Текст книги "Имперский Грааль"

Нет, никого не потеряли. На всех четверых, строго по инструкции, поверх курток надеты ярко-оранжевые спасательные жилеты. Надуваются они при падении за борт, и тогда же начинают пищать: что и произошло. Пока Брюс сливает из салона воду, а из цистерн остатки планктона – наплевать на соли свинца, плавучесть важнее, остальные заняты отключением спассредств.

– Ничего, – говорит, поднимаясь, миз Монти. – Бывало и еще веселей. Правда, тогда я была несколько моложе.

У нее прокушена губа, при толчке ее бросило на пол. Мари вроде бы в порядке. По ней не поймешь, но – молчит, вцепившись в борт. Рубен наклоняется к ней:

– Вы как?

Прежде чем ответить, она сглатывает комок. Судя по всему, у нее легкий шок. Рубен опускается рядом на корточки, встряхивает ее за плечо, только тогда она оборачивается к нему. Истерики нет, уже счастье. Обойдемся, значит, без пощечин.

– Каверна, – говорит ученая дама. – Под ней, по всей видимости, вулкан. Вулкан нагревает полость с водой, давление в ней возрастает. Взятие керна ослабило свод, и вот, пробило. Это, – тут голос ее звучит слабее, – если мы уговорились держаться в рамках естественных причин…

Зыбь становится некомфортной, на гребнях волн появляется пена.

– Твоя молодец, – говорит Рубен.

– Моя?… А!

– Женщину нужно хвалить, даже если тебе кажется, что она всего-навсего делает то, что должна. Так будет лучше для вас обоих.

Нашел время мораль читать!

– Надо убираться отсюда, – говорит Брюс, и все с ним согласны. Если под нами в самом деле вулкан, возможно, это только первая клизма. Пилот поднимает складной верх, чтобы обезопасить пассажиров от другого фонтана, буде придет, и запускает двигатель.

– О, черт! – это шепотом, и Рубен наклоняется к панели через плечо сына.

– Что?

– Гляди. Ну и что теперь?

Рубен морщит лоб и вполголоса поминает добрым словом совхозную технику. Если верить навигационному монитору, мы уже на Северном полюсе, и потому верить ему нельзя. Ерундовое дело, датчик запал, согласно ему мы движемся с постоянным ускорением, и прибор беспорядочно крутит карту под крестиком, который обозначает нас.

– Радиокомпас?

– Нет его. И КГС тоже.

Угу, это знакомо. Радиосвязь здесь вообще дурная, а как мы начали играть с атмосферой, стала еще более непредсказуемой. Дымка затянула небо, крошечного белого солнца вовсе не видать. Звезд, когда стемнеет, тоже не будет.

– Ну… и куда лететь?

Автопилота, разумеется, тоже нет, он на навигацию завязан. Рубен думает, постукивая себя по подбородку сжатым кулаком.

Подняться в воздух и болтаться там, сколько хватит топлива, а после плюхнуться на воду, и пускай носит… пока бурей не разобьет? Как-то оно безрадостно.

– Выключай навигацию на фиг, – решается он.

– Выключил. Дальше?

Рубен снова замолкает, размышляя – не пересесть ли ему в левое кресло. Нет. Он может ошибаться. Если интуиция его подведет, у Брюса должен быть шанс.

– Взлетай.

– Но… куда?

– Просто сиди и делай вид, что управляешь, понял? – это шепотом, на ухо. – Я хочу проверить одну… эээ… заморочку. Если не проканает, хуже все равно не будет. Молчи. Увидишь, что что-то не так… я имею в виду, реально не так, у тебя хватит ума, чтобы понять… тогда вмешивайся, не раньше. Смотри на «Нырок», на меня не смотри. Нечего на меня смотреть.

– Ты будешь Нырок? Я думал, тебе для этого надо… ну…

– Умереть? Тс-с-с. Похоже, тут важен навык.

Эк ему все просто! Как смотреть в счастливые глаза мальчишки, у которого самый чудесный в мире отец? Когда у тебя нет любви, ее и не надо. Но уж если есть… гордость ревет в груди, душа переполняет тело… тебе напомнили, кто ты есть… вверх! В каком-то смысле так даже лучше.

