Текст книги "Дичь для товарищей по охоте. Документальный роман"

26

В зал ресторана, вызвав оживление гостей, под звуки скрипки и мелодичные гитарные переборы вплыла праздничная группа цыган в цветастых нарядах.

Савва любил слушать пронзительные цыганские песни, в которых на бродячую таборную тоску, как на серебряную нить, нанизывалось взрывное веселье, когда руки и ноги неудержимо начинали двигаться сами по себе в феерическом круговороте танца. Любил цыганских женщин, распахнуто-закрытых, с темными колдовскими глазами, в которых, как на дне колодца, спрятана вселенская тайна жизни и смерти…

– Как икорка, Савва Тимофеевич? – Официант с напомаженными волосами и тоненькими загнутыми вверх усиками смотрел заискивающе.

– Славная, славная сегодня икра! – опустил Морозов серебряную ложку в хрустальную вазочку, в которой в пламени свечей, горящих на столе, поблескивали крошечные бусинки темно-серых икринок.

– Ступай, что стоишь? Надо будет – позову.

– Слушаюсь, Савва Тимофеевич! – Официант подобострастно поклонился и отошел, остановившись у прохода на кухню и продолжая неотрывно наблюдать за важным гостем.

Справа за столиком раздался визгливый женский смех. Дородный мужчина с лоснящимся лицом, обрамленным окладистой рыжей бородой, перегнувшись через заставленный едой и напитками стол к пышной даме в зазывно декольтированном платье, зычным голосом, явно желая привлечь окружающих в свидетели, заявил:

– А я говорю, что знаю его! Говорю тебе, это – Савва Морозов – миллионер, он к нам в Нижний часто наезжает.

Перехватив взгляд Морозова, он слегка привстал, склонил голову и снова рухнул на стул.

«Забавное зрелище – загулявший провинциальный купец в столичном городе, – подумал Савва. – Все – через край, напоказ! Вино, еда, деньги, смех, слезы, женщины. Мол знай нашенских! Будто последний день живут. Хотя, – усмехнулся он, – кто знает, может и впрямь последний».

– Позолоти ручку, барин, погадаю, – вдруг услышал Морозов напевный голос совсем рядом и, повернув голову, увидел молодую цыганку, которая, отделившись от группы соплеменников, стояла рядом с ним, одаривая дерзким, манящим взглядом.

– Взаправду погадать мне хочешь? – переспросил он чуть насмешливо.

– Взаправду хочу, – приблизившись почти вплотную и наклонившись к самому его уху, сказала она.

Савва вдохнул дурманящий восточный аромат ее волос и кожи.

– Гадать мне, красавица, не надо, – он покачал головой и улыбнулся. – Я и так все про себя знаю. Что было, то уж было. А что будет – то мое, до самого донышка. Да и не Божье дело – гадать.

– А я, барин, судьбу твою и не скажу, – распрямилась цыганка и подбоченилась. – Да и никто не скажет. А коли скажет – то и соврать может. Только знай, жизнь – знаков полна. Кто их читать умеет – сам судьбу узнает и от беды сбережется. Дай-ка все ж посмотрю, – взяла она руку Саввы, развернула ладонью к себе, будто открыла одной только ей известную книгу и, едва притрагиваясь, стала водить кончиком пальца по шероховатостям кожи. Вдруг отстранилась, вскинув встревоженные черные глаза.

– Никак увидела что, милая?

Цыганка покачала головой и снова, словно желая удостовериться, уперлась взглядом в ладонь.

– Ну же, красавица, говори, что увидела, – нетерпеливо приказал Савва.

– А скажи, барин, ты о всяком деле, прежде чем начать, думаешь Божье оно или не Божье?

– От каждого дела то, что Богу принадлежит, людям отдаю – слабым да убогим, – уклонился от прямого ответа Морозов. – По закону благочестия.

– А если сильные – слабыми прикинутся – все одно дашь?

– Как же распознать, милая? По одежке? У каждого человека совесть своя и правда своя. Только Бог знает, что истинно есть правда, а что ложь. Мы ж только предполагать можем. А ты меня в беседу не втягивай. Коли сказать ничего не хочешь – ступай, не мешай! Пой лучше, да пляши! – Савва нетерпеливо отнял руку у гадалки, которая на удивление покорно отошла в сторону и направилась к своим.

– Еще что прикажете, Савва Тимофеевич? – вынырнувший будто ниоткуда официант подхватил использованные приборы и смахнул салфеткой несуществующие крошки со стола.

