Текст книги "Моя Сибириада"

Плясать – не руками размахивать!

Я ещё маленькой смотрела на мамину пляску и однажды спросила:

– Мама, где ты так научилась плясать? Ведь тебя никто не учил.

Мама рассмеялась и сказала:

– Ещё как учили, в жизни не забуду.

– Мама, расскажи.

– Расскажу вечером, когда будем за лампой сидеть.

И вот в один из вечеров, будучи в хорошем расположении духа, мама посвятила меня в свои детские воспоминания.

Мама родилась в деревне Покровке Тюменской области. Там же многими годами раньше родился известный авантюрист Гришка Распутин, а убит он был в год, когда родилась мама. Но кроме этой известной персоны, в деревне жил человек, который в молодости плясал так, что до старости оставил о себе память как о лучшем, искуснейшем плясуне. Мама называла его имя, но я, к сожалению, не запомнила. Так вот он, будучи пожилым, но по-прежнему весёлым и озорным, на мамину просьбу научить её плясать так, как плясал он, сказал ей:

– А ты иди на гумно к вечеру, когда овец пригонят на ночь. Там на середине загона стоит столб, возле которого кладут овцам сено. И когда пастухи уйдут, пройди потихоньку к столбу, возьмись за него руками, чтобы не упасть, и выплясывай там все коленца, которые ты знаешь, а новые сами к тебе тут же придут. Овец не бойся, они сами тебя испугаются.

Мама поверила в его рассказ и вечером, как только стало смеркаться, тайно ушла на гумно, прошла среди овец к столбу, выровняла ногами землю и стала плясать. Овцы, а их было штук сто, бросились убегать, поломали всю изгородь и ушли в поле. Мать понимала, что она набедокурила, но не пригонишь же овец обратно! На следующий день говорили, что, видно, волк приходил, испугал их, но странно, что он ни одной овцы не унёс!

А мама поняла, что дед над ней жестоко пошутил, но никому не рассказала об этом. Её желания и способности плясать сохранились на долгие годы.

Но об этом чуть позднее.

Однажды, много лет спустя, с концертом приехали цыгане. Их много после войны прижилось в крупных городах Сибири. Были среди них и самодеятельные артисты. Своё выступление они показывали на большой сцене Дворца культуры. Народу было немного, наверное, поэтому они не хотели хорошо работать на сцене, плясали слабо, только руками помахивали. Мама всегда сидела в первом ряду, и в этот раз тоже. Ненадолго хватило у неё терпения смотреть, как они неинтересно выступают. Не выдержав такой пляски, мама соскочила с места, поднялась на сцену и спросила:

– Кто так пляшет? Играй! – приказным тоном дала команду гитаристам и пошла в пляс.

Зал сначала тихо перешёптывался, потом стал выкрикивать, подбадривать:

– Тетя Маша, покажи им.

И мама постаралась: она вспомнила всё, что знала! А в конце сказала:

– Вот как надо плясать, а не руками размахивать!

Она сорвала аплодисменты зала и ушла на своё место.

Я думаю, останься мама жить в городе, она прожила бы другую жизнь, более романтичную, может, даже ушла бы в искусство. Природа щедро наградила её и внешностью, и работоспособностью, и талантами. Но годы молодости она провела в работе, лучшего в жизни не знала, поэтому считала себя счастливой.

Знакомство с рекой-кормилицей

Мама научилась чистить и жарить рыбу, развешивать для просушки сети на забор, ставить с дедом морды[8]8
  Морды – рыболовные плетённые из тонкой проволоки снасти для ловли мелкой и средней рыбы.


[Закрыть] на пескарей для наживки на крупную рыбу. И вот пришло время взять Марию на настоящую рыбалку. Бабушка, имевшая в этом деле большой опыт, долго учила маму искусству, как да что надо делать, чтобы деда уважить. На Ангаре все рыбачили – от мала до велика. Рыбалка означала всё: и пищу, и развлечение, и лечение от недуга, и отдых, и негласный элемент соревнования. Не считалось зазорным выходить женщинам на рыбалку, а уж ребятишки, как только научатся лодкой управлять, тут же плывут на Гребень рыбалить.

