Текст книги "Ты будешь страдать, дорогая"

– Если вы себя чувствуете в силах, я бы хотел начать работу сегодня.

– То есть… портрет? – недоверчиво прошептала Джемма. – Но… я не хочу. То есть… это невозможно.

– Нет ничего невозможного. Нелегко – может быть, но не невозможно.

– А вам не кажется, что это несправедливо, несправедливо по отношению ко мне – после всего, что случилось? – с жаром запротестовала Джемма. – Вы продолжаете надеяться, что после вчерашнего вечера я здесь останусь? – А особенно после той ночи и после всего, что я узнала, рвался из нее крик. Но об этом никому не расскажешь. Какая кошмарная тайна тяжким грузом легла на ее душу до конца ее дней!

Его глаза снова сузились.

– Я поговорю с Бьянкой. Она не станет вас беспокоить – если вы этого боитесь. Что же касается Фелипе, то это ваша личная забота. Вы все это начали, вам и выпутываться. Возвращайтесь сюда в два часа, чтобы приступить к работе. А сейчас – извините, у меня дела.

Джемма поднялась, полная решимости настоять на своем, но он, рассеянно помахав ей рукой, снял трубку. Она круто развернулась и пулей вылетела из кабинета.

Нет, это невероятно. Сначала Фелипе помешал ей уехать, а теперь вот Агустин. В замешательстве запустив пальцы в волосы, она вышла из дома. Она не останется. Нет, черт возьми, ее решение непреклонно!

Она обнаружила Фелипе в саду с орхидеями.

– Я бы хотела, чтобы ты поговорил со своим отцом, – начала Джемма, когда он повернулся к ней. Он пересаживал изящную голубую орхидею, и его сильные загорелые ладони, бережно поддерживающие цветок, составляли разительный контраст с экзотическим растением. Его руки, временами такие нежные, дразнящие, волнующие… Она сильно прикусила губу, чтобы справиться с жаркой волной возбуждения.

– В связи с чем? – натянуто спросил он.

– Я не могу остаться, ты же знаешь, что не могу! – Правда, ему неизвестно – почему, и он никогда не узнает настоящей причины, по которой она хочет, чтобы их разделял океан.

– Агустину ты понравилась. Он хочет получить портрет, и ты его напишешь. – Фелипе снова занялся пересадкой, как будто Джемма была всего лишь надоедливой мухой, которая мешала его работе.

– Меня не интересуют мысли Агустина по поводу меня или же портрета. Я хочу просто исчезнуть из вашей жизни.

– Но тебе это не удастся. Я хочу, чтобы ты осталась, и Агустин хочет, чтобы ты осталась…

– Но тебе-то я зачем, Фелипе? – с горечью воскликнула она. – Очередное наказание? Или же тактика переменилась? Ты что, устал от Бьянки и хочешь использовать меня, чтобы избавиться от нее?

– Мне не нужно тебя использовать, чтобы…

– Понятно, потому что она тебе нужна. А я тебе нужна просто для того, чтобы довести меня до бешенства и поиздеваться над отцом. Ты зря тратишь со мной свое время, и подозреваю, что и с Агустином ты зря так себя ведешь. Он, кажется, весьма сильный и волевой человек.

– Я тоже, – жестко добавил он.

– Послушай, честное слово, меня не интересуют ваши разбирательства. Вы оба кажетесь мне парой удавов – такие же скользкие и удушающе перекрученные. Мне плевать, если вы даже задушите друг друга насмерть, но меня оставьте в покое! – Он улыбнулся, и это еще больше разозлило Джемму. – Похоже, ты не принимаешь меня всерьез! – взвилась она.

– Нашу ночь любви я действительно принял всерьез…

Она страдальчески поморщилась.

– Замолчи! Это все твоя вина, и если бы ты был хоть чуточку мужчиной, то признал бы это!

– Если бы я был хоть чуточку мужчиной, то заставил бы тебя замолчать!

– Вот это по-латиноамерикански, не так ли? Но сейчас не восемнадцатый век, хотя здесь, похоже, об этом и не догадываются. «Вилла Верде» живет в самом настоящем феодализме по сравнению с нормальным цивилизованным миром.