Савва, провожая задумчивым взглядом цыганку, вынул из бумажника банкноту:

– Пойди, любезнейший, попроси для меня спеть ту девушку, которая ко мне подходила.

– Савва Тимофеевич, так здесь сто рублев! – уважительно сказал официант. – Так за такие деньги они всем табором весь вечер для вас петь будут! – поспешил он к цыганам, но по пути был схвачен за рукав бородатым нижегородцем, который сказал ему что-то, поглядывая на Савву.

Немного растерянный официант снова подбежал к Морозову.

– Савва Тимофеевич, не извольте гневаться, но тот господин, – движением головы указал он на бородатого, – изволили дать двести рублев, чтобы цыгане для него пели.

Савва невозмутимо взял в руки приборы и, отрезав кусочек селедочки – сельдь была отменная, просто таяла во рту – положил в рот. Он удовлетворенно кивнул и негромко произнес:

– Триста даю.

Официант, хихикнув, побежал к конкуренту.

– Подумаешь, Морозов! – громко на весь зал воскликнул тот. – Четыреста даю! Для меня пусть поют!

Голоса в зале стали стихать.

– Пятьсот, – спокойно сказал Морозов.

– Ох-ох-ох! – воскликнул бородатый. – Мне петь будут! Я сказал! Тыщу даю! – Выкрикнув это, он икнул, бросил торжествующий взгляд на Морозова, достал из бумажника деньги и, помусолив пальцы, начал отсчитывать ассигнации.

Его спутница, залившись смехом, поднялась из-за стола и, обхватив голову кавалера, смачно поцеловала того в лоснящийся лоб, оставив яркое пятно губной помады. Заметив это, она засмеялась еще громче и попыталась вытереть его лоб салфеткой.

– Брысь! Не тронь! Чистый я! – отмахнулся тот, отодвигая даму в сторону, чтобы не мешала считать. – Только что из бани!

Все замерли, поглядывая на Морозова. В дверях кухни появились повара.

Савва сделал небольшой глоток водки.

– Две! – объявил он, поставил рюмку на стол и положил в рот кусок картошки, политой маслом с мелко порезанным зеленым лучком, почувствовав, как во рту разлилась приятная горечь.

В зале наступила тишина. Стало слышно, как в углу, мерно покачивая маятником, тикают напольные часы.

– Ну-у уж не-ет! – в хмельном угаре крикнул нижегородец.

Его спутница восторженно завизжала.

– Не-ет! – повторил он и пристукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули тарелки и бокалы, а соусница опрокинулась на платье дамы. Женщина подскочила со своего места. Официант бросился к ней с полотенцем.

– Три!

В зале зашумели.

Савва подцепил вилкой соленый грибочек и поднес к глазам. Красив!

– Пять, – сказал он, отправил гриб в рот и, отыскав глазами красавицу-гадалку, подмигнул ей.

– Ну-же! Что молчишь? Слыхал? – закричала дама, уже забыв об испорченном наряде, и хлопнула ладошкой бородатого по плечу.

– Ше… шесть! – крикнул тот, покрываясь красными пятнами.

Савва отодвинул тарелку, взял с блюдечка дольку лимона, неспешно посолил, затем, поразмыслив, поперчил, с удовольствием съел, даже не поморщившись, сделал глоток чая, поставил чашку и произнес:

– Восемь.

Музыка почти стихла, только одинокая скрипка продолжала тянуть негромкую мелодию. Цыгане замерли. Красавица-гадалка неотрывно смотрела на Савву.

В полной тишине, сидевшая за столиком у окна женщина с огненно-рыжими волосами, в длинном черном платье, и тоскою по не пережитому пороку в глазах, резко встала с места, опрокинув стул:

– Вот я таких люблю, как он! – бросила через плечо сидящему с ней за столом невысокому мужчине с пышными бакенбардами, одетому в наглухо застегнутый сюртук. – Кабы он меня позвал, я б за ним… я бы… А-а! – махнула она рукой и нетвердой походкой направилась к выходу мимо молча расступившихся официантов.

– Савва Тимофеевич изволили сказать «восемь», – услужливо напомнил официант бородачу.

– А-а-а, де-е-есять! – неожиданным фальцетом прокричал тот.