Тут, наверху господствуют ветра. Размышляя, Нырок делает круг. Назгулу в свое время тоже лучше думалось на ходу.

У машины есть память. Проводя простые аналогии, логично предположить, что память машины физически размещена в системе автопилота, а автопилота у нас нынче нет. Но ты был Назгулом и знаешь, что простые аналогии тут не работают. Будучи Назгулом, ты был и Рубеном Эстергази. Сыном, внуком, любовником. А еще – офицером и командиром. Где, скажите, физически размещалось твое все, когда от тебя ничего не осталось? Молоток помнит, как его держал хозяин, а меч – того, кому он был верен.

Так-так, а вот это уже мистика. У «Нырка» есть бортовой самописец, который отключить нельзя. Прочитать его, правда, можно только дома, в диспетчерской. Начиная с момента, когда заклинило датчик, он пишет сущую ахинею, но Нырок знает этот момент. Смотреть досюда. А больше нам и не надо.

Только одно слегка тревожит его. Это вот обмякшее тело в кресле. Насколько просто будет вернуться в него? Летать самому – слишком большое искушение для Эстергази. Шока уже нет, и есть те, кому ты очень нравишься таким. Ты уже не смотришь на это ни как на трагедию, ни как на извращение. Подумать, так ты стал даже самому себе интересен.

Ну и зачем мне тело с западающим датчиком? При этой мысли ему делается так смешно, что перхает мотор, а сын в панике хватается за рычаги. Сильный попутный ветер несет нас к берегу, море снизу совсем черное. Нас догоняет гроза.

Я в той жизни был космическим истребителем, мне кажется непривычным опираться плоскостью на ветер, но в этом что-то есть. Мне бы это понравилось, будь я ребенком. Словно… катание с горы, да!

Брюска не сможет взять управление, если я его не отдам, мы это уже проходили – с его матерью. Правда, тогда я был чуть больше человеком.

Вот уже видна береговая линия. Мне видна. Есть некая разница между тем, что «видят» приборы, и тем, что они могут показать. Кстати, я наконец поймал радиоволну с маяка. Эй, пилот, давай дальше сам, повеселились и будет. Залив мелкий, и волна тут ничтожная. Садись. По правде говоря, ты справишься лучше: мне не приходилось летать в бурю.

Идет дождь, на берегу механики в плащах и неизбежный Норм. Будет очень неловко, если им придется выгружать твое бездыханное тело: могут неправильно понять. Или правильно – это еще хуже. Эстергази нынче желают заниматься мирным созидательным трудом – и чтобы никто их не трогал. Говорят, есть люди, специально заточенные под великие дела, безумцы, так сказать, с взором горящим. А поймают за такими – делишками? – способностями, мигом принудят пользу приносить. Методы принуждения… я помню, да. Жена простила, а я не могу.

Когда Рубен очнулся, Брюс смотрел на него перепуганными глазами, отодвинувшись. Нет, ну он же предупреждал! Видимо, выглядел совсем мертвым.

– …посадка произведена, шасси выпущены.

– Все в порядке, – с трудом выговорил он. Язык еле ворочался, голосовые системы казались непривычными, а оттого – несовершенными. Впрочем, Рубен тут же забыл о них, когда попытался встать. Впечатление было такое, словно его вырезали из дерева, причем не позаботились подогнать детали одну к другой. С одной только разницей: дерево не болит. Э-э-э… а кто знает?

Ну, я узнаю, если попробую. На фиг, на фиг! Больше никаких «кукурузников». Только в военную технику. Поправочка: в зиглиндианскую военную технику. Нет, даже так: в имперскую зиглиндианскую военную технику. Я выбираю лучшее.

И где та Империя?

Таки вылез, спустился по трапу и побрел, с трудом переставляя чугунные ноги и мысленно держась за поясницу. Брюс поскакал по лужам к механикам объясняться на предмет поломки навигационных систем.

Поломки? Некая мысль пришла Рубену в голову, и она ему не понравилась. Предпоследнее дело, когда в голову приходят такие мысли. А последнее – когда ты видишь мотив.

Мотивчик, надо сказать, слабенький. Так себе мотивчик. Никакой. У него есть все, а у меня – ничего, казалось бы: что он выигрывает?