Время близилось к осени. Уже оставленная на ночь вода в ведре к утру покрывалась корочкой льда в полтора сантиметра. Сено давно было заготовлено, добирали бруснику, на подходе были клюква да орехи кедровые. Все семьи, кто кормился рыбой, наточили рыболовные крючки и ждали только смены погоды: когда подует верховый ветер, тогда рыба пойдёт в Енисей. Сразу все рыбаки быстро выплывали вверх по Ангаре, расставляли рыболовецкие снасти с вечера, а утром собирали улов. Рыба, проплывая, заходила в расставленные перемёты, цеплялась боком за крючок и оставалась на нём. Утром надо было обязательно её снять, иначе она «уснёт» и при этом выпустит сильный яд. Об этом знали все, были очень осторожны, но были случаи, когда «угощали» такой рыбкой надзирателей порядка – рыбнадзор, если они свирепствовали над местным населением. Их называли «стервятниками», от них укрывались, пытались ублажить, но они порой были очень несговорчивы. Этот метод самоуправства достался от эвенков, которые ранее владели этими краями и не понимали, почему им нельзя ловить рыбу, а рыбнадзору можно? Такой метод «установления равноправия» живёт и сегодня. В общем, был закон, запрещавший ловлю осетровых рыб, но как говорил дед, быть у воды и не напиться – смешно. В народе иногда говорили о случившемся так:

– А чавой-то нонче стервятника Бурундука не видно, не слышно?

– А как ты его увидишь, ты-то тута, а он червяков кормит.

– Да неушто?! И кто его приговорил?

– Ну так, поди, кежемски или богучански, они на яме-то стоят.

– Так по чо так? Неушто жалко ему хвоста для людей, ведь есть-то все хотят али только стервятники? Ну да чего его жалеть, мак пять лет не родился, и никто с голоду не помер, проживём без него.

На его место приходил другой, и если умный, то сам как сыр в масле катался, и местное население его уважало. К примеру, наш мотыгинский Костя Потапов никого не обижал, ни к кому не приставал и был уважаемый в деревне человек, наравне со старшими. Много было законов, запрещавших бить кедрач, валить зверя, ловить омуля, мыть золотой песок. Но такие несметные богатства имели эти края, а проживающих постоянно было так мало, что урон природе не нанесёшь. К месту будет сказано: золото до сих пор с тех краёв вывозят самосвалами, а край гибнет.

И вот с вечера подул верховый ветер. К утру должен был усилиться, и тогда без промаха можно было выплывать. Ведущими были дед Дмитрий и сосед Илья Назарович, с ним плыли в лодке мама с его племянником Николаем, а с дедом Дмитрием плыл внук Василий.

На рассвете выплыли двумя лодками на яму. Плыли часов шесть. Наконец нашли подходящее место. Остановились, разгрузились. Мужики стали делать шалаш – навес от дождя. Кто-то пошёл искать сухач для костра, кто-то уже копал гнездо для кострища. Работа кипела, надо было до наступления ночи успеть всё устроить для быта и поставить рыболовные снасти перед самым заходом солнца, чтобы в темноте не нарушить чужой стан. Вокруг никого не было.

Песчаный берег Ангары подходил далеко к самой горе, на которой стояли могучие деревья – кедрач. Шишка уже поспела. Кедровник стоял никем не тронутый и был так рясно[9]9
  Обильно.


[Закрыть] усыпан спелыми плодами, что со стороны кроны деревьев казались снизу зелёными, а макушки, которые упирались в небо, были от шишек сиреневого цвета с переливом. Весь лес изобиловал плодами кедрача и был как аметистовый.

Красота неповторимая! Вот что такое дикая природа Сибири! Высота горы в этом месте была метров сто. На вершине стоял березняк вперемежку с ёлками. Но поскольку уже были первые заморозки, то лист у берёз был коричневого цвета, но не опадал, так он и будет стоять до весны, пока не станет появляться новая молодая зелень. От того, наверное, что лист уже был подмороженным, но ещё живым, он шумел на ветру, ругался то ли на погоду, то ли на Ангару, которая «делала» под себя погоду и всех подчиняла. Сопротивляться реке никто не помышлял, её благословляли и благодарили как дарующую жизнь.

Мать, закутанная в собачью шубу, сидела вечером у костра на отпиленном Василием чурбаке вместо табуретки и наслаждалась заходом солнца. Дневное светило медленно шло к горизонту, где облака уже поджидали его и с его приближением становились всё прозрачнее. Когда солнце заходило краешком за облако, как по волшебству облачко превращалось в прозрачную кисею, и тогда солнце, убыстряя ход, скорее опускалось за горизонт. Постепенно небо накрывалось тёмным зонтом. На смену солнцу появлялись звёзды. Они в тех краях были необыкновенно яркие и светили высоко в небе, будто сторожевые, они всю ночь ждали восхода солнца, чтобы потом снова погаснуть до вечера. Было ясно или, как говорили местные люди – «вёдро». Наравне со звёздами нарождался месяц, он шутливо смотрел сверху на рыбаков и любовался своим отражением в красавице Ангаре, оттого казалось, что гладь реки не шелохнется, боясь испортить отражение ночного небесного светила. Медленно и загадочно тёмный вечер переходил в ночь.