– Десять? – переспросил Савва, повернувшись к его столику. – Десять тысяч рублей, чтоб эти вот раскрасавицы пели тебе весь вечер? – Он опустил глаза, будто раздумывая, стоит ли торговаться дальше. – Что ж. Твоя взяла. Плати! – Морозов отвернулся, пряча лукавые огоньки в глазах.

Лицо бородатого побагровело. Его спутница оглядела женщин за столиками вокруг торжествующим взглядом. Официант, схватив пустой поднос, подбежал к столику нижегородца. Победитель глотнул водки, извлек из мгновенно похудевшего бумажника пачку денег, пересчитал, недовольно поморщился, что-то бормоча себе под нос, пошарил по карманам, достав оттуда еще несколько смятых ассигнаций, и с победным видом бросил все на поднос.

Скрипка замерла, словно раздумывая, плакать или смеяться и, сделав, наконец, выбор, издала протяжный пронзительный стон, а потом забилась, закрутилась в бешеном ритме мелодии. Цыгане запели и двинулись к столу бородача…

Савва допил чай и, положив на стол деньги, направился к выходу.

Бородатый, жестом заставив цыган замолчать, рванулся было следом, но, не устояв, снова плюхнулся на стул.

– Савва… Тимофеевич… – позвал он. – Слово-то скажите…

– Слово? – Савва остановился и обернулся.

Цыгане, окружавшие стол победителя, расступились.

– Думаю, – Морозов насмешливо посмотрел на него, – должен ты мне в ножки кланяться.

– Кланяться? Я? – бородатый, побагровев, снова сделал попытку подняться, ухватившись за край стола. – С чего это? – почти проревел он.

– Кланяться ты мне должен – за науку. Денег у тебя видно много, а ума – нет. Неужто думаешь, я так глуп, чтобы платить цыганам по десять тысяч рублей за дюжину песен? А ты ради удовольствия перешибить Савву Морозова, не то что десять тысяч готов дать, а черту душу заложишь. Ну, вот теперь и расплачивайся за свое бахвальство. Пусть уж им, – указал он на цыган, – деньги достанутся, чем у дурака в кармане без пользы жить! На доброе дело с тебя денег, небось, не возьмешь?…

Уже у выхода из ресторана Морозова догнала гадалка:

– Не хотела говорить, да чувствую – должна, – сказала она, встревожено глядя на Савву. – Охотников увидела вокруг тебя, барин. С собаками. Гонят они тебя на узкую дорожку, свернуть с которой некуда. Справа – гора отвесная, слева – обрыв.

– А впереди-то что? – прищурив глаза, усмехнулся Савва и затянулся папироской.

– Впереди – мосток узенький, над пропастью, а на другом конце мостка красавица тебя манит. Только ходить тебе на мосток никак нельзя – гнилой он…

* * *

– А ведь я теперь вас припомнил, Савва Тимофеевич! – заулыбался Красин. – Не вы ли, когда я докладывал в Политехническом обществе о работе нашей Бакинской электростанции, так же как сегодня, мучили меня вопросами о технической и экономической стороне дела? Я уж тогда подумал – и что за дотошный человек, на все вопросы хочет получить ответ.

Савва сдержанно улыбнулся.

– Да уж, чего греха таить, заставили вы меня попотеть! – приветливое выражение не сходило с лица Красина.

– А как же иначе, любезнейший? Сейчас время такое, когда надо до самой сути докопаться, чтобы с толком дело делать. Тем более, когда это дело – новое. – Сказав это, Савва бросил взгляд на Андрееву, которая сидела на диване и с озабоченным лицом капала в мензурку темные капли. По комнате, забив тонкий аромат ландыша, распространился запах валерианы, нелюбимый им с детства. Этот запах вселял в него тревогу и предчувствие неприятностей, которые никогда не заставляли себя долго ждать, неотступно следуя за тошнотворным валериановым духом. Мария Федоровна, выпив капли, поставила мензурку на пол и откинулась на подушку.

– И потом, Леонид Борисович, я же должен был сам убедиться, что вы – толковый специалист, а не мыльный пузырь. Если бы вы пустышкой мне показались, я б вас ни за что к себе не взял.

Поймав укоризненный взгляд Андреевой, он смягчил тон:

– Хотя другое бы что-то для вас подобрал, раз уж меня просили.

Мария Федоровна чуть заметно кивнула.

– Ну, что ж, – обратился он к Андреевой, – надеюсь, вы не очень огорчитесь, узнав, что Леонид Борисович с сего момента – главный инженер-электрик Никольской мануфактуры, а?

