Текст книги "На другом берегу (сборник)"

3

После того, как меня пригласили в Дом Законов для участия в программе подготовки координаторов и я отказался, мне повезло в одном – меня действительно повысили. Руководство фирмы не могло напрямую спросить меня о причине вызова к координаторам, но подняло мое досье и решило, что я действительно засиделся. Таким образом, я не только получил новую должность и прибавку, но и более свободный график.

Интерес к личной жизни, стремление давать советы или узнавать причины обращения в государственные инстанции служили признаком невоспитанности. Да и кому захочется уподобляться многочисленным инспекторам из отделов Полиции нравов – школьным, медицинским, экологическим, правовым, пенсионным?

Инспекторов не любили, называли «третьей властью» после Совета Координаторов и Правительства, выполнявшего экономический контроль. На инспекторов было много жалоб, но доказать превышение ими служебных полномочий было практически невозможно. Скорее – обвинить в халатности.

Координаторы теоретически могли работать в Правительстве, но инспекторами – никогда. Сочетание законодательной и инспектирующей власти в одном лице считалось недопустимым. Тот факт, что координаторы (совесть и элита общества) не могли служить в клане проверяющих, делал последних презираемыми общественным мнением. Может быть, они в отместку становились лютыми в охране закона, кто знает.

Тот полицейский, который приходил ко мне по поводу пропажи сына – он уже знал мою ситуацию. Он принес мне пропуск в детский приемник-распределитель, но не удержался от нотаций. А я не счел нужным перед ним оправдываться. Он уже получил свою порцию удовольствия, когда сообщал мне, что Димку нужно найти лишь для того, чтобы забрать в интернат.

Интернаты, детприемники – все казалось нереальным и отдавало вековой давностью. Некоторые структуры необычайно живучи. Вот и здание – вполне приятное с виду. И женщина, которая меня встретила, мила. Она представилась дежурным воспитателем, провела меня по коридорам к себе в кабинет.

– Предпочитаете информацию с монитора или в печатном виде?

– Дайте распечатанную.

– Я заранее приготовила про детей возрастной группы, которая вас интересует. Здесь, в уголке каждого документа – шифр. При необходимости наберете его и запросите дополнительные сведения или понаблюдаете за ребенком в режиме онлайн.

– Это законно?

– Конечно. Мы – правовое государственное учреждение и всегда действуем только в рамках закона.

– Простите. Я не сталкивался с этим раньше.

Дежурный воспитатель снисходительно улыбнулась.

– Я знаю. Ваша специализация не предполагает изучение педагогики и психологии.

– Откуда вы знаете мою биографию?

Она вздохнула и отточенными от многократного повторения фразами пояснила:

– Информация о пропавшем ребенке поступает во все распределители немедленно с целью опознания найденных детей. В пакете информации есть сведения и о родителях для организации немедленной и квалифицированной психологической помощи. Проблемы детей часто имеют истоки в особенностях характера родителей.

Я повертел в руках альбом. Раскрывать его было страшновато, хотя я и не ожидал увидеть в нем Димкину фотографию. Чтобы оттянуть время, я спросил у воспитателя, которая за столом перебирала документы:

– Как вы думаете, у меня есть шанс вернуть сына домой, когда его найдут?

Лицо женщины стало непроницаемым:

– Это зависит не от меня. Ребенок пройдет курс реабилитации.

– После чего?

– После своего асоциального поступка. По результатам наблюдений состоится заседание медико-педагогической комиссии, которая и решит его судьбу. После первого побега детей обычно возвращают родителям, но с чипом слежения, который находится в деактивированном состоянии.

– Бывают и вторые побеги?

– Да, и мы предупреждаем родителей о возможной патологии, но они не верят. Ребенок внешне здоров. Гормональный фон в норме. Побег кажется случайностью. Но это, разумеется, не ваш случай.

– Почему же? У нас тоже первое исчезновение. Я даже не уверен, что это побег.

