Текст книги "Имперский Грааль"

– Он разговаривал со мной, когда был Нырком!

– …а сам я не помню. Понимаешь, к чему мы клоним?

– Мы тут только что рассуждали о папиных достоинствах, ну, против моего клона. А кто-нибудь подумал, куда делся клон? Сколько нас было там, в амфибии? Четверо – если по головам.

– Я его не чувствую, – признался Рубен. – Я занял тело, пока его изначальное сознание спало. Я привык, что оно молчит. Но это не значит, будто он не чувствует меня. Я-то весь вот он, и думаю громко, и действую самостоятельно.

– Хочешь сказать, будто вас там сидит двое, и один – внутренний вредитель?

– Ну, если бы кто ко мне вперся, я бы его не приветствовал, знаете ли. Когда-то я думал, что наличие тела очень важно. Самое большое желание Назгула – вновь обрести тело. Самый большой страх Назгула – быть забытым на долгие годы в промороженном суперсекретном ангаре и гадать, жив ли хоть кто-то из тех, кто еще помнит про тебя. Но что там дальше? А дальше я размышляю о возможностях и о поле, где бы я их применил. Что есть личность? Информация плюс энергия. Ну… мы тут все философы постольку-поскольку, извините, если кто умнее. Информацию можно записать, передать… скопировать? Информация ведь такая штука, ее при передаче становится больше, в источнике передачи ее не убывает. Хотя личность, конечно, очень специфическая информация. Я не хочу произносить слово «душа» – оно слишком большое.

Последовавшая за этими словами пауза была наполнена воображением, аж мухи в воздухе вязли, если бы тут вообще были мухи. Интересно, лаборатория синтеза клонировала мух?

– То – ты. А то – другая личность.

– В общем, вот что у меня есть в общий котел. Такая вот фигня у тебя на балансе, бери и пользуйся. Придумаешь, что с этим делать – честь тебе и хвала.

– На балансе у меня сплошная фигня, одной больше… Погоди, так кто все-таки сломал датчик: ты или второй? Насколько я понял, ты вселился в амфибию уже после поломки? С чего вы вообще решили, что проблема имеет место быть? Я до сих пор думал, что твоя личность поглотила ту, меньшую.

– Я всю дорогу тренировался, – признался Рубен. – Может, я и сломал, пока скакал туда-сюда. Это ж какие клапана выдержат? А насчет поглощения: я тут подумал… кажется, они не могут. На уровне аксиоматики. И потому же я очень сомневаюсь насчет дублирования. С точностью до хромосомы можно сдублировать носитель, но – меня?

– И что нам с вами делать?

– Убедиться, что я не гружу вам вакуум. Допросите меня с применением «наркотика правды».

– Клонов нельзя, таков закон. Мы ничего не знаем про твою биохимию.

– Рискните. Вы большим рискуете, если этого не сделаете. А я временно выйду. В крайнем случае у вас будет, – Рубен оглянулся в поисках подходящего вместилища, – ну хоть бульдозер.

Брюс подумал, что бульдозер отцу не пойдет. Норм тоже усомнился:

– Просить Кэссиди применить «наркотик правды», даже если тот у него с собой – все равно, что посвящать его в детали. У него-то навряд ли к тебе личное отношение. Едва ли он станет хранить твой секрет.

– Я могу рассчитать дозу и сделать инъекцию, – сказала Мари. – Не надо чужих.

– Не надо инъекции.

– Не понял. Ты сам предложил…

Брюс замахал на всех руками, скакнул в кабину и включил передатчик на громкую связь. Ну, на достаточно громкую.

– …и вот что я думаю: если это существо, в отличие от меня, меня слышит и занимает тело, когда я его освобождаю, и ведет себя тихо из чувства самосохранения – думаю, я все-таки его подавлю в случае бунта, поскольку я сильнее и доминирую…

– Не надо инъекций, – повторил «Рубен». – Иначе я тоже свалю куда-нибудь. У меня, может, принципы. В конце концов, терпеть ли физическую боль – личное дело каждого, а эти фишки насчет растормаживания центров удовольствия всегда казались мне гнусными. Я умею все, что умеет он. Думаешь, это ты прыгнул в лучемет Волчицы, когда она уже курок спускала? Ничего подобного. У тебя для этого просто не хватило бы воображения. Это я спас нам обоим это тело, и между прочим не для того, чтобы кто-то за здорово живешь рисковал его биохимией. Доминирует он, ага. Ну, допустим… А еще он мерзко с ним обращается!

