то что я самовольно вошел к нему, я не решался повысить на него голос. Смотря на него, я чувствовал, как мой гнев постепенно утихает; в конце концов я подошел к детективу и тихо произнес:

– Пожалуйста, сделай завтра все как следует.

– Что именно?

– Твою работу детектива. То, что случилось только что, было слишком жестоко.

– Ты действительно совсем не помнишь эту женщину?

– Что?..

Энокидзу встряхнул головой и пробормотал себе под нос:

– Ну что же… пожалуй, что он мертв. Да, несомненно, мертв.

– Кто мертв?

– Фудзимаки, кто же еще. И эта женщина тоже, очевидно, это знает.

– Ты снова в чем-то ее подозреваешь? Я, конечно, не детектив, но у меня есть некоторый жизненный опыт. И на основании этого опыта я могу уверенно утверждать, что она не лгала.

– Может быть, и так. Но она могла просто забыть.

Сказав это, Энокидзу умолк.

Не зная, как вести себя с этим странным человеком, и теряясь в догадках, я развернулся и вышел из комнаты. Затем, уговорив сопротивлявшегося Торакити пообещать мне, что он проследит за тем, чтобы Энокидзу был завтра на месте вовремя, я с чувством глубокой неуверенности покинул офис детектива.

В моих мыслях царил полный беспорядок, и настроение было отвратительным. Я решил еще раз навестить Кёгокудо, чтобы подробно рассказать ему о событиях этого дня. В конце концов, именно он посоветовал мне отправиться в детективное агентство – может быть, он сможет разобраться в том, что произошло…

К тому моменту, как я сошел с поезда, солнце уже клонилось к закату, воздух был почти прохладным, и настроение у меня чуть улучшилось. В отличие от прошлой ночи этим вечером поднялся ветер. Все еще пребывая в немного смятенном душевном состоянии, я начал долгое восхождение по пологому склону.

Книжный магазин был уже закрыт. Я несколько раз позвал Кёгокудо, но ответа не последовало, так что я прошел к жилой части дома. Снаружи не было понятно, есть ли кто-нибудь внутри, так что я приоткрыл дверь и заметил в прихожей-гэнкане[68]68
  Гэнкан – зона у входной двери, традиционная для японских домов и квартир, представляет собой комбинацию крыльца и прихожей. Гэнкан предназначен для того, чтобы входящие в дом люди сняли обувь, прежде чем попасть в основную часть дома.


[Закрыть] пару женских туфель, стоявших рядом с деревянными гэта[69]69
  Гэта – традиционные деревянные сандалии на высоких колодках.


[Закрыть] хозяина букинистического магазина. Должно быть, его жена вернулась. Из гостиной до меня доносился монотонный наставительный голос Кёгокудо. Он тоже был дома. Решив, что это не будет особенной бестактностью, я вошел.

– Эй, Кёгокудо! Это я! Извини, что так врываюсь…

Я открыл раздвижную перегородку сёдзи, и ко мне обернулась женщина, которая вовсе не была его женой. Это была его младшая сестра, Ацуко Тюдзэндзи.

– Надо же, какая неожиданность! Сэкигути-сэнсэй!

Ее зрачки удивленно расширились, и она с кошачьей грацией повернулась всем телом, чтобы оказаться со мной лицом к лицу. В отличие от своего малоподвижного брата Ацуко Тюдзэндзи всегда была полна энергии, и каждое ее движение было стремительным и точным. Будучи маленькой, она носила длинную прямую челку, прямо как у японских кукол итимацу[70]70
  Традиционные куклы итимацу изображают детей 5–7‐летнего возраста. Они не предназначались для игры и выполняли роль интерьерного украшения, а также служили для обучения искусству облачения в кимоно, завязывания поясов, сочетания цветов и тканей.


[Закрыть], но, начав работать, состригла ее, и, поскольку она редко носила юбки, у нее был довольно мальчишеский вид.

– А, это ты, Ацуко-тян… Я подумал, что Тидзуко вернулась.