Рубен остановился, не думая, как он выглядит под дождем: с непокрытой головой, руки в карманах чуть не по локоть. Было время, он и сам не верил в зло, пока не получил в спину заряд из плазменной пушки. Как его там… Ланге?… тоже ничего не выигрывал. Это были злоба, зависть и страх. Сами себе мотивы.

Тебе не нравится второй муж твоей жены. Кто сказал, что ему нравится первый? Прецедент «Урии-Вирсавии», да.

Чертовщина какая-то. Все наоборот, как… как в деле с Мари Люссак. Что-то тут нечисто. Есть какая-то неочевидная заморочка, которая как чемодан без ручки – ни с какой стороны не ухватишь. Вот если бы наоборот, тогда да, тогда – мотив. В случае с Мари Люссак приходится верить в их страстную любовь.

Кто мог пожертвовать тремя находящимися на борту людьми, чтобы убить одного клона? Если говорим «Пантократор» – подразумеваем «Норм»? В глазах Пантократора я богомерзость, но разве настолько? Даже если допустить, что ему почему-то мешает Брюс и он одним ударом избавлялся от обоих…

Господину Люссаку будет очень больно, если он потеряет дочь. Напомните мне, это ведь господин Люссак вышвырнул Норма с работы с паршивыми рекомендациями и без всякой вины?

Бред! Очень плохо, когда бред логичен. Логичный бред со временем превращается в навязчивую идею.

Переформулируем. Кто здесь настолько самоубийца, чтобы уничтожить Игнасию Монти?

Это всего лишь запавший датчик! Невозможно было спрогнозировать выброс подводного гейзера в этом месте. Если бы кто про него знал, он был бы учтен в модели, а был бы он учтен, миз Монти ни за что не потащила бы туда своих драгоценных рачков.

А кто сказал, что датчик разбалансировали именно сейчас? На «Нырке» летаю я. И Брюс – будет. Когда-нибудь мы бы непременно его стряхнули: мы ж Эстергази, мы с крыльями… эээ… балуемся. На Зиглинде – я имею в виду, на прежней Зиглинде – разработчик датчика пошел бы под суд, если бы не доказали наличие злого умысла.

Человек с Пантократора, ты друг или враг? Человек с Пантократора, при чем тут ты?

– Наладится погода, – услышал он за спиной жизнерадостный голос ученой дамы, – слетаем еще. Надобно будет проверить, как размножаются наши рачки.

* * *

Офицер СБ Ллойд Кэссиди чем-то напоминал верблюда. Не исключено, что общим цветовым решением: был он весь бежевый, респектабельный, самодостаточный. Серьёзный, не улыбнется. А еще – лысый. Это «его собачье дело» – что и почему случилось во время полета, и он тут главный. Он – СБ. Указывает, кому говорить, и все слушаются. Эстергази оба, Брюс и Р., сидели рядком на ящиках и помалкивали, похожие, как черти. Обдумывали, о чем умолчать. Брюс заметно нервничал. Тут же присутствовал и Норм как прямой начальник обоих.

Снаружи дождь барабанил по ребристой круглой крыше ангара из дюраллита, гудел ураганный ветер, а внутри было тепло, пахло топливом и смазкой. И еще – нагретым металлом. Мокрые плоскости «Нырка» исходили паром, и так же парили пилотские куртки и дождевики, вывешенные у входа. Работала тепловая пушка. Все присутствующие были в свитерах, усеянных каплями конденсата. Механик, распломбировав приборный отсек, погрузился во внутренности амфибии по пояс, и вся компания молча ела его глазами, словно приглашенные гости во время показательной операции.

Ну, что там?!

«Там» у нас обнаружился навигационный датчик с пластиковым коробом, сплющенным, как нам объясняют, ударом поршней гидроусилителей элеронов. Трещина через весь короб, остальное и дураку понятно. Жидкость, в которой плавает датчик, вытекла, он и залип. Вопросы есть?

Вопросы, разумеется, есть. Как его угораздило угодить под поршни? А вот как. Три ушка крепления обломаны, а в четвертом нет винта. Когда амфибию тряхнуло, пилота бросило на рычаги – в этом месте Брюс густо покраснел, словно то была исключительно его вина! – удар поршнями по слабо закрепленной коробке расколол ее. Так все и вышло.