Какая у него странная улыбка. Неуверенная и вызывающая одновременно. Мари Люссак посмотрела на «Рубена» с испугом и отодвинулась. Психика восемнадцатилетнего в тридцатилетнем теле – кто бы подумал, что это может быть непривлекательно!

– Если ты уйдешь, – возразил Брюс, – тело, скорее всего, погибнет.

– Ну вот. Учитывайте это все, кому оно дорого.

– Пап, черт тебя побери, а ты чего молчишь? Это твое тело тут… разговаривает.

– В том-то и дело, Брюс, что не мое. По-хорошему говоря, это его тело.

– И… и что? Опять те же и там же, только теперь мой папа – бульдозер?

– Нет, пожалуйста, – вырвалось у Мари Люссак. Норм хмыкнул, что должно было означать – «обожаю эту семейку», а «бульдозер» угрюмо промолчал.

Один раз за счет женщины тут уже играли в самоотверженность, и некрасиво возводить это в принцип. Они встают и молча уходят, растят наших детей, но они несчастны, и виновны в этом мы.

– Зайдем с другой стороны, – отважился Норм. – Ответьте мне, Эстергази-все, кто из вас втрескался в Мари Люссак?

– Боюсь, таки оба, – хмуро ответил «бульдозер». – У него биохимия. А у меня… а вот это уже только наши дела.

Ах если бы. Ты – объект большой политики, папочка. Ты та сила, которую нашла для себя Мари Люссак в своих странствиях по Галактике, и что с тобой будет – что будет со всеми нами? – зависит от того, как она этой силой распорядится. Есть ли у нее характер, и есть ли у нее честь. И мы вдруг поняли, что не нам решать. Право Назгула – выбирать себе женщину и планету. Мы так часто повторяли, что выбора у нас нет, почему же мы удивляемся, если он сказал – «Зиглинда»? Навсегда.

– Во-о-о-оздух! – прервал их вопль Морган, и Брюс дернулся – не от испуга, а потому, что ее голос. Конференция мигом закрыла рты, Норм сноровисто накрыл огонь котелком, и все кинулись к краю полога: смотреть. «Рубен», кем бы он ни был прямо сейчас, потянулся к энергоштуцеру, но Норм остановил его руку.

Лагерь под камуфляжными полотнищами и под деревьями, на склоне холма и припорошенный снегом. Сверху мы выглядим… мы никак не выглядим. Выглядеть мы можем только в инфравизор, да и то если ошиблись в расчетах килоджоулей, которые можем себе позволить, и если их системы слежения точнее, чем нам бы хотелось. И все же занятно, как мы поменялись местами. Теперь мы прячемся под «зонтиком», а глазастые нас ищут. Или не нас?

Посреди утоптанной снежной площадки – еще бы ей не быть утоптанной, когда двести человек ежедневно ходят туда-сюда – Морган держит Миранду Гросс: одной рукой за плечо, другой – упирает той энергоштуцер в висок. Девочки, не ссорьтесь. А они как бы и не: просто игра такая. Волосы у Волчицы распущены, она смотрит в небо неотрывно и вся напряжена, дрожит, будто мотор в ней заведен. Дай волю – взлетит. У Брюса екает в животе. Еще Зиглинда, снова и снова. Планета ненормальных.

Высоко идут, гул почти не слышен. И на его фоне становится вдруг ясно, как вокруг тихо: лагерь замер, как один человек. Люди сбились под пологами, кто куда шел – упал в снег. Пусто. Мертво. Кто не спрятался, перед всеми виноват.

– Все хорошо, – одними губами произнес Норм. – Я не хочу играть до последнего человека. Очевидно, я и буду этим последним, но так не должно быть.

– Если я получу одну такую птичку, пишите планету в наш актив, – сказал Рубен.

– Над этим тоже подумаем. А пока – мы не должны играть по их правилам, вот что. Надо придумать свои.