– Эй, следи за своим языком. Я не позволю тебе путать эту норовистую кобылу с моей Тидзуко, – заявил Кёгокудо, такой же мрачный и сердитый, как и всегда. – С какой стороны ни посмотри, у них нет ничего общего.

Ацуко в возмущении вздернула бровь и устремила на своего брата пронзительный взгляд. Несмотря на то что в их лицах не было ни капли сходства, некоторые их манеры были очень похожи.

– Очень мило с твоей стороны говорить подобные вещи про твою любимую заботливую сестру, когда я проделала весь этот путь только для того, чтобы приготовить для своего старшего братика ужин, – ты ведь не способен даже заварить себе чашку чая, когда твоей жены нет дома.

– Я что, просил тебя приходить? Да и кому захочется есть хоть что-нибудь из того, что ты приготовила? И вообще, я способен заварить себе чай, и довольно неплохо. Между прочим, я заваривал чай для нашего достопочтенного сэнсэя не далее как вчера.

– Да, – вставил я, – хотя он был больше похож на горячую воду, чем на настоящий чай.

Ацуко Тюдзэндзи звонко рассмеялась.

– Кстати, о Тидзуко-сан, – продолжал я, – где она? Только не говори мне, что она в конце концов разлюбила своего помешанного на книгах мужа и сбежала из дома.

– Если твоя Юкиэ-сан может выносить тебя, то почему моя Тидзуко должна от меня сбежать? И я хотел бы заметить тебе, что среди продавцов старых книг считаюсь весьма преданным и любящим мужем.

– Если оставить в стороне профессиональный мир, то для общества в целом ты скорее преданный и любящий читатель, – возразил я, садясь на мое обычное место – туда же, где я сидел днем ранее.

– Моя невестка сейчас у себя дома в Киото, – сказала Ацуко, все еще смеясь, – на фестивале Гион[71]71
  Фестиваль Гион, или Гион-мацури – один из самых известных летних фестивалей в Японии, который проходит ежегодно в течение всего июля в храме Ясака в квартале Гион (Киото). В программу фестиваля входит множество религиозных церемоний очищения и изгнания злых духов болезней, а также зрелищных мероприятий, самое красочное из которых – большой парад праздничных повозок, который проходит 17 июля.


[Закрыть], сэнсэй.

– А, вот как…

Так, значит, фестивалем, о котором моя жена говорила утром, был летний праздник Гион-мацури. Я удивленно кивнул.

– Сразу после войны ежегодные празднества в Киото не проводились, но сейчас, кажется, там довольно оживленно. Когда в шествии принимают участие праздничные повозки от каждого района, ничьи готовые помочь руки не будут лишними, – пояснил Кёгокудо. Затем выражение его лица изменилось: он вздернул бровь точно так же, как его младшая сестра, когда она в возмущении уставилась на него, и смерил меня подозрительным взглядом. – Кстати, чему мы обязаны тем, что ты почтил нас своим визитом в столь поздний час? Что стряслось? Судя по твоему виду, ты бегом бежал всю дорогу вверх по холму. Ты совсем запыхался.

– Ну, на самом деле, по твоему совету, я был сегодня у нашего друга-детектива.

– По поводу дела клиники «Куондзи»?

Лишь заговорив, я осознал, что в присутствии Ацуко может быть неудобно обсуждать эту тему. Я совершенно позабыл о том, что именно она, рассудив по совести, приняла решение прекратить собирать материал по этому делу. Теперь же, вспоминая нравоучение, которое от нее пришлось выслушать главному редактору Накамуре, я умолк, растерянно подыскивая следующую фразу. Мне стало любопытно, сколько раз за один день человек может утратить дар речи?..

– Всё в порядке, Сэкигути, – сказал Кёгокудо. – Я только что объяснил ей все обстоятельства этого дела. В конце концов, все началось именно с того, что эта непоседа пришла к тебе за советом. Впрочем, судя по всему, она решила отказаться от своего журналистского расследования. Так и что же сказал наш чудаковатый друг-детектив?

