Текст книги "Имперский Грааль"

– Это сердце, а вот это – печень, – слышалось за спиной. – Они съедобны. И почки. А вот желчный пузырь лучше извлечь так, чтоб не лопнул: замаетесь после горечь вымывать. Кишки тоже выбрасываем.

– А кишок-то больше всего, – заметил кто-то наблюдательный.

– Ага, только в них какашки. Желаешь? Пробиваясь из толпы наружу, Брюс столкнулся с Товией, который тащил за собой Китри за руку, точно так, как вошло у них в обычай памятной праздничной ночью. Иначе они, кажется, уже не передвигались. В каждой еде, кипятился минотаврец, должны присутствовать Радость, Мир, Добро и Любовь. Как прикажете совместить это с естественными протеинами? Брюс неслышно и мимолетно вздохнул: здравому смыслу, даже подкрепленному нормами ОБЖ, с Аюрведой, когда ее включают в экуменические религии, спорить чертовски трудно. Победа всегда останется за Аюрведой… зато еда – за здравым смыслом. Китри послушно внимала. Кажется, у этих двоих все получилось наилучшим образом.

В результате кролика руководство слопало на троих, потому что Андерс позвал Абигайль, и руководству ничего плохого не сделалось. Правда, Брюс всегда подозревал, что Морган способна жрать консервы, не снимая с них фольгу.

Все ССО нынче с оружием, и остальные мужчины тоже. В этом есть некоторая опасность, поскольку все на взводе. У ССО внутренний приказ – палить только по кроликам, по возможности одиночными и в упор. Норм особенно рекомендовал освоить искусство вязать силки. Подстеречь кролей нетрудно: в поисках пищи ушастые стягиваются к опытным делянкам. Где еда, там и кролики, а с другой стороны, где кролик – там и голодный колонист. Законы природы те же, и мы изо всех сил стараемся не думать, что ищущий нас враг способен сложить два и два.

Беда, если придет, придет с воздуха. Голод и холод страшнее. Впрочем, мы все еще надеемся, что завтра доберемся до базы. Там аккумуляторы и провиант. Все знают, что база есть, ведь это последнее, о чем позаботился Норм перед своей отставкой, а Норм – он сейчас бог.

– Бог приказал явиться, – сказала Морган, пробегая мимо. – Что-то у него есть для своих.

Отягощенный дурными предчувствиями, Брюс поплелся под навес, где Норм собирал малый совет. Здесь командиры отделений, Эдера Насименто, неизменный Кэссиди. Из колонистов никого нет. Для своих всегда приберегают плохие новости, чтобы вместе обсудить, как их правильно подать и что теперь делать.

– Базы у нас больше нет, – сказал Норм, кивая на двоих разведчиков, до такой степени замерзших и уставших, что бульон с кроликом схлебали даже не спросив, что это и можно ли это есть. – Ее разбомбили, и нам нет никакого резона идти на пепелище. Во-первых, нас там ждут. Во-вторых, едва ли мы найдем там что-нибудь полезное. Имеет смысл остаться тут. А в-третьих… интересно, откуда они узнали ее расположение? Меньше всего мне хочется открывать сезон охоты на ведьм, но сдается – у нас крот, и он под нас роет. Кэссиди, что вы думаете по этому поводу?

– Расположение резервной базы было известно руководству колонии…

– Мне – нет, – немедленно отреклась Эдера.

– …вам лично, Норм, вашим младшим командирам, Бротигану и мне, но Бротиган погиб, спасая людей.

– Зато вы живы.

– И не жалею об этом. Я также уверен, что этой информацией располагал Р. Эстергази – где он, кстати? Даже если он со всех сторон герой и молодец – искусственные люди ведь не способны на двойную игру, если это не заложено в их ТТХ – можем ли мы быть уверены в том, что он ничего не сказал девице Люссак?

– Мадемуазель Люссак была взята под стражу до принятия решения о создании резервной базы. У нее нет и не было возможности совершать какие-либо автономные действия.