Воспитатель заглянула в одну из бумажек:

– Я уважаю ваши родительские чувства, но посудите сами. Ребенок показывал слабые результаты в начальном звене. Ребенок при разводе выбрал жизнь не с матерью и братом в престижном районе, а уехал с вами в Промзону. Мать страдает тяжелыми неврозами, возможно, из-за наследственной предрасположенности. Наконец, побег из дома. При таких аргументах вам вряд ли доверят воспитание подростка.

Я заволновался, но постарался тут же взять себя в руки, вспомнив слова Григория о том, что «на систему с эмоциями не попрешь», и напустил на себя профессорский вид.

– Педагоги, работавшие с сыном по индивидуальной программе, отмечали его эмоционально-художественное восприятие и прикладную направленность интересов. Может, мальчик увлекся приключениями? Такое ведь бывает?

Моя собеседница не смутилась и снова полезла в свои бумажки, отыскала одну – с графиками в пол-листа и сверилась.

– Да, – после паузы подтвердила она, – художественно-прикладные способности выше средних. Это обязательно учтет юрист, который будет следить за соблюдением прав ребенка. Для таких детей есть специальные интернаты с большей иллюзией свободы.

– Иллюзией? – не поверил я.

Женщина не смутилась. Она прямо смотрела мне в глаза и рассуждала спокойно, как о самых простых вещах.

– Художественные натуры нуждаются в естественных индивидуальных переживаниях. Им активируют карту передвижения на большие расстояния. Им вживляют чип слежения, но это навсегда остается закрытой информацией даже для членов семьи. И химическая кастрация по медицинским показателям остается тайной. Есть специальная служба наблюдения, которая обеспечит искусственное анонимное оплодотворение жены во время ее осмотра, если такой человек вступит в брак. Наблюдаемым создают некоторые опасные и психотравмирующие ситуации, из которых они с честью выходят. Такие люди вырастают, переживая все человеческие чувства. Это дорогое удовольствие для общества, но взамен оно получает эстетическое наслаждение от их художественных произведений.

Мне захотелось ее ударить. Альбом с материалами подозрительно скрипнул в моей руке. Я, кажется, надоел своей собеседнице. Она предложила мне:

– Вижу, что вы затрудняетесь с поиском. Я могла бы вам предложить беседу с подростком по своему выбору. Информированный мальчик, легко идет на контакт, любит внимание со стороны взрослых. Будете беседовать? Тогда пройдите в пятый бокс. На столе – красная кнопка вызова охраны. Это – на случай неадекватного поведения подростка.

Я без сожаления вышел из кабинета и пошел вдоль светло-серой стены к комнатам с прозрачными стенами и дверями, открыл ту, где была выведена красная цифра 5 и сел за стол с яркой кнопкой посередине. Скоро я увидел, как по коридору ко мне в сопровождении рослого охранника идет парнишка в темно-синей форме воспитанника спецучреждения. Свободная форма скрывала телосложение, и я снова испугался, что увижу Димку.

Мальчик зашел в бокс и сел напротив. Он был совсем не похож на моего сына. Димка – светло-русый, ниже ростом и плотнее. А тот, которого довел и ждал за дверью охранник, – худощавый, темный и слегка сутулый.

– Здравствуй. Меня зовут Владимир Николаевич. А ты кто будешь?

– Егор Быстров. Я учусь в среднем звене. Меня просили ответить на ваши вопросы.

– Я оторвал тебя от занятий?

Егор довольно улыбнулся и скорчил хитрую рожицу.

– И хорошо, что оторвали. Спрашивайте подольше.

– Егор! У меня пропал сын. Я даже не знаю, почему он ушел из дома. Он никогда ни о чем таком не говорил.

– Может, вы его побили или отругали?

– Я его никогда не бил. И года три уже как не ругаю.

– Как – не ругаете? Совсем, что ли?

– Совсем. Вижу, что он сам расстраивается, если не так что-нибудь сделал.

Егор крутанулся на стуле, посмотрел в потолок, что-то вычисляя про себя:

– А что по маячку мобильника засекли?