Удивительным образом получив от Кёгокудо спасательную шлюпку, я справился со своей немотой и подробно по порядку рассказал, что произошло за сегодняшний день. Пока я говорил, Кёгокудо сидел молча и неподвижно, подобно каменному изваянию Дзидзо[72]72
  Дзидзо, или Дзидзо-сама – буддийское божество, изображается в виде буддийского монаха с большой головой и улыбающимся детским лицом. Обычно каменные изваяния Дзидзо можно встретить вдоль дорог и на кладбищах. Основная функция Дзидзо – защита детей, в том числе душ умерших детей и нерожденных младенцев.


[Закрыть], а его сестра слушала с величайшим вниманием, так что я смог спокойно рассказать свою историю, не мучаясь чувством отчужденности, которое испытал ранее, разговаривая с Энокидзу.

Мне пришло в голову, что вот уже два дня я не делаю ничего, кроме как обсуждаю это дело. Говоря о нем, я все больше поддавался превратному ощущению, будто все это более не было чем-то, произошедшим с другими людьми, но напрямую касалось меня самого.

– Кхм, – неожиданно перебил меня Кёгокудо, – ты испытываешь к этой женщине какие-то особенные чувства?

Я удивленно моргнул.

– В смысле? Почему ты так решил? Несомненно, она очень красива, но ведь я не тот человек, который мог бы обзавестись безответным запретным увлечением.

– Нет, к счастью, для подобного ты не настолько неосмотрителен. Однако, когда ты начал говорить об этой Рёко Куондзи, твои выражения стали весьма… абстрактными, я бы даже сказал – литературными. Как будто слушаешь, как читают вслух неумело написанное любовное послание. Это было довольно неловко.

– Ты опять говоришь такие скверные вещи, братик, – пожурила его Ацуко Тюдзэндзи. – Ведь Сэкигути-сэнсэй – литератор: когда говорит о чем-то прекрасном, он не может удержаться от поэтических сравнений, тут уж ничего не поделаешь. Верно, сэнсэй?

Отчего-то то же мучительное чувство всепоглощающего стыда, которое я испытывал, сидя напротив Рёко Куондзи, вновь внезапно поднялось из глубин моей души и охватило меня. Из-за этого я опять онемел и не смог подобающим образом ответить на любезные слова Ацуко Тюдзэндзи.

– Ну хорошо, – хмыкнул Кёгокудо, – как бы там ни было, что сказал в заключение этот болван Энокидзу?

Обрадовавшись, что разговор ушел от обсуждения Рёко Куондзи, я немного успокоился.

– Он пробормотал что-то о том, что он… мертв… судя по всему, имея в виду Фудзимаки-сана. И еще он несколько раз повторил, что это была не первая моя встреча с госпожой Куондзи.

Вновь приняв позу Акутагавы Рюноскэ времен расцвета его творчества, Кёгокудо задумчиво потер пальцами подбородок.

– Что ж, судя по всему, эта женщина видела труп Фудзимаки или же Фудзимаки, который выглядел так, будто он умер. Но если мы доверяем твоему личному опыту и верим в то, что эта женщина говорит правду, то она, должно быть, совершенно об этом забыла – и точно так же забыла, что когда-то в далеком прошлом виделась с тобой.

– О чем ты говоришь? Я совершенно ничего не понимаю. Как такое возможно? Я точно не знаю эту женщину, а если б она видела какой-то труп, то зачем ей было идти к частному детективу? Я думал, что ты слишком разумный человек, чтобы придавать так много значения диким домыслам Энокидзу.

– Почему всякий раз, стоит лишь упомянуть эту женщину, ты реагируешь так эмоционально? Разве нет вероятности того, что она могла забыть, что вы встречались когда-то в прошлом? Что же касается трупа, то можно предположить, что если она обнаружила нечто, что приняла за него, но затем поняла, что в действительности это было вовсе не мертвое тело, то успокоилась и тоже об этом забыла. Или же могла видеть нечто, что напоминало труп, и даже не осознать этого – в таком случае она вовсе не стала бы связывать это с каким-либо загадочным исчезновением, верно?