– Просто разные планеты, Джемма! – уточнил он. – Бог мой, кажется, я счастливо отделался: брак с тобой был бы невыносимым.

– А-а, так ты признаешь, что не хочешь на мне жениться и что это дурацкое предложение было лишь ловким ходом, чтобы взять верх над отцом? Великолепно, твои слова – просто музыка для моих ушей! – захлебнулась от сарказма Джемма. – Теперь можешь спокойно устроить свое будущее с Бьянкой – брак с ней, без сомнения, превратится в ходьбу по колючей проволоке, чему ты со своим садистским характером, я уверена, будешь чрезвычайно рад!

– Я не собираюсь на ней жениться, – произнес он ровным тоном, игнорируя ее желчные колкости.

– Ты уверен? У меня создалось твердое впечатление, что именно этого хочет твой папочка.

Она все же задела его, и он окинул ее насмешливым взглядом.

– Наряд стервы пришелся тебе впору.

– А ты как будто родился в костюме палача! Взгляды их скрестились в безмолвном поединке. Когда-то они были любовниками – а теперь враги, и слава Всевышнему, подумала Джемма. Это единственно возможный выход – снова и снова оскорблять друг друга.

Он вернулся к своим орхидеям.

– Как бы сильно я ни желал от тебя избавиться, но, к сожалению, ничего не могу поделать. Агустин хочет, чтобы ты осталась, а Агустин всегда получает то, что хочет.

Джемма скрестила руки на груди.

– Это явно противоречит только что сказанному тобой же.

– Насчет брака с Бьянкой? – Его губы искривились. – Тут ты права. Пожалуй, я перефразирую. Агустин иногда получает то, что хочет. И чем больше я нахожусь в твоем обществе, тем более привлекательным для меня становится брак с Бьянкой.

Джемма впилась ногтями в ладони. Еще совсем недавно эти слова разбили бы ей сердце. Теперь же ей приходится терпеть их и признать возможность такой перспективы: Фелипе – муж Бьянки. Это все же лучше, чем сама она – жена Фелипе, своего единокровного брата!

– Пожалуйста, поговори с Агустином, – умоляюще попросила она. – Я не в силах здесь оставаться. Ты можешь устроить, чтобы я улетела уже сегодня? Ты сам знаешь, что так будет лучше.

Услышав ее кроткий, умоляющий стон, Фелипе рывком обернулся к ней, и в его глазах засветилась такая тревога, что Джемме захотелось броситься к нему в объятия, чтобы услышать, что все это лишь ночной кошмар, что она проснется и жизнь снова станет спокойной и счастливой.

Она вся напряглась, когда Фелипе приблизился и изучающе уставился на нее – словно он пытался прочесть в ее глазах то, что она никак не могла ему объяснить.

– Не надо, Фелипе. – От ужаса у нее по спине забегали мурашки. – Пожалуйста, не дотрагивайся до меня.

– А что будет, если дотронусь, Джемма? – с угрозой проговорил он. – Может быть, тогда мы вырвемся из этого кошмара и будем любить друг друга, как в ту ночь?

Значит, для него это тоже кошмар, только по другой причине. Любит ли он ее? В его голосе звучала любовь, а Джемме впервые хотелось, чтобы ее не было.

Он стоял радом, вглядываясь в ее затуманенные карие глаза, а она боролась с искушением. Боже, каким искушением было рассказать ему правду; признаться, что она любила его всей душой и любит по-прежнему, но она больше не свободна в этой любви – как и он. Их любовь запретна, порочна, она не должна была родиться и не имеет права на жизнь. Даже примириться с прошлым, с мыслями о том ужасе, что они по незнанию сотворили, и то будет невероятно сложно, но их будущее? Их будущего не существует.

Со слезами на глазах, с пересохшим ртом она выжала из себя слова, мысленно взмолившись, чтобы они поставили точку на этих пытках.

– Я не люблю тебя, Фелипе. Возможно, именно в этом причина того, что я не позвонила тебе в Нью-Йорк. Чувство мое было недостаточно глубоким. У нас был роман – и все…

– Ты хочешь сказать, что нам было хорошо в постели? – тихо переспросил он, и она опустила глаза, охваченная таким стыдом, что готова была сгореть на месте.