Первый выход утром за уловом сопровождался молитвой за благополучный исход задуманного дела. Руководили всем процессом давно привыкшие к этому промыслу люди – дед Митрий и Илья Назарович. Молодые ребята были на подхвате. Поплыли на рыбалку все, кроме мамы. Дед сказал, что возьмёт её вечером. Мама не противилась, была благодарна, что вообще дед не отказался взять её с собой.

Уже холодная осень наступала на прибрежные воды и леса. Ангара утром по берегам, если стояла спокойная вода, покрывалась тоненьким ледком. Днище лодки схватывало, и, пробираясь через тонкие и колючие льдинки, лодка производила звуки, похожие на звон разбившейся стеклянной посуды. Природа жила своей жизнью, соответствующей именно этой поре. Поскольку эти места были нехоженными, то, поднявшись на гору и войдя в ближайший лес, можно было встретить оленя, зайца, лису и другую живность, которая ранее не встречала человека и не спешила убегать.

Вечером, поставив перемёты, обе лодки примкнули к берегу. Мама подогревала на костре чай с домашними травами, голяком. Брать с собой сахар или мёд было не только не принято, но и смешно: у реки пить чай с мёдом! Попив чаю, старики спроворили по самокрутке, затянулись пару раз и ушли в шалаш. Мама, завернувшись в собачью шубу, уснула крепким сном, да и проспала второй улов, опять снимали рыбу без неё. Улов был богат. Никто вслух не радовался, только троекратное крещение было доступно для благодарности за удачу. Так прожили ровно неделю. Встретили на реке знакомых рыбаков, они тоже ежегодно приплывали на яму. Вспомнили прежних заядлых рыбаков, которые уже не выплывали, справились о здоровье.

– Ну а как там Родион Родионович поживает?

– Да и ничего, по деревне ещё ходит, а в тайгу или на рыбалку уже нет.

– Ну, так вы ему от меня привет передавайте.

– А чегой-то привет, кинь для него хоть пару хвостов или плашишка подавиться (что означает: полакомиться рыбным хребтом).

Шутка была с восторгом принята. Подплыв поближе к лодке, знакомый перекинул три штуки хороших стерлядок.

– Вот это дело! А то привет от него передайте! Родион– то, поди, и не знает, что с твоим приветом делать!

Возвращались поздним вечером. Быстрый на ногу Василий побежал в деревню за конём. Скоро перевезли снасти, улов, разгрузили всё и полегли отдыхать.

Мама долго вспоминала разные шутки дедов. Подплыли к чьей-то лодке на яме, а это оказались тоже старые знакомые – отец с сыном. Поздоровались, спросили про жизнь. Сын был легко одет, а уже вечерело. Дед Митрий спрашивает:

– А чегой-то сын у тебя одет, как на казнь? Али на охоту давно не ходишь, соболиной поддёвки даже нет на нём?

– Да он жёлтичек, чо с него возьмёшь? Вот не дай Бог, если хвороба возьмёт, так я его веслом тут же и отпотчую!

Мама на долгие годы запомнила эту первую рыбалку на яме, где стояли осетровые.

Последняя счастливая осень

Подходило долгожданное время встречи любимого. Мама чаще выходила на Ангару, подолгу смотрела вдаль, откуда должен вернуться её муж. Это случилось неожиданно. Вся большая семья Антоновских каждый вечер, не сговариваясь, выходила на причал. Теплоход «Товарищ» подплывал всё ближе, мама разглядела отца и чуть не бросилась в воду навстречу пароходу. Дед схватил её за локоть и сказал:

– Не доплывёшь. Сам сейчас выскочит первым.

Так и вышло. Едва пароход коснулся причала, отец выпрыгнул, схватил маму на руки, уткнулся в её волосы и не мог оторваться. Тогда дед сказал тихо папе:

– Поздравствуйся с нами, Саша, люди смотрят.

Отец поставил маму на ноги, со всеми поздоровался, поцеловался, попросил у всех прощения, раздал стоявшим рядом братьям свои вещи: кому фуражку, кому шинель, кому вещмешок. Взял маму на крепкие сильные руки и пошёл в гору медленным шагом, как бы выпивая по глотку своё счастье, как бы говоря: «Мы снова вместе, теперь уже навсегда».