– Мы вернулись туда, откуда пришли, чиф Норм. Девица Люссак – гражданка Земель Обетованных, с огромной долей вероятности – биоконструкт и оперативный агент противника. Все время, даже после того, как она была изолирована, она находилась в контакте с тремя персонами, каждая из которых так или иначе была связана с жизненно важной и секретной информацией.

– Я более чем уверен, что в девице Люссак нет встроенного эмиттера гиперсвязи.

– Должен вас предупредить, чиф Норм, следующим шагом я предположу наличие организованно действующей группы. Есть несколько человек, связанных личными отношениями, с вражеским или двойным гражданством… Вы, Эстергази, Р. Эстергази, Мари Люссак, которую вы не отдаете с завидным упорством, и еще, наверное, девица Морган, преданная непосредственно вам.

– Чья была идея послать Морган на автономную операцию за моей спиной?

– Нам нужен был человек, способный вас заменить, и не строптивый. Солдат перестает быть солдатом, когда перестает различать своих и чужих. А Пантократор меняет все, к чему прикоснется. Он взялся за вас, Норм, и вы больше не солдат. Может быть, герой, я не спорю…

– Герой у нас Р. Эстергази, и хватит нести чушь. У меня первый кандидат под стражу – вы, Кэссиди. Мои предположения против ваших, но я вас арестовать могу, а вы меня – нет. Посему я прошу вас сдать портативное устройство связи и не покидать вашу палатку. Считайте себя под домашним арестом, заодно попробуете это удовольствие на своей шкуре. Морган, присмотри.

* * *

– Мне нужен сеанс связи с авалонской колонией, – неожиданно сказала Натали Эстергази.

– Протестую, – лениво заявил Люссак. – Ни одна сторона не должна получать указания извне. Только свои ресурсы, в том числе свой ум.

– Это не указания, – ответила Приматора Ариадна. – Мы в любом случае должны связываться с обеими сторонами, чтобы оценивать ситуацию адекватно. У них все-таки там дети, так что будем иметь снисхождение.

Люссак хмыкнул и переплел пальцы на колене. Помощница Ариадны Аида, молодая и невзрачная, инициировала сеанс и положила деку перед Натали Норм. В центре стола возникло голографическое изображение связиста – ошеломленного и замерзшего парнишки, сидящего на ящике, на снегу. По краям громоздились смутные тени-глыбы: какие-то очень большие машины в отблесках живого огня.

– Мне нужно поговорить с тем, кто у вас командует, – сказала ему Натали.

– Ага. То есть сию минуту, миз… – Он вскочил и замахал руками. – Они хотят говорить с вами, командир, чиф…

Потом его мягко выдвинули из фокуса, а вместо него в кадре соткался широкоплечий мужчина с бронзовым лицом, без шапки, со снегом в кудрявых волосах. Неторопливо сел, положив рядом энергоштуцер.

– Да тут, – сказал президент Люссак, – все свои. И вы плакались, будто бы у НН нет ножа в сапоге? А это что?

Вряд ли он знает, насколько здесь все свои. И не надо ему знать. Это вроде экзамена, где-то рядом бродит Сила, Натали ощущает ее присутствие, как серебряную мушку на сетчатке, из тех, что возникают от низкого кровяного давления. Силой надо овладеть, это важно, потому что кому ты можешь помочь – без Силы?

Наверное, ты очень удивился, увидев здесь меня, но, к твоей чести, не дрогнул даже бровью. Ты вообще ничем не показал, что мы знакомы. Пантократор всем подает скрытые знаки, и я – знак для тебя. Надеюсь, добрый. Хорошо. Я принимаю эти правила.

– Я вынужден был принять командование, – сказал Норм. – Вам придется говорить со мной.

– Спросите его, где Ставрос, – подал голос Лантен.

– Мы похоронили его утром. Он был герой. Он защищал свою планету.

У Натали сперло дыхание. Сын, где мой сын? Вы назвали его солдатом!

– Какая у вас ситуация? Какие потери?

– Мы потеряли двенадцать человек во время ночной бомбардировки. Вся дежурная смена на генераторе – от первого же удара, офицер службы безопасности Бротиган и боец ССО Тирод – обеспечивая эвакуацию людей из горящего комплекса. Пилот по контракту Зайферт – в воздушном бою. Еще семеро погибли, когда выходили из зоны обстрела. Обращаю внимание комиссии – это была военная авиация.