– Ничего. Он оставил телефон дома.

– Нормально! А кто звонил ему последний?

– Я звонил. Больше никто. Слушай, ты говоришь со мной так, как будто ты из полиции. Куда он пойти мог? Ты сам куда пошел в первый раз?

– Я-то? Я уехал в парк. На окраине города есть экологические парки с животными. Там собаки и кошки едят прямо с рук. Есть белки. Деревья там не стригут, и они высокие, как в лесу. Я залез на такое большое дерево, что видел полквартала.

– А зачем убегал? Можно было и с родителями туда съездить.

– Интересно было.

– И мать не жалко?

– А чего ей сделалось? Меня к вечеру в приемник доставили, ей позвонили. Она сказала, что и хорошо, пусть его хоть раз накажут. Потом передо мной и психолог, и доктор прыгали. Смешно так. Я сказал все, что они хотели. Два месяца дома потерпел и снова сбежал.

Я попытался вспомнить себя в его возрасте. Что мне было интересно? Кажется, очень хотелось выйти из электрички на незнакомой дальней станции. Но я ни разу не попытался сделать это. Детство прошло в погоне за школьными успехами. А чего добился? Езжу, как и раньше, по заданному маршруту и уже не верю в чудеса «на дальней станции».

Егор понаблюдал за мной и посоветовал:

– В парк не ездите. Его там и без вас отыщут.

– А куда ехать?

Егор сощурил глаза и наклонился ближе ко мне.

– Вы же говорите, что он оставил свой телефон дома. Значит, он знал.

– Что знал?

– Что есть такие места, где телефонные маячки не действуют.

– Не понимаю. Зачем тогда оставлять телефон, если маячок все равно не действует?

Егор досадливо поморщился:

– А чтобы не проследить путь до входа в эти места. Я, когда второй раз пошел, не успел туда. Теперь мне чип активируют. Только я знаю – чипы можно блокировать. Я туда все равно доберусь. Вы давали сыну деньги?

Я не знал, что и отвечать. С кем бы я ни говорил, все выходили на мою причастность к исчезновению. Прикидываться несведущим перед взрослым значительно легче, чем перед подростком. Он требовательно смотрел мне в глаза.

– Не то что бы давал, они у нас открыто лежали. Он мог брать, когда и сколько надо. Он сам делал все покупки, умел экономить.

– Ага, – обрадовался Егор, – значит, он накопил себе на проводника.

– Какого проводника, Егор?

– На сталкера в Зону Освоения. Там скоро война будет. Представляете?

– Ты хочешь на войну?

– А кто не хочет?

Возражать бесполезно. Он не поверит. И то, что он легко говорит со взрослыми, я бы не назвал контактом с ними.

– Егор, а где те места, ну, вход, что ли, к сталкерам?

– Никто не знает. Они каждый раз новые. Вы их не найдете, если только действительно не решите сбежать из города. Они понимают, по-настоящему ты их ищешь или притворяешься.

Когда увели Егора, ко мне на минутку заглянула дежурная воспитательница с дежурным вопросом.

– Вы хотите узнать что-нибудь еще?

– Скажите, – помедлив, решился я, – а что будет с Егором?

Она опять не удивилась и не возмутилась тому, что я сую нос, куда не следует. Похоже, этой женщине были знакомы все нюансы поведения посетителей.

– Конкретно об этом мальчике я вам сказать не могу. Это конфиденциальная информация. Обычно в таких случаях проводят коррекцию гормонального фона. Плюс психиатрическое лечение. У ребенка явные навязчивые, нездоровые идеи про мифических сталкеров, про войну. С ним все будет в порядке, не волнуйтесь. Мы работаем в тесном контакте с его родителями. Они тоже заинтересованы, чтобы их единственный сын получил специальность и нашел место в обществе.

– Вы сразу сообщите мне, если найдете Диму?