* * *

В течение нескольких дней комиссия по урегулированию собиралась на «Эгле», вяло и бессмысленно перебирая варианты, каждый из которых был многократно предложен, обсужден и отвергнут. Ничего нового, а президент Люссак нового ждал. У него были все основания полагать, что инициатива на Авалоне перешла в руки его стороны. Он, признаться, недоумевал, почему Волки мешкают и куда они вообще делись. Возможности их весьма велики, следы, оставленные ими на планете, невозможно не заметить с орбиты. Если они до сих пор не стали предметом обсуждения пантократорской миссии, значит, Волки просто ничего не делают. Почему – он хотел бы получить ответ.

На третий день президент Люссак счел возможным запросить сеанс связи с Авалоном на том основании, что противная сторона такой сеанс получала по первому требованию. «Зеленые дамы» решили, что это справедливо, тем паче, только подобные сеансы связи позволяли комиссии контролировать ситуацию. Калла Неро набрала код и передала деку боссу. Тут его ждало первое разочарование: вместо лица Волчицы перед ним включился ее заместитель – командир Синего звена. Пепельный ежик коротко остриженных волос, костистые скулы, и кончик носа, кажется, отморожен. Пилот выглядел встревоженным и виноватым, и поэтому разнос, который Люссак собирался учинить неисполнительной стае, захлебнулся на первых словах.

– Где Миранда Гросс?

– Мы потеряли ее, президент, сэр.

Этого не может быть. Этого не может быть никогда. Потерять Миранду… это запустит такую цепочку причин и следствий, что… можно сказать, это все равно что потерять Зиглинду. Дочка Большого Гросса, который слишком Большой, это раз. Ну и потом, в проект «Волчица» вложено столько надежд. Попытка создать новых Эстергази, своих, ручных, вернуть вооруженным силам ослепительный блеск индивидуального героизма. И – женщина, это тоже важно, как эхо героической эпохи. Гросси ухватился за проект обеими руками: ну как же, его дочь! Это обязательно должна быть его дочь! Это просто не может быть ничья другая дочь!

– Доложите обстоятельства.

– Мы обстреляли колонну на марше, – парень дернул кадыком, – и Волчица погналась за их самым крутым. А мы продолжили дальше работать по колонне. Ее приказ, президент, съер…

– Продолжайте.

– Эти «кукурузники», съер президент… им и стрелять-то, мы думали, нечем! То, что этот парень вытворял, это уму непостижимо. Так только ангелы летают. Волчица сразу сказала, мол, этот – мой.

– Эмоции оставьте себе. Даже мне, человеку, сугубо далекому от авиации, известно, что истребителям не положено летать по одиночке.

– Слушаюсь. То есть, прошу прощения, съер президент. Она не вернулась.

– Искать!

– Мы ищем. Но этот чертов снег…

– В восемнадцатом квадрате была взорвана кислородная башня, – бесстрастно заметила миз Ариадна. – Чьих рук это дело?

– Не наших, точно – они предупреждены. Собственного ума у них немного, но страх худо-бедно его заменяет.

– Давайте, – разомкнув бледные уста, предложила Натали Норм, – спросим у наших.

Президент Люссак взглянул на нее едва ли не с благодарностью.

– Да, пожалуйста, будьте любезны.

Процедура установки связи повторилась вновь, Петер Ламме кликнул чифа Норма, и тот подтвердил, что Миранда Гросс у них. Р. Эстергази привел, и, в общем, они тоже хотели бы о ней поговорить.

Так что мы будем делать с военнопленными?

– Сначала покажите мне ее целой и невредимой! Послали за Мирандой особиста Кэссиди. Пока тот ходил, «зеленые» задали несколько невинных вопросов насчет обстановки в лагере: Натали при этом молчала. Спрашивать, сколько у тебя больных и не страдают ли дети, казалось ей крайне циничным. Норму, очевидно, тоже, но у него лучше получалось держать лицо. Стоя против Ставроса, Норм представлял Пантократор, но стоя против Пантократора, он закрывал собой авалонскую колонию. Это такая чертова карма – стоять против? Лаитен обмолвился, будто бы Ставрос Норма уволил, однако был крайне уклончив в вопросе, кого именно из конфликтующих сторон в этом вопросе поддерживала официальная Фрида.