Вся многочисленная родня, соседи и кто был на причале пошли не торопясь следом за ними к дому. Женщины вытирали накатившуюся слезу уголком головного платка. Даже строгий дед Дмитрий, смахнув скупую слезу, застеснялся, достал кисет, завернул самокрутку, прикурил и бросил, не затягиваясь.

В гору поднимались молча, каждый думал о своём. Перед воротами дед сказал:

– Люди добрые, спасибо вам за любовь к Сашке, подходите завтра к нам, мы вас будем ждать. А сейчас посмотрим хоть на нашего сына, если Мария даст, истосковалась она по нём.

На этих словах наша семья зашла во двор, потом в дом. Плачущая бабушка стала быстро накрывать на стол. Папа с Машей вышли из комнаты, отец попросил ещё раз у всех прощения, всех перецеловал, по-мужски разволновался, но теперь уже мама его успокаивала:

– Разлука позади, Саша, теперь мы вместе.

Выпили, поговорили недолго и разошлись до утра. Это была последняя мирная осень. Шёл 1940 год.

Жизнь в колхозе

Всю неделю шли в дом деревенские – поговорить с отцом, поделиться и заботой, и радостью. Приходили пожилые люди с просьбой: взять колхоз на себя. Всех принимали, угощали по-свойски, выслушивали их заботы.

– Ты бы, Саша, взял колхозную-то печать, а то Александр Васильевич устал, надо бы дать ему отдохнуть.

– Надо пригласить народ на собрание, – сказал отец, – спросить их согласие, а то неправильно получится: колхоз общий, а я один печать возьму. Давайте я сначала покумекаю да с Машей посоветуюсь, а уж потом решим, кому председателем быть.

– Оно и то верно.

После окончания в школе 10 классов отца отправили в Красноярск на курсы работников МТС. Но в Мотыгино не было машинно-тракторной станции, и ему предложили поработать в колхозе. Сначала бригадиром был, а потом помогал Александру Васильевичу, председателю, а фактически сам во всё вникал и сам справлял все колхозные дела.

– Да тут и кумекать не надо, так видно: ты самый разумный. Как ты хорошо всем управлял, пока в армию не пошёл. А то скоро государству надо налоги платить. А платить-то нечем.

– А что ж вы до сих пор так ничего и не платили?

– Да что-то платили, ну тебе наш бухгалтер всё скажет.

– А кто у вас бухгалтер-то?

– Да Чапоров, башковитый мужик.

– А если он башковитый, так чего налоги-то не платили, где башка-то была? Пьёт?

– Да нет, в рот не берёт.

– Ну, посмотрим, я ещё подумаю.

– И не смей думать, бери печать – и дело с концом, а то сейчас строгости такие, ой-е-ей! Говорят, уж многих председателей пересажали в турьму, ты чо, хочешь, чтобы и Бунта посадили?

– А вы хотите, чтобы меня посадили? Вот выплатите налоги, тогда возьму печать.

Отец был строг и категоричен. Он просчитывал ситуацию далеко наперёд и держался своей линии. Потом пришёл сам Бунтушка. Долго рассказывал, как дела обстоят, но отец сказал:

– Нет надобности дома говорить об этом, встретимся в конторе, пригласим бухгалтера, разберёмся и будем решать. Меня за дурака держать не надо, и власть мне тоже не нужна. Уж если я соглашусь держать колхоз, то только чтоб помочь деревенским выжить. Вот прошёл я вчера по деревне, дома покосились, дорог нет, заборы повалились. Что помощь не организовать? У вас, дядя Саша, и ворота новые, и заборы загляденье, и навес новый накрыли. А у тети Дуни? Ну и что, если она старая и не работает? Сначала надо ей всё поставить, а потом себе.

Расстроенный Александр Васильевич ушёл ни с чем. Мама никогда не смела отцу перечить, он всегда был прав. По деревне пошли слухи: Сашка Антоновский не хочет браться налоги платить за Бунта. Да тут и без налогов хватало горя: опять мало сена накосили – будет падёж скота, снизятся надои у коров; телятник течёт – крыша прохудилась, а тёсу нет, крыть нечем; да и правильно будет, если Саша не возьмёт колхоз, пусть сам Бунт и отвечает: до чего довёл! Так люди говорили между собой и с каждым днём всё громче. И вот на седьмой день пришла делегация к нам, попросили бабушку вызвать Сашу и стали ему говорить:

– Бери колхоз, мы тебе поможем, ты не Бунт – воровать не станешь.