Кто еще, кто еще?!

– Остальные все живы, – сказал Норм, глядя ей в глаза.

Это только для нее. Мальчик цел. Ну и… тот тоже.

– Я должен знать, мэм, как мировое сообщество намерено разрешать эту ситуацию. Каковы ваши условия?

Четверо в зеленом промолчали, и у Натали усилилось чувство, будто она сдает экзамен. Это не должно иметь никакого значения, но – имеет. Если она решит этот ребус правильно, больше никто не умрет и за них не надо будет больше бояться.

Справедливость, говорите? А как это?

– Каковы ваши намерения? – ответила она вопросом на вопрос. – Вы собираетесь спорить за эту планету?

Скажи «нет» матери своего ребенка! И вернись. У нас есть свой мир и свой дом. Будет так, как мы решим, ты и я, и не будет горечи на наших губах, и день наш будет светел.

Я не люблю ночь. Ночь черна, правая половина постели холодная, и я просыпаюсь в ночи от отчаяния, от одиночества, от дурных мыслей. Пусть будет светел твой день!

– Снимите с планеты детей и гражданских, – сказал Рассел. – Хотя бы женщин, и тогда мы составим команды и сыграем, как большие. Что скажете?

– Что скажете? – Приматора Ариадна переадресовала вопрос Норма Люссаку – Мы позволим вам снять с планеты всех, кто не желает там оставаться. Вы сможете укомплектовать команду по своему вкусу. Господин Лантен, господин Ква'ан?

– Я согласен, – сказал Лантен, а Ква'ан кивнул. – Чиф Норм, кто будет играть от нас? Вы уже решили?

– Разумеется, я, рядовая Морган, капитан Ллойд Кэссиди, миз Насименто с дочерью – он сделал чуть заметную паузу, поглядев в сторону Натали, – рядовой Эстергази и его… и еще несколько человек. Я также очень рассчитываю на контрактника Р. Эстергази.

– С дочерью? Сульпиции Насименто четырнадцать лет! – возмутился Лантен, который, оказывается, отслеживал список по своей деке.

– Она настаивает, и мать не возражает, – судя по каменному выражению лица Норма обе дамы Насименто находились от него на расстоянии вытянутой руки, и еще – он бы очень не возражал от них обеих избавиться, -…и еще несколько колонистов, которые решили, что тут их дом. Люди невоенных специальностей. Я могу отобрать из них полезных.

– Что вы сами насчет этого думаете, чиф Норм? – спросил доселе молчавший генерал Ква'ан.

Ему было жарко, жесткий воротничок врезался в темную жирную шею, золотое шитье на нем потемнело от пота.

– Я думаю, давайте решим это дело один на один. Выставьте против меня бойца любого класса: кто выживет, того и планета.

– Еще лучше, – согласился Ква'ан.

– Не уверен. – Это Лантен. – В случае успеха планету для Новой Надежды завоюет гражданин Пантократора, а Пантократор, – он поклонился, – входит в состав Земель, хотя я всемерно уважаю его особый статус и миротворческие усилия. При всем почтении к нашим хозяевам, достойнее было бы нам обойтись своими силами… или хотя бы изменить их процентное соотношение. Кто там есть в команде от нас, кроме миз Насименто? Людей и нелюдей с двусмысленным статусом просьба пока не предлагать.

– Кэссиди, – сказал Норм и усмехнулся.

– Я тоже против, – сказал Люссак. – Я примерно знаю сценарий этих битв один на один. Сперва они не могут найти друг дружку на огромной пустой планете, потом некоторое время более или менее честно стараются исполнить взятые на себя обязательства, а еще пару дней спустя мы обнаруживаем их братающимися и пьянствующими на пустом ящике из-под капсюлей. В процессе планета теряет товарный вид. Лантен, вам это надо? Нет, я понимаю, мы можем снять реалити-шоу, чтобы покрыть убытки. Я не желаю тратить на это время.