Голова у меня пошла кругом.

– Послушай, я хотел бы понять, каким образом мог Энокидзу знать нечто, что ни я, ни Рёко Куондзи – именно те самые люди, к которым это предположительно относилось, – не могли вспомнить? Либо он это просто выдумал, либо проделал какой-нибудь спиритический трюк из тех, что ты так презираешь, или я ошибаюсь?

Внезапно я осознал, что в какой-то момент разговора начал вести себя наступательно, и теперь мое обычное «я» – немного замкнутое и отчужденное – смотрело на ставшего эмоциональным и агрессивным меня ледяным взглядом.

Возможно, я и вправду испытывал к Рёко Куондзи какие-то особенные чувства, как предположил Кёгокудо. Но чем бы они ни были, они совершенно точно не имели ничего общего с любовью, или сексуальным влечением, или чем-либо еще, что обычно возникает между мужчиной и женщиной. Напротив – я ощущал в своем сердце строжайшее табу на любые подобные чувства по отношению к этой женщине.

Пока я лихорадочно размышлял, Ацуко Тюдзэндзи вновь пришла мне на выручку:

– Послушай, старший братик, мне тоже было бы очень интересно услышать объяснение. Откуда Энокидзу-сану могут быть известны подобные вещи?

– Все потому, что у него плохо с глазами. Он может видеть воспоминания других людей.

– Что?! – почти одновременно спросили я и Ацуко.

– Ну же, Кёгокудо! Пожалуйста, объясни это так, чтобы мы могли тебя понять, я очень тебя прошу. Он что, может читать мысли? Он – телепат, спиритуалист, ясновидящий или кто-то в этом роде? И какое это имеет отношение к тому, что у него плохо с глазами?

– Сэкигути-кун, ты что, забыл наш вчерашний разговор?

– Как я мог его забыть? Конечно, я его помню.

– Ну да, ну да… – Продавец книг покачал головой, пробормотал что-то себе под нос, приподнялся на подушке, чтобы устроиться на ней поудобнее, и посмотрел на меня так, словно давать какие-либо разъяснения по этому вопросу было для него самой тягостной и обременительной задачей из всех, которые его когда-либо просили выполнить.

– «Как я мог его забыть?» – заявляешь ты, весьма довольный собой, – и тотчас предполагаешь такой идиотизм, как чтение мыслей? Когда говорил с тобой вчера, я, по мере возможности, почти не использовал трудные профессиональные термины, чтобы тебе было проще понять. Я, чего бы мне это ни стоило, пошел на значительные сокращения и обобщения и избавил тебя от самых запутанных и сложных рассуждений; ради простоты изложения я сделал несколько огромных пропусков и преувеличений, уделив особенное внимание лишь самым ключевым моментам, и сверх того добавил несколько шуток для твоего развлечения, а также метафор и аллегорий. Я так старался… и разве ты сам не сказал мне, что тебе были понятны основные выводы и заключения моей теории? Но если теперь ты рассуждаешь о телепатии и экстрасенсорных способностях – если ты не можешь полностью освободиться от подобного образа мыслей, – тогда, слушая меня, ты просто впустую потратил время.

По всей видимости, именно так оно и было. Вчера вечером, спускаясь с холма, я не мог ясно припомнить ни одной фразы из нашего разговора. А завтра я должен был заниматься детективным расследованием вместе с Энокидзу. Но если за всеми его кажущимися бессвязными и непоследовательными словами и поступками скрывался какой-то рациональный метод, а в его кажущихся случайными действиях был какой-то смысл, то я хотел сделать все, что было в моих силах, чтобы разобраться в этом.

– Ты придаешь своим словам так много значения, Кёгокудо, но есть ли у тебя на то действительные основания? Легко сказать, что наш друг «видит чужие воспоминания», но стоит Ацуко-тян или мне попросить тебя объяснить, что все это значит, как ты начинаешь обвинять нас в том, что мы сами виноваты, что ничего не понимаем, и уходишь от ответа.

