Текст книги "Лошадь на крыше"

Я не сразу заметила большую рыжую собаку, молча лежавшую на подстилке в углу прихожей и смотревшую на меня выразительными темно-коричневыми глазами.

– Познакомься, Настена, это Леонелла. Собака невероятно умная и преданная, австрийская гончая. Понимает любые, самые сложные слова. В отличие от жен… Я правильно говорю? – Он оглянулся на собаку. Та два раза стукнула хвостом по подстилке, потом встала, подошла ко мне, обнюхала и вернулась обратно.

– Она старая, да? Такая спокойная… Не вскочила, когда я вошла… Голоса даже не подала.

Нет, ей всего три года. Просто у нее такой характер. И она страдает в квартире, это же охотничья порода. Когда на улицу выходит – несется, как ветер… А дома у нее тоска. И потом, я ж ее предупредил заранее: «Цыц, Нелька, важные гости идут!» Ну, ты проходи, проходи… У меня, видишь, везде кабинет: и там, и здесь…

Мы прошли в просторную комнату, где стояли два монитора, отдельно висел большой жидкокристаллический экран на стене, и я заметила несколько процессорных блоков на полу, опутанных кучей проводов. Кроме этого, в комнате было три черных крутящихся стула и стол.

– Вот, главная лаборатория… Присаживайся. Лучше вот сюда. – Каштанчик подкатил мне стул, а сам сел напротив. – Ну, давай, теперь рассказывай. Точнее, ответь мне на несколько вопросов… Я уже сделал болванку, пробный сценарий для тебя… – Он заметил мой недоуменный взгляд и пояснил: – Ты не вдавайся, не вдавайся… Это так… Тебе надо только по возможности поточнее ответить на мои вопросы, я все это введу в программу, и потом мы посмотрим… что да как.. – Он взглянул на меня. – Поняла, да? Ответить искренне и точно…

Говоря это, Каштанчик быстро щелкал мышью, открывая какие-то файлы. Я успела увидеть слово «Версии А».

– А версии «Б» есть?

– Что? – Левка на секунду оторвался от монитора.

– У тебя там было написано «Версии А»…

Левка засмеялся.

– Это версии «Автомобиль». Я их для себя делал, когда «форд» разбил. Не обращай внимания. Вот, например, «Версии П»… Это я пытался просчитать, кто будет следующим Папой Римским…

– Просчитал?

– Почти. – Левка открыл какую-то картинку и тут же закрыл ее. Я увидела смеющееся лицо не очень молодой блондинки. – Так, это тебе не надо… это ерунда… Вот. Ну что, Настена Коростылева… Ты фотографии, кстати, принесла?

– Конечно. – Я протянула ему папку с фотографиями. На всякий случай я взяла даже фотографию Кирилла Сергеевича, с его интеллигентной, терпеливой женой и двумя взрослыми сыновьями.

– Но ты не за него, надеюсь, замуж собираешься? – сразу выделил чужого Каштанчик, показав на моего не очень любимого друга.

– Нет, конечно. Ванин папа вот.

– Ваня – милый мальчик. На тебя очень похож, – ответил Левка бестактно.

Он, наверно, не знал, что женщинам – и замужним, и особенно не получившим документального подтверждения своей порядочности в виде официальной регистрации интимных отношений, нужно говорить, что ребенок похож на отца, даже если он копия матери.

– А я вот начал ощущать какое-то беспокойство оттого, что у меня еще нет детей… – продолжал Левка, не глядя на меня и быстро вводя какие-то длинные формулы после того, как на мониторе появлялось изображение каждой фотографии. – Ну ладно. Так… Сейчас мы их все подряд отсканируем… Какая ты здесь красотка… Тебе идет ездить на верблюдах… Лицо такое светлое… Так, сейчас мы верблюда уберем, а лицо оставим… Опять Ванин папа… И опять ему, похоже, плохо отчего-то… – Левка перебрал оставшиеся фотографии. – А больше никого у тебя нет? Ну, то есть… мужчины какого-нибудь… Может, из прошлого? Хорошо бы для равновесия хотя бы еще одну персону. Для вариантности…

– Нет, Лёв, извини. Если кто и был, то это было давно и случайно. И уж фотографий точно не сохранилось.