Бунт жил от нас через один дом. Он видел людей, что шли мимо его дома-красавца: окна большие, рамы новые, всё отделано резьбой, дом стоит на взгорке, на солнышке так прямо играет всем на загляденье. А напротив жила вдовица кузнеца Пелагея. Семья большая, ребятишек шесть человек, и она больна чахоткой. Отец сразу всё это приметил и ночью, чтобы днём не смущать своими мыслями родственников, он тихо всё это излагал своей Марусе – строили планы не для себя, а как всем помочь жить по-христиански.

После мучительных раздумий отец решил: надо помогать, а то вместо домов да палисадников будут стоять одни кресты на кладбище.

На общем собрании единогласно решили поставить председателем колхоза «Сибиряк» Пономарёва Александра Григорьевича. Проголосовали единогласно. Женщины рассуждали: «Вот ведь как бывает: без отца рос, а гляди, какой толковый!»

Мой отец Александр Григорьевич со своей мамой Прасковьей Гавриловной

Отец сразу поручил старейшинам наладить работу пилорамы, кузницы, мельницы, конного двора, молоканки. Полевые работы взял на себя, дядю Колю просил всё приготовить к зиме на конном дворе. Ушедшего недавно из жизни кузнеца Проню Потапова решили заменить другим: перевести из Бельска Гришу Зайцева и отдать ему пустой колхозный барак, пусть перезимует, а летом ему новый дом поставить. Началась новая жизнь и для отца, и для мамы. Отец утром ранёхонько убегал в колхоз, жалуясь Марусе на свою занятость и желание хоть раз в месяц побыть с нею где-нибудь на природе, но колхозная жизнь затягивала всё больше и больше. С раннего утра он бежал на конюховскую проводить разнарядку, потом собирал женщин на молотьбу, затеял обмен продукции на сено с другими колхозами, контролировал ремонт телятника, коровника, птичника. Погода не давала промедления, надо было торопиться, со дня на день мог пойти снег, скотину надо было срочно ставить в загон. Мама видела папу только сонным или рано утром на рассвете.

Потихоньку, с Божьей помощью и поддержкой колхозников, дела стали поправляться, отец в работе окреп, быстро разрешал все проблемы и уже не уставал так на работе, больше спрашивал с других.

Вспомнил своего друга, который жил в Зайцево, и по перволедку запряг в кошеву своего председательского коня, и поехали они с мамой к нему в гости. Он тоже был женат на местной девушке, и они уже ждали ребёнка. Встреча была тёплой, много вспоминали свои молодые годы, как угоняли лошадей на гарь, пугали девчонок, ходили рыбалить. День прошёл быстро, и только вечером вернулись домой.

Не заметили, как пролетела зима, наступила весна, длинная и холодная. Ангара долго стояла раскисшая. В колхозе закончилась мука, стали молоть подмороженную пшеницу – от этого хлеб был тяжёлый и сладковатый. Но к началу июня река сдвинула лёд – и пошли первые самоходки с мукой, мылом и сахаром.

По радио постоянно говорили о возможном нападении немецкой армии, о строительстве дорог от Польши к нашей стране, о заговорах против Сталина и шпионаже на крупных заводах, о предательстве среди военных начальников. Всё это слушать было страшно, возмутительно и непонятно: как можно предать свою Родину? Из Енисейска прибыли работники НКВД с целью использования района для ссыльных поселенцев. Но не нашли барака, а строить его было некогда, так и уехали ни с чем. Но отец был уверен, что на этом дело не закончится: раз приехали, посмотрели, то всё равно ждите – обяжут принять сибулонцев[10]10
  Сибулонцы – ссыльные политические. Образовано от слов «Сибирское управление лагерями особого назначения».


[Закрыть].

Наконец пришло весеннее тепло. Мама после зимы отогрелась, расцвела, повеселела. Отец не мог на неё налюбоваться. Началась посевная кампания, он часто запрягал две лошади, и они вдвоём ехали по колхозным полям проверять, как идёт сев зерновых культур. Зацветал иван-чай, смолянка, жарки. Поля покрывались зеленью – казалось, природа спешит дать возможность и кустам, и деревьям успеть отцвести и дать плоды. Мама всё время говорила папе о своей любви, как бы боясь или предчувствуя внезапную разлуку. Все деревенские любовались этой молодой семьёй, их отношения не похожи были на отношения деревенских. Отец не стеснялся поцеловать маму при людях, обнять, сказать ласковые слова, он никогда не называл маму дважды одним именем. Он их придумывал по ситуации, но от производной Маша или Маруся: Машуличка, Машечка, Марусичка, Машаня, Манюля, Манюличка, Манюня, Маняшечка… Их отношения были такими, как будто скоро настанут тяжёлые испытания и они должны насытиться своей любовью.