Я и сам осознавал, что это было не так. Если уж этот человек пришел к какому-то умозаключению, он не привел бы ни единого довода, если б считал, что в нем содержатся противоречия, на которые мог бы указать его собеседник. За все долгие годы нашего знакомства я ни разу не видел, чтобы Кёгокудо проиграл спор или в разгар дискуссии начал бы приводить аргументы, лишенные оснований.

Но, несмотря на все это, я все равно его провоцировал. Мое настоящее «я», загнанное в угол, мало-помалу теряло присутствие духа и боязливо пыталось спрятаться из виду.

Кёгокудо потер пальцами нахмуренные брови, бросил на меня вопросительный взгляд, затем коротко вздохнул и произнес:

– Как бы там ни было, просто перестань, пожалуйста, думать про спиритуализм, телепатию и ясновидение.

– Откуда у тебя такое предубеждение против телепатии? Или ты просто не веришь в существование души и других явлений за пределами физического мира? Тогда как прикажешь все это называть? Сверхъестественными феноменами? Паранормальными явлениями?

– Это еще хуже, – проворчал Кёгокудо с таким выражением лица, будто он только что попробовал какое-то омерзительное на вкус блюдо. – Это ведет прямиком к рассуждениям о существовании души или духа, что является полнейшим вздором и бессмыслицей.

– Неужели? – Ацуко Тюдзэндзи хихикнула, как ребенок, задумавший шалость. – Но даже ты, старший братик, говоришь, что в мире все же происходит очень много такого, что представляется физически невозможным. Большинство людей, утверждающих, что душа существует, пытаются доказать свою точку зрения, приводя в пример всевозможные чудеса, такие как предчувствия и мистическая связь между членами семьи, действующая на огромных расстояниях, реинкарнация и воспоминания о прошлых жизнях, плачущие каменные статуи, ясновидение, мыслеграфия или психокинетическая фотография и многое другое. На сегодняшний день естественные науки не могут объяснить ни одно из этих явлений. Если когда-нибудь в будущем удастся доказать, что в действительности они физически возможны, то это будет означать победу противников теории существования души; но если окажется, что их физическую возможность доказать нельзя, то противникам этой теории также придется смириться с тем фактом, что есть некая иная – не физическая – сила, которая не может быть описана с помощью научных методов. Какой бы позиции ты ни придерживался, эта дискуссия вовсе не выглядит бесплодной, разве нет?

– Но она бесплодна, – настаивал Кёгокудо. – Взять хотя бы эти приведенные тобой примеры, которые не может объяснить современная наука, – я признаю́, что они имеют место. Однако как называют их люди, которые верят в существование души?

– Как я и сказала – чудесами.

– Верно, чудесами, – продолжал Кёгокудо. – И я не сомневаюсь в том, что они радостно повторяют при этом: «О, как это удивительно!» или «Разве это не загадочно?». Что, конечно, вовсе не является каким-либо объяснением. Но если мы называем чудо чудом, то мы подразумеваем, что чудеса – это не то, что происходит обычно, – вот какое мировоззрение ты таким образом одобряешь. И это довольно сомнительно. Те же, кто отрицает чудеса, просто полностью отвергают все, что не вписывается в рамки их привычного здравого смысла – узкого, как муравьиная спинка. Они просто выбрасывают это из головы, не обращают на это внимания либо полагают, что все это какая-то ошибка. Разве это не глупо? Как я уже сказал вчера Сэкигути-куну, нечто может казаться удивительным и загадочным лишь потому, что оно случайно не соответствует современным представлениям о мире и выходит за пределы современных научных знаний. Но вещи, которые не могут произойти, не происходят. Я придерживаюсь такой теории. Если что-то случилось, то нельзя говорить, что это невозможно. Называть же нечто сверхъестественным или паранормальным – это весьма неопределенно и расплывчато. Это вовсе не означает, что подобные явления противоречат природе или же находятся за пределами области познания.