– А в школе тебе нравился Димка Муренов. Помнишь? Чем только он тебе нравился, непонятно…

– Он был красивым и загадочным, Лева. И он мне не просто нравился – я была в него влюблена…

– Ну вот, тогда давай мы Димкину фотографию тоже подключим. У меня есть, со встречи класса, когда ты не пришла, года три назад…

Левка быстро пощелкал мышью, и я увидела на мониторе фотографию полноватого, лысоватого дядьки с небольшими прищуренными глазами и скошенным в ухмылке на одну сторону ртом.

– Это кто?

– Это твой Муренов… Вот рожа, да? – Очень довольный, Левка увлеченно щелкал мышью и начал быстро что-то набирать на клавиатуре.

– Лева, убери, пожалуйста, Муренова, – негромко попросила я. Черт, а ведь это только начало. Вряд ли я вообще сейчас услышу что-то приятное… И увижу…

Левка обернулся ко мне:

– Что? Не нравится? А помнишь, как ты не пошла со мной в театр в пятом классе? Мама моя взяла билеты, договорилась с твоей… А ты мне сама позвонила и сказала, что Димка Муренов тебе обещал показать коллекцию бабочек.

Я с удивлением смотрела на Левку.

– Нет, Лёв, если честно – не помню. А зачем твоя мама взяла для меня билет?

– Затем… – Левка ловко соединил две фотографии из разного времени, и я увидела, как я за мгновение стала чуть старше. – Затем, что ты мне нравилась. Не знала?

– Нет, конечно…

Левка засмеялся:

– Ладно! Это было – сто лет в обед… Так, пока я буду тут загружать и перезагружать, ты мне скажи вот что: ты этого кренделя любишь, Ваниного папу?

– Ну… – я вздохнула. – А это важно, да?

– Коростылева! – Левка крутанулся на стуле и подперся руками, глядя на меня своими очень ясными серыми глазами. – Я – доктор физико-математических наук, ты в курсе? Я даже не психолог. Мне нужны точные величины, числа, понимаешь?

– Не очень. А как ты запишешь в числах, что я, допустим, м-м-м… не знаю теперь, люблю ли я Илью…

– Илья? Его зовут Илья? Ты мне еще не говорила… Так, ясно… А чтобы объяснить тебе, каким образом я это запишу, тебе придется, как минимум, прослушать курс теории математических случайностей…

– А есть такой? – удивилась я. На самом деле, я много читаю и люблю журналы вроде «Знание – сила», где можно, не обладая предварительной подготовкой, узнать новости астрономии, археологии, высшей математики, психологии…

Нет – так будет, – ответил мне Левка, по-прежнему с невероятной быстротой перебиравший пальцами по клавиатуре. – Здорово… – прокомментировал он что-то, что выскочило у него на экране. – А если так? Нет, это не для нас… Ладно. И еще скажи: а Ваня его любит? Илью вашего?

– Сложно, Левка. Это сложно. И любит, и обижается – за меня, за себя…

– Ясно… А он, кстати, богатый?

– Временами бывает.

– А в промежутках?

– У него папа – бывший зам. министра иностранных дел, так что совсем Илья никогда не тонет, сам понимаешь.

– Да-а… Ну и крендель… А фамилия у него какая?

– Коркин.

– Как-как?

– Коркин.

– Это от слова «корка», что ли?

– Нет, – засмеялась я. – Это у его деда потеряли слог, когда писали свидетельство о рождении. Прадед был Коровкин. А когда «ов» потерялось, так все дальше и стали Коркины. Ваня только мой – Коростылев. Илья уж сколько лет обижается, что я сыну свою фамилию записала, из-за благозвучия, чтобы «коркой» в школе не дразнили…

Значит, Коркин Илюша хочет жениться на Коростылевой Настене, чтобы на старости лет… Он старше тебя? – Левка посмотрел на меня, я кивнула. – На старости лет фамилию поменять с какой-то подозрительной на очень приличную русскую… Я засмеялась.

– Да нет, конечно, Левка, ничего менять он не будет. Ну, просто мы все равно живем вроде как вместе… То есть не вместе, а временами… Может, он ошибку юности хочет исправить, когда свадьбу сорвал… Двести тридцать человек тогда пригласил, благо папочка ресторан оплатил. А сам Илья на свадьбу прийти не смог – решил отправиться в горы, попробовать себя в альпинизме…

– Да ты что? – Левка с интересом смотрел на меня. – Ну, так и ты теперь то же самое сделай. Пусть гостей назовет, а ты не придешь. Поедешь в горы…

– Не уверена, что он заметит мое отсутствие на свадьбе, Лёв.