Что же они наделали? Вот чем заканчивается безрассудная любовь к совершенно незнакомому человеку. Вот что значит броситься сломя голову в объятия, не зная ни кто он, ни что он. Он подхватил ее на ее собственной выставке… случайное знакомство? Но нет же… они любили друг друга, искренне, открыто, не думая о том, что… О Господи, какое наказание, какая пытка за необдуманный порыв! Он ее брат… она его сестра…

– Да, именно это я и хочу сказать. И больше ничего не было, – хрипло и холодно прошептала она.

Жилка отчетливо пульсировала у него на шее, и он, казалось, целую вечность не отрывал глаз от ее лица, а потом отвернулся, и Джемма поняла, что она все-таки сделала это: произнесла те последние, жестокие слова, которые раз и навсегда покончат с этой пыткой.

– Вы собираться, Джемма? Я нет понимать. Джемма подскочила и стала к Марии боком, надеясь, что та не заметит ее воспаленных глаз и красных пятен на щеках. Вернувшись к себе в комнату, она рыдала до изнеможения, и теперь распухшее лицо служило тому доказательством. Но легче ей нисколько не стало. Она изнемогала от боли.

– Я уезжаю, Мария, – мрачно сообщила Джемма и, захлопнув замки на чемодане, разогнула ноющую спину.

– Я нет понимать, – печально повторила Мария. – Сеньор де Навас, он посылать меня за вами. Сказать, вы опаздывать.

Черт бы побрал Фелипе! Он так и не поговорил с Агустином, а она была уверена, что он это сделает. Она убедила сама себя, что после их ссоры в оранжерее он решит наконец избавиться от нее окончательно.

– А где Фелипе?

– С… с Бьянкой идти в конюшни. Они кататься.

Джемма не сдержала улыбки – правда, довольно мрачной. Фелипе даром времени не теряет. Любовь к лошадям объединяет их – как и еще уйма вещей, к которым им путь не заказан…

– Ладно, – буркнула она скорее себе, так как почувствовала, что у нее нет другого выхода, кроме как остаться. Она сомневалась, что Агустин снизойдет к ее мольбам. А Фелипе… Неужели он все еще не оставил мысли о наказании? Видимо, да, ибо, и пальцем не пошевелил ради того, чтобы высвободить ее из этой западни. Без сомнения, скоро выложит перед ней очередную порцию притязаний. Поехал кататься на лошадях с Бьянкой! Пытается побольнее ее ударить – или же просто предпочитает общество своей кузины? Джемме было все равно. Похоже, портрет ей таки придется написать, так как иного пути к свободе у нее нет. Если Фелипе вернется в объятия своей кузины – вполне возможно, что портрет будет готов в рекордно быстрые сроки. – Ладно, – повторила Джемма. Она справится. Теперь она чувствует в себе силы для борьбы. – Не могли бы вы прислать Пепе за моим чемоданом, Мария? Даже если я и останусь, то не в доме…

– Я нет понимать… – округлила глаза Мария. Джемма улыбнулась.

– Все в порядке, Мария, особенно и понимать-то нечего. Я перееду в студию, только и всего. Знаю, что Агустин придет в бешенство, но по крайней мере я не буду вертеться у всех под ногами.

Несколько секунд Мария глазела на нее в благоговейном ужасе, а потом покачала головой:

– Вы есть сумасшедшая, вот что!

– Точно, Мария, вы правы! – тяжело вздохнув, согласилась Джемма.

Глава 7

– Вы опоздали, а я было решил, что вы уже поняли: я не выношу непунктуальных людей! – возмущенно встретил ее Агустин, когда Джемма появилась на пороге его кабинета.

Она едва удержалась от истерического смеха. Дела идут все хуже и хуже. Нет, они все сумасшедшие, эта семейка де Навас!

Остановившись перед его столом, Джемма сама перешла в наступление:

– Я не хочу писать ваш портрет. Я хочу уехать, но…

– А карьеру продолжить хотите? Так вот, вам нечего будет продолжать: если я захочу – она тут же закончится!

Опять угрозы! У этого человека и его сына, может быть, и есть разногласия, но характерами они похожи как две капли воды. Грубые, жестокие, злобные эгоисты! Она нисколько не сомневалась в их способности полностью разрушить ее карьеру.