Вопрос номер два. Нет, СБ ничего не смыслит ни в электронной начинке этой штуки, ни в технике исполнения полета, он просто желал бы понять логику происходящего. Кто выпустил в полет машину со столь значительной неисправностью?

Механик взвился, прекрасно соображая, что если не отстоит себя сейчас, то мигом сделается виноват. Рули поворачиваются, шасси выпускаются, двигатель работает нормально. Гирокомпас выставлен. Рация… никто никогда не требовал, чтобы рация работала в этих невозможных условиях, он не в ответе за зоны ионизации. Процитирован пункт служебной инструкции. Поломка произошла в опломбированном блоке: хотите – обращайтесь к разработчику.

– Несчастный случай? – спросил Кэссиди, глядя на обоих пилотов. В его вопросе слышалось утверждение и желание пустить дело идти кратчайшим путем. Подписать протокол, отремонтировать и голову себе не морочить. У помощника старосты масса обязанностей помимо расследования чрезвычайных ситуаций.

Брюсу все равно, а Рубен не спешил с ним соглашаться. Между тем было очевидно, что он тут самый опытный, и Кэссиди особенно ждал его слов.

– Этот гейзер, – сказал Норм. – Вы говорите, математической моделью района он не предусмотрен?

– А чем вас смущает гейзер, чиф?

– Статистической вероятностью и направленным действием. Думаю, я мог бы устроить такой гейзер, будь у меня пять капель спазмалитика, крем для бритья и лабораторная центрифуга.

– Вы хотите сказать, – Кэссиди отпустил взглядом пилотов и перенес всю огневую мощь на новую мишень, – у нас диверсия?

– Я сказал только то, что хотел сказать. Если бы мне понадобилось, я бы сделал гранату, которая под действием морской воды имитирует гейзер. Корпус из желатина, и никаких следов. Достаточно уронить за борт или прилепить к корпусу. Учитывая, что я провожал амфибию, возможностей установить мину на корпус у меня было предостаточно.

– Провожая амфибию, вы не заметили на корпусе мины?

– Нет. Но это ничего не значит. Я, во-первых, не искал. А во-вторых, там есть куда ее прилепить так, чтобы беглый осмотр ее не обнаружил.

– А момент воздействия?

– Рассчитывается элементарно.

– Кто кроме вас способен сделать такую гранату?

– Каждый, кто прошел курс химии взрывчатых веществ. Вероятно, любой из сотрудников ученой дамы Монти. Вполне вероятно – вы. Из моих – Морган, остальные вряд ли.

– Техническая возможность поставить устройство?

– Любой из механиков. Любой из пилотов. Любой из бойцов ССО, вхожий в ангар. Я. Вы. Бротиган и Ставрос. Госпожа Эдера. Вам лучше знать, насколько строго соблюдаются в колонии правила допуска.

– Тех, кто находился в амфибии, мы по понятной причине исключаем? – тему уровней допуска Кэссиди развивать не стал, и Р. Эстергази невольно это отметил.

– Мотив?

– Ха. Мотив…

Дело клона – сторона. Рубен отвел взгляд, словно ничто тут его не касалось.

– Думаю, – сказал Норм, – мы можем безусловно исключить ученую даму Монти. И, разумеется, нам стоит проверить эту точку на предмет активности гейзера. Мы легко сделаем это, когда пройдет циклон. Биологам в любом случае придется вылететь туда, чтобы проверить посев.

Кэссиди покивал, соглашаясь: мол, да, логично, и все вертел в руках поломанный датчик.

– А почему мы должны ее исключить? – спросил он. – Если мы беремся предположить, что был совершен некий акт с заранее запланированными последствиями и каким-то чудом никто в нем не пострадал, можем ли мы утверждать, что и «чудо» не было спланировано заранее? Кто определял точки посева? И кто лучше госпожи Монти осведомлен насчет гейзеров? Теория учит, что даже жертва не может быть освобождена от подозрений.

– Я знаю теорию, – возразил Норм. – Жизнь – это совсем другое. Тут никуда не денешься, приходится выбирать, кому ты веришь.