– Вот даже как? А зачем тогда жениться хочет?

– Наверно, в чем-то разочаровался опять… Захотел тепла и блинчиков, не знаю…

– Слушай, а как же тогда с гостями поступили? Когда он в загс не явился?

Я вздохнула.

– Ну, что гости – пошли, конечно, в ресторан… не пропадать же добру… Все съели, выпили, потанцевали… Да это давно было!.. Ладно.

– Хорошо. А вот, кстати, скажи мне… А ты бы ребенка еще одного хотела родить?

– От Ильи?

– От Ильи, не от Ильи – не принципиально… – Он взглянул на меня. – Или это для женщины принципиально?

. – Знаешь, наверное, бывает по-разному. Иногда женщина просто хочет ребенка. А иногда – конкретно от какого-то мужчины. Чтобы был похож на него. А я… Не знаю, сейчас от Ильи – еще одного ребенка… Я не думала.

– А он? – быстро спросил Каштанчик, записав тем не менее мой невнятный ответ.

– Он? Говорил как-то, что еще бы двоих или троих не прочь… Чтобы была большая американская семья… Ну, как положено, знаешь, – много детей, три машины, большой дом в Калифорнии…

– Он хочет уехать?

– Да нет, конечно. Хотя кто знает… Я думаю, ему просто нравятся американские сказочные фильмы, где совершенно удовлетворенный папа, обвешанный покупками, входит в дом, а ему навстречу бегут пятеро веселых детишек. И красивая молодая жена держит на руках шестого, полугодовалого. Илья просто ищет счастья и гармонии. Всегда и всю свою жизнь… И никак не может найти ни того, ни другого…

Слушай, Коростылева. – Левка перестал стучать по клавишам и слушал меня с интересом. – А почему ты так мне и не сказала ни разу – а ты-то чего хочешь? Что ищешь ты? Он да он… Кочкин… или как его… Коркин, извини. А ты хочешь большой семьи? Или много денег? Или пятерых детей? Или любви? Или, допустим, – объехать весь свет?

– Честно? – Я не знала, стоит ли говорить об этом Левке. – Я хочу, чтобы Ваня весной не болел аллергией, чтобы я получала за свои дизайн-проекты больше денег и… Ну, да, наверное… – Я вздохнула.

– И еще чего-то романтического, да? При свечах?

Я засмеялась:

– Да ладно! Без свечей. Но я не могу уже влюбиться, мне так кажется… Так влюбиться, чтобы, знаешь, голова пошла кругом…

– И хорошо! – засмеялся Левка. – Ты ж за рулем! Да еще машина у тебя неслабая… Если у водителя такой коровенции голова пойдет кругом – кричи караул… В общем, ясно. Дети – карьера – любовь. Ничего сверхъестественного. Нормальный пучок интересов продвинутой девушки твоего возраста. Так… – Левка опять что-то записал. – Видишь, приходится работать психологом… по совместительству… А я это пока не очень умею… Ну что, в принципе, почти готово, сейчас компьютер все проработает, в программку втиснет твои запросы… Могла бы и не так скромно…

– Так у тебя же не центр исполнения желаний, а бюро прогнозов, правильно?

– Ну, в общем, да… – Левка почесал нос, и я заметила у него неяркие веснушки по обеим сторонам переносицы.

– Лёв, а почему ты до сих пор не женился? – неожиданно для себя самой спросила я.

– Ты же не пошла со мной в театр в пятом классе, – улыбнулся Левка. – Вот я тогда в любви и разочаровался. Понял, что ближе мамы никого у меня нет и не будет.

– Он жива, Лёв? – негромко спросила я.

Он покачал головой.