– У вас там тоже есть люди, подписавшие контракт только на горные разработки. Мы предлагаем им беспрепятственно покинуть спорную территорию. Цените это.

– Мы, конечно, не можем приказать им сражаться. Но мы можем их уволить и нанять других. От присутствия на планете обоза мы теряем меньше, чем противник. Зачем нам лишать их элемента уязвимости?

Рассел чуть заметно вздохнул, рябь помехи пробежала по его лицу как недовольная гримаса: никто и не заметил, только жена. Только она поймет, что выбора опять нет. Его никогда нет, этого проклятого выбора.

Чтобы новый мир стоял прочно, в его основание закладывают жертву Нет, не невинную деву и не мальчика, у которого не было отца. В землю зарывают сержанта, он крепит землю своими костями, и миру тогда сносу нет.

* * *

– Стой, сюда хода нет!

Миранда глянула на Рубена с откровенной ненавистью, вызванной тем, что последние несколько часов она держалась не столько на ногах, сколько на стиснутых зубах. Пилоты совершенно не умеют ходить. Если упадет, придется тащить ее на себе.

– Неужели опять обходить?!

Рубен ткнул пальцем в желтую ленту с черной надписью, сорванную ветром со штоков и почти невидимую в мелкой снежной пурге.

– Знаешь, что это? Зона действия активных почвообразующих бактерий. Любую угодившую к ним протоплазму они сожрут в считанные минуты.

– Колоссально вы тут нагадили!

– Штамм этот имеет ограничения по количеству циклов воспроизводства, то есть безболезненно для экологии вымрет сам спустя некоторое время, к тому же похолодание должно было приостановить его активность, – прикинул Рубен, – но я не специалист-почвенник и рисковать без надобности не стану. Только в обход. А потом тут вырастет трава, цветы и деревья. Это к вопросу про «нагадили»…

Ему показалось, что слова ухнули в пустоту. Их нынче действительно учат только летать и стрелять? Миранде всего девятнадцать, она думает, что если чего не знает, значит, то и знать не обязательно, но в любом случае у дочки Гросса есть характер. Это хорошо, потому что без характера не дойдет. Ни жира, ни мяса на ней нет, а холодный сильный ветер, кажется, выдувает из костей костный мозг и завывает там, в полых трубках. Зажала в зубах прядь своих белобрысых волос и топает, брови сдвинуты, глаза в кучку Я и сам сейчас такой. Ногу поднять… переставить… Один летчик, француз на старой Земле упал в пустыне, а после написал про это. Только он страдал от жары и жажды. Поскольку все равно, о чем думать, я думаю о нем все эти километры. Сотню или две.

На самом деле хорошо, что мы наткнулись на Зону. Это ориентир. До нее я знал только, что солнце-Либеллин встает на востоке. Ну и еще башня, которую мы взорвали: это была восемнадцатая, и я примерно представляю, как нам надо двигаться, чтобы вернуться на место боя. По правилам, если не оговорено другое, распавшаяся боевая группа возвращается туда же, где разошлась, а там оставляют дежурного – это будет кто-нибудь из ССО! – и он уже ориентирует всех к месту общего сбора. Туда и премся вторые сутки, насильно принуждая себя шевелиться. Нас ждут, нас не могут бросить. Что будет, когда у нас не останется сил идти? Очень просто – уснем и замерзнем. У нас есть лучемет с батареей, но жечь нечего, даже одежда на нас синтетическая, она только плавится, а не горит. А даже если бы и горела – она куда полезнее, когда защищает нас от ветра на марше, так что жечь лучше что-нибудь другое.

Думай, Назгул, думай. Женщина под твоей защитой.

Привыкай. Когда Военно-космические силы Зиглинды приучались считать женщин боевыми товарищами, равными себе – не одинаковыми, и не во всем, но в главном, в том, ради чего ни шагу назад! – ты в этом не участвовал. Для тебя одного она оставалась самым драгоценным грузом… и да, собственно тем, ради чего ни шагу назад. Назгул нашел спасение души в том, чтобы оставаться человеком именно тогда, когда никто бы его человеком не назвал.