Андреева недоуменно посмотрела на Савву. Судя по грустному выражению лица, шутки сегодня ей были противопоказаны.

– Зачем вы так Савва Тимофеевич? – тихо спросила она. – Право, вы же знаете, как мы все вам благодарны. А как с проживанием? Вопрос решите? – спросила так печально, что стало ясно – ответ может быть только утвердительным.

– Думаю, Мария Федоровна, господин главный инженер-электрик будет на казенной квартире обитать, на Англичанской улице. Я распоряжусь.

– Кланяюсь и благодарю, благодарю и кланяюсь, господин мануфактур-советник, – расплывшись в улыбке, Красин откинулся на спинку кресла, небрежно забросил ногу на ногу, обнажив часть щиколотки выше носка, но, перехватив слегка удивленный взгляд Андреевой, одернул край брюк и сел прямо.

Морозов, хотя и отметил несоответствие между любезными словами и чрезмерно вольными телодвижениями Красина, отнес все на ироничный склад ума нового инженера, тем более, что сейчас Савву гораздо сильнее беспокоило самочувствие хозяйки.

– Мария Федоровна, может, за фруктами послать?

Андреева вскинула руку и слабо покачала ладонью.

Красин, поглаживая бородку, с интересом наблюдал за ними.

В кабинет заглянула прислуга в белом переднике с кружевной оборкой:

– Мария Федоровна, простите ради Христа, там человек к вам пришел, хочет переговорить!

– Кто такой? Я никого не жду, – слегка нахмурилась она и бросила взгляд на Красина, который быстро поднялся с места, подошел к окну и выглянул на улицу.

– Ой, боюсь, не выговорю я его имя… – покраснела служанка и, подняв глаза к потолку, неуверенно попыталась произнести: «Какой-то Кр… жи…, – совсем смутилась она и пролепетала:

– Очень много «ж»… длинная такая фамилия.

Красин кивнул Андреевой, которая поднялась с дивана и, на ходу бросив взгляд в зеркало, вышла из комнаты.

– Чаю нам принесите, милочка! – громко распорядился Красин вслед прислуге и повернулся к Морозову:

– Савва Тимофеевич, еще раз считаю своим долгом выразить вам всю глубину моей признательности за оказанное участие в моей судьбе. Положа руку на сердце, скажу, что и не мечтал о такой поддержке. И еще хотел вас поблагодарить вас за…

– Десять тысяч, которые я давеча по просьбе Марии Федоровны передал некому юноше? – прервал его излияния Савва, отметив про себя, что главный инженер слегка напрягся. (24). – К слову сказать, – Морозов достал портсигар и, раскрыв, протянул Красину, но тот отказался, приложив руку к груди, – просил бы впредь действовать через Горького или Андрееву, а они уж сами пусть передают, кому следует.

– Как скажете, Савва Тимофеевич! – расслабился Красин, кивнул прислуге, поставившей на стол перед ними фарфоровые чашечки с чаем, блюдо с яблоками и вазу со сластями, взял конфету и развернул хрустящий фантик.

– Славные, очень рекомендую!

– Благодарю, – Савва глотнул чая. – Не ем. У меня от бомбошек чесотка начинается. Много сладкого не терплю. Ни в еде… ни в жизни. А вы – кушайте, кушайте!

Красин, доев конфету, разгладил пальцами фантик, аккуратно сложил в несколько раз и положил на блюдечко.

– Между прочим, «Юноша», о котором вы говорили – Дмитрий Ульянов, брат Ленина. Так что доверять ему можно.

– Не спорю. Однако по мне через Марию Федоровну, либо Алексея спокойнее будет.

– Ваше спокойствие, Савва Тимофеевич, для нас важнее всего! – заулыбался Красин, сцепив пальцы, обхватил колено и принялся слегка раскачиваться. – Кстати, а от кого вы партийную кличку Дмитрия узнали?

– Партийную кличку? – сдерживая удивление, спросил Савва.

– Ну, да, вы же сказали, что «Юноша» к вам за деньгами заходил.

– Интересно у вас устроено, – уклонился Савва от ответа, поняв, почему забеспокоился главный инженер, услышав о приходе молодого человека за деньгами. – Клички словно, – Савва помедлил, пытаясь подобрать определение, – в воровском мире.

