Текст книги "Моя Сибириада"

Женитьба родителей

Письмо ушло, долго не было ответа, все стали волноваться, догадки строить. Ангара уже сбросила лёд, пошла путина. Дороги не было, торосы льда лежали и не таяли, было холодно. Низовый ветер нет-нет, да принесёт снег. Прошёл май, ждали Николая-угодника, Троицу, чтобы видеть, какой будет покос, а письмо от Саши всё не приходило, никак не устанавливался путь…

Тем временем отец, получив разрешение на женитьбу, сразу предложил маме переехать к нему в Омск. Сходили в церковь, обвенчались и стали жить здесь же, в воинской части, в пристройке возле склада. Мама не работала, отцу платили какие-то небольшие деньги, но им хватало, потому что на базаре всё было очень дёшево. И вот однажды хозяйственный отец предложил маме:

– А давай, Маша, купим поросёночка, держать есть где, кормить будем отходами от кухни солдатской, всё равно на помойку выбрасывают.

Подкопили ещё денег и в воскресный день поехали на городской базар покупать поросёночка. И вот, толкаясь по рынку в поиске поросёночка, мама увидела гитару. Не удержавшись, она попросила показать ей гитару. Быстро настроила лады, заиграла и запела. Стал собираться народ вокруг, просили: спой ещё «Мурку», спой «Одесситку». Мать пела, пока Саша не сказал: «Пойдём за поросёнком, а то всех разберут». Мать умоляюще посмотрела на отца и сказала:

– Саша, зачем нам поросёнок? Его надо кормить. А если самим есть будет нечего, я тебе на гитаре и сыграю, и спою, весело будет.

Публика, что была рядом, поддержала мамино предложение – купить вместо поросёнка гитару. На том и порешили. Купили гитару и вернулись в часть. Этим же вечером мама пела и аккомпанировала себе, а солдатики, довольные новым развлечением, не отпускали их домой.

Вот в этом поступке мама была вся: решительная, смелая и весёлая. Отец в ней души не чаял, а она всё чаще и чаще просила его рассказать о деревне, людях, родственниках. Иногда задумывалась, а придётся ли она ко двору любимого Сашеньки?

Время подходило к демобилизации. Если его демобилизуют в октябре, то до глубокой зимы, пока не наморозят дорогу, придётся жить в Красноярске, а где, у кого? Надо было хотя бы по водному пути отправить Марусю домой в деревню к матушке. Маруся была понятливой и согласилась первой выехать в Мотыгино и там ждать Сашу.

Отец написал письмо, в котором указал, что Маруся приедет сначала одна, а потом приедет он. Так что встречайте жену пароходом, а когда – не знает.

Долгожданная встреча

Когда подплывал пароход, он подавал сигнал, оповещал всех о прибытии – событие было особой важности, потому что он был единственным средством сообщения с городом. Люди шли как на праздник, принарядившись, хоть порой никого и не встречали, но зато видели своих, деревенских, вне работы. Пароход подходил к причалу около восьми часов вечера, когда беспечный летний день уходил в слабый полумрак ночи. Уже коров все подоили и прогнали на ночь пастись в поле (днём пауты закусают), лошадям, у кого были, заложена была свежая трава, куры запрыгивали на шесток, а овец летом никто не считал и не кормил – жили на подножном корме. Только в июле всю неделю стригли их, пока не созрел репей, иначе шерсть будет испорченной. Затем снова выпускали на волю.

Так что всё было улажено, и оставалось только «сходить на спектакль»: посмотреть, кто приехал, во что он одет, какой багаж нёс, особенно чемодан: если из фанеры – слабак, а вот кожаный, да с блестящими металлическими уголками – это достойно.

Но моя мать всех перещеголяла. Все её наряды лежали в маленьком узелке, который, как дамская сумочка, висел на левой руке, в правой руке была гитара. Но зато на ножках – белые носочки и парусиновые тапочки такого же белого цвета.