Мне очень не хватает крыльев, да, и еще – бортовой памяти. Ситуация, когда быть человеком неудобно и невыгодно. Летели-то мы сюда не дольше десяти минут!

К вечеру небо расчистилось, а плоская равнина сменилась скалистыми холмами. Где-то за ними Рубен ожидал увидеть черный лес, на опушке которого колонну настигли Волки. За ночь не перевалим, а значит, если нам попадется какая-нибудь нора или дыра, следует там переночевать. Будет куда хуже, если смертная усталость свалит нас вне укрытия. Ночью будет холоднее.

Идти пешком. За сутки пути Рубен узнал о планете больше, чем за тот год, что летал над ней. Солнце завалилось к горизонту и остановилось там: когда Рубен видел его в последний раз, оно висело средь облаков неподвижно, послав в стороны шесть пучков лучей, как мельница, а подножия холмов заволокло густой синью. Каменистые вершины пылали, словно расплавленная медь. Ночные остывшие скалы излучали холод и смерть, и даже Назгулу, пока он пробирался по каменистой осыпи, приходилось напоминать себе, что у него со смертью особые отношения. Чем можно стать здесь?

Ручеек неба в вышине потемнел, и когда Рубен вновь посмотрел на Миранду, он не нашел на ней лица – его обглодали сумерки. Форменная обувь тоже не предназначена для ходьбы по острым камням: она слишком мягкая. Поликаучук подошвы превратился в лохмотья, походка Волчицы утратила уверенность, она часто оступалась. Еще немного – и пойдет босиком. И куда уйдет?

– Пять минут передохнем, – распорядился он, прекрасно сознавая, чего ему будет стоить поднять свою спутницу снова. Миранда села, подавляя стон. Подтянула колени к груди и занялась ботинками, пытаясь их хоть как-то связать. Рубен привалился спиной к большому камню, и тот, как вампир, сразу потянул тепло из его живого тела. Очевидно, Рубен уже не мог принудить себя шевелиться ради себя самого. Что тут есть, кроме камней? И что такое камень?

Идиот! Нет – хуже, спесивый идиот. Вот камень, вот ты, вот пять минут, на которые ты имеешь право. Структура камня… ага, вот такая… двенадцать лет я был техникой в забытом ангаре, а сейчас я в самом подходящем состоянии, чтобы пару миллионов лет пролежать тут, погруженным в бесконечное созерцание и любуясь закатами. Стать частью этого мира. Может быть, однажды из меня изваяют Будду.

– Лучемет у тебя еще? Дай сюда.

Миранда посмотрела снизу вверх, недоверчиво, вынула оружие из набедренной кобуры, перехватила за ствол, но протягивать его вражескому офицеру не спешила. Наконец решилась, бог весть о чем при этом думая. Рубен обошел гостеприимную глыбу, пытаясь определиться с направлением ветра и предполагая, будто обращенная к склону сторона – более теплая. А теперь – огонь! Выглядит как самоубийство: я только что был этим самым камнем.

– Ты спятил?! – девушка вскочила, но неловко, и пошатнулась, пытаясь вцепиться Рубену в руку. Неужто в самом деле надеется отобрать? – У меня же больше… ничего!

Ничего – в самом деле, батарею Рубен посадил. Но вокруг вплавленной в шкуру валуна черной выемки теперь завился пар, она излучала тепло и, насколько Рубен разобрался в свойствах камня, собиралась делать это долго. Может быть, до утра? А вот посмотрим. Ночуем здесь, прижавшись к камню и друг к другу.

А я на всякий случай побуду камнем.

В самом деле, надо бы попробовать себя в тихом виде. С напряженной внутренней жизнью. Камень не устает, камень постоит на стреме, поиграет своим теплом, загонит его вглубь на первых порах, чтобы не обжечь доверенные ему белковые тела, а после будет тянуть и тянуть изнутри. Тепло передается от горячего к холодному. Это общий закон, но в рамках закона возможны варианты. Этим я и займусь.

Камень – это ведь нечто особенное, в некотором роде противоположное всему тому, чем я был раньше. Для камня нет времени. Камень – не функциональное устройство, он существует независимо… хотя, конечно, его можно приспособить к своим нуждам. Камень – часть мира. А что такое этот мир?