Женщина удивилась:

– Почему – если найдем? В нашем обществе дети не пропадают. Не волнуйтесь. Его обязательно отыщут и сообщат вам об этом в тот же день.

4

Я давно уже не пользовался индивидуальными электромобилями подземных тоннелей, а ездил в общих электричках. Карта передвижения человека из Промзоны сузила мне возможность льготного проезда. Экономия стала неотъемлемой чертой моей жизни. Схема передвижения в мегаполисе была настолько сложной, что запомнить маршруты пересадок никто не пытался. Карта после активации выдавала схему проезда и пересадок, учитывая напряженность линий и направления движения ближайших по времени поездов.

В магистральном тоннеле пассажиру не до размышлений, и в голове моей мелькали обрывки мыслей, но к выходу из тоннеля на аллею, ведущую в Промзону, они складывались в невеселую думу. Сколько лет длится история с Димкой? Года четыре? А мне кажется, что она длиннее, чем три с лишним десятка лет, которые были до этого.

Меня упрекали, что я не умею отпускать ситуацию, что все усложняю, что много беру на себя. А я задавал себе вопрос – был ли я человеком до беды с сыном? Жил себе как робот, выполняя заданную программу по производству общественных благ, вовремя заправляемый финансами, пищей, информацией, эмоциями, удовольствиями. Отъезду собственных родителей на Льготную зону не помешал! Так и не заметил, как удовольствия заменили счастье. А может, счастья никогда и не было?

Удобно думать так, как принято. Жена попыталась войти в такое состояние и в результате превратилась в человеческий суррогат. «А что? – возразят мне. – Она имеет небольшой постоянный доход, кров и пищу, гордится старшим сыном, ласкова с невесткой и будет прекрасной нянькой для их будущего ребенка». Только я не смогу больше жить искусственной жизнью и делать вид, будто верю, что Льготные зоны для стариков и интернаты, лишающие подростков продолжения рода, – благо.

В нашем дворе я издали увидел Наташу и еще одну женщину. Я подошел ближе. Не может быть – сестра Верочка! Первый раз у меня в гостях! Муж ее, Сашка, навещал нас раза три, довольно хмыкал, обходя нашу квартирку, и шутил, что привезет сюда раскладушку, будет здесь скрываться, когда жена начнет его пилить. Александр лукавил – сестра не умела пилить.

Муж сестры являлся полной противоположностью мне – учился ниже среднего, но каждые четыре года исправно переходил в следующее звено. За баллами не гнался, но ниже нормы не позволял себе опускаться. Прошел специализацию по узкой технической специальности, работал без замечаний, попробовал некоторые экстремальные виды спорта, но дал слово, что не возобновит этих увлечений, пока не поставит на ноги дочку. Его отец очень боялся, что он приведет жену-экстремалку д стать себе, но он высмотрел и приручил мою сестру – послушную и спокойную зубрилку.

Вера училась хорошо, но специализацию не успела пройти из-за раннего замужества и забыла о карьере сразу же после рождения дочери. Небольшое пособие позволяло ей оставаться дома до поступления ребенка в младшее звено. А это время было уже не за горами. Пора было подумать, наконец, и о запоздавшей специализации, но Сашка не представлял дом без жены и не торопил ее с этим.

Вера осторожно давала гладить своей дочери маленькую Вику.

– Ну, совершенно не похожа на маму.

Но мою соседку не проведешь, поэтому она, улыбаясь, отвечала:

– На Влада – тоже, если вы это хотите узнать. Это не его ребенок.

Верочка смутилась.

– Я его ни о чем не спрашивала. Просто, Света – больной человек, а мне казалось, что мужчина не может долго жить без женщины…

– Разные есть мужчины…

Я поспешил объявиться, чтобы не стать свидетелем и предметом женского разговора о самом себе. Громко поздоровался и подхватил на руки выросшую и, как всегда, нарядную племянницу. Сестра прослезилась, Наташа нахмурилась. Обе скрывали изо всех сил, что жалеют меня.