– Нет. Заболела два года назад и… прямо сгорела на глазах…

– Прости, пожалуйста…

– Да нет, ничего. Я Нельку тогда купил, на охоту с ней пытался ходить… А не женился… Да вот – поверишь? – не успел как-то. Так все быстро в жизни, оказывается, происходит… Помнишь, какой долгой казалась жизнь лет в шестнадцать? А потом все быстрее и быстрее стало… У меня ощущение, что я физтех только в прошлом году закончил. Я считаю время не по годам, а по тому, что придумал, сделал. Знаешь, защищался, кучу лишнего приходилось делать, читать, рефераты какие-то готовить. Потом придумал вот эту программу, докторскую защищал, статьи, книжки писал… Третья сейчас выходит…

Я вдруг подумала – а не зря ли я его про женитьбу спросила? Может, Левка совсем по другой части? Так у него все мило, гладко, так по-девичьи трогательно и невинно… Собачка да книжки… Он увидел мой взгляд:

– А-а-а… Конечно, думаешь, все ли у меня в порядке? Все в порядке…

– Да нет, я не о том. Просто сейчас много мужчин, особенно симпатичных, которые любят друг друга, а не женщин…

Левка нахмурился, а я засмеялась:

– Почему нормальные мужчины так обижаются, если их подозревают в нетрадиционности? Ну, прости, я поняла, что ошиблась. Просто очень у тебя сказочный рассказ про жизнь получился. Или я уже совсем что-то… – Я взглянула на часы. – Может, мы уже посмотрим мои… версии, или как ты их называешь?

– Да, практически все готово. Только это будет на большом экране. Садись вот так, бери сама мышку… Сейчас… Когда появятся картинки, щелкай на любую – произвольно, или на ту, которая тебе чем-то нравится. Они будут почти одинаковыми, ты увидишь. Почти… И хочешь, вот еще для спецэффекта… я купил недавно… Надень стереоскопические очки… Совсем по-настоящему будет… Прочувствуешь все…

Я с некоторой опаской – не люблю ничего надевать ни на голову, ни на лицо – надела большие тяжеловатые очки, закрывающие обозрение с боков, сверху и снизу. Кочкам были приделаны короткие проводки, похожие на антенны. Теперь я видела только экран. На нем появилась моя фотография. И я точно знала, что у меня такой фотографии не было!..

– Лёв, а как ты это сделал… – Я хотела повернуться к нему, но он опередил меня:

– Головой только не верти, закружится.

Я кивнула. В это время фотография стала уменьшаться и повторилась на моих глазах семь раз. Два раза по три в строчку и еще одна отдельно.

Я присмотрелась внимательно. Это была одна и та же фотография. Я стояла вполоборота к снимавшему и смотрела в окно. Разглядеть выражение моего лица возможности не было. Я что-то держала в руках, прижимая это к себе, или же просто обнимала себя руками… Я стала вглядываться. Мне показалось, что я разглядела голову ребенка. Ничего себе!.. На соседней фотографии, изображение было четче. Нет. Нет, конечно, это не ребенок. Это… это кошка. И, похоже, игрушечная… И я улыбаюсь, точно… Хотя нет! Вдруг я увидела очень четко, что лицо мое перерезает ужасный шрам, из-за него мне и показалось, что я улыбаюсь… Ужас! Я перевела взгляд на самую первую фотографию. Да нет же, нет никакого шрама. Он только на той, на шестой, кажется, фотографии… Не буду ее ни за что открывать… Я быстро щелкнула мышкой по первой.

И тут же услышала детский плач где-то рядом. Я не успела обернуться, потому что внизу, под окном, в которое я смотрела, появился Ваня. Он так вырос… Ваня шел, размахивая огромным рюкзаком с учебниками и привязанными к нему за оранжевые шнурки кроссовками, и с удовольствием сшибал рюкзаком посаженные по бордюру тюльпаны.

– Ваня! – закричала я.

Я прекрасно услышала свой голос. И увидела, как Ваня, повернув ко мне голову, скорчил страшную рожу и показал мне кулак. Ну надо же… Я тоже показала ему кулак и быстро пошла в другую комнату, где плакал малыш.

Я точно знала, что кроватка стоит слева от двери. Да, конечно. Только я никогда не видела эту комнату… Хотя вот знакомая люстра, детская, с шариками… Она же висела в старой Ваниной комнате! Он, еще маленький, все пытался снять с нее шарики: ставил книжку на книжку и тянулся кверху. Я взяла малыша на руки и в то же мгновение поняла, что это – мальчик, и зовут его Илюша. Увидев меня, малыш плакать перестал и головкой ткнулся в мою грудь. Да, его же пора кормить… Я смотрела, как малыш чмокает губками, и знала, что сейчас что-то произойдет. И точно – входная дверь с громким стуком распахнулась, и в квартиру ввалился совершенно пьяный Коркин.