Собравшись с силами, Джемма продолжила ровным тоном:

– Вы позволите мне закончить? Я не хочу оставаться, но, поскольку вы не разрешаете мне уехать, я останусь на определенных условиях…

– Не пытайтесь со мной торговаться…

– Что вы, ничего подобного, уверяю вас! Я знаю, чего хочу, и намерена это получить, – тон Джеммы был суровым. – Вы можете угрозами заставить подчиниться свою семью, Агустин, но не меня.

Ее душил горький смех. Она и есть его семья, его родная кровь и именно поэтому выступает против него. Все дело в генах. Какая-то их часть наличествует и в ней.

– Меня сюда пригласили для выполнения определенной работы, и я эту работу выполню, но я не желаю иметь ничего общего на личном уровне ни с одним из вас. Я хочу переехать в студию, работать там, спать там, есть…

– О чем вы, черт возьми, говорите? – резко оборвал ее Агустин. – Что за студия?

Студия была сокровенным капризом Агустина, он соорудил ее для любимой женщины. Ни единая душа не смела приближаться к этому месту. А Фелипе нарушил запрет, и теперь Джемма поняла, зачем он это сделал – не для того, чтобы облегчить ей работу, но чтобы вонзить Агустину нож в спину. На долю секунды она прониклась сочувствием к человеку, который стоял перед ней. Он казался уязвленным и сбитым с толку.

Джемма кивнула в сторону двойных дверей, запертых с тех пор, как она закончила портрет Кристины.

– Извините, – пробормотала она, – мне искренне жаль, но, ожидая, пока вы вернетесь из Маракайбо, я писала портрет Кристины. И работала в студии, поскольку другого подходящего места не нашлось. В доме слишком темно и… – Голос ее беспомощно затих. Она ждала вспышки негодования, гневных слов, которые, без сомнения, должны были сорваться с его губ.

Белый как мел, Агустин не сводил с нее глаз.

– Почему вы извиняетесь? – тихо спросил он. Он не взорвался от ярости, и для Джеммы это все объясняло. Он был оскорблен до глубины души. Если Фелипе преследовал именно такую цель, то он в ней вполне преуспел. О Боже, как жестоко все они обращаются со своими чувствами.

– Потому что я догадалась, что значит для вас эта студия, – мягко ответила Джемма. – До меня дошли слухи о том, почему вы ее построили…

Он остановил ее едва заметным жестом руки и медленно, как будто не доверяя услышанному, покачал головой. Больше он ничего не хотел слышать.

– Пусть Мария поможет вам устроиться. Полагаю, в данных обстоятельствах вам в самом деле лучше жить там. – Он поднял на нее глаза. – Вам было тяжело, верно?

Со своей проницательностью он тотчас догадался, что ей пришлось пережить с Фелипе. Джемма не отводила взгляда, между отцом и дочерью на мгновение протянулась невидимая нить, только откуда взялось это впечатление – Джемма не могла сказать наверняка.

– Да, нелегко, – призналась она, но на этом ее признания и закончились. Она гордо вскинула подбородок. – Если я устроюсь уже сегодня, то завтра можно начать прямо с утра, вы согласны?

Он кивнул:

– Принимается.

– Что здесь происходит? – закричал Фелипе, врываясь в студию.

– Я переехала сюда, – холодно ответила Джемма. – А ты что подумал?

Она развешивала платья на перекладине, которую Пепе пристроил поперек глубокой ниши в стене. Вышел временный шкаф, вполне подходящий для ее очень недолгого пребывания здесь. Мария застелила кушетку чистым бельем, снабдила крохотную ванную полотенцами, а кухню – огромным количеством кофе и чая. Теперь у Джеммы было все, что требуется.

– И в чем смысл всего этого?

– Держаться от тебя как можно дальше.

– Оставь свое чертово ребячество, Джемма. Во всем этом нет необходимости.

– Нет, есть, учитывая, что ты и не подумал поговорить со своим отцом о моем отъезде.

– Я говорил, но он захотел, чтобы ты осталась.