– Это, любезнейший Савва Тимофеевич, – натянуто улыбнулся Красин, – конспирацией называется. А принципы конспирации одинаковы, что в воровском мире, что у революционеров-подпольщиков.

– Подпольщики, понимаю, это те, которые под полом сидят? Как мыши? – с деланным простодушием рассмеялся Савва.

– До поры… как мыши, – улыбнулся Красин, в глазах которого Савва с удивлением заметил неожиданную жесткость. – А время придет – вылезем и до сыра своего доберемся!

– А не боитесь сыра в мышеловке? Ну, как прихлопнет вас? – в голосе Саввы послышалась легкая ирония.

– Не боимся. Когда дело до сыра дойдет, мы сами прихлопнем тех, кто мышеловки ставить горазд, – весело сказал Красин и шлепнул ладонью себя по колену. – К слову, позвольте спросить, любезнейший Савва Тимофеевич, вы-то нам зачем помогаете, ежели столь иронично отзываться изволите о нашем деле?

– Это только меня касаемо, – нахмурился Морозов. – Я в свою душу визитов не допускаю и в чужие лезть не люблю. Вижу, что время перемен ищет. Вот и присматриваюсь, размышляю, принюхиваюсь. А до всего нового, сами знаете, я завсегда большое любопытство имел. Но пока сам не разберусь, что к чему – к делу серьезно не приступаю.

– И как, в нашем деле разбираетесь потихоньку? – спросил Красин, заметив Андрееву, которая, показавшись в дверном проеме, остановилась, прислушиваясь к разговору.

– В силу своего умишки, – прищурился тот.

– И, к примеру? – с любопытством спросил Красин.

– К примеру? – Савва запыхтел папиросой. – Не одобряю вашу полемику с эсерами. Статья Плеханова, под названием, если память мне не изменяет, «Ортодоксальное буквоедство», определенно не понравилась.

– И что же вы, в таком случае, считаете главной задачей момента? – поинтересовался Красин, переглянувшись с Андреевой, которая ответила легкой улыбкой.

– Никак не организацию демонстраций. Почва к этому не готова. Главное, пропаганда при помощи газет и брошюр. Вот с этим я вам и помогаю.

– Насчет готовности почвы и у нас споры идут, – поморщился Красин. – Хотя, я так считаю, надо ввязаться, а там видно будет.

Морозов с сомнением покачал головой.

– Что же касается пропаганды, – продолжил Красин, – как раз об этом я и хотел с вами, Савва Тимофеевич, переговорить. Сейчас как нельзя остро встает вопрос о необходимости регулярной подготовки профессиональных революционеров-пропагадистов. Поэтому в финансировании нужна некая системность. И поэтому мы просили бы вас увеличить ежемесячный гарантированный взнос до трех тысяч.

Морозов затушил папиросу и отодвинул от себя пепельницу.

– Две даю каждый месяц, как и обещал Марии Федоровне, – сухо сказал он. Больше не могу. Деньги не печатаю. Если что смогу сверх – дам. Не обессудьте.

Красин поднял глаза на Андрееву, которая едва заметно кивнула.

– А нельзя ли немного денег вперед получить? – осторожно поинтересовался он. – За несколько месяцев.

– За двенадцать, конечно? – усмехнулся Савва.

– За пять, – заметив приподнятую растопыренную ладонь Андреевой, сказал Красин, изобразив смущение на лице. – Как, Савва Тимофеевич?

– Ох, ну и ловкий у вас «министр финансов», Мария Федоровна! – не оборачиваясь к Андреевой, воскликнул Савва. – Только палец дай – всю пятерню отхватит!

Мария Федоровна, удивленно округлив глаза, поспешно спрятала руку за спину.

– Насчет просьбы вашей, господин главный инженер, посчитать я должен. Утром ответ дам.

– Ну, как? Сладился разговор? – Андреева, наконец, подошла к столу, но прежде чем Красин успел открыть рот, чтобы ответить, взяла яблоко и протянула Леониду Борисовичу, который принялся задумчиво вертеть его в руках, старательно разглядывая тонкие прожилки на зеленом атласе кожуры. – Савва Тимофеевич, я вас предупредить хочу, сейчас у меня человек был, Кржижановский, который сказал, что в «Искре» скоро поместят материал, где вас, снова как можно злее и ядовитее, должны обругать. Это – для отвода глаз. Я надеюсь, вы понимаете. Просили предупредить, чтобы не вышло обиды, – голосом ангела, уставшего от мирской суеты, сообщила она и села к столу. (25).