– Я понимаю, о чем ты говоришь, но не думаю, что разговор об этом не имеет смысла.

– Душа, духи и призраки – это всего лишь символы, условные обозначения, изобретенные для того, чтобы сделать сложные понятия более простыми. Иными словами, они как цифры. В природе не существует «единицы». Но ведь на этом основании мы не утверждаем, что цифр не существует, – это было бы просто ошибкой. Однако противоположный взгляд – что «единица» существует, даже если мы не можем ее увидеть, – тоже смехотворен. Точно так же душа не является чем-то, что обладает физической формой или не обладает ею. Попробуй представить, что мы для удобства называем «душой» некое свойство, присущее всему, что есть во вселенной.

– Погоди немного, старший братик, – вмешалась Ацуко. – Если все, что существует в мире, обладает душой, тогда не только люди, но и камни, и деревья – даже этот стол и эта подушка-дзабутон, на которой ты сидишь, – тоже ею обладают, верно? Это больше похоже на историю, которую можно услышать от какого-нибудь монаха в сельском храме, ты так не думаешь?

– Ацу-тян права, Кёгокудо, – сказал я. – У всего в этом мире есть душа, вот как… Но если так, то если я ударю эту подушку, она почувствует боль? Взрослые, которые хотят научить детей бережно относиться к вещам, часто рассказывают им подобные нравоучительные истории, но я совсем не ожидал услышать от тебя нечто в этом роде.

Наш теоретик нахмурился:

– Почему вы двое говорите иногда подобные глупости? Разве нельзя было обойтись без того, чтобы уподоблять человеку стол и приписывать душу подушке? Боль – это один из сигналов, который нервная система посылает в мозг. Это всего лишь одно из ощущений, созданных мозгом для защиты живых организмов от внешних стимулов, которых следует избегать. Я говорил совсем не об этом. Вот что… для начала нужно разобраться с тем, что такое время.

Мне стало немного стыдно за мое вульгарное предположение. Ацуко Тюдзэндзи, должно быть, чувствовала себя точно так же: она выглядела необычно притихшей и кроткой.

– Ты можешь объяснить мне, что такое время? – с недовольным выражением лица поинтересовался Кёгокудо.

– Время?.. Это поток… времени, и больше ничего, разве нет?

– Вот как… Удивительно, что мы, постоянно наблюдая за потоком времени, не способны объяснить его с объективной точки зрения. И по этой причине современная физика не знает способа, которым можно было бы вернуться назад во времени. Мы лишь слепо повинуемся его линейному течению. Вот почему когда возникает принцип неопределенности или нечто подобное, это сбивает нас с толку. Чтобы выразить время, мы начинаем составлять расписания и прочее в этом роде, и хотя все это очень полезно для планирования и управления временем, это ни в коей мере не отражает его истинной сути и не имеет отношения ко времени как таковому. Это очень похоже на тот путь, по которому мы идем, пытаясь понять природу души. Далее, Сэкигути-кун… что такое, по-твоему, память?

– Это… сохранение воспоминаний о том, что произошло в прошлом? Помнить – значит не забывать то, что с тобой случилось?

– Похоже на определение из толкового словаря. Однако, не умея дать точное определение «прошлому» и «событиям», можем ли мы дать правильное толкование памяти? Память – это «сохранение воспоминаний», и только?

– Старший братик, разве ты не можешь не подкалывать сэнсэя? – Ацуко нахмурилась. – Мы понимаем, что память – это одна из самых труднообъяснимых вещей. Но к чему ты клонишь?

Кёгокудо взмахнул рукой, призывая нас к терпению.

– Что ж, существует множество различных подходов к этому вопросу. Но что, если предположить, что память – это фактически движение материи сквозь время?

– В смысле?

– Вселенная состоит из бесконечного пространства, которое простирается в четырех направлениях сторон света, и времени – прошлого и настоящего. В японском языке слово «вселенная» записывается двумя иероглифами с одинаковым значением, первый из которых отражает пространство космоса, а второй символизирует время.