Вернулся Кэссиди, за ним без видимого принуждения шла худощавая блондинка в черном летном комбинезоне, с пластырем на лбу вдоль линии роста волос.

Неизвестно, что ожидал увидеть Люссак, может, отрезанные от нее куски, но теперь он явно перевел дух.

– Миранда, с вами все в порядке? С вами хорошо обращаются? Если хоть один волос…

Волчица вспыхнула как ракетное топливо.

– Волос? После того, как мы клали зажигательные по их богадельне и детскому саду, президент, съер? Меня натаскивали на эти цели?!

Так-то оно так. Одно дело, когда ты ловишь цель в перекрестье, жмешь гашетку, та вспыхивает, и ты кричишь «Йо!», и совсем другое – когда тебя знакомят с вдовой. Это не компьютерная игра.

На заднем плане, не в фокусе произошло какое-то движение, кто-то еще подтянулся под штабной полог, и Натали отвлеклась. Этот молодец, в плечах косая сажень – Брюс? Аж сердце вздрогнуло. Глядит соколом – жизнь удалась. Рассел, конечно, недаром его позвал: мать воочию убедится, что жив-здоров. За кого Натали не опасалась совершенно, так это за Миранду: покуда там Норм, девчонке ничего не сделают, пусть даже она пожгла все на планете сараи… Правда, хорошо бы Люссаку этого не знать. Правда, едва ли он этого не знает, учитывая, что Норм много лет служил бодигардом у его дочери. Стойте, эта хрупкая девушка рядом с Брюсом, с таким смутно знакомым лицом… Вот и Люссак будто обмер и весь как-то сдулся через маленький сморщенный ротик, пока Миранда кричала насчет профанации ее великого мастерства. Он даже сделал жест, будто желал сместить фокус, но заметила этот жест только Натали. Похоже, Пантократор посадил всех мух на одну клейкую бумагу.

– У меня вопрос к миз Гросс, – сказала Ариадна. – Кто взорвал кислородную башню?

– Я, – незамедлительно ответила Волчица и недовольно обернулась, когда Рубен, вошедший последним, отозвался эхом за ее спиной.

– Я.

– Леди Гросс, – он специально использует старое обращение с Зиглинды? – несомненно, сбила бы меня, если бы мне не удалось вывести ее на башню. Пишите взрыв на мой счет, я посчитал, что моя жизнь ее стоит.

Сбила бы? Эстергази?! Все, кто в курсе, закройте рты.

– Мы ликвидировались взаимно, – хмуро добавила Волчица. – Ну а после, когда договаривались, кто кого взял в плен, оказалось, что клон знает планету, а я нет. Это сыграло решающую роль.

– Клон? – Люссак мельком поглядел в сторону размытой фигуры Рубена.

– Да, – отозвалась Натали. – Тот самый. Р. Эстергази, вы помните.

Да-да, за которого ты заплатил.

– У меня, – кашлянул Люссак, – не по существу вопроса. Это у вас там… кто?

– Мы надеялись, это вы нам скажете, – фальшиво осклабился в его сторону капитан СБ Кэссиди. – Мы уже знаем, что их две, но оригинал у нас – или копия?

Люссак слабо улыбнулся с видом человека, которому только что предъявили флэш-ройяль.

– Если из двух генетически одинаковых девушек одна забралась в самую глухую галактическую дыру, где по ней стреляют те, кто должен ее охранять, где она спит на снегу и ест… что она у вас там ест? Можно сказать с уверенностью – это моя дочь. Но кто же тогда на Далиле?

– Она даже не слишком на меня похожа, папа. Ты бы сразу нас различил, если бы поговорил с ней. Кто-то из бывших генетиков Шебы – я не называю имен, на какой-то захолустной планете – допустим, название я позабыла! – в гараже клепает несанкционированные копии на заказ. Абсолютно пиратские.

– У меня тоже есть сын, – вздохнул Кэссиди. – И я тоже не пользуюсь его доверием.

– Ладно, – сказал Люссак. – Это торговля. Ваши условия? Что вы хотите за обеих этих юных леди?