Авалон. Какая-то планета. Не Зиглинда, а нечто совсем в другом роде. Я только сейчас созрел это рассмотреть.

Настало тишайшее утро, обложенное снегом, как ватой. К утру тепло большей частью рассеялось, стало чуть ощутимым, достаточным лишь для того, чтобы чувствовать себя живым, и еще – отдавать тепло, а не тянуть его, и иней покрыл тела и волосы спящих. Именно тут и именно в это время их застал гул моторов с небес. Миранда вскинула голову, но увидела там только поволоку тумана. Рубен не стал ей мешать и даже слова не сказал, когда она оттолкнула его и отчаянно полезла вверх по осыпи, помогая себе руками. Это ее шанс. Хотя – опоздает. Наверное, Миранда думала, что кричит громко, на самом же деле звук, издаваемый ею, был где-то между хрипом и писком. Бесполезно. Они слышат только свои моторы.

Она вернулась совершенно убитая, съехав вниз вместе с небольшой лавиной.

– Что?

– Идут выше облаков. Скалы же. Надо было остаться возле разбитых машин – они наверняка их нашли.

Да. Разбитые машины нашел бы тот, кто смотрит сверху. Не наши.

– Мы бы возле них не выжили.

Верно.

– …или стрелять. Они бы засекли вспышку. Но теперь ведь нечем!

Она пнула бесполезный лучемет, и тот скатился ниже по склону. Никто за ним не пойдет. Он теперь бесполезная тяжесть.

– Мы бы не выжили, – повторил Рубен. – И им тут не сесть. Пойдем. Все будет хорошо. Уже близко.

* * *

Темно, крошечный прикрытый костерок облизывает ночь. Голограмма погасла, и вновь верится, будто нет никаких других миров – только этот, и можно даже забыть, что на орбите тесно от железа. Программа двадцатиминутного сна имеет один забавный побочный эффект – сны кажутся тебе вкраплениями реальности. Пантократор мог притащить сюда твою жену, но, скорее всего, тебе это просто привиделось. Игры воображения, совести и долга в поисках верного пути. Пантократор словно пальчиком погрозил: мол, играешь тем, что не принадлежит тебе. Помни.

Все спят в палатках, кроме дежурной смены, а та залегла вне света, со штуцерами, которых боится едва ли не больше, чем противника, и ведет себя тихо. Двигатели заглушены, моторы обернуты термочехлами, крошечный костерок прикрыт тентом от взгляда сверху. Современный энергодетектор его не засечет, столь незначительно его излучение в сравнении с иными источниками. Кругом этот загадочный лес, чужой, черный, наводящий на мысль о безумии. Нас не видно.

Кто из вас хоть ночь провел до сих пор под открытым небом? Руки подняли только Брюс и Морган – скауты собственного Нормова воспитания. Остальных пугает глубина ночного неба и притаившаяся биохимия чужой планеты. Мы делали с ней все по своему выбору и вкусу. Что, если именно сейчас она нанесет ответный удар?

Я всего лишь солдат и биохимию доверю тем, кто в ней шарит – благо, ученых тут у меня целый лагерь, хоть в пачки их вяжи. Но как самих этих ученых защищать, лучше меня никто не знает.

Что мы будем делать завтра – надо придумать сегодня.

Эдера Насименто напротив протягивает руки к огню: лицо у нее помятое, и она кажется старше своих лет. Не спит. Тоже гоняет демонов сомнений? Человек не может прийти и вот так запросто сделаться тебе врагом или другом, потому что плох или хорош. К моменту любви или раздора вы оба прошли некий путь, и путь другого всегда от тебя скрыт.

– На Пантократоре, – говорит Эдера, растирая худые узловатые пальцы, – власть принадлежит женщинам. Как это могло сложиться: исторически и философски? Что может подвигнуть мужчин поступиться властью?

Норм тихонько смеется.

– Да хотя бы равнодушие и лень. Любую власть можно уступить в обмен на право смотреть Сетеновости и Галакт-игры, не вставая с дивана.