– Плесень! – заорал он с прохода. – Ты где там прячешься?

Я вышла в прихожую с маленьким Илюшей на руках.

– Илья! Ты что так… – Я увидела, что он совершенно грязный. Роскошное черное пальто было вымазано чем-то светлым и очень неприятным…

– Что?! Ты еще спрашиваешь? Ты, белковая плесень! Что ты стоишь, смотришь? Да я повешусь с тобой! Понимаешь? Повешусь! Вот так! – Он передавил себе горло рукой и захрипел, показывая, как он будет вешаться.

Стенки вокруг него, вероятно, закачались, и он, растерянно озираясь, стал хвататься за них руками, пока наконец не упал лицом на телефонный столик. Как это часто бывает с пьяными, лицо у него совершенно не пострадало, а новый многофункциональный телефон при этом разбился вдребезги. Услышав крик, малыш снова начал плакать. Коркин, не глядя, нашарил рядом с собой беспроводную трубку и кинул ею в меня. Я успела увернуться. И щелкнуть мышкой. Картинка застыла.

– Фу-у… – Я перевела дух и сняла очки. – Левка… Ужас какой… Зачем ты это сделал?

– А что там было? – с любопытством спросил Левка.

– Как? Ты что, не видел? Экран-то один. Вот, перед тобой висит…

– Экран-то один… – засмеялся Левка. – Ладно, смотри дальше.

Я навела курсор на следующую фотографию. Теперь я уже точно видела, что они совсем разные… Почему же вначале изображения показались мне похожими? Или они не сразу стали разными? Ну конечно, вот этой вообще не было… Я тоже стою вполоборота, как на первой, но смотрю вовсе не в окно, а на море. Я быстро щелкнула по ней мышью.

Ваня закричал мне из моря:

– Мам, сколько можно там стоять? Ты обещала сплавать со мной за буйки!

– Сейчас, Ванюша… – Я потрогала воду ногой. Как он сидит в такой холодине, ни за что не зайду…

– Боишься? – Кто-то подошел сзади и обнял меня за плечи. Я ощутила знакомый запах старинного одеколона «Фаренгейт» и обернулась. Это же Кирилл Сергеевич, мой муж… Куда-то подевался его живот, но залысины стали больше, хотя при загорелой коже они не так ужасно смотрятся… Ему вообще идет загар. И, пожалуй, непривычно короткая стрижка тоже. – Хочешь, я на руках тебя занесу?

– Не надо, – ответила я и, освободившись от его рук, стала входить в воду. Кошмар, как холодно, никогда не войду, больше не сделаю ни шагу мне просто плохо от такой ледяной воды… Как же все эти люди плавают и смеются?

– Вот и умничка. – Кирилл Сергеевич вошел в воду за мной и опять попытался обнять меня, теперь уже за талию. Что же ему так хочется прилюдно меня хватать… Не забыть сказать ему, что душиться так сильно в жару не надо, что неприлично на море пахнуть огурцом – это офисный, служебный запах, так пахнут клерки в банках, с серо-зелеными от искусственного воздуха и освещения лицами, а не загорелые мужья на прекрасном Эгейском море…

Я нащупала мышь и щелкнула по ней, опять сняла очки.

– Левка, ну, а что-нибудь приятное-то будет? Уже понятно, что и так плохо, и так плохо…

– Вот ты мне потом и расскажешь, было ли что приятное, – усмехнулся Левка. – Смотри дальше, ты же пока только два варианта попробовала. Как ты отвечала, так и получилось… Там все хитро получается…

Я со вздохом вновь надела очки. Так, ну и что же мне выбрать? Посмотрю еще один и хватит. Одно расстройство… Еще мне Кирилла Сергеевича в мужья не хватало… Я щелкнула по фотографии, где я стояла совершенно одна у какой-то стены и, похоже, улыбалась. В руках у меня не было ни детей, ни кошек, и моря тоже не было видно. Когда я рассмотрела, что я не улыбаюсь, а как-то странно кривлю губы – кусаю их, что ли… – было уже поздно.

– Готово! Налево теперь! Налево, а не направо, тебе сказано! – Дядька в мешковатой одежде грубо заорал на меня, а я послушно повернулась к другой стене. – Снято! Ну, просто красотка! Приходи еще!

Я кивнула, а он заржал.