– Верить мы не будем никому. Хотя нет! Пилоты, очевидно, вне подозрений, оба. Они притащили всех домой. Обогнали бурю, совершив почти невозможное… Это мое дело, хотя я, конечно, рад любому вашему соображению. Вот что мне интересно, – задумчиво произнес Кэссиди. – Как вы вернулись?

Брюсу на его ящике сделалось крайне неуютно. Нет, он, конечно, ждал, что спросят, но у них с отцом не было ни малейшей возможности согласовать версию.

Мы пытаемся сохранить себя как свое собственное достояние. Учитывая, что Эстергази испокон веку служили императорам и Империям, от исполнения долга мы уклоняемся неумело и неловко.

Я воспитан иначе. И еще – на самом деле мне не нужно выбирать. До тех пор, пока кто бы то ни было хочет Назгула просто так, чтобы заполучить технологию и стать сильнее соседа, я имею право считать, будто тайна эта принадлежит только нам. Долг не берется ниоткуда, корни долга – в правилах жизни. В том, что ты любишь, потому что ненависть – забег на короткую дистанцию.

Впрочем, что Брюс знает о ненависти?

– У меня кратковременная штурманская память, – услышал он. – Я могу запомнить курс и проиграть его назад. Так устроен мой мозг.

– Вот как, – недоверчиво протянул Кэссиди и тут же предложил: – То есть прямо сейчас вы можете восстановить все, что там происходило, по памяти?

– Во-первых, не все, – вот бы научиться так роскошно врать, – а только то, что касается курса. А во-вторых, я же сказал, память кратковременная.

– Мы могли бы поработать с вашей кратковременной памятью с помощью медпрепаратов, что вы скажете, Р. Эстергази? С вашего согласия, разумеется. Ну и…

Это оглядка на Брюса. Это его клон. Юридическая собственность.

– Только если вы предъявите ему обвинения, – заявил Брюс.

– Честно говоря, я не вижу в этом смысла, – поддержал его Норм. – К тому же мы не знаем, как может подействовать психотропное средство на мозг клона. Специалист в рабочем состоянии для меня намного важнее, нежели некая гипотетическая тайна, которая неизвестно, есть ли вообще.

На этом решили закончить. Подписали протокол и разошлись по своим делам. Офицеры, мальчишка и механик отправились ужинать, а эсбэшник занялся составлением шифрограммы в отдел на Фриде, каковая шифрограмма должна была уйти чифу Лантену с ближайшим сеансом гиперсвязи.

Необходима полная информация по настоящему местонахождению Мари Люссак.

* * *

Праздник в честь снятия скафандров слегка запоздал, потому что, как все мероприятия, которым должно пройти легко и непринужденно, требовал длительной подготовки. Ну а, во-вторых, Ставрос решил совместить его с обычной для всех планет НН Годовщиной Первой Высадки, каковая только еще предстояла.

Начать с того, что этот день был объявлен всепланетным выходным – администрация, как водится, сэкономила, объединив два праздника в один. Правда, сотрудники большинства лабораторий, выспавшись в этот день вволю, обнаружили, что заняться им особенно нечем, а практически у каждого на рабочем месте лежал неоконченный интересный эксперимент. Выгнать их оттуда можно было только принудительно отключив генераторы, на что, по здравом размышлении, администрация не пошла.

С другой стороны, бойцам ССО редко выпадал более сумасшедший день. Кухня вместо двоих затребовала четверых: было очевидно, что на этот раз их роль не ограничится вскрытием вакуумных упаковок. Кто-то произнес вслух волшебные слова «крем для торта», и избранная четверка отправилась на пост с умильными рожами, предвкушая вылизывание емкостей и баков. Тирод, командир Третьего, в темном углу казармы провел со своими беглый инструктаж, и Андсрс прислушивался, поставив лисьи уши торчком.

– Вынесут с кухни, что смогут, – резюмировал комод для тех, кто оставался. – Обеспечат себя и еще меняться будут. Что у нас есть?

При кухне довелось побывать многим, и среди бойцов ходили легенды о ящиках консервированных вишен и упаковках с порошковыми сливками, которые превращаются во взбитые, только добавь воды. И спиртное. Кое-кто его далее видел. Некоторое время Второе оживленно подсчитывало резервы и пришло к неутешительным выводам: кроме девушек Аби и Китри они ничем особо ценным не располагали, а девушки… надеюсь, вы не подумали плохого?… Девушки самим нужны. Сегодня – особенно. Вечером обещаны танцы, это во-первых. А во вторых, у Третьего своих барышень шесть штук. Не дефицит.