– Да… и что?

– Если мы поместим материю в пространство, то получим массу. Но что, если поместить материю в поток времени? К сожалению, на сегодняшний день мы не можем ни ясно выразить, ни понять подобную концепцию. Время – это часть нашего бытия, и оно просто безусловно и непрерывно течет – это все, что мы можем о нем сказать. Но что, если б мы представили это течение времени через пространство как некую темпоральную массу? Если б это действительно было так, то это и была бы память в ее первоначальной форме. Если взглянуть на это с другой стороны, то можно сказать, что вся материя, существующая во вселенной, обладает материальной памятью.

– Постой, Кёгокудо. Разве тогда не получается, что всё в этом мире – всё без исключения, каждое деревце и каждая травинка, – обладает собственной памятью?

– Это всего лишь одна из возможных точек зрения[73]73
  Кёгокудо в своих рассуждениях, вероятно, опирается на концепцию панпсихизма – представление о всеобщей одушевленности природы. К панпсихизму относятся различные учения о душе и психической реальности как подлинной сущности мира, также его черты прослеживаются в учениях ряда философов нового времени. Спустя десять лет после публикации данного романа в 2004 г. нейробиологом Дж. Тонони была сформулирована концепция интегрированной теории информации, пытающаяся объяснить, что такое сознание и каким образом оно может быть связано с определенными физическими системами. В упрощенном виде можно сказать, что, согласно этой нейробиологической теории, «сознание» естественным образом возникает из сложной, определенным образом организованной информации. Таким образом, любая организованная система молекул обладает неким уровнем «сознания».


[Закрыть]. Просто метафора, если тебе так больше нравится. Если так, разве нельзя назвать эту материальную память – память в ее первоначальной форме – «душой» вещей? Если мы имеем в виду неодушевленную материю, то память, возможно, остается просто присущим ей физическим свойством. Однако мы говорим о живой материи, и в ее случае все иначе. Кстати говоря, в чем принципиальная разница между живым существом и неодушевленным предметом?

– Разница в том, обладают ли они жизнью или нет, – произнес я, бросив взгляд на Ацуко Тюдзэндзи в поисках поддержки.

Она тоже мельком взглянула на меня и дополнила мой скоропалительный ответ:

– Если говорить о материальном составе и структуре, то между живым и неживым разница не такая уж большая… Можно ли сказать, что «жизнь – это разница между мельчайшим примитивным организмом и простым неорганизованным набором аминокислот»?

У нее получилось выразиться куда как красноречивее, чем у меня.

Ее брат посмотрел на нее с одобрением, но и только, и произнес:

– Это хорошее сравнение, однако в качестве определения оно не работает. Все же что такое жизнь? Впрочем, полагаю, никто не может дать ясный ответ на этот вопрос. Но если б можно было взять материальную память, которую мы только что обсуждали, выстроить ее фрагменты в нужном порядке и связать их воедино, а затем каким-то образом активировать – разве не могли бы мы назвать ее состояние жизнью? Иными словами, жизнь – это единство и целостность души. Однако в природе подобная жизнь, состоящая из материальной памяти, будет чрезвычайно неустойчива и не сможет долго существовать. Она мгновенно умрет. Вот почему, чтобы эта активная материальная память могла сохраняться, ей было необходимо изобрести технологию самовоспроизводства.

– Почему?

– Потому что жизнь по своей сути – это и есть память. Как вам такой ответ? Она воспроизводит свою собственную историю, свою собственную структуру. Однако в отсутствие надежной системы записи воспоминания будут перепутываться, усложняться – и в конечном итоге разрушаться. К счастью, случайно в процессе эволюции возникли гены – эффективный метод передачи памяти будущим поколениям. Но, в свою очередь, это привело к тому, что память стала сохраняться в более сложном – зашифрованном – виде, и с каждым разом он все больше усложняется, так что получается замкнутый круг. В результате многочисленных причудливых эволюционных поворотов в конце концов сформировалась новая система хранения памяти, которую мы называем мозгом. И после этого постепенно возникло сознание. То, что я вчера называл душой, – это то же самое, что жизнь. А связь между душой или жизнью и мозгом – это сознание.