Она неуверенно улыбается в ответ и сует в огонь еще ветку. Эти черные штуки превосходно горят.

– Пантократор – уникальная планета, в основе общественного устройства которой и самого существования заложена идея. Пантократор служит жизни, а женщины в этом понимают больше. Мы говорим, а они молчат, мы утверждаем, что понимаем их, размахиваем руками, определяем им место в нашей жизни, ну и вообще, а они втихомолку смеются над нами. Разве нет?

– Достижения современной науки таковы, что жизнь способна множиться дальше без разделения на полы, вегетативно. Хотя Пантократор, я слышала, против.

– Пантократор хочет, чтобы мы оставались людьми.

– И что он при этом имеет в виду?

– Пересказать содержимое сотен книг и тысяч философских диспутов я не возьмусь, – Норм смеется. – Я вам предлагаю самой ответить для себя на этот вопрос. Мысленно. Что такое человек и когда двуногое прямоходящее без перьев и с плоскими ногтями перестает им быть? Какие слова вы найдете, те и будут правильными.

– Таких, как вы, Норм, не сочтите за обиду, называют малоумными философами. Вы не знаете терминов и не можете поддерживать спор, но держитесь за вселенские категории и почему-то в итоге всегда имеете возможность сказать: а я, мол, что говорил? Людей вашей породы некоторые даже считают святыми.

– «Малоумный» – это понятно, но почему вдруг «святой»?

– А потому, что до сих пор не сказали: «а я что говорил?».

– Я так и не понял, мэм, что вы с самого начала имели против?

Эдера смотрит на него испытующе и серьезно.

– Вы в самом деле желаете, чтобы это было озвучено, чиф?

– Не то чтобы ваша очевидная неприязнь меня волновала, мэм. Есть вещи, которые не стоит принимать во внимание во время исполнения обязанностей. Но вам же самой лучше было бы объяснить свою позицию, иначе вы рискуете, что вас не поймут и истолкуют ваши слова превратным и неуважительным образом. Я достаточно церемонен?

– О, да, чиф, вы безупречны. То, что я скажу вам про вас, вы про себя, без сомнения, знаете, но думаете, что знаете вы один. Думаю, в глубине души вы этого стыдитесь. Я вас прочитала и поделилась с покойным Ставросом, потому что мне было страшно доверять вам оружие и всех этих детей. Вы самоубийца, Норм.

– С чего вы взяли?

– Нет, вы не из тех, кто на каждом углу твердит о суициде, вымогая у окружающих сочувствие и добиваясь того только, что их начинают избегать. Те ненастоящие. Вы из тех, кто молчит, доходит, а после либо пускает луч себе в висок, либо, превращаясь в бешеное животное, открывает пальбу в людном месте, так что его остается только застрелить. Скажите, что нет, а я узнаю, солгали ль вы.

Норм смотрит на рдеюшие угли, которые то подергиваются серым пепельным налетом, то наливаются нестерпимым алым жаром, подчиняясь какой-то внутренней музыке. Человек остается человеком, пока сохраняет за собой способность быть привороженным.

– Так вышло, что я много имел дела с так называемыми биоконструктами шебианского производства. Я хорошо их знаю, даже выдавал себя за одного из них – и мне верили. Их несомненный успех на потребительском рынке знаете, в чем состоял? Они были такие, какие нужно, вне зависимости, покупаешь ли ты солдата, няньку для своего ребенка или игрушку для любовных утех. Они изготавливались полностью удовлетворяющими заказчика, кем бы тот ни был. С ними легко. Их просто любить, с ними спокойно в бою. Они правильные. Естественные люди в этом смысле намного хуже. На одну помощь от них ты получишь десять проблем. Если вы пытались создать семью, вы знаете.

– Что вы имеете в виду, заговаривая со мной о семье?

– Я продолжаю наш с вами прошлый разговор о личном, как об источнике слабости. Или силы, как посмотреть. Дважды, я говорю, я был близок к тому, о чем вы сказали, оба раза потеряв все и не имея места для шага вперед. Да, глядя сейчас назад, я думаю, я мог, но теперь… Теперь – нет. Женщина, которая разговаривала с нами – вы видели? – моя жена.