Первое не участвовало: все-таки у Морион могли быть свои взгляды на мелкое хищение коллективной собственности. Ей про планы лучше вообще не знать. Нет, мы не голодные, но… нас сюда для чего посылали? Чтоб мы поняли, как все в жизни устроено? Ну и вообще – оживлять.

Долго оживляться им не позволили: рекрутировали всех на обустройство праздничной площадки. Брюс вздохнул – ничто в новых колониях не обходится без бульдозера.

– Мужики, – сказал Андерс, – девчонок давайте освободим. Им красоту наводить, то-се… Сами справимся.

Согласно дизайнерскому проекту, требовалось организовать лагуну. Лагуну выкопали без проблем, за полчаса, сделали к ней водоотвод от залива, поставили всякую зелень в горшках с опытной делянки ботаников, пустили по ней гирлянды-трубки. Первое под руководством Морган вкапывало вокруг лагуны столбы и вешало на них фонарики. Не Дикси, но для сельского праздника в темноте – сойдет. Натянули армейские камуфляжные полотна как навесы, поставили под ними длинные столы и пластиковые стулья. В расчетном отделе нашелся умелец: набросал ко всему этому голографический задник, и сейчас подгонял его по месту, включая и выключая камышовую крышу, плетень и «смутно белеющие» стены мазанок. Смутно белеть они будут, когда стемнеет, сейчас это просто бесформенные, ни о чем не говорящие воображению пятна. Брюс гонял Голиафа туда-сюда, поминутно стопоря его и высовываясь из кабины на крики и протестующие жесты ландшафт-дизайнера Тиамат Шариповой. Эту канаву зарыть и проложить другую, левее… Что вы делаете?! Нам нужна премиленькая лагуна, а не болотистая дельта!

Тетенька, вы докричитесь. Мне ведь могилу вырыть и зарыть – одно движенье.

Полноценный бездельный выходной, таким образом, случился только у контрактников.

– Давно хотел тебя спросить, – сказал Рубен, лицезрея всю эту предпраздничную суету. – Ты, я слышал, родился на Колыбели. Каким тебе кажется это вот все?

Норм тоже ничего не делал, только приглядывал за своими или делал вид.

– Новодел, – отозвался он через минуту. – Домик из кубиков. Или вовсе карточный. Злой ветер подует, и все тут сложится и закроется. Улетят и следа не оставят. Когда у людей была одна Колыбель, у них… не было выбора, да, я все о том же. Пусть ветра были сколь угодно злы – деваться-то некуда. Как солдаты на последнем рубеже. Только представь себе их мужество.

И жили. И был у них прогресс. Во всех историях с путешествиями, начиная от аргонавтов, герои уходили, чтобы вернуться, и только в космос они ушли… насовсем. Знаешь, как подростки вдруг решают, что поняли, как все устроено, и объясняют родителям: мол, те жизнь прожили неправильно и зря. Она другая, Колыбель. Там было все, что тут еще только будет. И то, чего здесь не будет никогда. Знаешь, на Пантократоре услыхал, что де человек, если прислушается, отыщет в себе и человечество, и вселенную, и бога. Так и Колыбель содержит в себе все открытые и неоткрытые планеты, на которых можно жить.

– Вроде фрактала, да?

– Ну, может быть. Или как книга содержит страницы. А ты?

– А я? – Рубен поднял голову к небу. Там бежали обрывистые клочковатые тучи. – А я ничего об этом, о природе, не знаю. Вода, которая течет, как ей хочется, трава… Если небо меняет цвет, и в принципе представляю себе, какие там атмосферные процессы. Я родился на планете, закованной в латы, где все свои собраны в одном отсеке. В другом – враги, и чтобы обратить их в друзей или подчинить, надобно биться. Мог и вовсе ни разу не выйти под открытое небо, и потери бы не чувствовал. Мне и ноги-то нужны только на педали жать. Да ты, в общем, все знаешь.

Норм кивнул и ничего не ответил. Руб помедлил, прежде чем задать еще вопрос:

– Как она? – И тот понял.