Мари Люссак переглянулась с Нормом.

– Эвакуация гражданских, – сказал тот. – Безоговорочная. В тот момент, когда миротворческое судно заберет детей, женщин и… и всех, в кого я ткну пальцем, вы получите мадемуазель Гросс.

– Что за черт?

– Мадам Эстергази сама решит, желает ли она покинуть планету или останется здесь вместе с мужем.

– Ma-дам Эстергази? Кто это?

– Это я, пап. Извини, я тебе не сказала. Люссак в ярости повернулся к Натали Норм.

– Вы мне за это ответите!

Женщина только плечами пожала в ответ:

– Для меня это такая же новость, президент. Справедливости ради замечу, что и я не в восторге от вас, как от родственника.

– Папа, но разве ты не этого хотел?

Одна только Миранда Гросс тут не в курсе, чего и на каких условиях хотел Гилберт Люссак, которого вполне устроил бы в качестве зятя клон-консорт, однако именно Миранда приподняла белую бровь в жесте выразительного недоумения, будто желала бы с этого места услышать больше. Брюс сидел в сторонке паинькой и, судя по выражению лица, надеялся, что его ни о чем не спросят.

– Вы можете вывезти своих горняков, – продолжил Норм, будто бы никто тут только что не получил по голове. – На отзыве эскадрильи Волков я не настаиваю.

– Вы используете мою дочь в качестве живого щита и… и… и твердите мне о гуманизме?

– Я остаюсь. Извини, папа.

– Мари, твое поведение безответственно и нанесет Зиглинде ущерб.

Мари Люссак задумалась.

– Может быть, да, – наконец сказала она. – А может быть – нет. Нет, если я думаю правильно.

– Вот увидите, – мрачно заявил Люссак, адресуясь главным образом к Лантену и Ква'ану и ища в них союзников, – в конечном итоге Авалоном завладеет Пантократор. Я не могу больше продолжать переговоры, я -заинтересованная сторона. Приостановите переговорный процесс до тех пор, пока Церера не вышлет мне замену.

– Мы все тут заинтересованные стороны, – сказала Натали Норм. – Вы только одна из них.

– Замены не будет, – присоединилась к ней Приматора Ариадна. – Этот конфликт разрешают только заинтересованные стороны. Решаем мы. Решаем сейчас. Несем личную ответственность и испытываем личную боль. По большому счету Пантократору все равно, кто получит Авалон. Пантократор действует в интересах человечества.

И только Натали Эстергази-Норм вздохнула, встретившись глазами с мужем. Интересы человечества становятся просто словами, когда у тебя дети в сугробе. Пантократор называет своими тех, кто верит в Добро и Зло, потому что если бы они отбирали тех только, кто способен эти понятия различать, им было бы, пожалуй, некого посылать в мир с миссией.

Душа – понятие, равновеликое Добру и Злу. Официальная наука этими категориями не оперирует. Добро и Зло есть полюса духовной сферы, и как возникает на разнице потенциалов электрический ток, так в присутствии Добра и Зла рождается душа.

У клона души нет. Все, что у него есть – матрица значений, определяющих структуру мозга. Свобода выбора для клона существует чисто субъективно. Личность у клона есть, она формируется суммарно на основе опыта и систем его интерпретации – той же матрицы мозга. Никому не нужно, чтобы у клона была душа, ведь клон по определению делается на заказ. Душа – нематериальное нечто, способное вмешаться в проект и пустить его под откос, «душа» – всего лишь термин для описания процесса на бытовом уровне.

Есть еретическая теория, согласно которой душа могла бы развиться с течением времени, однако встроенный в большинство «кукол» терминатор ей этого не позволяет, и «куклы», к вящему спокойствию общества, остаются не-людьми.

У вироидных кристаллов Авалона времени достаточно. Принцип построения кристалла схож с аналогичным принципом белковой структуры: и тот, и другая способны увеличиваться, воспроизводясь; извлекать из окружающего хаоса необходимые строительные элементы и организовывать их согласно некоему коду, где кристаллическую решетку вещества можно рассматривать как аналогию привычной нам ДНК. Нет ничего необычного, и уж тем более нового, в технологии записи информации на кристаллический носитель. Дает ли это нам право назвать их живыми? На первый взгляд не больше, чем непробужденного клона, но разве можно утверждать что-то с определенностью, опираясь только на первый взгляд? Удивительное состоит лишь в том, что на кристалл Авалона может быть записана личность. Когда Бротиган совершил эту бессмысленную глупость, то есть убил меня, некий кристалл на лабораторном столе стал Игнасией Монти.