Джемма с треском захлопнула крышку чемодана и задвинула его в угол. Итак, он все же хотел избавиться от нее. Она должна была бы обидеться, но вместо этого почувствовала страх. Получив отпор у отца, он теперь наверняка направит свою ярость на кого-нибудь другого, а в данный момент она для него – превосходная цель. Ее нервы больше не выдержат. Сейчас ей в жизни хотелось только одного – чтобы ее оставили в покое и дали возможность работать над портретом.

– Да, похоже, он таки хочет получить свой портрет, – пробормотала она.

– Весьма сомневаюсь. Думаю, он оставил тебя здесь, чтобы насыпать как можно больше соли на мои раны.

– Вот в этом весь ты! – возмутилась она. – Дьявольская злоба из тебя так и рвется!

– Я знаю Агустина лучше, чем ты… Уперев руки в бедра, Джемма бросила ему в лицо:

– А я думаю, что ты его вовсе не знаешь! Проницательная улыбка скользнула по его губам.

– Да вы в самом деле очаровали друг друга.

Ты его защищаешь, а он позволил тебе вторгнуться в святилище его любви. Будь осторожна, радость моя, Агустин своими чарами увлечет тебя в постель, если ты не будешь бдительна.

Она стояла слишком далеко, чтобы залепить ему пощечину за подобное кошмарное предположение. Но ведь он не знает всей правды, напомнила она себе, хотя обида от этого не стала меньше. Медленно разжав кулаки, она сухо проговорила:

– После тебя мне сам Сатана не страшен. Расстояние между ними исчезло в один небывало краткий миг. Железной хваткой вцепившись в запястье Джеммы, Фелипе помахал перед ее носом ее же собственной безвольно повисшей рукой.

– Если бы я хоть на мгновение поверил… Она сжала пальцы в кулак.

– Поверил во что? Что я интересуюсь твоим отцом? Да ты мне просто жалок! А теперь убирайся отсюда, иначе я завизжу, и твой отец обрушится на наши головы.

Он отшвырнул ее кулак как какую-то омерзительную тварь. Молча, не отводя от него полного ненависти взгляда, Джемма растерла онемевшую руку. Вот к чему они пришли в своих отношениях – забрасывают друг друга оскорблениями, и каждый старается ударить побольнее. И это к лучшему, снова напомнила она себе. Пока длится словесное истязание, что-нибудь другое вряд ли произойдет.

– Ты находишься в моей спальне, – ледяным тоном сообщила она. – А я сюда допускаю лишь тех людей, которых люблю.

– Например, моего отца?

Охваченная презрением, Джемма стойко выдержала его взгляд. До сих пор она думала, что выпила чашу страданий до дна, изведала все унижения, которые только может преподнести человеку жизнь. Но вот теперь ее обвиняют в вожделении к собственному отцу. Она не станет делать скидку на неведение Фелипе о том, что человек, в страсти к которому он ее обвинил, не только его, но и ее родной отец. Раз он настаивает на своем предположении – что ж, к чему ей отрицать? Она горела желанием наказать его, пусть даже за счет собственного достоинства.

Джемма многозначительно пожала плечами.

– Он такой привлекательный… Фелипе схватил ее за подбородок и сжал с такой силой, что у нее от боли приоткрылся рот.

– Если бы я хоть на мгновение поверил… – повторил он. Внезапно взгляд его потемневших глаз упал на соблазнительную припухлость ее приоткрывшихся губ, и он грубо прижался к ним ртом, покусывая зубами, пока она не ощутила вкус собственной крови. От ужаса, который был страшнее боли, у нее свело желудок и потемнело в глазах. Отчаянно оторвав губы, она услышала его смех. – Теперь я знаю, каково это – целовать взбесившуюся ведьму!

– Теперь я знаю, каково это – когда тебя целует Микки Маус! – взвизгнула она в ответ.

Он захохотал, покидая студию, но в этом смехе не было добродушного веселья, он сулил новые наказания, новые пытки, и Джемму передернуло от страха, только это был не тот страх, на который он рассчитывал. Отвращение двигало ею, когда она подняла руку и яростно стерла следы его поцелуя со своих губ.

– Будь моя воля, я написала бы вас без пиджака, с вашими любимыми орхидеями в руках. Уверена, что в этом случае вы чувствовали бы себя свободнее.