– Она не кажется мне несчастливой. А если бы так, я бы, наверное, сделал все, что от меня зависит.

Я был виноват. Никто не поймет этой вины: я жил так, словно жизнь этой женщины прекращалась, когда я уходил, и начиналась, когда я возвращался. Будто бы ничего не было в промежутке. А на самом-то деле было. Промежуток – он и оказался жизнью. Тот, кто заполнил его – собой, батенька, малого нам не надо! – тот и победил. Потому она меня и разлюбила.

Нужна ли мне посторонняя – конкретная! – женщина, чтобы оставаться самим собой?!

Если нельзя думать о женщине, может, подумать о небе? Когда в первый раз, в новом теле, на Дикси, он посадил амфибию на воду, вдалеке от берега и пляжа, вообще от всех и вся, и вылез на крыло… бирюзовая волна наплескивалась на босые ступни. Ему никогда не было так плохо и так хорошо одновременно. Жизнь потянула его на свою сторону с безудержной силой, с какой это бывает лишь у тех, кому врач сказал, что болезнь неизлечима, и то только в золотые осенние дни, прозрачные днем, но умытые в утренних туманах.

Я здоров, я бессмертен… Я не на том берегу и не на этом, не в небе и не на земле. И якоря у меня никакого нет. Как жить человеку?

Ему стало смешно. Может, влюбиться? Первым отделением презабавнейшее существо командует. Интересно, как это будет? Упал-отжался?

На мобилизованной Натали крупными буквами было написано: «Плохая идея!»

В казарму бойцы возвращались шумной и усталой толпой: уже смеркалось, и до праздника оставался час, ну или там полтора. Только переодеться и вытянуться, дав спине отдых. У дверей на мужскую половину столкнулись с девчонками: те, тяжко отдуваясь, тащили из аккумуляторной проволочную корзинку с фарфоровыми патронами. Еще и закричали в голос, когда Одинг попробовал стащить один, и зашипел-заплевался.

– Уй-й-й, горячий! Зачем им?

Дверь на женскую половину приоткрылась – и закрылась.

Они в халатиках. Ноги видно. Не загорелые, босые ступни в тапочках без задников… Брюс уже и забыл, когда в последний раз видел женщину босиком. Эти цельнолитые спецкостюмы, а кроме них – пятнистый камуфляж и армейские ботинки… Девушка от парня отличается только тем, что не может собрать рассыпавшийся трак. Ну и уборная у них в другом конце коридора.

Полутора часов в самый раз хватило, чтобы отстоять очередь в душ и надеть чистый комплект униформы. Майки есть белые и черные. Вторые практичнее, но, поколебавшись, Брюс выбрал белую. В черном работают, в белом отдыхают, я это от Рассела знаю. Ну, не то чтобы он это специально говорил, но разве у меня глаз нет? Белое светится в тропической ночи. Она тут у нас не так чтобы тропическая, но сегодня обещали тепло.

Заодно, пока стояли в очереди в душ, разгадали тайну фарфоровых патронов. Девчонки шуровали туда-сюда, и в приоткрытые двери Брюсу удалось рассмотреть голову Аби, водруженную на стол, с ликом торжественным и печальным и густо намазанным чем-то белым. Вокруг были разложены давешние патроны, а длинные волосы Абигайль – намотаны на них. Все вместе это напомнило Брюсу голову Медузы на щите. Глаза у нее были красиво подведены. Китри нарисовала себе такие же, но это зря. Китри маленького роста, рыженькая, волосы пострижены коротко, а надо лбом квадратно. Черная линия по нижнему веку только лишний раз подчеркнула квадраты лица, которое, сказать по правде, и так слишком незаметно переходило в шейку. И все равно все они, все – были красивы. В цветастых платьях. В босоножках. Пальчики и пяточки, и ногти на ногах накрашены.

– Не фиг пялиться! – рявкнул комод. – У тебя свое есть!

Настроение у комода уже пару часов было какое-то гнилое. Тирод со своими забили жестянками и пакетами все подкроватное пространство, и куртки у них топорщились на боках и под мышками. У девчонок из Третьего осоловевшие глаза, их даже танцевать не вытащить: объелись на кухне колбасными обрезками и ложки от салатов устали облизывать.