Выходя на причал, мать громко обратилась ко всем встречающим:

– Ну, где тут моя родня, подходите, знакомиться будем.

Все растерялись, никто не признал себя её родней, а она не растерялась:

– А я сейчас сама вас найду.

И прямо подошла к деду Дмитрию, единственному с большой седой бородой, протянула руку и сказала:

– Я Мария, Сашина жена, полюбите меня, так Саша просил.

Потом обняла рядом стоящую бабушку, свою будущую свекровь, поцеловала её и сказала:

– Я читала, что в раю свободны два кресла – доброй свекрови и любимой невестки. Давайте, маменька, будем так с вами жить, чтобы эти два кресла нам достались.

Бабушка, много повидавшая, была ошарашена таким смелым поведением, с притворством хихикнула и сказала:

– Посмотрим, посмотрим.

Далее стояла Аня. У неё были красивые, с поволокой глаза, пепельные вьющиеся волосы и слегка полноватый ротик.

– Ой, и правда, Саша сказал, что ты самая красивая в деревне девушка, теперь нас будет с тобой двое.

На такие смотрины стали подходить другие деревенские люди и сразу разделились: женщины стояли справа, мужчины слева. У одних она вызывала интерес, у других – непонимание. Дед захотел быстро закончить этот спектакль и сказал:

– Чо стоите, роты разинули, ну, быстро домой, людей не видали, что ли?!

Потом посмотрел на её белые парусиновые тапочки и такие же носочки и спросил:

– Как же ты пойдёшь? Ведь у нас убрадно[3]3
  Убрадно – грязь, идти в брод.


[Закрыть], ещё вчера снег с дождём всё расквасил. Ну-ка, Толька, дай ей свои бродёжки[4]4
  Бродни или бродёжки – кожаная обувь без каблуков, короткая.


[Закрыть], а сам так проскочишь, чай, не король.

Анатолий, один из двоюродных братьев отца, с лёгкостью и с удовольствием быть сразу ей полезным снял бродни, потом с неё тапочки, надел на её ноги бродёжки и сказал:

– Ну вот, тепереча не промокнешь.

Мать, обрадовавшись, что от неё не отвернулись и даже переобули по погоде, сразу, в новых бродёжках, отбила чечётку. Молодые братья весело с поддержкой рассмеялись, а Нюра, жена кузнеца, сплюнула в сторону и быстро пошла в гору.

Мать все свои городские причуды сразу показывать не стала, присматривалась, как учил её Саша:

– Утром вставай сразу за маменькой, посмотри, как она в печь дрова закладывает: поочерёдно, сначала бересту, потом лучину, потом тоненькие поленца, а потом дрова. Да не путай, какие дрова класть: то ли хлеб печь, то ли лепёшки, а то всё сгорит или не пропечётся. Маменьки не бойся, она с пониманием, будет учить – слушай и сразу благодари, будь понятливой. Старайся угадать, что она хочет сейчас взять или сделать, опереди её, да не жди благодарности. Если по имени назовёт, это очень хорошо, если ни о чём не просит – это плохо, не доверяет.

Мать по характеру была очень нетерпеливой. Она хотела везде успеть, быть первой и лучшей. Но в первое же утро спала, пока солнце глаза не открыло. Подскочила, спросила:

– Который час?

– А кто его знает? – сказала бабушка. – Скоро вечерить будем.

– Это что, вечер, что ли? Ой, Саша обидится, что я вам не помогала.

– Ничего, сегодня отоспись с дороги, а завтра и начнёшь помогать.

Голова матери упала снова на подушку: после длительного пути, уставшая, не спавшая в дороге, она почувствовала запах свежего сена или травы и снова провалилась в сон. Но вечерять дед попросил её разбудить.

Для неё было всё ново. Умывались из бочки дождевой водой, вместо тапочек дала бабушка свои опорки и сказала:

– Это ходить в хлев; по деревне или в магазин будешь ходить в калошах с шерстяными носками, потому что здесь земля промерзает и не оттаивает глубоко, только немного сверху. Ноги всегда держи в тепле да смотри, чтобы сквозняк не протянул, а то у нас тут чахотка ходит. Надевай стёганую Сашину жилетку из собачины, а ещё лучше – оленью, когда сильно холодно, потом Манеша сошьёт тебе новую.