– Ничего удивительного, – вставил в этом месте Рубен Эстергази, – если расценивать личность как совокупность информации и энергии. Информация может быть записана и передана, это, насколько я понимаю, основа технологии, по которой производились Назгулы.

Брюс посмотрел на «бульдозер»:

– Хочешь сказать, ты не тот самый Рубен Эстергази, а копия его личности, записанная на другой материальный носитель и дальше развивавшаяся в зависимости от новых обстоятельств?

– Ну да. А какая разница, если не вдаваться в теологию? Я, – тот, судя по интонации, усмехнулся, – опасаюсь теперь произносить слово «душа».

Голограмма госпожи Монти растаяла в воздухе, речь ее прервалась. Мари, державшаяся как хозяйка феномена, посмотрела на ошарашенных мужчин.

– Ни фига себе, – выдавил Брюс. – Как ты это?

– Отправляясь на Авалон, я примерно знала, в каком направлении рыть. Все это время я продолжала работать по зиглиндианскому взрыву. Ну… вы ведь знаете?

– Нет, – сказал Норм. – Но это неважно, продолжайте.

– Да, – сказал Рубен. – Я слышал.

Ну еще бы. Кодовое слово – Зиглинда.

– Видите ли, тот взрыв на верфи стал делом моей чести. Мое положение позволяло мне большую свободу действий, чем любому официальному расследованию. С одной стороны, я дочь высокопоставленного чиновника, с другой – сотрудник… ну, вы понимаете. Элементарно больше возможностей, ресурсов и источников информации.

Брюс неслышно вздохнул. Одной из ее возможностей был он сам. И ни малейшего раскаяния: сильным свойственно использовать… эээ… ресурс. Потому они и сильные. Их совесть это допускает. Просто сейчас… сейчас что-то изменилось: он стал спокойнее это воспринимать. К тому же у него возникло подозрение, что и отцу и отчиму не внове, когда их используют. Мужчины семьи всегда кому-нибудь служили, а он первый, кто вырос совершенно свободным. А хорошо это или плохо? Да кто ж его знает.

– Источником катастрофы стал недопустимый маневр некоего космического корабля, вышедшего из гиперпространства в гравитационном поле планеты. Согласно поднятой документации, корабль был оснащен прыжковыми двигателями Брауна-Шварца на основе кристаллов, поставляемых «Седьмой гранью».

– Хотите сказать, это наши кристаллы?

– «Седьмая грань» – организация крайне любопытная в плане галактического аудита, а потому мне достаточно легко предоставили необходимые полномочия. Моей… скажем так, целью было доказать, что двигатель не отвечает условиям безопасности, и добиться снятия этой модели с производства. Если, конечно, дело вообще в двигателе.

– А дело действительно в нем? – спросил Норм.

– Это рабочая версия, требовавшая подтверждения. Я знаю все про эту несчастную посудину. Состав экипажа, оклады, личные характеристики, семейные обстоятельства…

– Это была диверсия? – предположил Рубен.

– Незадолго до инцидента командир «Кармы» доложил своей транспортной компании о несчастном случае на борту Погиб один из техников, обслуживавших гипердвигатель. Вы знаете процедуру Любая смерть на борту – повод для многой и многой писанины. Разумеется, капитан всеми правдами и неправдами доказывает, что нарушения техники безопасности на его корабле быть не может, иначе он ответит. «Несчастный случай» – так они это называют. Очень скользкий вердикт.

– А на самом деле?

– Штатный психолог компании характеризует техника как человека тяжелого склада: конфликтного, угрюмого, пессимистически настроенного. Незадолго до гибели Дугал Мердок получил уведомление об увольнении: насколько я понимаю, капитан и команда устали его терпеть. Я склонна видеть в его смерти либо преступную небрежность человека, которому нечего терять, либо откровенный суицид.