Брюс опустил глаза и обнаружил в руке банку с пивом. Пиво шло прекрасно, проливалось в глотку, как прохладный шелк. Ну, если оставить на совести автора эту метафору насчет шелка в глотку… Какая-то музыка, а он от музыки, оказывается, отвык. Ее ж запретили, музыку. Да он и музыку-то заметил, только когда ее выключили. Ставрос прошел к своему месту за главным столом, с ним приближенные: миз Эдера и два бессменных помощника – Бротиган и Кэссиди. Староста приготовился произнести речь. Норм… где Норм? Ага, рядом с Игнасией Монти. Она любит поговорить, а он слушает и молчит. За столиком с ними доктор Лемма неостановимо рассуждала про изменения костной ткани у детей в условиях повышенной гравитации. Напилась. Интересно, это Норм специально? Какое удовольствие можно найти в обществе толстой болтливой ведьмы?

Отчим ведь не за приключениями на край Галактики подался, а за Брюсом присмотреть и денег заработать.

– А что у меня есть, – сказала Аби, останавливаясь с той стороны голографического плетня и будто бы не к ним обращаясь.

«Есть» у нее банальный ключ на цепочке, с пластиковой биркой и номером 8/65. Андерс посмотрел на ключ с вялым интересом и с куда большим – Брюс голову бы дал на отсечение – на девушку.

– Третье у нас в кармане, – пояснила Аби, усмехаясь, как взрослая. Она и правда как взрослая: яркий накрашенный рот, тщательно выведенные брови. Непривычное чужое лицо. Завитые волосы уложены в сложную прическу, как в старой видеодраме, из тех, где женщины все в длинных платьях с большим вырезом. Вырез у нее, ахха… упасть и провалиться.

– А от чего ключик-то?

– От кладовки при прачечной. Третье думает, что у них все схвачено. Но им – негде. Не в общей же казарме, как ты понимаешь. Иди… меняйся.

– Аби… ты золото и мед! Ты знаешь? – Андерс подскочил к ней, она, смеясь, отдернула ключ, но комод, «проламывая» нарисованный плетень, все равно чмокнул ее, куда дотянулся… она на полголовы выше, зафиксировал беспристрастный Брюскин взгляд. – Где взяла?

– С завхозом потанцевала.

– Что, и только?

– Ну, еще выпила на брудершафт?

– …и только?

– Ему хватило.

– Когда надобно вернуть?

– Да оставим в замке, утром сам найдет. Так даже лучше: а то сейчас он его, того и гляди, потеряет.

– Ээ… погоди, не торопись…

Они удалились куда-то за угол, живо обсуждая подробности совместного бизнеса. Брюс остался один, но ненадолго. Перед ним возник Товия, совершенно обескураженный и на удивление совсем не пьяный, а за ним Китри, как на прицепе, и тоже с таким видом, будто ей прилетело из-за угла подушкой. Товия сунул Брюсу теплую банку пива и какую-то нераспознанную вяленую морскую нечисть.

– Комода видел?

– Ну…

– У него правда, есть нечто?

– Правда, – признался Брюс. – Эээ… только, кажется, ему самому…

– Подвинется! – мужественно прорычал минотаврец и вместе со своей спутницей исчез за углом. Брюс понял, что ему срочно надо куда-то перемещаться, иначе он рискует остаться хранителем всех выменянных Вторым сокровищ.

А мне даже и ключа не надо. У меня с женой комната на двоих в жилом блоке, и как бы все само собой. А счастья нет. Или для счастья надо, чтобы непременно в подсобке на узлах? Или это комод сбросил хандру, а она возьми и к Брюсу прилипни? Ладно-ладно. Еще не вечер.

Вечер, да еще и в самом разгаре. На площадке пляшут рил, сплетая и расплетая цепочки, дети шлепают по организованному для них мелководью и брызжутся, а вода подсвечена и полыхает, как грог. Шестеро колонистов выносят на носилках, покрытых стягом НН, спецкостюм. Руки «покойного» сложены на груди. Для него разжигается большой костер. Он, видно, чем-то обработан, потому что правильный «спец» не горит. А это вообще не «спец», это водолазный костюм, который списали неделю назад, потому что порвали.