– Хорошо, что хоть в этот раз предупредили! – хмыкнул Савва. – А то я уже господину Красину жаловаться собирался, – что ж такое?

Новоиспеченный главный инженер, начавший было срезать ножом кожуру с яблока, вскинул голову.

– …можно сказать, на мои деньги газету издаете, так нет, чтобы хвалить, какой Морозов распрекрасный капиталист, пишете о скученности семей у меня в казармах, критикуете за «общество трезвости», за запрещение собираться группами и читать вслух, а последний раз – додумались, право! – о лишении рабочих кипятка для чая! – Савва развел руками. – И впрямь, разве ж на всех кипятка напасешься? Кипяток сберегать надо, чтобы сверхприбыль получить! Ату его, кровопийцу-живоглота, ату! Веселый вы народ, право!

Красин, спокойно отрезал дольку яблока и положил в рот.

Дверь приоткрылась и в комнату снова заглянула прислуга.

– Мария Федоровна, вы просили сказать, когда господин Желябужский вернется. Так он вернулся.

Андреева нахмурилась и поднялась с места. Красин последовал ее примеру.

– Глаша, проводи гостя через другой выход.

Красин с сожалением положил на тарелку недоеденное яблоко, промокнул рот салфеткой, прикоснулся губами к руке Марии Федоровны, затем обернулся к Морозову:

– Савва Тимофеевич, еще раз благодарю за помощь. Но учесть ваши, вероятно, весьма справедливые замечания по поводу газеты, к моему великому сожалению, вряд ли сможем, потому как призваны формировать мнение общества не о вас лично, а о капиталистах как классе эксплуататоров чужого труда. На этом позвольте откланяться.

– Всего вам доброго! – с усмешкой попрощался Савва.

Красин быстро покинул гостиную вслед за прислугой.

– Занимательный у вас, Мария Федоровна, товарищ! – дождавшись, когда дверь за гостем закроется, покачал головой Морозов. – Все улыбается да любезничает, а глаза холодные и жесткие с сумасшедшинкой. Я такие глаза у наших староверов видал, самых фанатичных. Наблюдает за нами, словно мы в пробирке сидим, а он – прикидывает, как можно с нас обоих максимальную пользу извлечь. Я хоть и уважаю химическую науку, а опытов над собою не люблю.

– Савва Тимофеевич, вы не правы! – горячо возразила Андреева. – Леонид Борисович очень светлый и чистый человек, при этом – абсолютно бескорыстный!

– Бескорыстные люди редко встречаются, – покачал головой Савва. – Они – либо святые, либо – дураки.

– Ну, вот видите! Встречаются все-таки! – засмеялась Андреева.

– Не знаю, не знаю… – усмехнулся Савва, и поднял было руку, чтобы по привычке почесать затылок, но вовремя спохватился и поправил крахмальный воротник рубашки. – Светящийся нимб над головой моего нового главного инженера-электрика я вроде не наблюдал, на дурака он тоже не похож, раз в электричестве разбирается. Значит, корыстен, хоть может и пытается корысть свою скрыть за фразами о благе общества. И потом, очень уж он сыр любит, – рассмеялся Савва и добавил, – чужой.

Андреева недоуменно вскинула глаза, но уточнять не стала.

– Савва Тимофеевич, милый, не обижайтесь – заторопилась она, – я вас провожу, если позволите. Желябужский вернулся, а я с ним поговорить хотела. Не могу я больше с бывшим мужем под одной крышей. Сил моих нет. Дети пока у сестры – Кати, а я … – махнула она рукой. – Право, не обижайтесь. Так все в моей жизни нескладно, так запутанно… Вроде мать – и не мать, вроде жена – и не жена, вроде великая актриса – и, в то же время… – не закончила она фразу.

Савва собрался было возразить, но Андреева приложила палец к губам.

– Т-сс! Все – потом, Савва Тимофеевич. Потом…

Морозов вышел из подъезда и, пройдя пару шагов, едва не упал, поскользнувшись на обледенелой брусчатке.

– Осторожнее, барин! – бросив метлу, подскочил к нему дворник и поддержал под локоть. – Так ведь и шею себе сломать немудрено.

– Сами себе шеи только дураки ломают, – буркнул Савва и, покопавшись в кармане, сунул ему гривенник.

– На льду, бывает, и умные ломают, – благодарно поклонился ему дворник. – А береженого, барин, Бог бережет…