Мама взяла Сашину жилетку, уловила знакомый запах любимого и заплакала. Бабушка видела эту картину, погладила её по голове и сказала:

– Любовь всё поправит, не убивайся понапрасну.

Кроме деревенских женщин, большой интерес к новой родственнице проявляли двоюродные Сашины братья. Они целый день поджидали, когда Маруся выйдет из дома, чтобы с ней заговорить, прождали целый день, но только к вечеру она изволила умыться из ковша. На сей час её караулил Веня, он быстро подбежал и сказал:

– Давай полью на руки, а то, не умеючи-то, обольёшься.

– А ты кто?

– Я Вениамин, Сашин брат двоюродный. Значит, наши отцы – родные братья.

– Да, Саша мне рассказывал про тебя.

– А что он говорил про меня?

– Да говорил, что ты проворный и смелый.

Мама, умывшись, пошла в дом, а Веня спросил:

– Выйдешь ли ещё на улицу, а то братья тоже хотят поговорить про Сашу?

– Ну, пусть завтра приходят.

– Нет, лучше ты на улицу выйди, а мы увидим и придём, а то дед не любит, когда балаболят.

Ага, мать уловила, что говорить много нельзя, надо сдерживать себя.

За ужином снова расспрашивали о Саше, о том, когда он демобилизуется. Мама пришлась по душе всей семье, прежде всего потому, конечно, что была Сашиной женой. Да и не робела попусту – играючи осваивала премудрости хозяйства: могла через день уже дрова занести, кур пощупать, яйца собрать, вот только к корове долго присматривалась, боялась сесть под неё, чтобы подоить. Но через неделю бабушка ей разрешила подоить одну из старых коров – спокойную, с разработанными сосками.

Уроки новой жизни

Прасковья Гавриловна, свекровь, помогала маме привыкнуть к деревенской жизни, к тяжёлому повседневному выживанию в суровых северных краях. Она говорила:

– Маруся, не спи на заре, а вставай и зачинай какое-нибудь новое дело, да не забудь попросить помощи у Всевышнего, а вот когда солнце перекинется через прясло, приложи голову к подушке, но поднимайся первой, пока ещё все похрапывают. Вроде как очень тебе нужно эту работу сделать. Никогда не спи на закате. На закате спать – жизнь укорачивать. До захода солнца проверь, чтобы вся скотина была на своих местах: которые в стойлах, которые на шестках, которые в поле. На ночь домашнюю скотину, кроме коров, со двора не выпускай, лучше дай пригоршню овса да водицы, но оставь возле людей. Скотина как человек, только без нашего языка. Наливай с вечера полные вёдра воды, накрывай деревянной крышкой, а сверху положи ковшик перевёрнутым. А вот шайки деревянные освободи от воды и переверни, пусть подышат ночь, не рассохнутся. Воды не жалей, Ангара большая, всем хватит, а земля тоже пить хочет.

Обутки поставь в ряд, начиная с дедовых, потом – мамашины, потом – мои, Анины и свои последние. За столом вперёд деда не лезь в чугунок, а по очереди, да ложку держи пятернёй сверху, а не пальцами, а то не ровен час перевернёшь ложку и всё на столешницу вывалишь, вроде как неловкая, да помни: раньше встанешь, дальше шагнёшь.

В деревне говорили, что Саша из города отправил свою кралю, чтобы посмотрела на деревню да сбежала обратно, пока он ещё не приехал. Но через месяц мама уже пошла с дедом на покос, предварительно помазанная дёгтем, одетая в плотную одежду, чтобы комары не прокусывали, на лицо был натянут накомарник, тканный из конского волоса, чтобы было видно дорогу. Дед сказал:

– Воды не бери, там родничок есть – сбегаешь.