Я совершенно не представлял себе, что на это ответить. Однако его сообразительная сестра тотчас среагировала:

– Но если душа, иными словами, объединенная и связанная материальная память, – это и есть жизнь и если материальная память присуща каждому предмету, то не хочешь ли ты сказать, старший братик, что наши руки, ноги и внутренние органы – все они обладают фрагментами души?

– Да, пожалуй.

– Получается, что мои руки, мои уши и даже каждая моя волосинка в данный момент о чем-то думают?

– Мышление – это работа мозга. Но стремление размышлять – это свойство души. Душа – и жизнь – равномерно распределены в теле, а не привязаны к какому-то определенному месту. Если б мы сказали, что наша жизнь сосредоточена только в нашем сердце или в мозге, это бы означало, что, к примеру, наши ягодицы и бедра мертвы.

В этом был резон. Согласно кивнув, я взглянул на Ацуко, чтобы увидеть, что она ответит.

– Но ведь ты можешь отрезать свою руку и не умрешь. Если же ты потеряешь голову или сердце, то с тобой это неминуемо случится.

Она тоже была права. Чтобы показать, что прекрасно понимаю, о чем идет речь, я решительно вмешался в дискуссию:

– Это похоже на правду. Но все же трудно представить, чтобы душа и жизнь присутствовали в теле повсюду.

Кёгокудо рассмеялся в ответ на мое запоздалое выступление.

– Проще всего понять это, представив тело как сосуд, в котором содержится душа. Это точно такое же упрощение, как расписание для объяснения времени. Плоть сама по себе и есть жизнь. Они неразделимы. Но, раз уж на то пошло, давай проведем небольшой мысленный эксперимент. Скажем, что здесь находится человек, чье сердце было насквозь пробито пулей. Как ты считаешь, он мертв?

– Разумеется, он мертв. Он же не Распутин и не Кохада Кохэйдзи[74]74
  Кохада Кохэйдзи – знаменитый призрак эпохи Эдо, изображенный, в частности, на одноименной картине Кацусики Хокусая (1831). Согласно легенде, Кохэйдзи был актером театра кабуки, жившим в XVIII в. и прославившимся исполнением ролей оживших мертвецов и призраков. Он был утоплен в болоте любовником своей жены, но вернулся в виде мстительного призрака, чтобы преследовать и свести в могилу своих обидчиков.


[Закрыть]. Ну, возможно, он проживет несколько мгновений, но быстро умрет от потери крови.

– Возможно, как личность он не будет жив. Но что насчет частей его тела? Они будут продолжать жить. Ты можешь выпотрошить живую рыбу, удалить ее сердце и все внутренние органы, но она все еще будет дергаться. Ее мышцы все еще будут живыми. Люди устроены точно так же. Сердце может остановиться, но остальные органы будут продолжать жить в течение некоего неопределенного времени. В конце концов сердце – это всего лишь орган, обеспечивающий циркуляцию крови. Конечно, если случится такое несчастье, как прекращение тока крови, то к остальным органам перестанет поступать кислород и первым в результате этого погибнет мозг. После его смерти остальные органы тела лишатся возможности поддерживать обмен сложной информацией. Тело перестанет функционировать как высшая форма жизни. Некоторые органы будут продолжать работать, осуществляя жизненные процессы более низкого уровня, но поскольку они устроены таким образом, что зависят друг от друга, то один за одним также погибнут. Вот что такое смерть – это деактивация первичной материальной памяти, рассеивание единой и целостной души, которая составляет сущность жизни. Все постепенно возвращается к простой материи. Прах к праху. Вот почему, хотя мы и можем указать конкретный момент, когда у человека угасает сознание, не существует единого момента смерти. Человек умирает медленно, часть за частью.