Мари сделала паузу.

– Никто в здравом уме не связал бы эти два события. Однако ничто не мешало держать их в уме. Обиженный на весь свет техник вполне был способен – по складу характера, я имею в виду! – устроить по себе поминальную катастрофу В этом смысле человечество недалеко ушло со времен Герострата. Техник никоим образом не имеет доступа к программированию прыжка.

– Я понял, к чему ты клонишь, – сказал Рубен. – Не имеет доступа его физическое тело.

– Или же его новым физическим телом стала важная составляющая прыжкового механизма. Эти кристаллы использовать нельзя. Что и требовалось доказать.

– А мы доказали? – усомнился Брюс, более для проформы, потому что все еще глядел туда, где растворилась голограмма миз Монти. – А что мы доказали-то?

– Что вироидный кристалл – высшая ценность планеты, и он же – ключ к тайне Авалона.

– Если я правильно понял, – вмешался Норм, – миз Монти предполагает, что душа – я буду использовать тот термин, который мне ближе! – при разрушении носителя самопроизвольно пишется на вироидный кристалл, выбирая его из всех прочих материальных носителей? Если это так, я предвижу революцию в изготовлении солдатских жетонов.

Шутку никто не поддержал. Да он кажется и не шутил.

– Я, – сказала Мари Люссак, – предвижу революцию в общественных отношениях. Война превращается в бессмыслицу за невозможностью истребить друг друга.

Не был бы я сыном Назгула, сказал бы, что хватит рассказывать волшебные сказки, а сейчас… интересно, во сколько оценят колье с действующим составом Галактической Академии наук?

– А как она себя чувствует? – спросил Брюс-Второй. – Каково оно – быть в этой форме?

– Спасибо за этот вопрос, – голограмма включилась сама, без каких-либо видимых манипуляций со стороны Мари Люссак. – Сперва, конечно, ужасно. Изменяется ракурс зрения, приходится заново овладевать сигнальной системой и строить ее на других принципах. Возникают… понятия, состояния, чувства, которым нет аналогий, если оперировать привычными категориями. Ты заперт и бьешься о стекло – вот на что это похоже. Потом, когда свыкнешься с мыслью, что ты больше не человек, наступает облегчение. К тому же я ученый. Мне интересно. Личность… до сих пор я определяла ее как сумму субъективно интерпретированных общественных связей. Вы, молодой человек, – это «бульдозеру»? – по-простому свели это к информации. Но вы добавили один компонент, который я не учитывала, а именно – энергию. Энергия – это быстрота реакции, а быстрота реакции – это чувство юмора. А чувство юмора есть неотъемлемое свойство личности.

– Спасибо, – поблагодарил Назгул. – Я определял на бытовом уровне, чтобы помочь сыну.

Брюс дернулся и рот открыл, но вовремя сообразил, кого имеет в виду отец. Вот значит как? А как же иначе?

– Мне вы тоже помогли. Было большим облегчением узнать, что я не одна… и что я не первая. Когда вы летали с нами на посев планктона, вы ведь были уже… да?

– Уже девятнадцать лет, мэм. В разных формах. Но вы что-то начали про энергию? Неспроста?

– Что есть энергия?

– Е равно эм цэ в квадрате.

– Нет, мы продолжаем разговор на бытовом уровне. Энергия помимо прочего есть еще и способность инициировать какой-либо процесс. Ловите мою мысль?

Инициировать?

– Вы хотите сказать, этот ваш Мердок, кто бы он ни был, вручную – едва ли это правильное слово, но примем его за недостатком времени искать подходящее! – перепрограммировал прыжковые двигатели?

– Скажем проще, он сам и был прыжковыми двигателями.

У Мари было такое лицо, будто ее заранее предупредили ничему не удивляться. А может, она вообще не умеет. Скорее всего, она просто обучена не попадать впросак. Врасплох ее не возьмешь, и Кэссиди это подтвердит.

– Я знала про Черные Истребители, да и кто в галактике про них не знает, – продолжила миз Монти. – Я поняла, что со мной произошло. Другое дело – что я теперь могу делать, в этой-то форме? Побившись о грани изнутри, я, фигурально выражаясь, села поразмыслить насчет того, какие именно процессы могу инициировать я. То есть каким образом я в состоянии заявить о себе.