Косить мать совсем не могла: всё время литовка землю цепляла. При этом она виновато смотрела на деда, а он успокаивал:

– Не гневи себя, придёт и это.

Обедали яйцами варёными да свежими огурцами. На верхосыточку[5]5
  На верхосыточку – на десерт.


[Закрыть] мама набрала земляники, которой по краям поля было видимо-невидимо. По закону деревни после обеда дед прилёг отдохнуть, мать же сходила к родничку, помыла искусанные комарами руки, попила водички, нарвала жарков, вернулась, а дед уже косит траву. Было неудобно опоздать, но дед приветливо спросил:

– Там вдоль ручья нет ли молодой черемши? Если есть, так сходи, набери к ужину, а то нонче[6]6
  Нонче – в этом году, по весне.


[Закрыть] мало её ели, не дай Бог цинга вспыхнет.

Мама с удовольствием вернулась обратно – всё-таки собирать черемшу намного легче, чем косить литовкой траву.

Так проходил день за днём, один труднее другого. Летом в деревне никто не отдыхал, все делали запасы на зиму. Бабушка видела, как мама устала, и ободряла её:

– Вот погоди немного, придёт Ильин день, тогда и передохнём.

Но мать не страдала от тяжёлой работы, а скучала по Саше, перечитывала тайком его письма, полные любви и ожидания встречи с ней.

Игра на гитаре отошла далеко на задний план, все мысли были о встрече любимого человека. Были заложены в шкаф модельные туфельки на венском каблучке, два платья крепдешиновых, что привезла с собою, и шляпка из соломки с маленькими полями и цветочком сбоку. Старенькая бабушка Анна долго рассматривала мамины наряды и спросила:

– А в чём же ты по городу ходила? У тебя больше никакой одежды нет?

– Всё остальное привезёт Саша, но зачем оно здесь? – ответила мама и грустно улыбнулась. Всё её счастье теперь состояло из писем от любимого и ожидания его приезда.

Мама была от природы красивой: карие большие глаза, красивые брови дугой, чёрные как смоль волосы и притягательная улыбка, которая обнажала белые ровные зубы.

Надо сказать, что мама родилась в большой семье: пятеро детей, она последняя. Наверное, ей меньше всех досталось деревенского труда, потому что в десять лет её увезли в Ишим дальние родственники (у них не было своих детей) и воспитывали по-своему, по-городскому. Готовили продолжить их врачебную династию. Муж был врач, жена – акушерка. Но Маша не захотела быть врачом, боялась покойников. Решила быть просто хорошей женой и мамой, что и исполнилось пока наполовину: осталось подождать Сашу и нарожать детей столько, сколько Бог даст.

Через неделю двоюродный брат бабушки Паши – Петя – привёз Федьку, младшего брата моего отца, из деревни Зайцево, что напротив Мотыгино, где он был в гостях. Пётр познакомился с мамой, откушал чаю и до вечера уплыл обратно. Федя – последний сын бабушки. Ему было десять лет. Сначала он застеснялся мамы, а потом с ней подружился. Он ей помогал во всём, а перед братьями гордился, что Маша – жена Саши – такая красивая, городская. Учил её обматывать ноги в портяночки, когда обуваешь бродёшки, водил на песчаный откос к Ангаре. Однажды увёл её к утесу Гребень, на котором гнездились орлы. Рвал заячью капусту и угощал маму.

Ходил Фёдор с нею по деревне, со всеми здоровался, показывая, что это идёт с ним Мария, Сашина жена, а его невестка.

Аня, Сашина сестра, тайно рассказывала маме о своих ухажёрах: кто и как за ней ухаживает. Но нравился ей парень из Рыбного: высокий, крепкий, сильный, чернявый и весёлый. Она видела его два раза: первый раз – на мельнице, а второй – когда приводил жеребца подковать.

Он долго смотрел на Аню. А потом вдруг спросил:

– Ты чья будешь?