– Понравилось, да? Э-эх, дали бы мне тебя на пару часиков, тебе бы еще не так понравилось… – Он обернулся на конвой и с сожалением сказал: – Все, свободна.:.

Я вздрогнула, услышав это слово… Да, я действительно свободна – от всего и от всех. От сластолюбца и предателя Коркина, от хамоватого Вани, от каждодневной суеты, от своих сомнений, скачущих по кругу… Я свободна в замкнутом пространстве тюрьмы и сознания совершенного. Я убила Илюшу Коркина и таким образом наконец избавилась от него. От всех его неизбежных и жалких предательств, от своих унижений, от дурацких и убогих надежд – на счастье с этим человеком.

Пусть у меня не получилось сделать все так, как я хотела, и следователь, подслеповатый толстый мужик с одышкой и гнилыми передними зубами, как-то меня вычислил. Ему так этого хотелось, он так долго сопел, задавая бесконечное количество раз похожие вопросы… И все-таки свел концы с концами. Жаль, конечно. Но я сделала то, что хотела. Это было мое решение, и я его выполнила.

В какой-то момент я поняла – Илюша испортил мне всю жизнь. Я стала грубая, нетерпимая, я не верю больше ни во что. Меня раздражают мужчины, все без исключения, потому что в каждом я вижу Коркина с его позорными болезнями и унизительной манерой обходиться в любви без слов вообще, при случае молча расстегивая штаны и призывая меня жестами к исполнению своих желаний, с годами становящихся все более и более странными… Меня раздражают также все женщины, потому что мне кажется, что ни одна из них не соглашается на то, на что столько лет шла я… Вероятно, по глупости, по слабости характера, по привычке подчиняться – очень избирательно… Хотя Илюша Коркин имел обыкновение становиться неизбежностью, с упорством бетонной стенки вставая на моем пути время от времени… Вот я и подправила свою жизнь, как смогла…

Я почувствовала сильный толчок в спину и уперлась лбом в серую стену.

– Встать! Руки за спину!..

Я быстро нажала на левую кнопку мыши и вышла из этой картинки.

– Да что ж такое? Лева, ты издеваешься надо мной? – Я обернулась к однокласснику и не увидела его. Видимо, я нечаянно навела курсор на следующую фотографию. Это была как раз та фотография, где я держала на руках кота.

Он, мяукнув, спрыгнул с моих рук и пошел к своей миске.

– Сейчас, мой мальчик… Сейчас мамочка тебе насыплет «Фрискис», мы с тобой вчера купили такие вкусненькие печеньица… Ты мой сладкий…

Кот сидел, поглядывая на меня оранжевыми глазами, и слегка подрагивал хвостом. Я взяла коробку и, тяжело передвигаясь, подошла к нему. Ох, как бы так наклониться, чтобы не тянуться к миске и не поднимать ее… Нет, наверно, не получится. Рассыплю все печенья, придется ползать, собирать… Я с трудом взяла миску и поставила ее на стол у окна. В свете лампы я увидела свое отражение в окне. Да, ничего не скажешь… Дама… Сто два .килограмма… Ну, ничего, похудею как-нибудь. Не так уж это и сложно. Вот сейчас схожу на день рождения к папе, а потом сяду на диету. И как раз, месяца за два…

Вздохнув, я откусила кусочек «Фрискис». Прелестное печеньице, чуть солоноватое, но прелестное. Остренькое, ароматное… Ай… Не купила себе «Дэниш кейкс», с сырной прослойкой и нежным кунжутом сверху – а зря. Решила себя помучить… Но есть-то что-то надо! Хлеб, зерновые – обязательно. Белки нужны для здоровья, протеины… Это одно и то же, кажется.

Нет, все-таки хорошо быть большой… Никогда не мерзнешь, место в троллейбусе уступают, в машину не влезешь – как ни отодвигай кресло, руль давит на живот, вот и экономия на бензине .получается… Столько вкусненького можно купить…

Я услышала, как звонит телефон в прихожей. Надо бы трубку и на кухню сделать, а то пока дойдешь… Но кто-то, видимо, очень хотел дозвониться и настойчиво ждал, пока я подойду.

– Да! Я! – задохнувшись от быстрой ходьбы, проговорила я. Голос-то у меня какой стал – грудной, приятный… Конечно, с таким бюстом и голосу есть где укрепиться…

– Ваньку возьмешь на выходные? – спросил меня Коркин очень усталым, еле живым голосом.