– Я приглашала Веру в дом, но она захотела погулять с дочкой на солнышке. Вот сидим да сплетничаем обо всем понемножку. Ну, что встал? Зови сестру к себе. Мы еще погуляем. Не волнуйтесь за свою девочку. Я присмотрю.

Я позвал Веру, и она послушно прошла следом за мной, потихоньку оглядывая обстановку. Она села на «соседский» табурет и опустила голову.

– Вера, если ты приехала поговорить о Димке, то ничего нового я сказать не могу.

– Я знаю. Я от мамы. Ей стало хуже. Она хочет видеть тебя. Если мы приедем вместе, то никто не сможет упрекнуть тебя в свидании с женой после развода. Врач подтвердит, что медицинские показания для встречи были.

– Что-то серьезное?

– Да, очень. Ты опять забыл включить телефон.

– Ах, да. Я же был в спецучреждении. Выключил перед беседой.

– Ты его включай, пожалуйста. У тебя идет поиск сына, и могут подумать, что ты не интересуешься результатами.

– Спасибо. Я буду помнить. Пошли к тоннелю.

– Ты, наверное, устал, голодный.

– Ерунда. Пойдем. У мамы что-нибудь найдется.

– Нет-нет, перекуси, мало ли что. Света может закатить истерику. Я подожду. Мне интересно посмотреть, как вы жили.

Пока я колдовал на кухне, Верочка обошла квартирку. Кухня была местом полуприбранным, но жилым. В душевой кабинке спрятана кучка не выстиранного белья. Надо будет выкинуть. Стирку мы разыгрывали на спор. В холодильнике лежали какие-то пачки с полуфабрикатами. Мы любили вечером устроить небольшую ревизию продуктам. Без Димки все казалось безвкусным, пресным. Пока я глотал бутерброд, Верочка переместилась в комнату, но долго не задержалась.

– У вас как-то пусто.

– Мы там только вечером обитаем.

– Но Дима же был здесь, пока ты на работе.

– Только с учителем. А потом убегал к Наташе или на улицу.

Верочка провела рукой по крышке стола, потрогала корешок учебника.

– Разве не запрещено ребенку находиться без присмотра?

– Официально у меня было соглашение на присмотр с Наташей. Денег с меня она не брала, но с Димой ладила. Мальчишки у нас собираются вместе, играют. На это смотрят сквозь пальцы. Все же на виду.

– Никто ни разу не пожаловался?

Я невольно улыбнулся.

– Верочка, тут совсем другая жизнь. Здесь, на территории, на которой стоит мой дом, проживает десятка три семей. Здесь все видят и все знают: кто жалуется, кому жалуется. А тот, кто жалуется, знает, на что жаловаться можно и на что – нельзя. Ему же здесь придется жить и дальше.

– Но если все и все видят, куда мог пропасть мальчик?

– Сам ломаю голову.

– Влад, мне кажется, что это подготовленный побег, но разве Дима мог так придумать и скрыть все от тебя?

– Придумать – мог, а скрыть – нет. Мне он рассказывал все.

Сестра подумала и решилась:

– Мы с мужем считаем, что ты в большой опасности. К нам приходил инспектор с вопросами. Саша сразу все понял и ответил так, чтобы не было сомнений в твоей непричастности к исчезновению сына, но он пойдет по другим адресам и, в конце концов, за что-нибудь зацепится. Влад, тебя могут подвергнуть допросу на детекторе лжи или под гипнозом. Они собирают основания для санкции.

– Не волнуйся, я постараюсь увидеть Димку до принятия санкции. Нам пора. С маленьким ребенком до магистрального можно полчаса идти. Как ты решилась ее с собой взять?

Сестра опустила глаза.

– Я такая дура стала, Влад. Я боюсь оставлять ее.

– Бояться – плохая привычка. Света боялась, и результат ты знаешь. Думай о специальности. Саша – мужик хороший, но надо же и на себя рассчитывать.

– Пойдем, отпустим домой Наташу.