– Антоновская, – ответила Аня, застеснялась и пошла дальше своей дорогой. Она готовилась уехать в город учиться на библиотекаря.

В деревне жили люди в основном под тремя фамилиями: Зайцевы, Потаповы, Пономарёвы. Но все имели прозвища от основателя рода – так, наша семья была Антоновская, были Колупаевские – от Колупая, были Бунтушские – от Бунта и так далее. Это было правильно и удобно: во-первых, сохранялась память об основателе рода семьи, а во-вторых, повторяющиеся фамилии могли внести неразбериху. Мама рассказывала, как один раз с бабушкой они пошли навестить одну пожилую семейную пару. Дед Никита уже потерял память, а его жена Матрёна была ещё при хорошей памяти.

И вот дед Никита спрашивает у жены:

– А кто это к нам пришёл?

– Мать твоей крестницы Варвары – Прасковья Гавриловна.

– Так она разве не умерла?

– Ну, видишь, живая.

– Ага, значит, живая.

– Так, а ты кто?

– Я жена твоя Матрёна.

– А я чо, женат, что ли?

– Женат.

– И дети у нас были?

– Да и сейчас есть.

– А где они?

– Матвей женился на Анне Матвеевской, живёт рядом с домом её отца, Валька за стенкой живёт с тремя ребятишками.

– Так Анна Матвеевская выходила замуж за Игната.

– Да нет, Игнат был женат на её двоюродной сестре Матрёне, глаз кривой у неё.

– Ну, уж ты совсем закружалась, мать. Матрёна была замужем за Иннокентием Платоновичем. Я хорошо помню, мы с ним в ямщину вместе ходили.

– Ага. Я закружалась, а ты нет. Никогда Иннокентий не ходил в ямщину. Это ты ходил с Иваном Власовским.

– А, так это его жеребец-то вынес из воды живым?

– Да нет. Спас жеребец Клима Ивановского.

– Ну, так Клим-то молодой ещё. Я помню, мы его женили на Вальке Башуровской.

– Окснись[7]7
  От слова «сон», «проснись».


[Закрыть]! Башуров по-пьяне поменялся с Родионом жёнами. Забрал у него Шуру, работящую, а ему отдал Глафиру, у которой курицы летом по столам ходили, а она всё книжки читала.

– А пошто я не знал про это? На охоте, наверно, был.

– Да забыл ты. Это было лет двадцать назад. Десять лет об этом говорили, всё ты знал и смеялся: комунизьма, комунизьма, все бабы обчие будут. Помнишь, я ещё тебя тряпкой за такие слова отходила.

– Вот это уж совсем не помню.

Как трудились, так и праздновали

Подходил большой деревенский праздник – Ильин день, день рождения старейшины деревни Ильи Назаровича, окончание лета, радость – общими силами поставили дом Колупаевским. Помогали всей деревней три раза. Первый раз осенью прошлогодней, когда делали фундамент, второй – по весне ставили сруб, а третий – крыли крышу. Вот теперь пора переходить в дом на зиму, а уж отделку будут делать через год. Таким был деревенский порядок. Но хозяева должны всех накормить, напоить – вроде как новоселье. На такой большой деревенский праздник шли все: и млад, и стар. Собирались семьями, несли подарки.

В нашей семье выдался год урожайным на мёд. Бабушка не пожалела, налила берестяной туесок мёда, взяла три сотовые рамки, всё уложила красиво и пошли. Мама первый раз выходила в деревенский свет, не волновалась, потому что и дед Дмитрий, и дед Николай, и свекровь уже гордились ею, уважительно относились, с особой заботой, как к своей дочери.