Агустин рассмеялся.

– Сомневаюсь, что совет директоров одобрил бы это. А что, я выгляжу напряженным? – Он поправил воротник легкого серого пиджака, как будто это могло избавить его от напряжения.

– Вначале – да, – улыбнулась Джемма, смешивая краски.

– Знаете ли, не так-то это просто. – Он неловко шевельнулся на стуле с прямой спинкой. Положение главы совета директоров требовало именно такого стула.

– Хорошо понимаю вас, – Джемма рассмеялась. – Я как-то позировала в художественной школе, и сидеть в одном положении, не двигаясь, показалось мне самой настоящей мукой. Я вам искренне сочувствую.

Чуть отступив от холста и закусив зубами кисть, она большим пальцем сделала несколько мазков на портрете. Работа продвигалась прекрасно – лучше, чем можно было предполагать. На первом сеансе Агустин де Навас был скован, неестествен, они оба испытывали неудобство. Но теперь, к концу четвертого сеанса, им стало хорошо и спокойно друг с другом.

– Разомните ноги, я пока приготовлю кофе, а после еще полчасика поработаем, если, конечно, вы выдержите.

Агустин поднялся, лениво потянулся, подошел к холсту, как обычно после сеанса, и стал рассматривать портрет, потирая подбородок и время от времени прищуривая темные глаза.

Джемма кипятила воду для кофе на крошечной плитке и бросала на него любопытные взгляды. Реакция людей на собственное изображение на холсте всегда ее интересовала. А реакция Агустина – более, чем чья-либо еще. Он – ее отец. Работа над его портретом странным образом воздействовала на ее чувства. Каждое движение кистью что-то добавляло к его портрету – на холсте – и для нее самой. Здесь, в этой студии, он был другим. Резкие черты его жесткого характера сглаживались. Их беседа поначалу не складывалась, но потом полилась свободнее. Иногда они вовсе не разговаривали, но это не имело никакого значения – между ними даже молчание говорило о раскованности.

Джемма налила две чашки кофе. Он ей нравится – это она поняла и догадывалась, что сама нравится ему; Чувство было приятным.

– Фелипе когда-нибудь сюда приходит? – неожиданно спросил Агустин, принимая от нее чашку с кофе. Он снял пиджак, распустил галстук и теперь стоял, облокотившись на раковину. Интересно, размышляла Джемма, что подумал бы Фелипе о своем отце, если бы увидел его сейчас? Агустина трудно было назвать холодным, жестоким негодяем, каким окрестил его Фелипе.

– Нет, – спокойно ответила Джемма. – Он слишком занят Бьянкой, чтобы приходить сюда. Вас должно это радовать.

– Но вас – не радует? Она улыбнулась ему.

– Шесть месяцев назад я думала, что с исчезновением Фелипе жизнь моя закончилась. Но я выжила – и снова выживу.

– Вы – сильная девушка, – его слова прозвучали как комплимент. – А почему Фелипе исчез?

– Я… не знаю, но он улетел с Бьянкой в Нью-Йорк.

Припоминая, Агустин де Навас сузил глаза.

– Верно, по моей просьбе… – (Джемма нахмурилась.) – Они – мои единственные наследники, и бумаги требовали их подписей…

Фелипе должен был бы рассказать ей об этом; вместо этого он позволил ей поверить в то, что… Да какая теперь разница? Если бы он рассказал ей правду, она приняла бы ее, и сейчас они, наверное, были бы женаты. Она давилась кофе, борясь с краской, заливающей ее лицо при этих мыслях. Неважно, сколько пройдет лет, неважно, сколько сил она прикладывала, чтобы доказать самой себе, что сделанного не воротишь, – никогда ей не смириться с тем фактом, что Фелипе приходится ей единокровным братом, а они были любовниками.

– Бьянка со временем станет ему хорошей женой, – произнес Агустин, как будто считая, что должен ей что-то объяснить. – Сейчас она еще молода, как жеребенок, но очень скоро он ее взнуздает и приручит. Она латиноамериканка, как и он сам, – всегда лучше держаться своих. – Его многозначительный взгляд напоминал об их предыдущем разговоре.