– Гиперсвязь, – выдохнул Брюс. – Ага?

– Именно. Почему носитель должен быть материальным? Почему это не может быть излученный пакетированный сигнал? Стоило мне это… ну, скажем так, предположить, и я немедленно перестала мечтать о возвращении в человеческое тело. Отвечаю на ваш вопрос, юноша: я никогда не была в лучшей форме.

– Назгулам, – сказал Рубен, – прежде ощутимо не хватало мозгов. Кто мы были без вас? Молодые офицеры, подбитые на взлете. Мэм, намерены ли вы принадлежать только себе, или вступите в клуб? Потому что в вашем лице я надеюсь приветствовать нашу королеву.

Кристалл на столе окрасился изнутри алым огнем.

– Нет, у меня склонность к демократическим институтам. Даже более того, как всякий интеллигент я – особа анархическая. Соглашусь на должность теоретика-консультанта, если вы не против. А в клуб отчего же не вступить? Я хоть и анархическое существо, но вполне социальное.

– Тогда еще один вопрос, мэм, если вы не против, – это Брюс-Второй проявил неожиданную активность. – Насколько я в курсе, пробуждение Назгула в новом материальном носителе – это целая технология, до сих пор уникальная. Вы умерли впервые. Как же вы так… самостоятельно и сразу? И еще, к чему была та лекция о природе души? Вы мою душу имели в виду или еще что-то? При чем тут вироиды? Не хотите ли вы сказать, что здесь залежи… таких Назгулов?

– Таких – едва ли. А какие могут быть другие – большой вопрос, и открытый. Что вы знаете о душе вещей?

– На то ведь она и вещь, – сказала Мари. – Используй, а поломалась – выбрось. Нет у нее души – аксиома. Хотя я не удивлюсь теперь, если мне докажут обратное.

– Вы просто очень молоды и воспитаны в обществе потребления. Поверите ли, я знаю каждый из своих пинцетов, и даже не на взгляд. Вещи когда-то делали вручную, переносили на них творческую энергию, и были плохие вещи – и хорошие. Были старые вещи, прожившие в семье не одно поколение. Молчаливые свидетели, не принимаемые в расчет, как участники конференции в режиме «только для чтения». Вы никогда не думали, что душа – это может быть заразно? Что вы – мы! – заразили Авалон, принеся сюда наше добро и зло? Если вы вселяетесь в вещь, может, она вас просто пускает? Что вы можете воодушевлять только то, что способно иметь душу?

– Если сказать об этом Пантократору, – задумчиво вымолвил Норм, – это может изменить Пантократор. Но мне почему-то кажется, что Пантократору мы ничего не скажем.

– Пантократор слышал на своем веку достаточно бреда, однако бред, подтвержденный нашим существованием…

– …может быть опасен для самого нашего существования, – заключил Рубен. – Один из нас уже поплатился за доверчивость.

– Я знаю, – сказала Мари Люссак. – Оружие, переставшее быть секретным, рано или поздно станет общим. Я буду молчать.

Она внезапно подняла глаза, встретившись взглядом с Нормой.

– Я могла ведь и промолчать, и оставить это себе. Я знаю, вы гадаете, насколько я – Люссак. Подумайте заодно: плохо ли это?

* * *

Так уж вышло, что Норм единственный, кто в курсе всего и между тем – не Эстергази. Он не продал нас в тот единственный раз, когда это было ему выгодно, а потому обречен нянчиться с нами вечно. Слабо рыпнувшись – мол, у меня и без вас тут проблема на проблеме! – он у нас назначен арбитром, а Брюс вынужден взять на себя генерацию идей. Тот, Второй – проблема, а Рубен самоустранился и вежливо ждет в сторонке, когда мы все за него решим. Мари с нами нет, и потому мы говорим более или менее свободно, как мужчины одной семьи. Ничего себе, к слову, семейка, где первые мужья остаются ночевать на диване, пьют кофе с хозяйкой и пиво с ее новым мужем, а вегетативные дети отстаивают свои права перед посмертными. Понимаю Норма – рехнешься с нами.