Столы стояли в ряд от окна до входной двери. Земляки заходили, сразу рассаживались и вели разговоры о завершении покоса, о предстоящей уборке пшеницы. Мама сидела тихо, слушала, время от времени ловила на себе любопытные взгляды молодых женщин да ребят. В последнюю очередь подали самогонку. Хозяева разливали сами её в стеклянные гранёные стаканы. Маме тоже налили, но немного. Угощением была рыба разного вида приготовления: солёная, жареная, отварная, заливная, копчёная, сушёная, пироги с рыбой. Выпили по первой, закусили немного, почти сразу – по второй. Разговор стал громче. Налили по третьей, выпили, и Манефья затянула: «По диким степям Забайкалья, где золото моют в горах, бродяга, судьбу проклиная, тащился с сумой на плечах». Женщины подхватили на повторении, и сразу дом наполнился чем-то таинственным, могучим и крепким. Мама таких песен не знала и слушала. Потом Сашка Бучиван взял гармошку, и молодые женщины стали петь частушки, мама снова молчала, наблюдала, кто самый поющий, смелый. Наконец-то пошли в пляс по парам, кто кого перепляшет. Уже все знали, кто чего стоит, и ждали, когда выйдет Кланька Матвеевская, чтобы посмотреть на её стать, выход. Она долго тянула, не выходила, ломалась. Потом вышла. С ней никто не соревновался, знали – проиграют. Она показывала всё новые и новые коленца. Тут мать не удержалась, вышла, пропела частушку звонко и пошла в пляс. Мужики и бабы развернулись, чтобы посмотреть, да так и не могли оторваться от завораживающего «выступления». А она легко, в такт музыке, ловко отбивала и выписывала неповторимые движения, иногда звонким голосом украшая их частушками. Её тонкий стан под лёгким крепдешиновым платьем двигался грациозно и в такт музыке. Руки, как две птицы, то с лёгкостью поднимались вверх, то красиво описывали полукруг, то ловко пальцами щёлкали, как в ложки, и снова – быстрые движения ног, поспевающие за музыкой. Она плясала самозабвенно. Гармонист подбирал переборы, мать тут же перестраивалась и плясала дальше. Было ощущение, что она соревнуется с ним. На самом деле её ноги просили этой пляски после долгого перерыва. С улицы пробрались мальчишки и смотрели, раскрыв рот, не смея слово сказать. Девчата все примолкли, женщины видели в ней что-то игривое, страстное, напористое, как будто она всем своим телом хотела показать, что достойна Сашкиной любви, а мужчины даже загордились, что в нашей деревне такая плясунья появилась. Бучиван сдался, устал, свернул мехи. Мама пошла к своему месту, все стали хвалить Марию перед бабушкой и дедом. Бабушка была скупа на похвалу и коротко сказала:

– Ну что хорошо, то хорошо!

А дед, как самый уважаемый человек в деревне, встал и громко сказал:

– Конечно, Сашка по себе дерево срубил, вы сами видите. Давайте выпьем, чтоб скорее он вернулся домой. А Мария – молодец, привыкает, хоть вперёд пока не забегает, но и сзади не отстаёт.

Сибиряки народ не словоохотливый – им некогда разговоры вести, надо за короткое лето всё успеть сделать: дров напилить, сено накосить, промысел не упустить, починить: где забор, где хлев, где крышу и так далее. А лето короткое, всего полтора-два месяца.

Домой уходили так же дружно, всей семьёй, а деревенская детвора издали провожала маму восхищёнными взглядами. На следующий день интерес к маме ещё более повысился, все старались с ней отдельно поздороваться и что-нибудь хорошее сказать.

А однажды, к вечеру, во двор пришли три деревенские девушки, позвали мою будущую бабушку Прасковью Гавриловну и попросили разрешить Марусе выйти к завалинке, чтобы поучила девчат выбивать чечётку. Бабушка не ожидала такой смелости и не понимала: как это? Маруся замужем, и ей не к лицу ходить по завалинкам и учить плясать. Бабушка растерялась, но потом рассердилась и сказала:

– Не смейте и думать, что она когда-нибудь пойдёт. Она замужем. Кто это ей позволит глупостью заниматься, позор на себя принимать? Идите отсюда, и чтобы я вас больше не видела у себя во дворе.

Мама потом спросила бабушку:

– Зачем приходили девчата?

– Да ни за чем, тебя это не касается, – ответила она.