Боль терзала ее, но теперь она уже могла улыбнуться в ответ на это замечание.

– Вы именно поэтому оставили женщину из Европы, которую любили, и женились на той, что вам выбрал в жены отец? – Джемма понимала, что, задавая этот вопрос, ступает на лезвие ножа. Она даже не знала наверняка, любил ли он ее маму, но эта студия была построена – значит, чувства его были чрезвычайно сильны. Он улыбнулся.

– Сколько времени прошло, – задумчиво протянул он, – а слухи все тянутся.

– Вы построили это для нее, – Джемма обвела взглядом просторную студию. – О студии знают все в округе, и слухи ширятся, со временем они превратятся в легенду. А ваша жена – она не возражала против всего этого?

– Моя жена считала все это невероятно забавным и не упускала случая высказать мне свое мнение в лицо.

К этому времени Джемма знала его уже достаточно, чтобы понять, что ему стоит огромных усилий сдерживать свой гнев. Она пожалела, что их разговор принял подобный оборот, потому что Агустин де Навас напрягся, как струна, и последующие полчаса были потеряны для работы.

Постепенно Джемма выучила расписание домочадцев и приспособилась к нему. Рано утром Фелипе и Бьянка пару часов катались на лошадях, купались, а потом, пока Бьянка загорала, красила ногти или докучала болтовней Майку, который, похоже, большую часть времени болтался вокруг в ожидании какого-нибудь задания, Фелипе работал в кабинете. Затем обед на террасе, после чего Бьянка уходила спать, а Фелипе возвращался в кабинет работать.

Выучив все это, Джемма успевала поплавать в бассейне перед Фелипе и Бьянкой и пообедать в студии между утренним и полуденным сеансами Агустина. В свободное время она прогуливалась по саду – но только тогда, когда поблизости никого не было. Она избегала всех де Навас, как будто боялась заразиться смертельной болезнью.

Мария и Кристина заглядывали в студию, приносили ей еду, но всегда в отсутствие Агустина. В общем, все шло прекрасно.

– Полагаю, самое время тебе прийти в норму и прекратить избегать нас.

Джемма, которая уже в десятый раз пересекла бассейн, одной рукой схватилась за поручень, а другой смахнула со лба мокрые пряди.

Сощурившись от солнца, она взглянула на Фелипе. Он сидел у края бассейна на корточках, и улыбки на его губах не было. Прошло уже три дня с тех пор, как она видела его в последний раз. Сейчас он казался еще более изможденным, чем в день ее приезда в «Вилла Верде». Бьянка, похоже, действовала на него не лучшим образом.

– А где Бьянка? – спросила Джемма, пытаясь показать, что хочет сохранить нормальные отношения. Ей вдруг пришло в голову, что Фелипе мог выучить ее расписание так же дотошно, как она сама выучила их.

– Тебе интересно?

– Нет, просто поддерживаю разговор. – Оттолкнувшись от края бассейна, она поплыла в обратную сторону.

Фелипе неспешно шел следом.

– Я думаю, тебе стоит присоединиться к нам за ужином сегодня вечером.

– А я не думаю, – фыркнула Джемма.

– Откуда такая стеснительность?

– Откуда такая настойчивость?

У другого конца бассейна она остановилась. Она не могла одновременно продолжать разговор и плыть, а он, совершенно очевидно, уходить не собирался. Его рука протянулась к ней, она приняла помощь, изо всех сил стараясь оставаться равнодушной, и он вытащил ее из воды.

Фелипе наклонился, подхватил с шезлонга полотенце и обернул вокруг ее плеч.

– Спасибо, – пробормотала она и отступила от него на шаг.

– Агустин говорит, что портрет получается великолепно. Как-нибудь загляну в студию и полюбуюсь.

– Не стоит беспокоиться. Налюбуешься вдоволь, когда он будет закончен. А сейчас прошу прощения, но я бы хотела принять душ и переодеться перед следующим сеансом твоего отца.

Поймав Джемму за руку, он развернул ее к себе. Даже не зная наверняка о его намерениях, она все равно была наготове.

– Не трогай меня, Фелипе! Нехорошо, если Бьянка увидит нас вместе. Да и твой отец, если уж на то пошло.