– Но я же в те брала, Илья! – Я услышала, как он тяжело вздохнул, но ничего не сказал мне в ответ. Мне даже стало его жалко. – Ну… Я пока не знаю… Не уверена. Понимаешь, у папы день рождения, а Ванька так действует ему на нервы… Прическа эта его…

– Да он постригся вчера, специально… – заторопился объяснить Коркин. – Говорит: а то мама меня не возьмет на субботу-воскресенье больше… Насть…

– Постригся? Молодец… Как он вообще? Не болеет? – озабоченно спросила я. Главное, чтобы дети не болели.

– Да вот – сопли второй день. То ли аллергия, то ли что…

– Ну да, ну да… Вы лечитесь тогда – уж, Илья! Какие гости! Не надо, пусть из дома не выходит. Куда я его, больного, возьму…

– Ладно, – опять вздохнул Илья.. – Но он вообще-то скучает по тебе очень…

– Это хорошо, что скучает, – улыбнулась я и взглянула на себя в зеркало над телефонным столиком. Как же мне идет такая персиковая помада! Надо пойти еще купить. Дорогая, правда, зараза, но зато мягкая и держится прекрасно, а губы – ну просто две конфетки, с помадкой и нежным сливочным ликером… Я не расслышала, как Илья о чем-то меня спросил. – Что ты говоришь? Извини, я отвлеклась, тут у меня бумаги важные, делаю проект дорогой…

– Говорю, ты бы хоть позвонила ему, спросила – что да как… У него в школе, знаешь…

Сейчас начнется! Рассказы об учителях, которых я в глаза не видела, о Ваниных успехах… Хотя уже понятно, что Ваня – середнячок и так и будет всю жизнь с троечки на четверочку перебиваться…

– Ага! Конечно! – с энтузиазмом отозвалась я, пытаясь достать с полки книгу. Вот она где стоит, а я-то все у мамы с папой ее искала. Там была такая хорошая мысль, надо ее найти… Про возраст, про свободу одиночества и еще что-то, не помню, но очень светлое и мудрое… Созвучное моему состоянию. Книга выскользнула у меня из рук, и я случайно нажала на мышь, хотя мне тамошней отчего-то совершенно не хотелось выходить из той реальности…

Очутившись опять перед экраном с семью фотографиями, я поежилась, пытаясь прогнать наваждение. Неужели это была я? Ужас какой… Да, точно, снова ужас.

– Левка, знаешь что… – При попытке обернуться я опять увидела, как одна из фотографий увеличивается до размера экрана. И фигуры на ней начинают двигаться. «Наверное, это Левка специально так делает, чтобы я не отвлекалась», – успела я подумать.

– Мам! – Ваня протягивал мне на ладони маленький кусочек какой-то горной породы с красными прожилками и золотистыми точками на сколе. – Что это?

– Дай я посмотрю…

Ваня присел рядом со мной на корточки.

– Не знаю, сынок, может быть, полудрагоценный камень какой-нибудь. Давай возьмем с собой, положи в рюкзак. Ты отдохнул? Можем ехать дальше? Ваня кивнул.

– Хорошо здесь, правда? – Я окинула взором прекрасную долину с виднеющимися вдали маленькими деревянными домиками с красными и зелеными крышами. – Жить бы здесь всегда, дышать этим воздухом, смотреть на горы…

– А гимназия, мам? И здесь, наверное, нет художественной школы. И немецкий пришлось бы учить…

– Вот именно, – со вздохом согласилась я. – Хотя бы дачу здесь иметь, приезжать каждое лето…

– А давай купим?

– Дачу? – Я с сомнением покачала головой. – Думаю, сынок, что нам с тобой дачу в Австрии пока не потянуть… Но у нас и своя дача хорошая, там все друзья твои…

– Ну да, – кивнул Ваня. – Поехали, мам?

– Поехали.

Он сел сзади, а я, нетуго пристегнувшись, завела двигатель. Опять этот звук… Второй день не дает мне покоя…

– Ванюша, ты не слышишь? В двигателе как будто что-то то ли скребет, то ли… не пойму… Звук какой-то посторонний…

– Ты не привыкла просто, машина другая.