5

Мой бывший дом показался мне еще более красивым, чем я его помнил. Сад без стрижки превратился в уголок леса и закрывал почти два этажа. Вера шепнула, что Вася с Мариной успевают по приезде как-то облагородить аллейки, но сидящая без дела Света интереса к усадьбе не проявляет. Я направился было к центральному входу, но Вера жестом остановила меня и кивнула на тропинку к лифту, который я когда-то заказал специально для мамы.

– Ты поднимайся сразу в комнату к маме. Я зайду поздороваться со Светой, предупрежу ее о твоем визите. И позвоню мужу, чтобы забрал нас отсюда.

– Света с тобой разговаривает?

– Через раз.

Мамин этаж встретил меня запахом лекарств и тишиной. В гостиной ее не было. Я прошел в спальню и увидел ее дремлющей на кровати. Она стала совсем маленькой и прозрачной. В комнате было не холодно, но мать лежала под теплым одеялом. Я сел рядом, не желая ее будить, но она тут же открыла глаза и улыбнулась сквозь пробившиеся слезы. Я наклонился поцеловать ее и задержался, пока она провела рукой по моим волосам.

– Как ты, мама?

Голос ее был тихим и слабым:

– Спасибо, что приехал, сынок. Последний раз видимся.

– Ты поправишься, мама.

– Нет, сынок. Пора мне. Отец к себе зовет. Спасибо, что на старости лет домой меня забрал, не бросил. В родных стенах умираю. Рядом с отцом мой прах лежать будет. На могилку мою прийти ты не сможешь, но там, где будешь, помолись о нас с отцом – тебе легче станет.

Я смотрел в ее глаза – бесцветные, впавшие, но такие глубокие, что скрывать от них правду было бесполезно.

– А ты знаешь, где я буду?

– Нет, не знаю. И ты не говори, не пойму я уже. Только я знаю, что ты будешь рядом с Димочкой. Привет ему передай и эту иконку. Она еще от моего деда. Я обещала ему подарить. Одна у меня просьба к тебе, сынок.

– Да, мама. Я все сделаю. Что ты хочешь?

Мама слегка перевела дух. Все-таки ей тяжело давался разговор.

– С женой простись по-человечески. Повинись.

– Но ведь она…

– Придет ее время, и она повинится. А у тебя оно уже пришло. Вы столько лет вместе прожили. Двоих детей народили. Попроси прощения – тебе легче будет там, куда ты уходишь. Дай я тебя перекрещу на прощанье. Ступай с Богом. У тебя все будет хорошо.

Мне очень не хотелось спускаться в гостиную, где меня не ждали, но мама смотрела вслед. Я пошел знакомой дорогой. Руки невольно фиксировали каждый изгиб перил, глаза цепляли знакомые царапинки на стенах. Дом помнил меня.

Внизу Вера поила свою уставшую малышку, а Света сидела напротив и вежливо выслушивала обычное щебетание молодой мамочки о своем ребенке. Гостиная показалась мне заброшенной – ни вкусных запахов, ни букетика цветов, ни салфеточек. Света очень изменилась за то время, что мы не виделись. Я помнил ее модной, подтянутой, аккуратной. Сейчас передо мной стояла чужая женщина в старом халате, располневшая, оплывшая, с безразличным взглядом. Она не сразу поняла, кто вошел, дернулась, увела взгляд, тронула рукой волосы, потом пуговицы халата. Я набрал в грудь воздуха и шагнул вперед.

– Света, я сейчас уйду. Не знаю, увижу ли тебя еще. Прости, что не сберег нашу семью. Хочу, чтобы ты знала – у меня нет и никогда не было любовницы. И Димка тебя любит больше всех на свете. Он вырос и хочет проводить время в мужской компании, но он никогда не забудет свою мать. Прощай, Света!

Я шагнул к двери, не дожидаясь реакции жены, поцеловал в щеку сестренку, но ничего говорить ей не стал. Пока шел к калитке, мне очень хотелось обернуться, но делать этого было нельзя.