– Пытаешься разжечь небольшой семейный скандальчик? – холодно поинтересовался он, и от пристального взгляда его темных глаз у нее мурашки побежали по спине.

– Я – нет, а вот ты – несомненно. Это ты схватил меня. Довольно, отпусти мою руку.

– И не подумаю, – он сжал еще сильнее. – Хочется почувствовать, как ты трепещешь в моих объятиях.

– Содрогаюсь, хочешь сказать, – сладким голоском отозвалась она. Реплика, казалось бы полная сарказма, была тем не менее сущей правдой. Каждый раз, когда Джемма вспоминала о том, что они сделали, об их любви, об их ласках, она содрогалась от смертельного ужаса.

Он отбросил ее руку, как будто та внезапно обожгла его.

– Ты всем этим наслаждаешься, не так ли?

– Солнцем, водой – да, от души.

– Ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, – съехидничал он. – Не смей играть со мной, Джемма. Меня это страшно злит.

– Прекрасно, я рада, что могу с такой легкостью вызывать твою ярость. Мне доставляет неописуемое удовольствие отплатить тебе за все то, что ты со мной сделал.

– Ты отказываешься с нами есть, ты нас избегаешь. Это совершеннейшее ребячество.

– Спорить не стану. Однако доживи я хоть до двухсот лет – мне все равно никогда не дорасти до размеров ребячества семейки де Навас.

– Ты нас уже переплюнула, радость моя. Даже Бьянка демонстрирует большую зрелость, чем ты сейчас.

– Рада за нее, – парировала Джемма. – Я-то всегда считала, что она достигла зрелости головастика! – Она пожала плечами. – Радуйтесь жизни в стоячей воде обоюдных эмоций.

– Радуемся, не сомневайся, – злобно произнес он. – Благодаря тебе Бьянка стала вдруг такой покладистой.

Джемма повернулась к нему спиной, успев на прощание бросить полный отвращения взгляд. Итак, тем самым «жеребцом-соблазнителем» оказалась в конце концов она… Фелипе вызвал ее сюда, чтобы показать Бьянке, чего она может лишиться. Неужто в этом была необходимость? Бьянка ведь и так без ума от своего кузена! Потуже запахнув халат, Джемма зашагала прочь от него. Плевать ей на все это, убеждала она себя, припустив бежать, как только оказалась вне поля его видимости. Она мчалась через кипарисовую аллею, вокруг виллы – в свое убежище, в студию. Все, все здесь друг друга стоят. Пусть они катятся к дьяволу.

Она встала под душ и поняла, что дрожит от гнева и горькой тоски. Как они дошли до такого? Ярость, обиды, оскорбления – и теперь их чувства разодраны в клочья. Ну почему Фелипе не может просто позволить ей спокойно закончить работу, а потом уехать навсегда?

Крик ужаса застыл в ее груди, когда чья-то рука внезапно отдернула занавес в душе. Даже если бы Фелипе, с ножом в руках, намеревался последовать примеру Нормана Бейтса из «Психопата» – и то ее испуг не был бы сильнее.

– Какого черта ты тут делаешь! Напугал меня до полусмерти, – хрипло выдавила она. Сейчас она не знала даже, что страшнее – перспектива смерти от кухонного ножа или мысль о том, что Фелипе протянет руку и дотронется до ее обнаженного тела.

Он протянул руку, завернул кран – и в студии внезапно наступила гробовая тишина. Прислонившись к кафельной стенке, Фелипе обратил пристальный, изучающий взгляд на ее мокрую обнаженную фигуру.

В черной глубине глаз она внезапно распознала огонек желания. Серебряный блеск, вспышка пламени – и Джемма поняла, зачем он здесь.

– Нет, Фелипе, – ее голос прозвучал едва слышным шелестом. Она дернулась к занавесу, вцепилась в него, натянула край на себя. Если Фелипе дотронется до нее, если он сейчас протянет руку и сорвет с нее занавес – она просто умрет!

– Нет, Фелипе, – насмешливым эхом отозвался он, устрашающе медленно поднимая руку, чтобы убрать с ее лба мокрую прядь. – Ты хочешь сказать «да», верно, querida?