– Может быть… Ты бы пристегнулся все-таки. Там есть же средний ремень, сзади! Пристегнись, а…

– Дорога до следующего городка, куда мы хотели попасть, чтобы посмотреть развалины древнего замка, вела через небольшой горный перевал. Я не уставала восхищаться, как хорошо, как тщательно сделаны здесь трассы, как продуманно огорожены все повороты, сто раз повторяются знаки, ограничивающие скорость, предупреждающие, что сейчас надо быть внимательнее, осторожнее. И само шоссе – гладкое, будто вчера только залитое асфальтом и укатанное…

– Мам, смотри, кажется, виден уже замок! – Ваня показывал мне куда-то влево, но я не стала смотреть, потому что увидела, как сзади появилась и догоняла нас на бешеной скорости ярко-желтая спортивная машина с черным верхом.

Такую машину просто так не покупают… Понятно, что это супергонщик, которого хорошо бы сейчас с миром пропустить, прижавшись к горе справа, но дорога как раз резко поворачивала направо, а затем сразу влево, я это видела. И указатель только что был – «опасный поворот»…

Сбавив скорость, я как можно ближе прижалась к бордюру и тут же услышала страшный удар в заднее крыло. Наша машина как-то странно наклонилась, большая жесткая подушка больно ткнулась мне в лицо, рот мгновенно наполнился теплой соленой кровью, и свет померк.

Когда я открыла глаза, надо мной склонился очень симпатичный врач в зеленой шапочке и что-то спросил по-немецки. Я попробовала говорить, но с ужасом почувствовала, что челюсти у меня не двигаются. Нижняя была плотно прибинтована к верхней. Рот не открывался совсем. Я посмотрела на врача. Он улыбнулся и показал мне большой палец. Тогда я, пошевелила рукой, одной, второй, потом ногами, они ныли. Но все шевелились. Чуть приподняла голову, чтобы убедиться, что это действительно мои ноги, ничем не перебинтованные, ни к чему не привязанные… Вон вижу свои пальцы, из-под гладкой светло-зеленой простыни… Врач засмеялся, опять что-то сказал и показал мне уже два больших пальца. Я откинулась на тугую подушку. В затылке от резкого движения что-то звякнуло и тут же затихло. Ну, кажется, все хорошо. А где…

От мгновенной мысли, словно прострелившей меня, мне стало душно, и горячо запульсировала голова. Я замычала, пытаясь спросить врача о Ване, и замахала руками, насколько смогла их поднять. На одной из рук я машинально заметила туго завязанный бинт, под которым, похоже, лежала шина. Врач, кажется, понял, о чем я спрашиваю, и крикнул что-то в приоткрытую дверь. Через несколько секунд в палату вошла миловидная женщина невысокого роста и села рядом со мной на кровать. Она неторопливо и доброжелательно заговорила со мной по-английски. Я понимала почти каждое слово: что все хорошо, а будет еще лучше, что я молодец, мне сделали операцию, и я очень красивая и скоро смогу сама есть.

Я пыталась приподняться, чтобы спросить ее – о самом главном – и никак не могла. Я не могла сказать ни слова. Я мычала, а она, благожелательно кивая головой, отвечала мне на каждое мое мычание, что все просто отлично. Тогда я заметила ручку прикрепленную к кармашку ее халата. Я изловчилась и почти дотянулась до нее левой, незабинтованной рукой. Она поняла, чего я хочу, подала мне ручку и протянула блокнот. «Мой сын?» – написала я по-английски. Она кивнула и обернулась к врачу, стоявшему поодаль, что-то ему сказала, уже по-немецки. Он ей быстро ответил. Тогда она сказала еще несколько слов, тише. И он тоже ответил тише, как будто я могла их понимать. Что они говорят? Что?! Почему они не дают мне встать? Где Ваня? Почему я не могу к нему пойти?

Я снова попыталась привстать, и на сей раз у меня это получилось. Врач тут же подошел ко мне, предупредительно маша рукой, но я собрала все свои силы и села. И даже спустила ноги с высокой кровати на сверкающий светлый пол. Пол был ледяной и очень чистый. На нем лишь сиротливо белела застывшая капля какой-то жидкости, то ли молока, то ли хлорки… И в это время дверь в палату распахнулась, и Ваня, с большим зеленым пластырем на лбу, заглянул в палату. Увидев меня, он радостно замахал мне рукой и быстро подбежал ко мне. Он очень внимательно посмотрел на меня и дотом прижался головой к моему плечу.