– Ваша – кто?… Простите.

– …и мать юноши Эстергази, который тоже тут.

– Ну да, я знаю, и у него еще тут клон. Генетически она мать обоим и может испытывать некие чувства и ко второму.

– Вот и судите сами, каким я должен для нее быть. И нужен ли ей слабый.

– Сильным женщинам мужчины не любят отдавать зарплату.

Норм смущенно хмыкает, как мужчина, уличенный в том, что отдает зарплату жене, и ерзает, ища, как поудобнее опереться спиной на хлипкую фаст-этиленовую стенку. Тьма лежит промозглая и сырая, жар очага превращает холодную сырость в густую и горячую – и только. Озноб от этого не проходит, а так, за углом ждет.

– Сильная? Она из тех, с кем рядом мужчине хочется быть сильным. С сильным быть сильной легко… наверное… а со слабым она не будет. Проявления ее силы меня восхищают, а когда она нуждается в помощи – мне нормально быть рядом, и не мне указывать, когда ей какой быть. Она ж не образ из моего воображения, за который можно реплики правильные придумать, она есть сама по себе. Она выбрала меня. Я горд. Она родила мне ребенка. Я счастлив. Я много времени провел в коллективе, среди равных, и овладел умением быть одному. Вопрос сохранения личности: ну, вы знаете. Теперь следующий этап: я выучился быть не один, даже когда один. Даже тут и где бы то ни было тоже. И дальше: ребенка уметь любить – тоже немалое дело, не находите? Мы взрослеем, даже когда выросли, так? Я видел тех, кому нечего терять, кто никого, – он помолчал, – не любит. Они считают себя хорошими солдатами, но они плохие солдаты. Потому что все у них так или иначе однажды упирается в «а какого черта?». В какой-то момент это становится вопросом твоего достоинства: возможность или невозможность быть с другим. И вы хотите сказать, это ваше соображение насчет моего психотипа в глазах Ставроса, о котором нынче либо хорошо, либо ничего, перевесило любые доводы в мою пользу? Простите, но в такое влияние психологии на кадровые вопросы мне верится с трудом. Было что-то еще?

Она вздыхает и отводит глаза.

– Никто из нас не свободен от прошлого. Он был на Лорелее.

– Я тоже.

– Вот именно. Он видел ваше досье. Вы были с разных сторон. Вы держали их под прицелом, а они сидели на земле, сутками, с руками, сцепленными за головой. Потом им вживляли датчики, с помощью которых контролировалось их передвижение. Знаете, как ему удалось бежать? Он свой выжег кислотой. Вот тут, – она коснулась рукой шеи сзади. – Демократии Земель на периферийных территориях он хлебнул досыта. Вы для него – все они, кто с другой стороны пулеметов. Вас навязал ему головной офис, по своей воле Геннадий вас ни за что бы не взял.

– Из лорелианских сепаратистов, стало быть. Это многое объясняет. Он верил в добро и зло, но в зле знал больше толку. И боялся его больше, чем оно того заслуживает. Убегал от него вместо… ладно, я сам сказал: либо хорошо, либо… Почему вы не возражали, чтобы ваша дочь осталась на Авалоне? Нет, я понимаю, что у меня не вышло эвакуировать гражданских, но я не понимаю принцип. Я бы своих тащил что есть мочи.

Быть дружбе или быть вражде – решают два слова, сказанные или не сказанные вовремя. Как часто эти слова совершенно случайны.

– Сульпиция должна вырасти сильной. Плавать учатся на глубине. Ей не на кого рассчитывать после того, как наш папа решил, что мы справимся своим умом. Мы и справились, благо в современном высокотехнологичном обществе семье для выживания самец не нужен. Так уж вышло, что в нашем тандеме мужчиной была я. Психологически. Ну, вы знаете: положительные «сильные» качества – великодушие, пунктуальность, верность слову – называют мужскими, а отрицательные «слабые» – склочность, злопамятность, мелкая мстительность, склонность к обличительным монологам – женскими. Так что если при прочих равных встает вопрос, терпеть или не терпеть… Как вы относитесь к феминизму, Норм?